4.5. «Полтава» в бою 28 июля

4.5. «Полтава» в бою 28 июля

Выдержка из дневника старшего офицера эскадренного броненосца «Полтава» капитана 2-го ранга Лутонина[95]

Дан приказ

«Перейду теперь к описанию боя 28 июля. Когда сигнал — идти во Владивосток — был разобран, командир приказал команде собраться на баке и с мостика объявил ей волю ГОСУДАРЯ. Обращение командира было очень немногословно:

“ГОСУДАРЬ повелевает нам идти во Владивосток. Помните, каждый должен исполнить свой долг”.

Громкое “ура” было ответом команды. Тревога пробита, все разошлись по местам».

Готовность № 1. Похвальное слово адмиралу Скрыдлову

«Я обошел башни, батареи, палубы, повторил комендорам, чтобы в бою, который произойдет сегодня же, они не торопились бы выпускать снаряды, а стреляли бы с точною наводкою, чтобы запасные части были под рукою, команде запретил ходить в незабронированные части, приказал разнести все шланги, дать напор в трубах и заблаговременно поливать палубу и все, что может в бою загореться.

Пожар в бою — самое ужасное: он парализует все действия, прекращает огонь. Поэтому перед боем на предосторожности от его возникновения должно быть обращено особое внимание. К счастью, “Полтава” прошла в этом отношении суровую, но незаменимую школу: она два года плавала в эскадре вице-адмирала Скрыдлова. Оставалось только неуклонно исполнить все то, что было выработано тогда на эскадре, не упустив ни одной мелочи, и смело идти на Суд Божий».

Как видим, отличный специалист был адмирал Скрыдлов! Вот только в Артур ехать почему-то не хотел.

«Обходя броненосец, я видел, что настроение команды прекрасное — ни торопливости, ни суеты. Лица были спокойные, ни страха, ни колебаний я не прочел на них. Обход броненосца вселил в меня веру в успех, и я доложил командиру, что все готово к бою».

Выход эскадры

«Эскадра была уже в строе кильватера, впереди шел разведчиком “Новик”, головным — “Цесаревич”. “Севастополь”, “Полтава”, крейсера шли сзади, миноносцы держались отдельно. Выйдя на простор, адмирал отпустил караван и конвоирующие его [канонерские] лодки.

Рассчитывая прорваться во Владивосток, Витгефт взял с собою только миноносцы французского и германского типов, на которых запас угля и воды обеспечивал переход в 1200 миль, а Невские миноносцы с районом действия в 500 миль он отослал обратно в Артур.

Это была крупная ошибка. Не будь несчастной мысли прорыва, следовало бы все миноносцы взять с собою и ночью после боя пустить их в атаку на неприятеля; мы же добровольно лишили себя помощи 8 прекрасных миноносцев. Даже и прорываясь, следовало бы на первый день взять эти миноносцы с эскадрою, приказав им ночью атаковать неприятеля, а к утру 29-го вернуться обратно в Артур».

Как видим, Сергей Иванович Лутонин, как и многие порт-артурские моряки, был приверженцем не лишенной резона точки зрения, что эскадра должна остаться в Порт-Артуре до прихода 2-й эскадры.

Но не пребывать в пассивном бездействии, а уже сейчас, например 28 июля, посильно уничтожать японский флот. Что весьма облегчило бы совместную борьбу за господство на море по воссоединении эскадр. Да и 2-й эскадре по дороге в Порт-Артур не пришлось бы Цусиму проходить.

Флагманский броненосец

«С первых шагов нашего выступления в море на “Цесаревиче” один рулевой привод выбыл, и он вышел из строя, подняв сигнал “не могу управляться”. Эскадра уменьшила ход, время терялось. Случай с адмиральским кораблем подействовал на всех нас угнетающе: признаться, на “Цесаревич” мы мало рассчитывали.

Эскадренный броненосец «Полтава»[96]

Броненосец этот — сильнейший в нашей эскадре по вооружению, ходу и броне, был слабейшим по личному составу. Он сделал переход из Тулона в Артур, ни разу не стреляя; в бою 27 января не был, в море выходил второй раз, а какова его команда — я мог убедиться, присматриваясь к переведенным на “Полтаву” 7 человекам.

Кроме того, проходя часто мимо “Цесаревича”, видя полный бак матросов, поющих песни и пляшущих в то время, когда на других судах вся команда работала, можно было составить себе представление, что в непривычной боевой обстановке “Цесаревич” сдаст, на нем произойдут всякие сюрпризы — что и случилось на деле».

Погода ясная

«Погода вполне благоприятствовала нашему выходу — был ясный солнечный день, море спокойно, слабый ветерок разводил одну лишь рябь. Мало-помалу желтовато-серые скалы Ляотешана начали скрываться. Выход благополучный, японские мины пройдены, мы в открытом море и только вправо от нас рисуется на горизонте корпус японского броненосного крейсера, а за ним еще два легких — типа “Читозе”. Неприятель идет по одному направлению — сходящимся курсом.

Бьет 4 склянки, команде дали обедать по боевому расписанию у орудий, офицеры сели завтракать в адмиральском помещении, так как кают-компания задраена по приготовлению к бою. Все мы торопимся поскорее кончить завтрак, мы ясно сознаем, что скоро начнется бой, японцы нас не пропустят и от боя не уклонятся, как предполагает один из лейтенантов. Действительно, в штабе проект прорыва во Владивосток был разработан на той мысли, чтобы прорываться, всячески уклоняясь от боя. Удивительно, как такая мысль могла прийти в голову, зная, что японцы имели на два узла преимущество в ходе.

На горизонте влево пока все чисто, дыма не видно — вероятно, Того где-нибудь дальше ожидает нас».

Появление неприятеля. Первая схватка

«Наконец, в 12 часу дымки показались влево: Того, видимо, шел из группы Эллиот, наш же курс был проложен почти на Шантунг. Расстояние между нами и неприятелем все уменьшается и уменьшается — скоро начнется бой. “Миказа” по обыкновению в голове, за ним “Асахи”, “Фуджи”, “Сикисима”, “Ниссин”, “Кассуга”. Вправо торопятся на соединение с главными силами “Якумо” и два бронепалубных крейсера. Почти в 12 часов дня начался первый период боя, и он продолжался очень недолго.

