Глава 36. Началась наша жизнь в Ваграме…

Глава 36. Началась наша жизнь в Ваграме…

Началась наша жизнь в Ваграме: постоянный холод, пыль, грязь. По утрам просыпаешься, хочешь помыться и побриться — вода в баке замерзла. Поднимешь крышку бака, постукаешь кружкой о лед — не разбить. Ну и ладно. Обойдемся пока без умывания. Подождем, пока вода растает. Через некоторое время все перестали бриться. Что толку? Вода холодная. Только раздражение на лице получать. А специально разогревать воду на буржуйке для бритья — полдня потратить. Да и накладно все это — вода привозная! Хватило бы на питье. Все отпустили усы и бороды.

— Натуральная шерсть! — хвастали мы друг другу. — Лучше всякого шарфа!

С едой было плохо. Кормились мы солдатским сухим пайком, который еще в Союзе деятельные армейские хозяйственники предусмотрительно освободили от всего мясного. Открываешь коробку сухого пайка: сверху лежит бумажка, на которой написано, что должно быть внутри. В числе прочего перечисляются и мясные консервы. А вместо них — тошнотворный, цвета лежалого дерьма рыбно-перловый «Завтрак туриста».

— Эх, — мечтал Серега Чернота, — эту банку запихать бы в задницу сволочам-прапорщикам, ворюгам поганым!

Судя по твердости галет, эти сухие пайки готовили, наверное, еще к войне 14-го года, да вот достались они нам. Мы с умилением вспоминали наши спецназовские сухие пайки. Да и вообще много говорили о еде: вспоминали, кто и что любит есть, как хорошо пахнет жареная картошка, да еще с грибочками, да с хорошим куском жареного мяса, да с холодным пивком… При этом у всех наблюдалось обильное слюноотделение. В конце концов порешили, что в дальнейшем о жратве ни слова! Пусть каждый думает про себя…

В нашей палатке мы установили буржуйку. По очереди дежурили около нее, чтобы поддерживать огонь, особенно ночью. Топили саксаулом, который на самолете нам привозили из Союза. Здесь никаких дров не было. Саксаул был тверд, как железное дерево. Полдня мучились с его рубкой. «Одолженный» где-то в капонирах топор безнадежно тупился после двух-трех ударов. Хорошо, что у запасливого Бориса из Воронежа оказался при себе оселок: им точили наш драгоценный топор.

Свободного времени было хоть отбавляй. От нечего делать стали играть в карты. У нас было две колоды: одна совсем старая и растрепанная — этой колодой играли в «дурака»; а другая поновей — ею резались в «кинга». Эта игра увлекала и отвлекала от ожидания и неизвестности. Играли «на высадку». Правила были жестокие: чуть ошибся или неправильно раздал карты — вылезай из-за стола. В затылок уже дышат другие желающие. Играли днем, играли ночами…

А в воздухе уже витало: мы пойдем на Кабул, будем свергать Амина, будет большая стрельба…

К нам стали прибывать из Москвы новые самолеты, с которыми небольшими группами приезжали наши ребята. В этих же самолетах нам перебрасывали дополнительные боеприпасы, кое-какую амуницию. Обмундирования на всех уже не хватало. Закончились ботинки. Поэтому некоторые ребята из тех, что прилетели попозже, ходили в своей гражданской обуви.

Был налажен «воздушный мост», по которому из Ташкента в Баграм постоянно курсировали огромные транспортники. Выгружались бронемашины и подразделения наших десантников. Народу прибывало.

Из Кабула к нам приезжали ребята, жившие на нашей вилле: это те, которые выскакивали из самолета в сентябре. Они уже здесь вполне освоились. Активно занимались разведкой и рекогносцировкой.

Время от времени появлялось какое-то начальство, тогда Титыч уходил с ним совещаться.

