5.2. Подведем итоги

5.2. Подведем итоги

Сражениями 28 июля и 1 августа 1904 года фактически закончились боевые столкновения 1-й эскадры флота Тихого океана и ее Отдельного отряда крейсеров с Соединенным флотом. И имеет смысл подвести общие итоги боевых действий на море в 1904 году нашей Тихоокеанской эскадры и Соединенного флота.

Итог этот при любом отношении к рассматриваемым событиям стратегически для нас неутешителен. Порт-Артурская эскадра окончательно самоустранилась от активных действий, а Владивостокским крейсерам в лице «России» и «Громобоя» рекомендовано было тихо поджидать 2-ю эскадру. Русский флот на Тихом океане практически перестал существовать.

И если Отдельный отряд все же сохранил свою боеспособность до конца войны, то к эскадре Порт-Артура вполне применим печальный упрек, сделанный потомками русских моряков к полувековому юбилею той войны:

«В гаванях Порт-Артура погибли только корпуса кораблей, эскадра же погибла 28-го июля в бою у Шантунга»{114}.

И возникает законный вопрос. Почему? Что, русские моряки действительно только героически погибать умели? Ведь стратегическое поражение следует по идее за рядом тактических неудач. Неужели уровень русского военно-морского искусства был настолько ниже японского, а никто из русских адмиралов, кроме Макарова, не мог противостать Соединенному флоту и его вождю адмиралу Того Хейхатиро? И стоило ли, действительно, в таком случае 2-ю эскадру посылать?

Между тем анализ всех боевых столкновений нашего флота с флотом японским на предмет выявления искомого тактического мастерства свидетельствует, пусть и звучит это парадоксально и непривычно, совершенно об обратном.

Разбор боя у Шантунга показал нам, что при беспристрастном подходе нельзя не только говорить о каком-либо тактическом поражении русской эскадры, но, скорее — о таковом эскадры японской. За то, что эскадренный бой вообще окончился вничью, адмирал Того по гроб жизни в храме бога войны Хатимана свечки должен ставить. В память адмирала Витгефта, эту ничью на блюдечке командующему Соединенным флотом преподнесшему.

Причем, если можно так выразиться, дважды преподнесшему. Во-первых, своим поразительным бездействием в последней фазе боя, а во-вторых, и, может быть, это было главным, специфической подготовкой своих командиров и флагманов к грядущему сражению. Не собери он этого пресловутого, рекомендованного по науке, совещания перед боем с указанием многозначных способов уклонения от выполнения боевого приказа, каковым, за неимением иного стал:

«ГОСУДАРЬ повелевает нам идти во Владивосток. Помните, каждый должен исполнить свой долг».

Так вот, подними он просто этот сигнал перед выходом в бой, без предварительных совещаний, то даже после его гибели командирам было бы трудно отказаться от выполнения монаршей воли, которая подразумевала прорыв, а значит продолжение схватки. И вот тут-то Того на практически обезоруженном флагмане мог действительно не выдержать.

Неудивительно, что бой 28 июля иные считают вообще победой Порт-Артурской эскадры.

Про бой же 1 августа 1904 года, с точки зрения наличия военно-морских талантов у одного русского и трех японских адмиралов, и вовсе говорить не приходится. Сами только что прочли.

Но вот что удивительно. Бой Порт-Артурской эскадры утром 27 января 1904 года, после удалой ночной атаки японских миноносцев, тоже очень напоминает плохо скрытое поражение японского флота. В предыдущей книге уже говорилось о стремительном отступлении Того в южном направлении. Но сейчас, после ознакомления с дополнительными материалами: воспоминаниями, а фактически дневниковыми записями участников этого боя, — картина вообще вырисовывается удивительная. Да вот, пожалуйста, сами ознакомьтесь и составьте мнение. Личное.

Бой 27 января 1904 года

«Ослабленная накануне ночью на два сильнейших броненосца и на один крейсер 1 ранга, выведенных из строя японскими миноносцами излюбленным ими предательским приемом объявления войны, эскадра 27 января… продолжала стоять под парами, вполне готовая к бою, на Артурском рейде»{115}.

«Искать неприятеля не пришлось: в начале 9-го часа он появился на горизонте, и эскадра Тихого океана увидела японцев»{116}.

Рассказ о том, как разворачивались далее события первой половины этого дня, начнем с воспоминаний нашего доброго знакомого Сергея Ивановича Лутонина. 