Того обрезал нам нос и пошел с нами контргалсом, поместясь по нашему правому борту. Расстояние до неприятеля было очень велико, более 74 кабельтовов. Мы сделали несколько выстрелов из 12-дюймовых пушек, поставив их на упор, но снаряды не долетали, и огонь пришлось прекратить.

Зато японцам удалось нанести нам довольно тяжелый удар. С расстояния почти 80 кабельтовов одна из 12-дюймовых бомб попала в корму “Полтавы”, на 41/2 фута ниже ватерлинии, пробила борт, не разорвалась и где-то застряла в сухарном отделении, которое наполнилось водою. Получившийся крен мы выравняли заполнением небольшого левого носового отсека, и я доложил командиру, что дела идут хорошо, убитых и раненых нет, повреждений в корпусе — одно, а наверху самые незначительные.

Пройдя с нами контргалсом, Того повернул влево на 16 румбов и лег параллельным курсом, поместясь с правой у нас стороны, ближе к берегу. Вскоре начался второй период боя. Расстояние было уже меньше, огонь с обеих сторон был самый оживленный. Враг обрушился на наш хвост, и во второй период наиболее пострадавшими были “Севастополь” и “Полтава”.

Два 12-дюймовых снаряда попали в батарейную палубу под 6-дюймовую башню № 1, но в коридоре вокруг башни были положены мешки с углем, и действие взрывов снарядов было значительно ослаблено; пробоина в обшивке получилась огромная, но осколки задержались углем и сделанным нами раньше траверзом, потерь в людях в батарее не было, пушки не повреждены. Но все-таки эти два снаряда нанесли нам тяжкое повреждение. Давлением газов 1-дюймовая палуба около башни была вдавлена вниз…

Кроме того, прогнувшаяся палуба сблизила между собою два обода, между которыми ходят вертикальные ролики, башня заклинилась и вращение ее ограничилось всего 21/2°. К счастью, это случилось в то время, когда башня была по траверзу, и она до конца боя 28-го июля могла стрелять по противнику».

Негоже без погона драться

«Командир башни мичман Пчельников с младшим механиком Толмачевым, взяв рабочий дивизион, под страшным огнем бросились исправлять повреждение: рубили зубилами загнувшиеся листы обшивки и башенного балкона, но башня упрямо не вращалась — повреждение было не там, и лишь в Артуре мы могли его исправить.

Характерен один факт: газами 12-дюймового снаряда изорвало у мичмана Пчельникова тужурку и сорвало погон; его вестовой, матрос Косенчук, увидя своего офицера в таком виде, прибежал с иголкою и ниткою, говоря, что негоже так без погона драться, и пришил его под страшным огнем».

Среди именующих себя патриотически настроенными авторов, в частности, среди затрагивающих своим просвещенным вниманием японскую войну, становится модным утверждать, что именно поведение русских офицеров в ту войну положило начало розни между ними и нижними чинами, что и вылилось через двенадцать лет в кронштадтскую и прочую резню.

В этой связи, не имея намерения опровергать очередную злонамеренную ложь врагов России, в какие бы одежды они ни рядились, считаю уместным обратить внимание читателя на приведенный снимок с натуры. Это не выдумаешь. А стоит многих томов. Вернемся на «Полтаву». Ей сейчас приходится тяжело.

Попадания и пожары

«Почти одновременно две 12-дюймовых бомбы попали в верхнюю палубу, между спардеком и стоящей по траверзу 12-дюймовой носовой башней. Взрыв этих снарядов произвел страшное опустошение, верхняя палуба от борта до борта была вырвана, мамеринец вокруг башни уничтожен, конус башни пробит в нескольких местах, и тлеющие куски мамеринца свалились по трубе в зарядное подбашенное отделение, наполняя его дымом[97].

В это время я заделывал пробоину в корме и слышу: “Пожар в носовой крюйт-камере”. Зная хорошо, что пожар в зарядных отделениях и бомбовых погребах быть не может, я все-таки бегом бросился туда, спустился под башню и увидел тлеющие куски парусины; погреба были уже закрыты, бомбовый погреб уже начал кто-то затоплять. Воды в подбашенном отделении было достаточно, цистерна для питья полная и еще несколько ведер.

Приказав убрать стоявшие полузаряды и плеснуть водой на тлеющую парусину, я прекратил существовавший лишь в полном воображении пожар в крюйт-камере, бомбовый же погреб распорядился немедленно осушить».

Внимание: начинали тлеть…

«Все возникавшие на “Полтаве” пожары в бою 28-го июля — в таком же роде: попадал снаряд, рвался, начинали тлеть[98] обильно смоченные койки, чемоданы, но специально направленная струя воды из шланга быстро прекращала пожар в самом его начале. Важно предупредить пожар, тушить его при возникновении — вот в чем состоит организация; и на Первой эскадре она была доведена до совершенства, наши корабли не горели».

Начальство надо слушаться

«В батарейной палубе эти два снаряда произвели огромное разрушение, срезали шахту правого 6-дюймового элеватора, уничтожили обе каюты боцманов… и убили 3 человек.

Страшна была судьба этих людей. В самый разгар боя фельдфебель Кирин, находящийся по расписанию в забронированном батарейном каземате, машинный квартирмейстер боевой вахты Редозубов и строевой квартирмейстер Магаев, хозяин подачи левой 6-дюймовой башни № 2, сошлись в батарейной палубе у фельдфебельского шкапика пить чай, несмотря на мое запрещение быть в незащищенных местах. Осколками они буквально были разорваны на части.

Но и в жилой палубе не обошлось без жертв. Осколки, пронизав в нескольких местах палубу, убили 3 человек и переранили 15».

Как это было тогда

«Как раз перед попаданием этих снарядов командир приказал священнику обойти с крестом броненосец и окропить его святою водою. Я шел за батюшкою, и когда проходили по жилой палубе, то мне доложили, что в корме пожар от попавшего снаряда. Я пошел туда, увидел, что пожара нет, и бегом догнал процессию.

