ГЛАВА 18. РОЖДЕНИЕ ЗАГОВОРА

ГЛАВА 18.

РОЖДЕНИЕ ЗАГОВОРА

В городе Тринити, штат Техас, с населением 2048 человек, есть 33 церкви. Второй избирательный округ Конгресса, где Чарли выставил свою кандидатуру в 1984 году, расположен в самом центре «библейского пояса», о чем свидетельствует плакат с надписью «Иисус, Господь Лафкина». Немного дальше по дороге находятся огромные летние лагеря «возрожденцев» из церкви пятидесятников. Религиозные убеждения местных жителей отличаются фундаментализмом, очень похожим на чувства афганцев, верующих в Аллаха Всеблагого и Всемогущего. Религия — это образ жизни в восточном Техасе, а средоточие религиозного рвения — это вера в присутствие дьявола.

Почти каждый гражданин в избирательном округе Уилсона может считать себя специалистом по грехам человеческим. Любопытно, что богобоязненные жители восточного Техаса гораздо лучше знакомы с грехом, чем люди из других, более вольнодумных районов страны, даже неверующие. Местные священники постоянно напоминают прихожанам о кознях дьявола. Они говорят о вечных соблазнах, которым поддаются все мужчины и женщины в какой-то момент своей жизни. Священники заботятся о своей пастве и твердят о необходимости — нет, даже обязанности — регулярно возвращаться к алтарю и избавляться от лукавого. Многие вновь обретают Иисуса.

В этом цикле греха и искупления можно обнаружить причину политической живучести Уилсона. Чарли — это образцовый грешник, само присутствие которого открывает путь к добродетели. А поскольку он всегда попадается на своих прегрешениях, всегда возвращается домой и искренне раскаивается, добросердечные избиратели регулярно отдают ему свои голоса.

Кроме того, Уилсон всегда был чрезвычайно деятельным и открытым для общения конгрессменом. Той весной, когда началась кампания по предварительным выборам, он ежедневно разъезжал по своему округу в своем мобильном офисе, оснащенном тремя приемными, где консультанты принимали жалобы и заявления от граждан. С 1980 года этот оригинальный моторизованный командный пост удваивал показатели Чарли, позволяя ему эффективно оказывать услуги избирателям и списывать значительную часть своей предвыборной кампании на правительственные расходы.

Обычно в дополнение к своему главному офису в Вашингтоне конгрессмен покупает или берет в аренду временный офис, расположенный в центральном городе его округа. Вместо этого Чарли израсходовал свою правительственную квоту на покупку специально оборудованного фургона ценой 70 000 долларов, который создавал впечатление его присутствия во всех местах одновременно. В течение всего года в округ приходили уведомления о прибытии конгрессмена Уилсона на следующей неделе. Чарли приезжал редко, но его фургон, наполненный опытными штатными сотрудниками и добровольцами, разъезжал по окрестностям и помогал избирателям решать вопросы социального обеспечения, медицинской помощи, ветеранов и любые другие проблемы, связанные с федеральным правительством.

Люди, для которых Чарли делал больше всего — беднейшие из бедных, — редко ходили голосовать. Но с тех пор, как его отец избежал клейма безработицы благодаря Гражданскому корпусу Рузвельта, Чарли твердо верил в благотворную роль правительства. Благодаря ему в округе появился огромный социальный центр и госпиталь для ветеранов. И повсюду, от корабельных доков Оранжа до индустриальных предприятий Лафкина, избиратели имели работу благодаря договоренностям Уилсона с оборонными подрядчиками.

Удивительно много людей во Втором избирательном округе буквально обожали его, особенно среди старшего поколения. Каждую осень Чарли устраивал турнир по домино в социальном центре Лафкина, что обходилось его штабу в 25 000 долларов, поскольку каждый участник получал в подарок набор домино с надписью «Голосуйте за Уилсона», выгравированной на оборотной стороне каждой костяшки. Более тысячи седовласых людей каждый год собирались на это мероприятие, и Чарли лично вручал счастливому победителю путевку в Вашингтон на праздник цветения вишен.