Вижу весь японский флот

«Когда стало уже совершенно светло, милях в 15 показались четыре быстроходных японских крейсера типа “Касаги”, они шли от W на О средним ходом, очевидно, высматривая, что делается на нашей эскадре и какие результаты ночной атаки.

Поднят сигнал на “Петропавловске” — сняться с якоря, мы снимаемся, строимся в кильватерную колонну вторыми, “Петропавловск” дает ход как бы на перегонку курса крейсеров. Те подпустили нас кабельтовых на 70, сосчитали число броненосцев, дали полный ход и быстро скрылись на Ost. Очевидно, нас хотели выманить дальше из Артура, но адмирал, видя, что догнать крейсера нельзя, повернул обратно, и мы стали на якорь на рейде.

На Золотой горе сигнал: “Наместник приглашает адмирала прибыть при первой возможности”, — адмирал съезжает на катер, в море послали на разведку “Боярин”. В это время прибыл на “Полтаву” только что назначенный офицер — лейтенант Рощаковский, и его пришлось сразу же посадить в 12-дм башню, которую он видел в первый раз в свою жизнь.

В 11 часов утра от Ost показался быстро несущийся в Артур “Боярин”. На нем сигнал: “вижу 6 неприятельских судов”, затем 8, потом — “вижу весь японский флот”. Вслед за этим на Ost показались многочисленные дымки, и на горизонте быстро вырастал идущий полным ходом на нас весь японский флот…

Адмирала на “Петропавловске” не было, он еще не вернулся, медлить было нельзя, и флаг-капитан (капитан 1-го ранга Андрей Августович Эбергард. — Б.Г.) поднял сигнал: “флоту сняться с якоря, «Севастополю» быть головным”. Мы спешно стали поднимать якоря, но с Золотой горы семафором было передано приказание: “флоту остаться на якоре, ждать прибытия адмирала”.

Якорь остался на панере[117], японцы быстро приближались, на их стеньгах подняты огромные флаги восходящего солнца — вот уже ясно можно различать: впереди идет “Микаса”, за ним “Асахи”, затем два трехтрубных “Сикисима”, “Хацусе”, затем “Ясима”, “Фудзи”, пять броненосных крейсеров и четыре бронепалубных, всего 16 судов[118]. Ветер был на SO, море довольно спокойное, солнце светило прямо нам в глаза». 

Японцы не привыкли стрелять по быстродвижущейся цели

«На “Петропавловске” взвился сигнал: “сняться с якоря, быть в строю кильватера”. Спешно поднимали мы якорь, кругом вода кипит от падающих осколков…

Под нашим носом прошел “Петропавловск”, и я видел, как поднимаются его 12-дм носовые пушки, затем вылетает облако желтого дыма, раздается грохот выстрела — бой начался. Якорь так и остался на весу, тревога пробита, ход вперед, мы вступили в кильватер “Петропавловску”, за нами “Севастополь”, “Пересвет”, “Победа”, идем навстречу неприятелю.

Того круто повернул и пошел параллельно нам контргалсом, заговорили и 6-дм орудия. Расстояние было хорошее — 22 кабельтовых, и наша практика на контргалсах дала нам огромное преимущество. Японцы не привыкли стрелять по быстродвижущейся цели, когда расстояния быстро меняются, их снаряды высоко проносились над нашими головами, давали большие перелеты, рикошетировали в бассейны, в город, в Золотую гору, попаданий в наши суда почти не было.

Зато наши снаряды свое дело делали, кормовая башня “Полтавы” очень удачно разрядила обе 12-дм пушки о борт “Сикисимы”, разрыв ясно был виден, и белый дым застлал корму неприятеля. У “Фудзи” подбита труба, их крейсера терпят жестоко. Того быстро поворачивает на юг и полным ходом удаляется от Артура.

В это время в кормовую часть верхнего каземата “Полтавы” попал 8-дм снаряд. Он не разорвался, а сделал небольшое углубление в 5-дм броне, и плита дала продольную сквозную трещину.

Осмотрев повреждение, я пошел в боевую рубку доложить командиру и увидел дивную картину — японский флот на полных парах уходил на юг».