Только что я прошел с правой стороны на левую и миновал броневую трубу из боевой рубки, как влетели те 2 снаряда. Грохот разрыва был ужасный, многие попадали с ног; стоявший рядом со мной у рожка кочегар Гушнуев сразу осел — убит наповал осколками в голову: направо и налево посыпались раненые, меня даже не оцарапало, а рядом лежало 3 убитых и много раненых. В батарейной палубе был дым, едкие газы щекотали горло, всюду щепки, скрученное железо — полный хаос.

Могучие струи из 4 шлангов каскадами бросают всюду воду, дым проносится, пожара нет; зато на палубе точно потоп, и сквозь пробоины вода льется ниже, в жилую».

Красиво: могучие струи из 4 шлангов каскадами… Когда будем на Цусиме, вспомним эту картину…

А говорят, русский матрос был не развит!

«Удушливые тяжелые газы шимозы опускаются вниз, в жилой палубе жара, духота, газы отравляюще начинают действовать на команду, я чувствую позывы на рвоту. Команда ругает японцев, говорит, что по конференции нельзя угощать такой мерзостью»[99].

Вот так, господа. А ведь 28 июля были цветочки!

«Вслед за первым снарядом ударяет второй в соседнюю каюту, срывает обшивку; отверстие получилось от верхнего траверза на протяжении 21/2 кают — почти 21 фут длиною и выше роста человека высотою.

Близость такой пробоины к ватерлинии меня беспокоит; хорошо еще, что море спокойно, нет волны, а поднимись ветер — мы начнем сильно брать воду. Удар и разрыв снарядов наверху смутно доносится в жилую палубу: жара, духота, вид раненых — все это начинает удручающе действовать».

На свежем воздухе легче дышится

«Хочется выйти наверх, в батарею, подышать свежим воздухом, а кстати, посмотреть, что там делается. Обе 6-дюймовые пушки пока целы, прислуга горячится, люди уже обстрелялись, и комендоры спокойно посылают снаряд за снарядом в неприятеля.

“Ну, как дело?” — спрашиваю у батарейного командира мичмана Феншоу.

“Отлично — ни раненых, ни убитых, орудия исправны”.

Чтобы успокоить нервы, я подошел к пушке и решил сделать сам два — три выстрела. Почти по нашему траверзу был “Ниссин” с его типичными 2 трубами и одною мачтою. Расстояние дано 45 кабельтовое. Случайно я заметил, что мушки поставлены на ход и приказал перевести их на 40. Наблюдаю за падением снарядов — около японцев. Стрельба неприятеля гораздо чаще нашей, но по результатам их попаданий терпеть еще можно.

Огонь наших тяжелых орудий сосредоточен на “Миказа”, вокруг него то и дело поднимаются огромные фонтаны всплесков от 12-дюймовых бомб. Бой длится более часа, противник, видимо, утомляется, огонь его становится все слабее и слабее, он уменьшает ход и отстает — второй период боя окончен».

А драться пока вполне можно!

«Обойдя броненосец, я увидел, что хотя попаданий было порядочно, но серьезных повреждений нет и драться мы можем.

Больше всего пострадали верхи. Шлюпки, стоявшие на спардеке, сильно избиты, задняя труба разворочена вверху, кормовые стрелы для подъема баркасов исковерканы, найтовы перебиты и стрелы гуляют с борта на борт. Тотчас боцман укрепляет их стальным тросом. Мачты, особенно передняя боевая, избиты осколками, верхний мостик и вентиляторные трубы порядочно изрешетены, несколько 47-мм пушек подбито.

Но главная артиллерия цела, все приводы в исправности».

«Полтава» отстает от эскадры

«Левая машина начинает сдавать; осколок попал в головной подшипник, он разогрелся, приходится уменьшать ход левой машины — мы мало-помалу начинаем отставать от эскадры. Вот уже левая начинает давать всего 15 оборотов, зато правая напрягла все свои силы, дает 85; мы все больше и больше отстаем, до “Севастополя” уже около 12 кабельтовов. Адмирал нас не ждет.

Старший механик Меньшов напрягает все силы, чтобы поскорее исправить повреждение, люди лихорадочно работают, из боевой рубки все чаще и чаще справляются — как дело; ясно, что, сдай машина, положение наше становится критическим, а эскадра уходит все дальше и дальше. Вот до “Севастополя” уже 20 кабельтовов.

Того в это время не дремал, он сразу прибавил ход, и стройная грозная линия японцев быстро надвигалась на “Полтаву”. Мичман де Ливрон с крыши верхней штурманской рубки все время дает расстояние: 60, 50, 45, 40 кабельтовов — передается по батарее и башням. Враг приближается, мы одиноки, наша эскадра далеко, и вот-вот все силы неприятеля обрушатся на “Полтаву”.

А силы эти были грозные: 4 броненосца и 3 броненосных крейсера, на них 12~дм пушек 16, одна 10-дм, десять 8-дм и сорок семь 6-дм, все это против “Полтавы”».

«Полтава» versus Того

«Момент был критический. Все хорошо понимали, что, сдай окончательно машина, мы погибли, нас расстреляют — слишком уж неравны силы. Если даже машина и поправится, то не скоро догоним далеко ушедшую вперед нашу эскадру.

По крайней мере, полчаса нам придется драться одним с 7-ю японскими броненосными судами.

Тяжелое было то время, но каждый из нас знал, что драться будем до конца и наш шелковый, избитый весь, флаг спущен не будет.

Настроение команды было прекрасное, ни торопливости, ни энтузиазма. Было полное спокойствие, уверенность в своих силах и решимость драться на смерть. Я был в батарее и видел, как неприятель все ближе и ближе надвигается».

Не зря погон пришивали!

«Расположение судов японцев было обычное, “Миказа” головным. Этот страшный противник поместился на нашем траверзе — вот-вот Того откроет огонь и засыплет “Полтаву” снарядами. Но что это я слышу — два резких выстрела из нашей 6-дюймовой башни № 1, слежу за “Миказою” — два белых дымка показались в его казематах: оба наши снаряда попали — расстояние было 32 кабельтова[100], время 4 часа 15 минут дня.

Командир башни мичман Пчельников уловил момент, он сообразил, что надо ошеломить врага, надо начинать бой, и он начал его — два снаряда спасли “Полтаву” от разгрома».

