Франция: Даладье и страх перед войной

Франция: Даладье и страх перед войной

От усиления Германии французы теряли даже больше, чем чехи и англичане. По сути, в сознании большинства французских руководителей с момента прихода к власти Гитлера в 1933 г. доминировал страх. Тот страх, который, изменяя здравому смыслу, неуклонно разрастается и парализует волю.

В начале правления фюрера, столкнувшись с первыми нарушениями Версальского мира и Локарнских соглашений, французы побоялись объявить Гитлеру войну, поскольку сама мысль о новой бойне казалась невыносимой. К тому же все до единого политические течения — от Тардье справа до Блюма слева — питали уверенность, что «австрийский капрал долго не продержится».

В 1933 г. Польша Пилсудского, настаивавшая на необходимости превентивной интервенции, дважды получила отказ. И тогда эта страна сблизилась с Германией, которая, подобно ей, враждебно относилась к чехам и тем более к русским. Так распалась Малая Антанта — сеть альянсов, задуманная Францией после 1919 г. К Польше и Германии постепенно примкнула фашизирующаяся Румыния{40}.

Потом, когда Германия ввела всеобщую воинскую обязанность и ремилитаризировала Рейнскую область, Франция боялась, как бы не свершилось непоправимое, прежде чем будут испробованы все средства нейтрализовать или изолировать Германию. Луи Барту собирался договориться со Сталиным, вопреки возражениям правых, и с Муссолини, несмотря на возражения левых, но его гибель во время покушения на югославского короля Александра положила конец этим двояким усилиям, в эффективность которых Лаваль не верил. Фланден, в свою очередь, отчасти разделял мнение англичан, что «страшно затевать одну войну только для того, чтобы предотвратить следующую».

С победой Народного фронта в Испании, а затем и во Франции и началом франкистского мятежа стало расти напряжение между двумя лагерями «франко-французской войны». Одни считали главным врагом итальянский фашизм и его союзника — гитлеровский нацизм, другие — Советский Союз и его союзника внутри Франции — коммунистическую партию. На тот момент Леон Блюм боялся, что если он выступит на стороне испанских республиканцев, то во Франции вспыхнет гражданская война, прообразом которой послужили события 6 февраля 1934 г. Он принял решение о невмешательстве, воспринятое левыми как позорное отступление. Блюм это понимал. В его глазах главную опасность представлял Гитлер. Чтобы бороться с ним и найти средства для срочного перевооружения французской армии, он старался умиротворить «большой капитал». Но его преемники на посту премьер-министра Франции сделали противоположный выбор: Шотан и Жорж Бонне умиротворяли Гитлера, желая завоевать доверие «большого капитала»{41}.

У Эдуарда Даладье, принявшего от них эстафету и назначившего Жоржа Бонне министром иностранных дел, причин для страха стало две. Во-первых, он боялся повторения бойни, очевидцем которой был в окопах Первой мировой, во-вторых — революции, которая могла из этой бойни проистечь, как случилось в 1917 г. в России или в 1919 г. в Германии и Венгрии. Последнее опасение он разделял с правыми, считавшими, что воевать с Гитлером — значит ослабить единственный барьер, действительно преграждающий путь коммунистической экспансии. А о чем мечтали правые? Натравить Гитлера на Сталина.

После целого ряда внутриполитических успехов Гитлера, а также плебисцита в Сааре, аншлюса Австрии и конференции в Мюнхене рост мощи Третьего рейха и соответственно осознание абсолютной неподготовленности Франции к такому росту стали основным источником страха в стране. В 1939 г. французскому правительству пришлось заказать самолеты у США. Страх начал приобретать панический характер, смутную тревогу ощутила и общественность. Тем не менее, возлагая надежды на Народный фронт, она по-прежнему демонстрировала рьяный пацифизм. «Мы ничем не можем помочь Чехословакии», — сказал маршал Петен Леону Ноэлю, послу Франции в Польше. «Наши военно-воздушные силы будут уничтожены за две недели», — докладывал своему министру командующий ВВС генерал Вюймен в дни Мюнхена. Дабы избежать войны, Даладье был готов пойти на любые уступки, выкручивать руки Бенешу заставлять его подписывать неприемлемые условия. Бонне и Даладье пустили в ход все свое политическое искусство, чтобы игру вел Чемберлен, пытаясь по возможности не показать малым странам Центральной Европы, что Франция их «сдала». О тех, кто осуждал столь трусливую политику, Жорж Бонне говорил: «Эти ненормальные нас тащат на бойню»{42}.

Не в силах даже вообразить столь катастрофический исход событий, часть общественности, особенно рабочих, придерживалась сугубо миролюбивых, пацифистских взглядов. Тем более что успех, одержанный в июне 1936 г., — победа Народного фронта — позволял надеяться на лучшее. Никто и думать не хотел, что может разразиться новая война, — нет, нет и нет. Никогда!

Все пацифистское течение считало, между прочим, что главная опасность исходит от обиженных Версальским договором стран и Гитлер не так уж неправ, критикуя его. После того как Сталин в 1935 г. перешел к политике национальной обороны, вынудив Коминтерн совершить крутой вираж, среди французских коммунистов началось некое возрождение патриотического самосознания, и вновь возникла идея союза между Францией и Россией против Германии, как в 1914 г. Часть левых, поскольку пацифисты напрочь отвергали подобную установку, указывала на другой риск, специфику нацистского движения, его расистский характер, на необходимость искать опору в советском режиме, даже критикуя его. Но непоколебимые пацифисты желали идти до конца — мир прежде всего. Так думали социалисты во главе с Полем Фором, радикалы (Бержери), антиколониалисты (Фелисьен Шалле), интеллектуалы (например, философы Ален и Мишель Александр, причем последний — невзирая на свое еврейское происхождение). Это течение вскоре обрело глашатая в лице Марселя Деа, написавшего 4 мая 1939 г.: «Стоит ли умирать за Данциг?!»{43}

Таким образом, все, кто считал войну необходимой, рассматривались правыми и левыми пацифистами, от Бонне до Деа, как «ненормальные». Аналогично Даладье назвал «дураками» пацифистов, когда те радостно встречали его по возвращении, уверенные, что войны удалось избежать. На самом деле во Франции стала намечаться война не с Германией, а гражданская, между французами. Об этом свидетельствовал уже раскол политических позиций по вопросу о вмешательстве в испанские события на стороне республиканцев. Замороженная советско-германским пактом, подписанным осенью 1939 г., угроза гражданской войны замаячила вновь после поражения Франции в июне 1941 г., когда лопнул альянс Гитлера и Сталина.

Перед Италией, где все решал один дуче, дилемм стояло не меньше. Можно ли не взять то, что плохо лежит?