Он не ушел бы из наших рук 27 января

«Мы были милях в 15 от Артура, “Петропавловск” склонился влево, в сторону Артура, по нашему траверзу стоял на месте японский броненосный крейсер, и вся корма его заволоклась белым дымом — очевидно, на нем пожар. К нему спешат на помощь два бронепалубных крейсера.

Я указал на пылающий крейсер командиру и старшему артиллерийскому офицеру, командир, видя, что адмирал уходит в сторону, по собственной инициативе положил лево на борт, вышел из линии, чтобы добить неприятеля.

Тотчас на “Петропавловске” взвился сигнал: «“Полтаве” вступить в свое место», мы все еще идем к пылающему крейсеру, неужели его не видит адмирал, но вторичный сигнал вступить в свое место заставляет “Полтаву”, дав залп правым бортом по неприятелю, оставить свою попытку добить врага.

Мы вступили в кильватер “Петропавловску”, неприятель уже оправился, его взяли на буксир и повели на S. Впоследствии оказалось, что это был броненосный крейсер “Ивате”. Он не ушел бы из наших рук 27 января.

Японцы, очевидно, получили большие повреждения, крутой поворот Того на S ясно показал, что у них не ладно. И нам следовало бы идти за ними, добивать, пользоваться своим первым успехом». 

Вся слава 27 января ложится на нашу эскадру

«За этот бой мы получили один 12-дм снаряд в кормовую башню, выбоины были небольшие… убитых и раненых на “Полтаве” не было.

В общем потери на эскадре были самые ничтожные, повреждения судов незначительные, японцы же, по донесению Того, видимо очень осторожному, понесли значительно большие потери в личном составе, а корабли их были порядком избиты… Вся слава 27 января ложится на нашу эскадру». 

Песком с опилками…

«Приписать наши успехи участию в бою крепостных батарей нет никаких оснований.

Во-первых, 27 января стреляли только 3 батареи, и только батарея Электрического утеса могла принести своими 10-дм пушками какой-нибудь вред неприятелю. Но дистанция, на которой держался Того, была очень велика, а самое главное — Электрический утес стрелял бронебойными сплошными снарядами и практическими, досыпанными песком, с начальной скоростью 2000 футов.

Мог ли он такими снарядами нанести какой-либо вред сплошь забронированным японцам? Конечно, нет…»

То, что успех боя 27 января принадлежит эскадре, а не крепостным батареям, что враг был побит и бежал, подтверждает в своих записках и старший артофицер броненосца «Севастополь», а с 10 апреля — старший артофицер «Пересвета» лейтенант Василий Нилович Черкасов{117}:

«Еще интересен факт, неоспоримый, что в крепостной артиллерии, кроме чугунных гранат и сегментных снарядов или шрапнелей, для стрельбы по броненосным судам есть еще бронебойные снаряды (фугасных вовсе нет), но эти снаряды не начинены пироксилином или порохом, как во флоте, а набиваются песком с опилками, как наши учебные снаряды… Во всяком случае в бою 27 января употреблялись бронебойные насыпанные песком или же чугунные… Поэтому особенно неприятно теперь, что единственный удачный морской бой, который, если бы Начальник эскадры не был связан приказанием с берега, мог бы кончиться победой, перед Государем, всей Россией и всем миром отнят от флота и передан крепости, которую за этот бой, в сущности, следовало бы освистать, а не восхвалять»[119]. 

Невольно приходит в сравнение Цусима…

Продолжает капитан Лутонин:

«Первый бой нам дал драгоценные указания: с японцами надо драться на контргалсах, расстояние должно быть не больше, чем около 20 кабельтовых, наши снаряды отлично на такой дистанции пробивают их броню и добираются до жизненных частей.

Японские же снаряды что на 80, что на 20 кабельтовых действуют одинаково, рвутся при первом прикосновении к обшивке и разрушают 11/2-дюймовые листы, а где встретят толщину в 2 дюйма, там они бессильны. Когда мы пошли на сближение, то попадание в нас сразу же прекратилось.

Урок 27 января для нас в следующем бою 28 июля пропал даром, то же было и при Цусиме. Кто же виноват в этом?

Что было бы, если бы адмирал Старк стал преследовать Того и добил бы “Ивате”, ведь тогда победа явно была бы на нашей стороне и японцы сразу же получили бы тяжелый удар.