Семь броненосцев Того бьют по «Полтаве»

«В ответ на наш вызов со всего левого борта 7-ми броненосцев раздался залп по “Полтаве”, но он вреда не сделал, так как был сорван преждевременно. Между нами и врагом поднялась масса фонтанов: Того, вероятно, приготовил залп на 30 кабельтовов, потому и снаряды, недолетев кабельтова на 2, обсыпали нас кучею осколков. Вслед за 6-дюймового башнею заговорили и 12-дюймовые, открыла огонь батарея и башня № 3.

Того шел разомкнутым строем, он медленно обгонял нас, учащенно разряжая пушки по “Полтаве”. Вот прошел и “Асахи”, идет за ним 3-трубная “Шикишима”, она стала впереди траверза, по траверзу — “Ниссин”, за ним “Кассу-га” и “Якумо”.

Бешеный огонь японцев почти безвреден “Полтаве”: все снаряды с ревом, зловещим воем проносятся над головою, бьют по верхам, но изредка нет-нет и в корму попадают».

Внимание: огонь японцев почти безвреден!

Снаряды, бьющие по верхам, которые кап-два Лутонин на день 28 июля 1904 года совершенно справедливо считает безвредными для «Полтавы», 14 мая 1905 года взрывались, едва задев эти верха, и сметали все живое с открытых пространств.

Пример «Полтавы» специально помещен в книгу о Цусиме, поскольку здесь можно совершенно определенно сказать об изменении японских боеприпасов к следующему бою с русской эскадрой.

«Полтава» испытала на себе тот самый сосредоточенный огонь японского флота — семи броненосных кораблей! — который 14 мая 1905 года за 40 минут вывел из боя флагманский броненсец «Суворов» и потопил «Ослябя». С расстояния тех самых 30–32 кабельтовых.

Сколько крокодиловых слез пролито радеющими о русском флоте энтузиастами о судьбе «Ослябя» при Цусиме. И броня-де тонкая, и пушки слабенькие. А однотипный «Пересвет» — тоже под флагом младшего флагмана, как и «Ослябя», — отделался за весь бой 28 июля парой поврежденных орудий, небольшой пробоиной, сбитыми стеньгами, ну и еще по мелочи.

И ведь еще говорят, что шимоза была та же самая.

«Вскоре с мостика принесли смертельно раненного мичмана де Ливрона; он, несмотря на адский огонь, продолжал давать расстояние, пока разорвавшийся вблизи снаряд не раздробил ему обе руки. Этот же снаряд оторвал руку дальномерщику и повредил дальномер.

Один за другим два 12-дюймовых неприятельских снаряда ударились в носовую нашу 12-дюймовую башню. Удар был настолько силен, что прислуга свалилась с ног, а град мельчайших осколков ворвался чрез амбразуру внутрь башни и переранил всю прислугу во главе с командиром башни мичманом Зиловым. Прислугу мелких орудий я не держал наверху, а убрал ее в казематы.

Поэтому как только передали из башни, что там нужна смена, быстро первые и вторые номера четырех 47-мм пушек пошли в башню и заменили убитых».

Одна и та же шимоза?

На «Полтаве» после попадания 2 японских 12-дюймовых снарядов в 12-дюймовую башню в ней всего лишь потребовалось сменить прислугу.

В Цусиме срывало броневые крыши таких же 12-дюймовых башен от единственного попадания тяжелым японским снарядом. Это к тому, что много есть у нас энтузиастов японского флота, которые утверждают, что при Шантунге и при Цусиме была одна и та же шимоза!

Пробоина

«Впоследствии и в кормовой 12-дюймовой башне пришлось менять прислугу: она устала и потеряла силы, а так как заранее знали люди, кто кого сменяет, то смена произошла быстро, огонь не прекращался.

Спокойное до сих пор море начало понемногу волноваться, и в огромную пробоину нижнего офицерского отделения полилась вода. Пришлось задраить двери в рулевое отделение, в отделение насосов и в каземат. Все более и более лилась вода в пробоину, спускать ее вниз нельзя — нет в броневой палубе клинкета; вода в отделении поднялась фута на 3, и броненосец осел кормою. Во что бы то ни стало надо заделать эту пробоину, прекратить доступ воды…

Люди понимали всю важность быстрой заделки пробоины, поэтому работа прямо кипела. Не остановил ее и разрыв тяжелого снаряда в верхнем офицерском отделении, как раз над головами работавших; от сотрясения и грохота многие попадали, но ни убитых, ни раненых, к счастью, не было…»

Командир убит?

«Еще не окончилась работа — слышу голоса в носовой части: “Командир убит, старшего офицера в боевую рубку”. Быстро бегу я под броневую трубу рубки, по дороге соображаю, чем буду править — вероятно, приборы уничтожены.

Команда смущена, слышатся возгласы: “Господи, что же это”, — она любила и верила командиру. Навстречу мне несут старшего артиллериста лейтенанта Рыкова, тяжело раненного. Вероятно, думаю, в рубке вынесло всех. Пока лез я по узкой, темной броневой трубе, меня неотступно преследовала мысль, как я буду управляться, если рубка снесена и приборы уничтожены. Слава Богу, труба цела, можно передавать по ней голосом в центральный пост.

Когда я вошел в боевую рубку, я застал там все в порядке, командир стоял на левой стороне жив и здоров, на его брови… сочилась кровь.

— Что скажете? — обратился Успенский.

— Мне передали, что вы убиты. Требовали в боевую рубку.

— Нет, я жив.

— Теперь я и сам вижу, что живы, — кто-то просто соврал. Командир склонился над броневою трубою и громко крикнул: — Командир жив, не ранен.

Я тотчас покинул боевую рубку, спустился вниз и успокоил команду, она сразу повеселела. Слух о смерти командира возник после того, как из боевой рубки спустили раненого лейтенанта Рыкова».

Об устройстве боевых рубок на наших броненосцах: «Наши рубки специально были построены, чтобы в них убивало и ранило»

Это святая правда. При Цусиме это проявится в полном объеме! Так, может быть, действительно были специально построены? Талантливо, подчеркиваю, построены.