Чернокожие жители Лафкина почти поголовно голосовали за него. Их духовный лидер, преподобный Нордстрон, объяснял прихожанам, что Чарли мужественно защищает их интересы, но ему нельзя позволять заходить слишком далеко. На окраине восточного Техаса, где в бедных районах до сих бытовало мнение, что ку-клукс-клан должен вершить закон, голоса черных принадлежали Чарли. Но несмотря ни на что, в начале предварительной кампании 1984 года стало ясно, что Чарли Уилсона может спасти только одно: деньги, огромные суммы предвыборных вкладов.

Четыре кандидата, ополчившихся против него, были уверены, что Уилсон наконец преступил запретную черту. Скандал с горячей ванной в Лас-Вегасе сам по себе был плохой новостью. Но даже те, кто простил расследование по делу о наркотиках, едва ли могли объяснить бегство с места автомобильной аварии: этот инцидент выставлял Уилсона в самом неприятном свете.

Говорят, что в восточном Техасе даже желтая собака может баллотироваться в Конгресс и победить при условии, что она принадлежит к демократической партии. Предварительные выборы имели решающее значение, и Уилсон знал, что единственным противоядием для его скандального имиджа будут выступления и реклама по радио и телевидению. Он должен был ошеломить соперников тщательно подобранными предвыборными роликами, но эта стратегия стоила недешево.

Когда для политика наступает трудное время, он обращается к тем, кому оказывал услуги. В этом смысле не было ни одной влиятельной группы, более преданной Уилсону, чем оборонные подрядчики. У Уилсона была репутация человека, которому нравились любые системы вооружений, и они выделили для своего благодетеля 100 000 долларов. Впрочем, этим дело не ограничилось. Все, кто имел обязательства перед Уилсоном, в тот год внесли щедрые пожертвования, и в итоге его предвыборный бюджет стал вторым по объему во всем Конгрессе. Особенно усердствовали его израильские друзья. Эд Кох организовал сбор средств в Нью-Йорке и выступил с эмоциональной речью. «Это человек, в чьем округе не наберется и десяти еврейских избирателей, но он помогает Израилю, потому что верит в него», — сказал он. Ко дню выборов Эд Кох и его сторонники собрали еще 100 000 долларов на избирательную кампанию Уилсона.

Самой непоколебимой сторонницей Чарли проявила себя преданная Джоанна Херринг, которая провела агитацию среди всех своих богатых знакомых из числа ультраконсерваторов. Ее усилия, как обычно, сопровождались блестящими мероприятиями, включая уикэнд на шикарном ранчо одного из ее друзей с выездом на охоту. Впоследствии она вспоминала: «Для меня это было самое трудное дело в жизни. Я говорила моим друзьям, что все мерзкие вещи, которые говорят про Чарли, — сплошная ложь, что он замечательный и хочет изменить мир. А потом он приехал на ужин и заснул прямо за столом. Это было ужасно. Ко мне приехали владельцы всех крупных компаний, а Чарли даже не мог отвечать на вопросы. Но некоторые из них все равно дали деньги — они сделали это ради меня».

После этого инцидента Джоанна и Чарли Фосетт решили, что они должны спасти Чарли от бутылки. Они сочинили анонимное письмо «от истинного почитателя, который хочет, чтобы вы осознали свою судьбу». «Алкоголь разрушает вашу жизнь, — говорилось в письме. — Ради собственного блага и ради вашей страны вы должны остановиться». Они отнесли письмо и тайно подбросили его в почтовый ящик Чарли — трогательный жест, не возымевший абсолютно никакого результата.

Несмотря на свои тревоги, Джоанна не покладала рук и одна собрала около 50 000 долларов. В целом штаб конгрессмена получил более 600 000 долларов, что было невероятной суммой для предвыборной кампании в депрессивном сельскохозяйственном округе, где местные вклады составили всего лишь 20 000 долларов.

Тем не менее Уилсон находился в большой опасности. Его главный соперник Джерри Джонсон был именно таким человеком, какой мог ожидать поддержки от избирателей «библейского пояса». Пятидесятилетний фермер и примерный семьянин, он также был священником баптистской церкви и вел уроки в воскресной школе. Его рекламные ролики гласили: «В отличие от нынешнего представителя, я не стану заниматься недвижимостью в Вашингтоне и шататься по ночным клубам. Я не забуду, откуда пришел и ради кого работаю. Мы избирали своего конгрессмена не для того, чтобы он гулял по Хайберскому перевалу и сидел с мусульманскими беженцами».