Ведь 27 января против шести первоклассных японских броненосцев, против пяти первоклассных броненосных крейсеров и пяти бронепалубных дрались всего пять наших слабых броненосцев и один броненосный крейсер “Баян…

Весь успех боя 27-го выпал на долю пяти броненосцев и крейсера “Баян”.

Невольно приходит в сравнение Цусима и соотношение сил противника 27 января 1904 года и 14 мая 1905 года. Какая разница! Не снаряды, не плохие корабли виноваты — 27 января снаряды были те же, корабли еще хуже, гораздо слабее, зато люди были другие.

Первая эскадра умела стрелять».

Распоряжения адмирала Старка были своевременны и разумны

Ну насчет того, что 1-я эскадра вообще, а «Полтава» в частности, стрелять умела, мы уже от Сергея Ивановича слышали, и в целом возразить нечего. Особую прелесть тому, что «Полтава» и иные наши броненосцы стреляли в памятное утро 27 января явно лучше броненосных отрядов Того, придает следующий факт. Дело в том, что, по словам самого Лутонина, в декабре 1903 года «с “Полтавы” списали и уволили в запас 3/4 ее комендоров, заменив их новичками, которым и пришлось драться с японцами…

Кроме комендоров, конечно, ушло в запас много других специалистов, и вот впоследствии оказалось, что нам был дан только месяц, чтобы подготовить корабль к эскадренному бою»[120].

И, получается, подготовили. За месяц! То, что горел броненосный крейсер, а другой броненосец наклонился набок, подтверждает и «Баян», бывший от японского арьергарда в 17 кб. Равно как и то, что поврежденные корабли японцам пришлось брать на буксир.

Может, правы были министерства Морское и Финансов, что наш флот в вооруженном резерве держали? И так чуть японцев не побил. А если бы еще столько времени и денег потратить на боевую подготовку, что были у Соединенного флота, — подумать страшно. Какие бы уж тут революции и смена отсталого Самодержавия прогрессивными Думами. Так бы до сих пор в России и жили. Ужас-то какой!

Ну ладно, пусть адмирал Оскар Викторович Старк ошибся, запретив «Полтаве» и «Баяну» добить поврежденные японские суда[121].

Но ведь он вывел эскадру против сильнейшего врага и умело руководил ею в бою:

«1. Поставленная на бой задача Начальником эскадры выполнена — враг отражен, корабли сохранены.

2. Составление предварительных планов боя принесло пользу…

3….”Боярин” был послан туда, откуда враг и появился. Значит, свои функции разведчика исполнил….

4. Схема ведения боя русскими кораблями сложнее, но эффективнее. 1-я эскадра добилась своим маневрированием значительных преимуществ.

Вице-адмирал Старк занял около 12 часов дня очень выгодную позицию для повторного прохождения контркурсом с японскими силами, а также имел возможность атаковать хвостовые корабли неприятеля…

8. Из японских (! — Б.Г.) источников видно, что в конце боя огонь со стороны порт-артурцев усилился, что привело к отступлению Соединенного флота. Зная уже боевую готовность береговых батарей, этот успех можно целиком приписать 1-й эскадре.

9. После ночных событий большинство распоряжений вице-адмирала Старка своевременны и разумны. Заметно, что Начальник эскадры уже проникся обстановкой и быстро осваивает практику управления эскадрой…»{118}  

Бегство, переходящее в паническое

Вот так, господа хорошие! Наши цензовые офицеры, наши одетые месяц назад (!) в матросскую форму мужики, наш малодаровитый нерешительный адмирал, наша неплавающая и нестреляющая эскадра после ночного, как ни крути, но по тем патриархальным временам вероломного, нападения легко и изящно вышли утром в море против более чем вдвое превосходящих сил неприятеля. За какой-то час вывели из строя или тяжело повредили несколько вражеских броненосных кораблей.

И обратили вражескую эскадру в бегство! Переходящее в паническое. Только у Шантунга отступающие с большой скоростью 1-й и 2-й, а также 3-й боевые отряды Соединенного флота, по свидетельству даже своего родного японского источника, рискнули эту скорость уменьшить и перевели дыхание{119}

А может, выдумки это все?

Мало чего офицеры потопленной эскадры потом в своих записках да дневниках напишут. Поди их проверь. Вон, к примеру, уважаемый автором полковник Апушкин, человек несомненного патриотизма, совсем иное пишет об этом бое:

«Около 11-ти часов утра 27-го января японский флот снова появился перед крепостью и открыл по ней огонь. Ему отвечали наши батареи вместе с эскадрою, которая, будучи теперь ослаблена на три боевые единицы, не решилась принять боя в открытом море. Этот артиллерийский поединок продолжался около часа.