Именно тогда мне приснился «вещий» сон. Снилось, что я нахожусь в каком-то огромном здании, бегаю по бесконечным коридорам, стреляю из автомата по каким-то людям в чужой форме, а они стреляют по мне. И вот я подбегаю к высокой двухстворчатой двери. Пытаюсь ее открыть, а она не открывается — заперта на замок. Отбегаю в сторону, кидаю гранату. И вдруг дверь падает на меня и придавливает к полу. А из комнаты выбегают афганские офицеры в фуражках с высокой тульей, пробегают по двери, под которой я лежу, и разбегаются в разные стороны. А я не могу никак выбраться, и автомат у меня выпал, не могу до него дотянуться. Острое чувство опасности и беспомощности… Тут я проснулся…

Я рассказал сон ребятам, и мы все единодушно решили, что сон, несомненно, в руку и что скоро начнутся боевые действия.

С очередной группой в Баграм прилетел Толя Муранов из Свердловска. Если вы помните, в прошлый раз Толя не попал в наш отряд из-за своего радикулита. Он тогда здорово переживал, проклинал всякими словами свой, как он выражался, «ридикюль», ходил уговаривать Бояринова, да все без толку. Ответ один: Родине нужны здоровые бойцы!

И вот Толя здесь. Он доволен, бодр, энергичен. Я искренне был рад за него.

Смотрю — появился Боря Суворов из Омска. Он тоже учился на нашем потоке. Его отставили в прошлый раз от поездки под предлогом того, что он холостой.

Тут я подумал, что затевается действительно что-то серьезное, если подбирают и гонят сюда всех, кто когда-либо заканчивал наши «диверсантские» курсы. Ведь приезжали и мужики лет уже под сорок.

На ночь по всему палаточному городку расставляли посты, запускали парные патрули из солдат. А надо сказать, что все солдаты были азиатской национальности. Мы их прозвали «мусульманский батальон». Кстати, наша группа под командованием Титыча числилась именно в этом батальоне и называлась «группа инженерно-технической поддержки». Офицеры «мусульманского батальона» взаправду считали нас инженерами и всерьез спрашивали, когда же придет из Союза наше оборудование — колючая проволока, охранная сигнализация, средства радиосвязи…

Многие бойцы «мусульманского батальона» плохо владели русским языком, да и вообще, видимо, были не в ладах даже с арифметикой. Каждый день в городке назначался пароль.

Например, сегодня пароль — цифра «семь». Патруль, видя в темноте кого-то, спрашивает: «Стой, кто идет!» — и говорит: «Четыре!» А человек должен ответить: «Три».

«Три» плюс «четыре» получается «семь».

Однажды глубокой ночью мы сидим, играем в «кинга» и слышим из палатки:

— Стой! Кто идет, да? Чатырэ!

А в ответ:

— Сваи, да! Сэм!

— Харашо, прахади, да!

Все на секунду притихли, что-то высчитывая.

— А какой сегодня пароль? — спросил кто-то.

— Семерка!

Мы так и грохнули от смеха. Ну и охраннички! Так всех порежут, а они и не заметят.

Однажды вечером поступила команда:

— Тревога! В ружье!

Мы надели каски, подхватили автоматы, ввинтили в гранаты запалы и выскочили на улицу. Озабоченный Титыч бегом повел нас к двум УАЗам. Мы забились в машины и куда-то помчались. За нами пылил крытый грузовик с нашими ребятами.

По дороге Титыч объяснил, что на взлетной полосе диверсия: кто-то вырубил все сигнальное освещение и наш транспортник чуть не грохнулся в темноте.

Мы промчались по проселку и наконец выскочили на бетонку аэродрома. Здесь было темно. Вдруг кто-то крикнул:

— Вон там! Мужики! Вон, слева кто-то шевелится!

Мы почти на ходу выпрыгнули из машин и увидели слева несколько фигур, которые воровато копошились у каких-то ящиков.

Увидев нас, неясные в темноте фигуры метнулись в разные стороны, пытаясь скрыться.

— Не стрелять! — крикнул Титыч. — Брать живьем!

Короткий рывок. Одного догнали и сбили с ног. Тут же прихватили и другого.

— Сколько их было?

— Да вроде бы двое!

Пойманные пытались вырываться и что-то кричать. Мы решили, что они криком хотят предупредить возможных сообщников, поэтому заткнули им рты тряпками, найденными в машине, быстро связали и бросили на пол УАЗа.