Другие конкуренты, как и Ллойд Диккенс, занимались вариациями на ту же тему: «Своим образом жизни и голосованием за аборты Чарли Уилсон доказал, что он не приемлет американские семейные ценности».

С приближением дня выборов опросы показывали, что мнение избирателей не меняется в лучшую сторону, но Уилсон стойко держал удар. Казалось, что-то придает ему дополнительную энергию. Почти каждую ночь он видел один и тот же сон: афганскую деревню, над которой кружило пять или шесть штурмовых вертолетов. Афганцы в мешковатых штанах лихорадочно палили из ружей и пистолетов, но пули отскакивали от брони. Потом крупным планом появлялось ухмыляющееся лицо пилота, который нажимал на гашетку и поливал защитников смертельным огнем.

Этот кошмар всегда казался Уилсону реальным, как если бы он каждую ночь переносился в афганскую деревню и наблюдал за убийством ее жителей. Но вместо депрессии он неожиданным образом испытывал прилив сил. Он как будто переживал очищение и находил главную причину для победы на выборах.

После того как Уилсон впервые увидел этот сон, он стал названивать в Лэнгли из своего мобильного офиса в Техасе. Главным предметом его яростных обвинений по-прежнему был Чак Коган. Когда Джон Макмэхон, второй человек в ЦРУ, снова попытался убедить его, что эскалация боевых действий будет опасна для Пакистана, Уилсон привел неотразимый аргумент: «Если Зия не боится, это не ваша забота, Джон».

Когда Уилсон потребовал расписание поставок «Эрликонов», Макмэхон мог лишь ответить: «Будьте на связи, мы работаем над этим». Тогда Уилсон дозвонился до Кейси, но директор отделался от него сочувственными словами: «Я все понял, Чарли, позвоните мне через несколько дней, если ничего не случится».

Люди из ЦРУ и их союзники в Пентагоне были готовы навлечь на себя гнев Уилсона, потому что рассчитывали на жителей Второго избирательного округа, которые должны были избавить их от этого назойливого политика. С учетом всех скандалов казалось невероятным, что избиратели оставят такого закоренелого грешника в кресле конгрессмена.

Но в последние дни предвыборной кампании Уилсона обстановка вокруг него начала меняться. Любой, кто знаком с политическими технологиями, понимает, что имидж претендента гораздо важнее того, что он говорит по телевизору. Афганистан не стоял на повестке дня выборов, но страстная вера Уилсона в правоту своего дела пылала так ярко, что он был похож на религиозного проповедника. Возможно, Чарли не обрел Бога, но избиратели видели, что стрелка его компаса снова указывает на север.

В ночь перед выборами все близкие Чарли Уилсона собрались в его доме в Крукед-Крик: его мать, сестра, верные друзья и сотрудники. Чарльз Фосетт и Джоанна добавили блеска, прибыв на экзотическом прогулочном автомобиле, полученным Фосеттом в дар от короля Марокко. Дом был полон друзей, но среди них незримо витало ощущение, что следующий день может оказаться Ватерлоо для конгрессмена, особенно когда начали поступать первые результаты, свидетельствовавшие о победе учителя воскресной школы Джерри Джонсона в двух графствах.

Озабоченный Чарли Фосетт отвел Уилсона в сторонку и попытался взбодрить его. «Это ничего не значит, Чарли, — сказал он. — Ты сможешь гораздо лучше помогать моджахедам, если не будешь заседать в Конгрессе». Чарли был возмущен этой благонамеренной чепухой. Истина заключалась в том, что он станет совершенно бесполезен для моджахедов, если проиграет. В сущности, Уилсон не знал, кому он вообще будет нужен после поражения.

Магнат деревообрабатывающей промышленности Артур Темпл, который покровительствовал Чарли с тех пор, как тот ушел в политику, с каменным лицом наблюдал за сообщениями с мест. Темпл был отеческой фигурой для Уилсона — влиятельный бизнесмен и прогрессивный реформатор, некогда поверивший, что Чарли сможет пройти весь путь до вершины. Даже мать Чарли казалась встревоженной. Она с самого начала находилась на его стороне, проводила агитацию на благотворительных вечерах и ходила от двери к двери, подобно женщинам из клана Кеннеди. Что ей можно было сказать кроме того, что он сам навлек на себя все нынешние беды? Устав делать хорошую мину при плохой игре, Уилсон попросил Джоанну посидеть с ним наедине. «Он сказал, что его дела плохи, — вспоминает Джоанна. — А я просто сказала ему, что он замечательный. Он был для меня настоящим героем».