Выяснив результат ночной атаки своих миноносцев и выведя у нас из строя еще один броненосец (“Полтава”) и два крейсера (“Аскольд” и “Новик”), Того отошел. Мы потеряли в этот день: на эскадре: офицеров — 5 ранеными, нижних чинов — 14 убитыми и 69 ранеными; в гарнизоне: убитыми нижних чинов — 1 человек и ранеными — 6 человек»{120}.

Вот так подавалась русскому читателю суровая правда военной жизни.

И это еще один из стремящихся к объективности авторов о той войне.

Все же, может, и не было и этой незамеченной победы?

Я послал в Артур поздравление с победой

Но у нас есть еще одно свидетельство, сколько мне известно — нигде до сих пор в литературе о японской войне не приведенное. И принадлежит оно тому единственному человеку, мнению которого склонны доверять самые скептические критики как до, так и после революционные.

Человек этот — адмирал Степан Осипович Макаров.

26 апреля 1914 года в журнале «Нива» в № 17 была напечатана статья журналиста Н.И. Кравченко: «Воспоминание об адмирале Макарове» с подзаголовком: «К 10-летию гибели “Петропавловска”»[122].

Отрывок из этой статьи мы сейчас приведем. 

В Маньчжурию с адмиралом Макаровым, генералом Ренненкампфом и есаулом Красновым

«В ночь на 27 января 1904 года японские миноносцы неожиданно напали на наши суда в Порт-Артуре. На другой день была бомбардировка. Началась война, которую, вероятно, никогда не забудут. Я был командирован в Манчьжурию корреспондентом “Нового Времени”…

Перед самым отъездом мне говорили, что адмиралу С.О. Макарову, назначенному начальником Тихоокеанского флота вместо вице-адмирала Старка, будет дан экстренный поезд, который доставит его в девять дней в Порт-Артур. Но в Москве на Курском вокзале я узнал, что Макаров едет с нами.

Мне посчастливилось получить место в одном вагоне с известным боевым генералом, прославившимся в китайскую кампанию в Маньчжурии, П.К. Ренненкампфом. С ним ехал его небольшой штаб, состоявший большею частью из боевых офицеров, и корреспондент “Русского Инвалида” есаул П.Н. Краснов…

В пути всюду на станциях мы перегоняли множество поездов с запасными, отправлявшимися в Маньчжурию. В огромных черных меховых папахах, в шинелях, большею частью нараспашку, они выглядели молодцами. У всех был бодрый вид. Из вагонов слышались песни…

К нам из других вагонов нередко приходили офицеры Генерального Штаба и гвардейского экипажа — все люди, по своей доброй воле отправлявшиеся на войну. От них мы узнали, что вместе с адмиралом Макаровым ехали бывший командир ледокола “Ермак” кап. 2-го ранга М.П. Васильев 2-й, проф. Академии Генерального Штаба полк. А.П. Агапеев, кап. 2-го ранга А.Ф. фон Шульц 2-й и др.

Адмирала С.О. Макарова я в первый раз увидел через день или через два после нашего отъезда из Москвы. В ожидании завтрака я сидел со своими спутниками в вагоне-ресторане… На какой-то станции во время остановки открылась дверь, и вошел среднего роста адмирал, с большой окладистой полуседой бородой и красивым открытым лицом с маленькими умными серыми глазами. При его появлении разом поднялись моряки, а затем и все мы. Адмирал раскланялся и занял свое место. После завтрака кап. А.Ф. Шульц представил меня адмиралу. Вечером… встретил меня кап. Шульц и сказал:

— Если хотите повидать адмирала, то он может принять вас каждое утро около одиннадцати часов». 

Если можно, просто поговорим

«На другой день я пошел к адмиралу. Матрос проводил меня в большое купе, посреди которого стоял стол, заваленный бумагами, морскими картами, карандашами, а вокруг сидели сам адмирал и его штаб.