«Не говоря уже о верхнем грибе — собирателе осколков, вход в рубку не защищен бронею, и осколки снарядов, рвущихся сзади рубки, свободно проникают туда. Лейтенант Рыков был ранен как раз в то время, когда наклонился к трубе передавать приказания; осколки разорвавшегося сзади рубки снаряда ранили его в ногу, задели старшего штурмана и рулевого».

Мичмана на войне

«Вместо выбывшего Рыкова вступил в управление огнем мичман Зилов, сам уже раненый в носовой 12-дюймовой башне. Зилов, перетянув себе рану выше локтя, чтобы не терять кровь, не пошел на перевязку, а вступил в управление огнем, довел до конца бой, отражал все ночные минные атаки и спустился на перевязку лишь в 12 часов дня 29-го июля, когда мы стали на якорь на Артурском рейде.

Пример подобной же доблести проявил и батарейный командир мичман Фен-шоу. В начале третьего периода боя тяжелый снаряд, разорвавшийся в спардеке, проник осколками в батарею, убил горниста и переранил человек шесть прислуги пушек и батарейного командира. Ему осколками вырвало большой кусок мяса выше колена.

Уйти на перевязочный пункт, покинуть свою батарею и в голову не приходило Феншоу. Схватив первое попавшееся полотенце, он туго перетянул себе ногу и продолжал командовать. Я застал его дерущимся на оба борта: слева на нас сунулись “Чин-Иен” с крейсерами. Феншоу переносили с борта на борт на табурете, а когда от взрыва снаряда затлели малые чемоданы, Феншоу вскочил с табурета и стал тушить пожар.

Кончился бой, начались минные атаки, он не уходил на перевязку, не оставил своей батареи. Придя уже на якорь в Артур, его снесли вниз, а затем его отправили на “Монголию”, где два месяца лечили его рану».

Победа была возможна

«Проведя всю осаду Артура на броненосце, видя беззаветную храбрость, мужество и распорядительность молодых офицеров “Полтавы”, я спокойно могу сказать, что много шансов было у Первой эскадры на победу.

Личный состав мог ее дать, но ее не сумел взять тот, кто вел на Божий Суд наши прекрасные корабли».

О нашей стрельбе

«Кормовая 12-дюймовая башня, где за недостатком офицеров был кондуктор, отвратительно стреляет, снаряды ложатся все за кормою неприятеля, очевидно мушки поставлены на ход. По переговорной трубе спрашиваю целик — отвечают 39,4; “ставьте 30”, — и сам иду в батарею корректировать. Падение почти за кормой. Передаю в башню — 28 и вслед за тем ясно вижу, как наш снаряд врезался в корму “Сикишимы”.

Носовая стреляет по “Миказе”, у него обе башни повернуты на правый борт, видимо, подбиты и не действуют. В нас попадания сравнительно редки, но когда тяжелый снаряд угодит в броню, “Полтава” вся вздрагивает, кренится на левый борт. Зато через нас прямо рой снарядов проносится, их рев сливается в сплошной гул.

Наконец и до батарей дошла очередь. 10-дюймовый снаряд ударил в нашу самодельную броню, смял ее верхушку, перевернулся, отбил себе дно и пролетел в спардек; 8-тонные лебедки остановили его движение: снаряд, разбив шестерню, мирно упал в коечные сетки, где мы его и нашли после боя.

Частая стрельба раскаляет орудия: в батарее пришлось после 20 выстрелов подряд прекратить стрельбу из 6-дюймовой пушки и пробанить ее салом: вторую пушку разорвало у самого кожуха. Пришлось поторапливать стрельбою башни, и № 3 под командою мичмана Ренгартена развила самую скорую стрельбу.

Команда лихо работала, ни страха, ни уныния не заметно. Наоборот, все рвутся вперед, и часто такое рвение даже приносит вред. Трюмные Майоров и Дунин, которые по расписанию должны были работать в жилой палубе, услыхав, что на спардеке пожар, понеслись туда. Пожара никакого не было, но два эти храбреца быстро попали на перевязочный пункт, их сразу же угостило наверху осколками.

Не понукать, а сдерживать приходилось команду в бою 28 июля; вот что значит быть обстрелянными — совсем не то, что в первом бою 27 января».

Снова о пожарах

«Боязнь пожаров, несмотря на мои объяснения команде, что у нас их не может быть, заставляла многих лезть в небронированные отсеки, где легко могло их ранить.

Но когда команда увидала, что принятые меры вполне ограждают от возникновения пожаров, то стала спокойно относиться к разрывам бомб. И только хозяева носовых и кормовых отсеков после каждого разрыва обходили свои помещения — удостовериться, что пожара нет. Зато воды на спардеке, на верхней палубе, в батарейной и даже в оконечностях жилой палубы было много.

Где были шпигаты, там вода выливалась за борт чрез них, а в жилой палубе по временам излишнюю откачивали брандспойтами».

Окончание боя

«Около 6 час в “Цесаревич” попал 12-дюймовый японский снаряд, и вслед за тем на нем был поднят сигнал: “Адмирал сдает командование”.

Это было в 6 часов 15 минут. “Полтава” к этому времени исправила повреждение в левой машине и начала входить в линию, что ей удалось к 6 часам 45 минутам вечера.

Что произошло после сигнала с “Цесаревича” — описать невозможно; получилась какая-то каша. “Цесаревич” сначала покатился влево — мы думали, что он хочет разойтись с Того контргалсом, но “Цесаревич” продолжает катиться дальше и лезет на “Победу”.

“Ретвизан” бросается на “Миказу”, неприятель сосредоточивает по нему огонь, но быстро меняющаяся дистанция неуловима японцами: их снаряды ложатся за кормою. Пройдя минут 10, “Ретвизан” вдруг отводит руль и берет курс на Артур. Японцы усиленно стреляют в нашу кучу, слева на нас бросается “Чин-Иен” с легкими крейсерами, но быстрый и меткий огонь левого свежего борта скоро отбивает охоту крейсерам атаковать наши броненосцы: мы буквально как метлой смели 2 японских отряда.