Когда все казалось потерянным, чаши весов постепенно начали клониться в другую сторону. На момент закрытия избирательных участков опросы на выходе давали 55 процентов за Уилсона, а 45 процентов разделились между четырьмя другими кандидатами. Чарли чудесным образом снова обрел почву под ногами Он не говорил своим благочестивым избирателям, что нуждается в их голосах ради спасения афганцев или даже ради борьбы с «империей зла». В этом не было необходимости. В чем бы ни заключались его достоинства, им нравилось то, что они видели. Уилсон остался на сцене, сохранил друзей и союзников, поэтому через два дня, когда он вернулся в столицу, вся его нерастраченная энергия обрушилась на ЦРУ.

* * *

В тот самый момент судьба Авракотоса тоже повернулась в лучшую сторону: он нашел нового влиятельного покровителя. Эд Гиновиц был вторым человеком после Клэра Джорджа, помощником заместителя директора в Оперативном управлении. Как и Гаст, Гиновиц не принадлежал к аристократической элите Агентства. Он был американцем во втором поколении, чей отец родился в Польше. Бывший морской пехотинец, он провел большую часть своей двадцатилетней службы в ЦРУ в советском отделе. Гиновиц был непримиримым противником коммунизма, и в 1984 году он занимал второй по старшинству пост в Секретной службе. Его главная задача заключалась в подборе сотрудников для особых миссий, а когда Клэр Джордж находился в отъезде, он становился заместителем директора Оперативного управления. Он мог стать очень ценным союзником, так как его образ мысли разительно отличался от убеждений Чака Когана и остальных обитателей седьмого этажа.

Гиновицу не нравилась идея тотальной войны в Афганистане. Из-за собственной семейной истории он принимал близко к сердцу бедственное положение людей, порабощенных коммунистической властью. Он бывал в тренировочных лагерях моджахедов у афганской границы, беседовал со старейшинами и наблюдал, как босоногие юноши готовились к схватке с Советской армией. Его реакция имела моральный оттенок, что не удивительно для человека, чай отец родился в стране за «железным занавесом». Он спрашивал: «Как вы можете посылать этих ребят в бой и говорить им: “У вас нет шансов, но постарайтесь как следует?” Это отвратительно».

Гиновиц с растущим одобрением наблюдал за действиями Авракотоса, возглавившего афганскую программу. Гаст был всего лишь временным руководителем, но вел себя так, словно решил остаться надолго.

Пока Уилсон вел политическую баталию в восточном Техасе, Советский Союз перешел в наступление. Той весной в Афганистане развернулись боевые действия, невиданные со времен Вьетнама. Паншерское ущелье заволокли громадные клубы пыли, когда двадцатитысячная советская группировка 40-й армии вошла туда для того, чтобы раз и навсегда покончить с Масудом.

В отличие от предыдущих кампаний, в этой Советские войска были отлично подготовлены и дисциплинированы. Они ехали на танках и бронетранспортерах, а МИГи и штурмовые вертолеты обеспечивали постоянную воздушную поддержку. Любые прежние различия, проводимые советским командованием между моджахедами и гражданским населением, были забыты. Серебристые Ту-16 взлетали с советских аэродромов и устраивали ковровые бомбежки над деревушками из глинобитных лачуг, где могли укрываться повстанцы.

Авракотоса это не удивляло. Он ожидал эскалации, поскольку Агентство в немалой степени способствовало такому развитию событий. Насколько он мог понять, у советских командиров не было выбора. Они просто не могли допустить, чтобы шайки оборванных бандитов глумились над их военной мощью. Теперь 40-я армия готовилась сокрушить повстанцев, и Гаст понимал, что это может произойти, если Агентство не начнет играть по-крупному.

Благодаря бескомпромиссному подходу Авракотоса, Гиновиц стал твердым сторонником Авракотоса. Его раздражала схема управления афганским сопротивлением: «Пакистанцы контролировали все на свете. Они вели себя как хозяева представления, и я сказал: “Это никуда не годится. Мы должны принимать участие в планировании сражений и заботиться о боевой подготовке”». Гиновиц отправился к директору и заявил, что Агентство должно играть более активную роль, если хочет, чтобы афганская программа сдвинулась с мертвой точки. По его словам, директор ответил: «Делай свой ход, а дальше посмотрим».