— Садитесь, — сказал мне адмирал после того, как я поздоровался со всеми. Он подвинулся ближе к окну, придавив сидевшего рядом с ним кап. Васильева, и дал мне место. — У нас здесь тесно, но ничего — работать можно. Много помогает вот эта пишущая машинка. Поезд идет, вагон шатается, дрожит, а мы все-таки пишем. Вы как, — сказал он, немного помолчав: Хотите меня интервьюировать или просто со мной поговорить?

— Нет, — ответил я, — Я плохой интервьюер. Да и потом вы, Ваше Превосходительство, все равно не скажете мне правды, а потому, если можно, просто поговорим.

— Хорошо, — сказал он, поглаживая свою великолепную бороду. — Это мне больше нравится. Во всяком случае, если вы захотите что-нибудь написать о нашем разговоре — покажите мне.

Я, конечно, согласился». 

Откровенность вредна на войне

«— Видите ли, — начал он, — нужно всегда помнить, что мы имеем дело с опасным и хитрым врагом, который не показывает своих карт, мы же по своему добродушию рассказали ему все, что только он ни натворил у нас. Это была наша первая большая ошибка, и она не должна больше повториться.

— Позвольте, адмирал, — сказал я, — неужели мы могли скрыть результаты их ночной минной атаки и не сообщить России, что у нас повреждены суда, когда японцы видели сами подбитый и неподвижный “Ретвизан” и другие корабли? Ведь если хоть один из нападавших миноносцев остался цел и вернулся к своим, то он, конечно, сообщил то, что было.

— Не совсем так. Факта столь огромной важности, как выход из строя двух первоклассных броненосцев, к сожалению, скрыть нельзя, но если бы можно было это сделать, то в интересах дела нужно было бы скрыть. Откровенность вообще и оглашение подробных отчетов о ходе каких бы то ни было дел не только лишни, но и положительно вредны на войне».

Побеждающий и не терпящий урона не отступит

«Будьте уверены, что и японцам вся эта история не прошла даром, а между тем никто из нас не знает об их потерях. Вы думаете, что 27 января они отступили без потерь, без повреждений! Нет, побеждающий и не терпящий урона не отступит, иначе он будет глуп. А японцев такими считать нельзя. Значит, потери у них были, и даже большие.

Вот почему, как только я узнал, что их флот ушел через сорок пять минут, я послал в Артур поздравление с победой. Не подумайте, что это был дипломатический шаг, — нет, это было мое искреннее убеждение».

Они знают о нас очень много, а мы о них — ничего

«Каждое наше сообщение, напечатанное в газетах или перехваченное как-нибудь, японские агенты передают по телеграфу в Японию. Они знают о нас очень много, а мы — ничего.

Иллюстрируя мне вред, который могут приносить военному делу всякого рода корреспонденции, он рассказал, как во время франко-прусской войны одно незначительное письмо сделало чрезвычайно важное указание германскому штабу…

— Я вообще, — уже довольно сердито закончил он, — нахожу, что присутствие корреспондентов на войне вредно.

Я возражал и скоро откланялся…

31 марта с высоты Золотой горы я видел, как на ладони, морской бой. Видел гибель миноносца “Страшного” и видел, как утонул “Петропавловск” вместе с адмиралом Макаровым и всем его штабом, который этот выдающийся моряк и флотоводец сумел подобрать и научить работать.

Он один как следует понял тактику и характер японцев, и останься он в живых — японцы не вышли бы победителями.

Это теперь поняла вся Россия, и вот почему адмирала Макарова, не сделавшего никакого геройского подвига и не выигравшего ни одного сражения, оплакивают все русские люди!»{121}  

О победах, секретности и дезинформации

В сообщении Кравченко представляют интерес два момента.

Во-первых, полная убежденность адмирала Макарова в победе Порт-Артурской эскадры над Соединенным флотом в бою 27 января на основании даже того минимума информации, который мог дойти до Петербурга, в сущности, сразу после боя. Выдающийся военачальник и отличается от всех иных тем, что мгновенно выделяет то главное, что не скроешь никакими мнениями участников боевого столкновения и обработчиков информации о нем.

Во-вторых, убежденность адмирала Макарова в необходимости не только максимально соблюдать режим секретности, но и, более того, всячески дезинформировать врага о действительном положении вещей.

Вполне, кстати, возможно, что перестановка акцента адмиралом Алексеевым в его донесении о бое, резко увеличивавшего роль крепостной артиллерии в победе над японским флотом, объясняется тем же самым стремлением к посильной дезинформации противника. Алексеев ведь тоже был, как, надеюсь, понял читатель, крупным и одаренным военачальником. А значит был просто обязан в такого рода вопросах мыслить сходно с адмиралом Макаровым.