На “Пересвете” по поручням протянут сигнал “следовать за мною” — мы передаем его семафором “Севастополю”. “Цесаревич”, пройдя всю линию, вступает в строй концевым. Перед ним “Севастополь”, “Полтава”, “Пересвет” и “Победа”. Курс взят обратный — мы идем в Артур. А Того со своими броненосцами скрывается на Ost. Эта было при самом заходе солнца.

Мимо нас полным ходом несется “Аскольд” с подбитою переднею трубою и огромною зияющей в борту пробоиною. Миноносцы идут кто куда. На горизонте показываются, как коршуны, японские миноносцы: они думают добить нас своими атаками ночью»…

Витгефт сделал все, чтобы быть разбитым

«Бой окончился, и смело можно сказать, что мы его не проиграли, несмотря на то, что адмирал Витгефт сделал все, чтобы быть разбитым».

О стрельбе на контргалсах

«15 лет учились мы стрелять на контргалсах, японцы же систематизировались в стрельбе на том же курсе и постоянной дистанции. 27 января бой показал, что на контргалсе, при быстрой перемене дистанции, меткость японцев близка к нулю, наша же возрастает. Тогда же все признали, что при наших примитивных прицелах и по количеству снарядов нам выгоднее вести бой на коротких дистанциях.

В бою 28 июля два часа адмиралу Витгефту судьба давала в руки победу, но он упорно лез во Владивосток, тщательно избегая боя. Он допустил бросить на 2 часа одинокую “Полтаву” против 7 японских броненосцев, он давал возможность Того уничтожить нас поодиночке.

С 4 часов 15 минут дня до конца боя Того был прижат нами к берегу[101], и поверни адмирал вдруг всем на 16 румбов (180°) — что делали бы японцы?

Им оставалось бы только повернуть, если они не хотели принять боя на контргалсе; но вряд ли бы Того сразу сообразил маневр Витгефта, и хоть часть судов его мы захватили бы на расхождении.

Дистанция была до 26 кабельтовое, при повороте можно было бы сблизиться еще, довести до 20, и тогда результаты были бы другие, мы дрались бы так, как учились, а не так, как хотели японцы».

Упрямство адмирала Витгефта

«Прошлого не вернешь. Можно только сожалеть, что один упрямый адмирал, сам давший себе характерную аттестацию “я не флотоводец”, загубил чудную, обученную эскадру и вместо победы дал Родине “нерешительное дело”.

Когда перед выходом был Совет флагманов и капитанов, то выход эскадры был разработан до мелочей, но когда командир “Севастополя” спросил у Витгефта: “А как же бой будем вести?” — то на это адмирал ответил:

Как поведу, так и будет.

Ни плана, ни цели, ни разбора случайностей — даже не условились, к кому переходит командование в случае смерти начальника. Вышли и ломились упрямо во Владивосток: но “пастырь поражен — и рассеялись овцы”.

Личный состав 1-й эскадры сделал все, чтобы победа была нашею.

Несчастье на “Цесаревиче” обратило ее в нерешительное дело, а самовольный уход некоторых судов в иностранные порты превратил бой 28 июля в поражение».

После боя

«Потеря в личном составе “Полтавы” за бой 28 июля выразилась в следующих цифрах: убито — 1 офицер и 18 нижних чинов; ранено — 3 офицера и около 60 нижних чинов; из них 2 офицера и человек около 20 матросов — тяжело. Такая малая потеря объясняется исключительно тем, что все люди были убраны за броню, которая отлично выдерживала японские снаряды.

“Победа”, “Пересвет” и “Полтава” в строе кильватера спокойно шли к Артуру. Эти три броненосца как вышли в строе, так и вернулись; остальные суда рассыпались и шли по способности.

На рейде мы застали “Ретвизан”, “Севастополь” и “Палладу”. Не было “Цесаревича”, “Аскольда”, “Дианы” и “Новика”.

За крейсера мы не беспокоились — видимо, они проскользнули, “Цесаревич” же считали ночью подорванным и были крайне удивлены, когда через несколько времени узнали, что он благополучно стоит в Киау-Чау.

Не спорю, пребывание в Циндао было несравненно лучше, чем 5-месячное расстреливание в Артуре. Но уход сильнейшего броненосца гибельно отозвался на всей дальнейшей деятельности флота — и в море мы больше уже не выходили».

Полученные повреждения

«В Артур мы пришли около 12 часов дня 29-го и тотчас же, свезя убитых и раненых на берег, вошли в западный бассейн. Остановлюсь теперь на повреждениях, полученных “Полтавою” в том памятном нам бою. В корпус попало пятнадцать 12-дюймовых снарядов и один 10-дюймовый, из них было 6 в борт и 10 в небронированные части.

Попадания в броню принесли самые незначительные повреждения. Два 12-дюймовых снаряда, попавшие в 12-дюймовую носовую башню, сделали в броне неглубокую вмятину, получились многочисленные тонкие поверхностные трещины, плита одною кромкою вышла наружу на 2 дюйма, другою врезалась в деревянную подушку. В башне все приборы остались на местах, ничего не сорвалось и не испортилось.

Три 12-дюймовых снаряда, попавшие в нижнюю броню, сделали только отпечатки с сиянием, но броня осталась цела.

В импровизированной слойковой батарейной броне первый лист в месте попадания был сорван, остальные только вмялись — броня отлично выдержала удары тяжелых японских снарядов.

О 6-дюймовых снарядах, попавших в броню, я и не говорю: попадание можно было заметить лишь по сияниям: ни трещин, ни выбоин плиты не получили. Характерный эффект при разрыве японских 12-дюймовых бомб в небронированных частях был тот, что наружная обшивка вырывалась огромными воротами, снаряд рвался при ударе об обшивку, выворачивал ее, а затем мелкие осколки не наносили нам никакого вреда.

Например, четыре 12-дюймовых бомбы, разорвавшись в офицерских каютах, совершенно раскрыли борт, уничтожили мебель, затем осколки слабо местами перебили переборку в одну шестнадцатую дюйма, отделяющую каюты от офицерского отделения, и потом, ударяясь о неподвижную 10-дюймовую броню, срывали только краску. Осколки большею частью шли вверх, и очень небольшое их количество пробивало нижнюю палубу».