Слова Кейси фактически стали индульгенцией для Гиновица и Авракотоса, которой они не замедлили воспользоваться. Однажды, когда Клэр Джордж находился в служебной командировке за пределами страны, а Гиновиц временно замещал его, Авракотос вошел в его кабинет со словами: «Я уже почти целый год временно руковожу программой, а правило гласит, что, если вы работаете во временной должности три месяца и хотите работать дальше, вам дают должность. Мне нужна эта должность, если только вы не собираетесь назначить какого-нибудь ублюдка, умеющего лишь выполнять приказы».

Гиновиц был не таким человеком, которого могло смутить подобное заявление. «Вы правы, — ответил он. — Я назначу вас на эту должность. Вообще-то я не должен этого делать, но Клэр сейчас в отъезде».

Когда Чак Коган узнал о случившемся, он пришел в ужас и попытался оспорить назначение. По словам Авракотоса, Гиновиц утихомирил Когана предельно ясным сообщением: «Начальство хочет видеть грязного сукина сына на этой должности».

Формально Гиновиц обладал полномочиями для такого решения, но с учетом сложных отношений Авракотоса с Клэром Джорджем это требовало определенной деликатности. Вспоминая этот момент, Гиновиц заметил, что его босс пришел в ярость, но по какой-то причине не стал отменять приказ. «Клэр втайне восхищался Гастом со времен их совместной службы в Афинах, — говорит он. — Люди не понимали глубину их отношений, но это были отношения взаимной любви и ненависти. Мне всегда казалось, что у Гаста есть что-то на Клэра, что он знает нечто важное о нем самом или о его семье. Естественно, Клэру это не нравилось. Гаст никогда бы не предал его доверия, но Клэр все равно опасался его».

По словам Гиновица, Джордж пятнадцать минут орал на него, пока тот не сказал, что уже побеседовал о Гасте с Кейси и Макмэхоном и они сочли его назначение хорошей идеей. Он предложил Джорджу справиться у них, отлично зная, что босс не будет этого делать. В конце концов заместитель директора лично поздравил Авракотоса и сказал, что рад был оказать ему эту услугу. Авракотос, прекрасно понимавший истинные чувства Джорджа, решил подыграть ему. Почему бы и нет? Он получил должность, которую хотел получить.

Это обстоятельство было тем более удачным, что Гасту довелось наблюдать за постепенным падением его соперника Алана Файерса. Лишившись афганской программы, Файерс был поставлен руководить операциями «контрас», которые вскоре были объявлены Конгрессом незаконными. Он сыграл косвенную роль в позорной схеме «Иран-контрас» с обменом оружия на заложников. В конце концов ему пришлось стать первым Иудой в Секретной службе. Столкнувшись с почти неизбежным риском тюремного заключения за ложные сведения по делу «Иран-контрас» перед комиссией Конгресса, Файерс принял предложение обвинителя обеспечить ему неприкосновенность в обмен на полные сведения. В зале суда, заполненном его бывшими собратьями из Секретной службы, плачущий Файерс дал показания, покончившие с карьерой Клэра Джорджа.

Оглядываясь впоследствии на свой смелый бюрократический ход, Гиновиц признавал, что отстранение Файерса и ставка на Авракотоса была самым дальновидным решением за время его долгой службы в ЦРУ.

* * *

Когда Авракотос закрепился в новой должности, Чарли Уилсон практически находился в состоянии войны с ЦРУ. Вскоре Авракотосу стало ясно, что у Уилсона есть воля и способности для победы. В ретроспективе конгрессмен признает, что жаркие дебаты по поводу «Эрликонов» — оружия, оказавшего лишь незначительное влияние на ход войны, — на самом деле велись не из-за оружия как такового. Это был его личный крестовый поход под эгидой Конгресса США, призванный заставить ЦРУ принять гораздо более деятельное участие в афганской войне, чем того бы хотелось руководителям Агентства. С его точки зрения, бюрократическая битва 1984 года была переломным моментом. Все остальные тактические решения об эскалации боевых действий, включая поставки американских «Стингеров» два года спустя, были его следствием.