К сожалению, большинство наших руководителей в ту войну режим секретности соблюдало весьма слабо. Так, сведения о не всегда разрывавшихся в первый период войны фугасных снарядах японских броненосцев и броненосных крейсеров перепечатывались нашими газетами и распространялись по всему миру. Грех было меры не принять. Или вот, как пишет капитан Лутонин: «3 июня оповестили всему миру, что эскадра починилась и готова к выходу»[123] … СМЕРШа на этих оповестителей не хватало!

В Маньчжурской же армии секретность, как пишет генерал Ф.П. Рерберг в своей известной книге, не только не соблюдалась, но предпринимались, казалось, все мыслимые усилия для лучшей информации врага о наших планах. Так, например, «первое приказание генерала Куропаткина о предстоящем “внезапном” наступлении II Армии против левого крыла Японцев (под Сандепу. — Б.Г.) было дано вечером 25-го Ноября. То есть за 47 суток до его действительного производства!»

А за месяц до наступления в штабе Главнокомандующего был издан литографированный текст «секретного Протокола» об этом наступлении и разослан везде — вплоть до тыловых частей. Но в случае с генералом Куропаткиным нельзя, разумеется, говорить о недопонимании им необходимости соблюдения режима секретности. Куропаткин был образованнейшим и талантливейшим генералом. Знал, что делал и для чего.

Наблюдалось у нас и другое любопытное явление. От своих секреты прятали весьма хорошо. С этой оборотной стороной соблюдения режима секретности в наших высших руководящих кругах мы тоже столкнемся — уже на 2-й эскадре.

А вот японцы секретность соблюдали весьма тщательно. Это мы тоже увидим, убедимся.

Незамечаемые победы

Возвращаясь теперь к рассмотренным боям нашего Тихоокеанского флота с Соединенным флотом империи Ниппон 27 января, 28 июля и 1 августа 1904 года[124], мы неизбежно приходим к поразительному выводу: во всех этих боях класс русского военно-морского искусства, по крайней мере, не уступал японскому, а скорее превышал. 

А в результате катастрофа. Почему?

Единственный действительно крупный успех японского флота — организация и проведение диверсионной операции с непосредственным участием боевых отрядов Соединенного флота, в результате которой погиб адмирал Макаров со своим штабом. Но успех этот, согласитесь, к искусству вождения эскадр прямого отношения не имеет.

Также очевидно, что не уступал во всех этих боях русский уровень подготовки личного состава флота. Особенно русских комендоров.

Так что же выходит? Сплошные наши победы, явные или потенциальные, а в результате катастрофа? Да, катастрофа. Но чтобы хотя бы сто лет спустя выявить ее истинные причины, надо раз навсегда исключить из их числа якобы низкий уровень подготовки нашего личного состава и тактического мастерства русских флагманов. Хотя, несомненно, были приложены титанические усилия для понижения обоих этих уровней.

Удивительно, что мнение о неподготовленных матросах и никуда не годных флагманах (своевременно погибший Макаров — исключение) возникло отнюдь не только в кабинетах и салонах Петербурга, что было бы, в общем, естественно. Нет. Первыми адептами этой укоренившейся по сей день точки зрения стали герои Порт-Артура, а потом и Цусимы.

Тот же капитан Лутонин, не раз и не два любивший повторить, как умела стрелять 1-я эскадра, заканчивает свои заметки выводом, прямо противоречащим большинству его предыдущих слов о той же стрельбе эскадры:

«Виновником наших поражений были мы сами. Не наши корабли, не бронебойные снаряды привели нас к Цусиме — нет. Мы не готовились к бою, мы не учились. Торжественно мы совершали переходы из Кронштадта на Восток, грузили уголь, освежались, красились, строили какие-то ящики для фуражек, сапог, чистили медь и железо, но мы не стреляли».

Так все же умела или не умела стрелять 1-я эскадра, кавторанг Лутонин?