Когда их вязали, один, тот, который покрупнее, здорово брыкался, и Титыч очень ловко саданул его сапогом под кобчик. Злоумышленник тут же задохнулся от боли и обмяк.

— А Титыч-то наш — орел! — шепнул мне Серега Чернота.

— Молодец! — подтвердил я.

Мы в темпе обежали окрестности, но, насколько можно было видеть в кромешной темноте, вокруг вроде никого больше не было. Внезапно на взлетно-посадочной полосе вспыхнули огни.

— О! Загорелись! — воскликнул кто-то из ребят.

— Ладно, поехали назад, — сказал Титыч, — вы хорошо смотрели, никого больше нет?

— Никого не видно!

— Все. Поехали, там с ними сейчас разберемся… — садясь на переднее сиденье УАЗа, удовлетворенно проговорил Титыч. При этом он обернулся назад и погрозил лежащим под ногами пленникам: — У-у-у! Гады!

Злоумышленников мы отвезли в капониры, и Титыч остался там разбираться с ними, а мы возвратились в нашу палатку.

Минут через пятнадцать вдруг прибегает Титыч, очень взволнованный и как бы смущенный чем-то, и с ходу:

— Ребята, у кого водка осталась, дайте бутылку взаймы! Я потом отдам!

Народ притих, друг на друга поглядываем: водку-то всю давно уж выпили.

— Ребята, может, у кого осталось? Очень нужно!

Смотрю, один из наших полез в рюкзак, достает бутылку:

— Вот, Александр Титович! Если уж так надо — берите! Это я на свой день рождения приберег, хотел ребят угостить…

— Вот хорошо! Ну, ладно, я побежал!

— Александр Титыч, а что случилось-то?

Титыч замешкался у входа, повернулся и говорит:

— Перестарались мы… Те, кого поймали, вовсе не диверсанты! Один — афганский начальник авиабазы, а другой — его заместитель. Когда свет погас, они побежали на взлетную полосу неполадку устранять… Там вроде замыкание какое-то было… — Титыч покаянно вздохнул и потупил глаза. — А я этого начальника по кобчику… Он говорит, что до сих пор больно: сесть не может! В общем, пойду извиняться!

Титыч ушел.

Часа через два мы с Володей Быковским пошли прогуляться перед сном. Когда проходили мимо капониров, до нас донеслось нестройное пение. В холодном декабрьском воздухе пыльной Баг-рамской авиабазы в самом сердце Афганистана диковато было слышать:

Если б зн-нали вы-ы-ы,

Как мне дор-ро-ги-и-и

Подмоско-о-вные ве-че-р-ра-а-а!

Судя по чувственной выразительности исполнения и тональности голосов, певцы крепко поддали. Мы с Володей переглянулись и заулыбались: было и без слов понятно, что Титыч помирился с начальником авиабазы.

А самолеты из Союза все прибывали и прибывали…

С очередной волной к нашей группе добавилось еще несколько человек. Все они были сотрудниками Первого главка и владели персидским языком. Один — совсем молодой парень — лейтенант, только что Вышку закончил. Другой — постарше, а двое — вообще, по нашим понятиям, деды. Нормальные мужики оказались, в коллектив влились сразу. Самого старшего из них — Мусаича — мы стали звать Отец Солдата. Он здорово был похож на того киногероя. Молодой держался застенчиво и тихо. А тот, который постарше — Саша Звезденков, оказался братом моего однокурсника по Высшей школе.

Саша мне рассказал, что здесь затевается очень серьезное дело со стрельбой и с кровью. И что в Центре многие сотрудники заранее отказывались сюда ехать. Один даже специально пошел на медкомиссию, чтобы доказать, что у него плохое здоровье и что его нельзя посылать на войну. Врачи дали заключение, что здоровье у него хорошее и ехать можно. Тогда этот ухарь раздобыл где-то медицинскую справку о том, что у него на ногах плохо растут ногти, и сумел доказать, что с таким недугом его нельзя посылать в регионы с жарким сухим климатом. Комедия, да и только!