«Они были оскорблены в лучших чувствах и сопротивлялись до конца, — вспоминает Уилсон. — Но я знал, что война не имеет смысла, если моджахеды не могут сбивать вертолеты. Они хотели сражаться до последнего афганца, не подвергая Соединенные Штаты никакому риску. Но я был не намерен убивать миллион афганцев, чтобы русские почувствовали легкое неудобство, и меня до сих пор бесит эта мысль».

Авракотос понимал, что в случае продолжения конфронтации между Уилсоном и Агентством первой жертвой станет его афганский бюджет. Директор Кейси тоже почувствовал опасность и попросил Авракотоса объяснить, о чем Коган говорил с Уилсоном и что можно сделать для разрядки напряженности.

Авракотос, как всегда, дал прямой ответ. «Если бы вы не знали, как обстоят дела на самом деле, то могли бы подумать, будто Коган работает на СССР», — сказал он директору Он добавил, что не может понять, почему Агентство решило сражаться с Уилсоном. «Давайте купим “Эрликоны” и посмотрим, как работает эта пушка, — сказал он. — От этого не будет никакого вреда».

Директор славился тем, что в подобные моменты он часто начинал мямлить нечто неразборчивое, Авракотос истолковал его невнятное бормотание как знак согласия. «В этой игре все очень просто, — объясняет он. — Если директор на что-то намекает, значит, вам дают зеленый свет. Никто вас ни о чем не будет спрашивать».

Авракотос никогда не ждал письменных инструкций. Он был патриотом, но черпал вдохновение у янычар — элитных воинов старой Оттоманской империи. «Вы становитесь янычаром, когда ведете свою игру, и больше никто не знает ее правила, — говорит он. — А если на вас работает команда авантюристов, то можно ожидать, что они будут пускаться в собственные авантюры». Получив негласное указание от Кейси, современный янычар приступил к делу.

Подростком в Эликиппе Гаст любил играть в «кто первый струсит» глухой ночью на пустынном шоссе рядом со сталелитейным заводом. Школьники со своими подругами выстраивались у обочины посмотреть на состязания в смелости. Две машины на расстоянии четверти мили разгонялись навстречу друг другу по одной полосе. Первый, кто не выдерживал и сворачивал на другую полосу, считался проигравшим.

У Гаста с самого начала была репутация бесстрашного игрока. Он включал первую передачу на своем стареньком четырехдверном «додже», а к тому времени, когда он переходил на вторую, то становился копией своих предков — древних воинов, срывавших с себя одежду перед битвой и с криком бросавшихся на врага. Какой человек захочет биться с подобным противником? Правило «никогда не отступай» было вынесено Авракотосом из этих давних ночных схваток.

Тридцать лет спустя он сел в служебную машину Агентства и отпустил водителя перед офисным зданием «Рейберн-хаус». По правилам он должен был приехать вместе с Нормом Гарднером, представителем Агентства по связям с Конгрессом. Предполагалось, что на встречах с политиками всегда должен присутствовать «опекун» из ЦРУ Но Гаст считал, что он выполняет секретную миссию, где необходима беседа с глазу на глаз. К тому времени, когда он вошел в офис Чарли, никому бы не пришло в голову, что он явился с неофициальным визитом. Он был дружелюбен с «Ангелами Чарли» и абсолютно владел собой, но, оказавшись в кабинете, подошел прямо к столу Уилсона.

Конгрессмен был застигнут врасплох. До сих пор от почти не обращал внимания на Авракотоса, называл его «мужланом из угольной шахты» или «миротворцем Чака Когана» и считал еще одним трусом из ЦРУ. Но рослый грек в темных очках, стоявший в нескольких дюймах от него, производил угрожающее впечатление. «Мне показалось, что он буквально напичкан агрессией, — вспоминает Уилсон. — Он сказал: “Давайте сразу перейдем к делу. Я не меньше вас хочу наступить на хвост этим ублюдкам. Поэтому давайте подумаем, как мы вместе можем сделать это”».

Уилсону понадобилось некоторое время, чтобы собраться с духом и осознать, что он наконец встретился с таким ЦРУ, о котором пишут в романах. Кем бы ни был Гаст Авракотос, с ним не стоило шутить. «Он ошеломил меня, — признает Чарли. — Вся моя бравада куда-то улетучилась».