Разбирая эти и подобные отдающие шизофренией мнения капитанов и адмиралов русского флота, прошедших войну в Порт-Артуре, невольно начинаешь думать об эпидемии какой-то душевной болезни, охватившей лучшую часть нашего морского офицерства. С одной стороны, говорят о том, что личный состав дал победу, но начальство помешало, и тут же — что личный состав был от сохи и воевать не умел. В лучшем случае героически умирать. Ну в этом-то нас и наши самые заклятые друзья по сей день поддержат: героически, героически, только вымирайте поскорее!

Ведь и 1-я эскадра погибла лишь по причине той самой шизофренической нерешительности своих оставшихся — храбрых! — флагманов, а никак не по гениальности командующего Соединенным флотом. 

Истина, прежде всего, в том…

Исключив столетние навязываемые нам штампы, мы сможем обнаружить истинные причины постигших наш флот, нашу армию и нашу Родину катастроф.

Истина же, прежде всего, в том, что все еще православные русский матрос и солдат и в значительной степени православный, а значит преданный Царю и Отечеству, русский офицер всегда при сколько-нибудь сравнимом вооружении и соотношении сил побеждали японскую армию и флот, как и любого иного врага, пока не вмешивалась своя родная «пятая колонна»[125].

О силе и влиянии этой колонны можно судить по тому, что, как мы теперь с очевидностью убедились, «самостоятельные и ответственные» командующие армией и флотом в русско-японскую войну — генерал Куропаткин и адмирал Скрыдлов — были ставленниками этой «пятой колонны», не будем даже употреблять термины «масонство, либерализм» и т.п.

Очевидный же защитник Престола-Отечества среди высшего Командования — адмирал Евгений Иванович Алексеев, был этой колонной и ее представителями дезавуирован и был вынужден оставить свой пост. Та же участь постигла генералов Гриппенберга и Штакельберга, пытавшихся вопреки Куропаткину начать выигрывать проигрываемую тем войну. 

Здесь разоблачать нечего, все ясно!

Надеюсь, читателю понятно, кто мог быть выдвинут на высшие командные должности в войну грядущую — Первую мировую, и почему командующие фронтами, генерал-адъютанты Его Императорского Величества, дружно предложили Своему Верховному Вождю отречься от престола в самом преддверии скорой победы. Творцом которой был именно Верховный Главнокомандующий русскими армией и флотом. Успехи оставшихся без его руководства наших высокодаровитых и самоуверенных военспецов ясно показывают этот упрямый факт всем, желающим видеть реальность.

На самом деле после полученного нами ответа на вопрос: кто вы, адмирал Скрыдлов и генерал Куропаткин? — можно свернуть все стратегические исследования по выяснению истинных причин непонятной победы Февральской революции. Оставив профессиональным историкам и разведчикам уточнение конкретных фактов и персоналий. А мы можем повторить вслед за известным регентом и запевалой: «Здесь разоблачать нечего, все ясно!»

Конкретные способы вмешательства «пятой колонны» в общий ход войны или конкретное боевое столкновение могли быть самые разные. От очевидно изменнических действий генерала Куропаткина и адмирала Скрыдлова до малообъяснимых поступков, к примеру, адмирала Витгефта. Действия же Петербурга — отдельная песня. 

Вдребезги, как разбивают яшму

Одно теперь можно сказать твердо, повторив сказанное в Книге 2.

Начнись действительно война вторым Синопом адмирала Алексеева, русская Тихоокеанская эскадра — с верным руководством, в полном составе, еще не поврежденная, не испытавшая горечь поражений — вдребезги, как разбивают яшму, разнесла бы боевые отряды Соединенного флота с их прирожденными моряками, самураями-офицерами, с их однородностью, сплаванностью и английской постройкой.

И останься жив адмирал Макаров, он, скорее всего, и в худших условиях этот вывод бы подтвердил. Похоже, что адмирал Того был того же мнения. И очень опасался, что найдется русский адмирал, хорошо понимающий истинные причины японских побед на Тихом океане, который сможет вновь подтвердить этот вывод, приведя свои броненосцы в Японское или Желтое море.

Лучше всех историков прошлых лет и лет нынешних понимал адмирал Того, что при сравнимом — как в бою 28 июля — вооружении, материальной, так сказать, части у Соединенного флота есть большие шансы проиграть большую игру русскому адмиралу, который не пожелает играть с Соединенным флотом в поддавки. Разведка работала и доносила, что, по меньшей мере, один такой адмирал у русских есть.

Надо было принимать меры. Меры эти, как мы увидим из дальнейшего изложения, приняты были.