Не пропускайте, не пропускайте описание повреждений! Потом будет что с чем сравнить. Отметьте для себя, что четыре 12-дюймовых бомбы, разорвавшиеся в каютах, даже пожара не вызвали.

Для 1-й эскадры наши снаряды были хороши: 1-я эскадра умела стрелять!

«Газы, получавшиеся от взрыва шимозы, были очень ядовиты, от них быстро появлялись головокружение и рвота.

12-дюймовый снаряд, попавший в сухарное отделение и неразорвавшийся, был извлечен оттуда наверх мною.

Снаряд оказался длиною около 4 фут., сталь очень мягкая, ведущий поясок широкий сплошной из желтой меди. Трубка очень строгая. Боек имел выступающими четыре с половиной оборота винта, и на него навинчивался груз, который препятствовал в обычное время жалу бойка коснуться капсюля. При вращении снаряда на полете груз свинчивался с бойка и освобождал жало.

Многие из нас заметили, что на далеких дистанциях полет японских снарядов был неправильный, они кувыркались через голову. Стенки фугасного снаряда сравнительно очень тонкие, разрывной заряд помещался в 2 шелковых мешочках, его было около 70 фунтов, и шимоза по наружному виду очень похожа на мелинит, но только бледнее его и с запахом камфары — вероятно, ее примешивали.

После Цусимы наше общественное мнение приписало небывалый разгром флота чудодейственной силе японских снарядов и дурному качеству наших. Никогда не соглашусь с этим, быв в трех морских боях. Кто видел “Полтаву”, вернувшуюся в Артур, тот, глядя на фотографии “Орла”, скажет, что “Полтава” была избита не меньше.

Однако 18 августа мы были готовы снова идти в бой, а “Миказа” после 28 июля 8 месяцев (до марта — апреля 1905 года! — Б.Г.) чинился в Куре. Кто шел в плен, тот помнит, как 10 января 1905 года мы все ее видели без кормовой башни»[102].

То есть, во всяком случае до февраля, а скорее всего, и в феврале 1905 года флагман Того еще не мог выйти в море! Не зря так спешил вперед адмирал Рожественский, и не зря его так тормозили из Петербурга. Дальше рассмотрим этот момент в деталях.

Продолжает Сергей Иванович Лутонин.

«В бою 28 июля у нее (“Микаса”. — Б.Г.) остались недобитыми лишь две 6-дюймовые пушки с левого борта. Ее обе 12-дюймовые башни бездействовали и были повернуты от нас.

Теперь говорят, что будто ее пушки рвались от своей шимозы. Странно, что только на одной “Миказе” рвались пушки, а на всех остальных шести японских броненосцах этого не было.

Нет, все это сделали наши снаряды, они пробивали броню, они сделали такой урон в людях “Ниссина” (который только короткое время остановил на себе внимание нашей кормовой 12-дюймовой башни и четырех 6-дюймовых); на нем одних офицеров было убито 5 и нижних чинов 29, а ранено 7 офицеров и более 40 матросов.

Плохие снаряды не вырвут столько из нутра сплошь забронированного противника. Для 1-й эскадры наши снаряды были хороши, свое дело они делали, при Цусиме же они вдруг сдали. Не проще ли сказать следующее: 1-я эскадра умела стрелять, 2-ю и 3-ю повели в бой на “ура”, и Того безнаказанно избивал их поодиночке».

«О 6-дюймовых снарядах, попавших в “Полтаву”, и о том, что попало выше верхней палубы, я говорить не буду. Это было сплошное разрушение, но жизненных частей на верхах нет — и боевая мощь броненосца от таких повреждений не сводится к нулю».

Далее читателю предоставится возможность побывать в Цусимском бою на броненосце, который подвергся сравнимому с «Полтавой» обстрелу. И у него будет возможность сравнить личные впечатления от того и другого боя. И самому сделать вывод: умела ли стрелять 2-я эскадра, та же ли была шимоза 14 мая и те же ли были у нас снаряды…

Японцы не смогли даже одинокую «Полтаву» утопить!

«Я уже говорил, что 28-го победа могла быть нашей. Японцы не смогли даже одинокую “Полтаву” утопить.

Что было бы, если бы Витгефт обладал талантом флотоводца, — личный состав 1-й эскадры дал бы ему победу, и слава 28 июля должна бы была большею частью быть отнесена на долю того, кто подготовлял эту эскадру, кто дал ей боевую организацию.

Я с гордостью могу сказать, что “Полтава” одна два часа дралась с 4 броненосцами, и секрет ее успеха был прост: она умела стрелять, ее готовили не на смотры, а к бою».

Слово о 1-й эскадре. Эскадра и Порт-Артур

«Над 1-й эскадрой тяготел какой-то рок.

В бой повел ее адмирал, который сам себя называл не флотоводцем. Когда его убили, эскадра перешла под начальство того, которого тотчас же экстренно отстранили от должности и признали никуда не годным.

Когда окончился бой, то состояние судов было далеко не блестящее: у “Ретвизана”, “Победы” и “Полтавы” были подводные пробоины и у всех броненосцев много надводных, куда в свежую погоду вливалась бы вода. Трубы судов были сильно повреждены.

До Владивостока оставалось идти более 1000 миль и, главное, проскочить Цусимский пролив, где нас ожидали 5 японских броненосных крейсеров и все мелкие миноносцы, которых у врага было до сотни. Для благополучного похода нам нужна была гарантия, что три дня простоит штиль и что 29-го враг весь день даст нам отдых — кое-как заделать пробоины. Можно ли было ожидать этого? Конечно, нет. Захвати нас свежая погода, “Полтава” неминуемо потонула бы, да и “Ретвизан” не дошел бы. Наконец, самое главное: чего достигли бы мы, даже дойдя благополучно до Владивостока? Удаления на 1000 миль от театра военных действий и, главное, падения Артура еще в августе.

Без поддержки флота крепость никогда не продержалась бы до 20 декабря: ведь все знают, что 9 августа японцы фактически прорвались чрез линию обороны, и только наши десанты отбросили торжествующего победу врага.

Ведь только нашими снарядами и жила крепость, а кто делал бомбочки, кто разрушал отданные врагу редуты и не позволял ему ставить там пушки?