Вербовка постоянно остается в зоне внимания любого оперативного сотрудника ЦРУ. Это грязная работа — покупать людей в интересах своей страны. Для того чтобы достигнуть успеха, оперативник должен действовать гибко и убедительно. Он должен уметь быть обаятельным и заводить друзей. Но в конечном счете он должен быть расчетливым игроком. Он ищет «уязвимые места для вербовки», а когда находит их, то знает, куда нужно забросить крючок, чтобы выловить рыбку.

Авракотос три года проработал в Бостоне, занимаясь исключительно вербовкой агентов: ученых-ядерщиков, американских бизнесменов и иранцев, которые могли оказать помощь в спасательной миссии. Каждый из пятнадцати завербованных им людей был крупным достижением, свидетельствовавшим о его умении пользоваться такими инструментами, как идеализм, секс, деньги и шантаж, на благо Америки.

У Авракотоса не было сомнений по поводу того, чем он занимался в офисе Уилсона в апреле 1984 года. Он приехал, чтобы завербовать конгрессмена, но это не было официальной операцией ЦРУ Никто в Агентстве даже не знал, что Гаст отправился к Уилсону. Его руководство так и не узнало о тайной сделке, впоследствии заключенной между ними.

Но на седьмом этаже Лэнгли почти сразу же поняли, что некое событие превратило Уилсона из крайне опасного противника в чрезвычайно полезного помощника. Авракотос дал понять, что укротил ярость конгрессмена по поводу «Эрликонов» с помощью нехитрой уловки. «Существует много способов прикончить программу, — объясняет он. — Можно стоять насмерть, но мы поняли, что с Чарли этот номер не пройдет. Поэтому мы выступили с внутренним «пилотным проектом» — закупить небольшое количество «Эрликонов» для испытаний и оценки. Мы знали, что можем затянуть дело по крайней мере на один год, а там будет видно».

Этот маневр повысил репутацию Авракотоса в глазах Кейси и Макмэхона. Теперь они рассматривали его как укротителя политических тигров, способного обуздать самого опасного и настойчивого критика Агентства в стенах Конгресса. До этого момента Авракотос мог утверждать, что он не превышал своих полномочий, так как мог заявить, что получил разрешение на основе своей интерпретации невнятных реплик директора. Но две недели спустя, когда Гаст вернулся в офис конгрессмена, он уже был виновен в вопиющем нарушении строгих правил ЦРУ, и никакие оправдания не смогли бы защитить его, если бы об этом стало известно.

На этот раз он не стал тратить время на акции устрашения. Вместо этого он дал понять, что идет на огромный личный риск. Никто не знал, чем он занимается, и если Уилсон примет его предложение, то должен будет молчать о том, от кого оно поступило. Потом Авракотос преподнес свой сюрприз: он хотел получить еще 50 миллионов долларов.

Это было возмутительное требование. Сотрудникам Агентства запрещено лоббировать конгрессменов, от которых зависит финансирование секретных программ. Им даже не разрешается разговаривать с членами Конгресса без особого разрешения, да и то лишь в присутствии контролера.

В данном случае Авракотос не только просил денег, о которых не знал никто из его руководства; никто в Лэнгли даже не был заинтересован в обращении к Конгрессу за этой суммой. В сущности, некоторые до сих пор ворчали из-за тех сорока миллионов, которые Уилсон буквально вбил в глотку Агентству. Конгрессмена считали опасным и непредсказуемым человеком, на которого нельзя положиться. Более того, любой запрос о новом финансировании в середине парламентской сессии мог быть направлен лишь в том случае, если директор был готов представить президенту свои аргументы. Сумма, запрошенная Авракотосом, превышала весь афганский бюджет ЦРУ на этот год.

Действия Авракотоса, как их ни рассматривай, имели все признаки прямой вербовки. Любая вербовка в ЦРУ включает элемент опасности.

В крайних случаях за рубежом оперативника могли застрелить, избить или упрятать за решетку, если дело пойдет не так, Всегда существует риск оказаться разоблаченным во враждебном стане; для Авракотоса таким «враждебным станом» было ЦРУ. В довершение по всему, как будто он ступал по недостаточно тонкому льду, Авракотос позволил себе усомниться в мужских качествах Уилсона.

— Вы много говорите о том, как хорошо убивать коммунистов, — сказал он. — Для такого крутого парня, как вы, не будет проблемой достать пятьдесят миллионов, и я не стал бы откладывать это до Рождества.