Трудно себе представить весь ход кампании, если бы Артур был взят до 1 сентября.

Армия врага не потеряла бы столько людей, она была бы свободна, и Ояма обрушился бы на Куропаткина, к которому не успели подвезти подкрепления и снаряды. Ляоян не тем бы окончился, мы потеряли бы Мукден. Харбин, Владивосток были бы отрезаны.

Первая эскадра не только не проиграла морского боя, но она еще надолго затянула сдачу Артура и тем дала возможность поправить наши дела на сухопутье. Эскадра дала крепости десант более 2000 человек, дала массу орудий, 12 000 шестидюймовых снарядов, без которых нечем было бы стрелять еще с сентября, дала более 20 000 бомбочек, организовала перекидную стрельбу, а главное — дала такой десант, который удивлял своею храбростью даже генерала Кондратенко.

А был ли Владивосток оборудован к осени 1904 года?

Стессель всячески старался стушевать роль флота в истории славной обороны Артура, но беспристрастный разбор всех, даже мельчайших, деталей этой осады прольет истинный свет, и как Севастополем, так равно и Артуром впоследствии будет гордиться флот.

Но, к прискорбию, флот делал не то, что ему следовало, его вели не туда, где он мог решить участь войны. Будь жив Макаров, он вывел бы давно 1-ю эскадру из бассейнов, при нем не осмелился бы враг сделать высадку на Бицзыво.

Макаров спорил бы с Того за обладание морем, а в этом обладании и был секрет в выигрыше войны.

На 1-ю эскадру надо было смотреть как на предтечу Рожественского; потони она вся, но утопи еще хотя бы два японских броненосца, задача 2-й эскадры облегчилась бы.

Прошлого не вернуть, надо в будущем не повторять обычных наших ошибок, смотреть на задачу флота глазами моряка, а не кабинетного ученого или любителя-спортсмена.

Когда эскадра вернулась после боя в бассейны, то все мы думали, что, починившись, скоро опять выйдем в море.

Враг не казался нам таким непобедимым, мы хотели еще раз помериться силами, поэтому работы по исправлению повреждений шли ускоренным темпом».

Награды и испытания

На этих словах оканчивается выдержка из дневника, приведенная в документах Следственной Комиссии о бое 28 июля, старшего офицера героического броненосца «Полтава» славного капитана 2-го ранга С.И. Лутонина[103]. Добавим еще несколько слов. В 7-й день августа 1906 года по представлению Следственной Комиссии были вручены награды за бой 28 июля 1904 года ряду участников. «За отличие в делах против неприятеля» награды за этот бой на броненосце «Полтава» получили:

— командовавший броненосцем капитан 1-го ранга Успенский — орден Св. Владимира 3-й степени с мечами;

— лейтенант Пчельников — орден Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

Позднее, 22 мая 1910 года, старший артиллерист «Полтавы» лейтенант Рыков пожалован был орденом Св. Георгия 4-й степени.

Капитан 2-го ранга Сергей Иванович Лутонин в день 7 августа наград удостоен не был. Видимо, Следственная Комиссия не сочла его достойным. Но, как принято говорить, Царь и Отечество храброго офицера не забыли: золотая сабля с надписью «За храбрость» (2 января 1906 года) и орден Св. Анны 2-й степени с мечами (6 декабря 1906 года) отметили вклад капитана Лутонина в защиту русской твердыни на Дальнем Востоке.

После сдачи Порт-Артура Лутонин, как и все офицеры, не пожелавшие оставить своих матросов, попал в плен. Возвратившись в Россию в начале 1906 года, ушел в полугодовой отпуск. Потом был назначен командиром мореходной канлодки «Запорожец» Черноморского флота, которую принял 16 октября 1906 года. Высочайшим приказом по Морскому Ведомству № 821 от 10 марта 1908 года С.И. Лутонин был уволен от службы по болезни, с мундиром и пенсией, а также производством в капитаны 1-го ранга.

В отставку Лутонину пришлось выйти в связи с критикой им морского офицерства, опубликованной М.О. Меньшиковым в «Новом времени». Значительную часть вины за поражение в минувшей войне Лутонин перекладывал именно на офицерский состав флота. Резкие и не всегда справедливые высказывания С.И. Лутонина в адрес офицерства, допущенные им в письме к Меньшикову, вызвали активное неприятие флотской общественности. В том числе, например, таких офицеров, как Н.О. Эссен.

С.И. Лутонин вернулся на службу только 11 июля 1916 года капитаном 2-го ранга со старшинством с 1 июля того же года. Эта несправедливость была вскоре исправлена, и 23 августа было повелено считать Сергея Ивановича «определенным на службу капитаном 1-го ранга». Приказом по Управлению Беломорским и Мурманским районами от 9 сентября того же года он был назначен начальником Кольской базы. Не приняв Февральской революции, 28 апреля 1917 года капитан 1-го ранга Лутонин был по болезни отчислен от должности, а 2 мая уволен в отставку. В Гражданскую войну воевал на стороне Белой армии в составе Черноморского флота.

Судьба «Полтавы»

Приведем еще несколько строк из записок Лутонина о героической и печальной судьбе его любимого броненосца:

«Трудная, тяжелая доля выпала “Полтаве” в минувшую войну, она единственная участвовала в трех морских боях: 27 января, 31 марта и 28 июля.

31 марта она одиноко охраняла рейд, стояла близ тонувшего “Петропавловска”, спасла людей и рисковала взлететь так же, как “Петропавловск”. 10 июня при возвращении в Артур ее бросили концевым, и она на ходу отбивалась от атак. Когда японцы обрушились на нее 28-го, с 4 часов 45 минут дня до 6 часов 45 минут вечера она была покинута, первая начала бой и дралась с четырьмя японскими броненосными судами, вышла в строю из Артура, в строю же и вернулась, выдержав 32 ночные атаки.

Во время осады она делала не только то, что ей назначалось, а шла навстречу всем нуждам обороны сухопутного фронта. Наконец, 22 ноября она вынесла последний удар — взрыв погребов и затонула, но, к несчастью, не в открытом море, не в честном морском бою, затонула в ловушке, которую для нас специально построили.