ГЛАВА 10. КОНГРЕССМЕН БЕРЕТ НА ВОЙНУ СВОЮ ТАНЦОВЩИЦУ

ГЛАВА 10.

КОНГРЕССМЕН БЕРЕТ НА ВОЙНУ СВОЮ ТАНЦОВЩИЦУ

В шестилетнем возрасте Кэрол Шэннон, выросшая в глубинке Восточного Техаса, очень хотела научиться танцевать, но члены ее семьи, принадлежавшие к баптистской церкви, считали танцы дьявольским ухищрением. По их убеждению, мужчина как хозяин дома был обязан изгонять злых духов из своих детей. Иногда девочка не понимала, почему отец кричит на нее, а потом до крови порет ремнем. Однажды, когда он застал ее танцующей, то после особенно жестокой трепки несколько раз ударил ее кулаком.

Лежа в своей спальне, она не плакала, а скорее испытывала недоумение. Потом, словно во сне, она включила радио и снова начала танцевать под музыку, раскачиваясь перед зеркалом. Ее тело отзывалось болью, но она вдруг засмеялась — сначала угрюмо, а потом вдруг осознала, что смеется от радости.

Много лет спустя, когда ее муж, ультраконсервативный техасский законодатель, решил баллотироваться в сенат штата, Чарли Уилсон прилетел из Вашингтона с целью организовать оппозицию. Муж Кэрол называл Чарли опасным либералом, который приведет Америку к краху и уничтожит крупный бизнес. Кэрол помнит, как он говорил ей: «Это наш враг». Но кандидат Уилсона победил, и политическая карьера Джо Шэннона завершилась.

Когда брак Кэрол начал разваливаться, она записалась на курсы танцовщиц живота в надежде вернуть любовь своего мужа. Однажды вечером она попросила его выключить телевизор, зажгла свечи и устроила ему представление. Он сказал, что это очень интересно, погасил свечи и снова включил телевизор.

Но у домохозяйки из Далласа был несомненный талант к этой диковинной разновидности танца. Темноволосая красавица с сияющими глазами, бывшая победительница конкурсов «мисс Море» и «мисс Лыжи», она находилась в неопределенном возрасте между двадцатью пятью и тридцатью годами. Мужчины лишались рассудка от страсти, когда видели ее исполнение. Впрочем, ее мечты не ограничивались такими простыми триумфами. Она стала верить, что в предыдущей жизни была древнеегипетской царицей Нефертити. Когда она танцевала, эта связь с другой личностью раскрепощала ее дух и освобождала от детских страхов. Женщины начали приходить на ее уроки. Она преподавала в средней школе и танцевала где только могла — от холостяцких вечеринок до мероприятий для пенсионеров. А потом наступил переломный момент.

В 1978 году симфонический оркестр Форт-Уорта пригласил ее для сольного выступления во время исполнения «Самсона и Далилы». Был ли танец дьявольским ухищрением или нет, но он перенес маленькую Кэрол Шэннон из Восточного Техаса на центральную сцену перед высшим обществом Форт-Уорта. Симфонический оркестр, высший символ городской культуры, подтверждал ее статус женщины и артистки.

Это было уже слишком для ее мужа, который подал на развод неделю спустя. Но для либерального конгрессмена, способствовавшего краху политической карьеры Джо Шэннона, вид этой экзотической домохозяйки, словно сошедшей со страниц «Тысячи и одной ночи», был неотразимо привлекательным. Он подружился с ней после одного из ее представлений и спустя недолгое время возжелал, если и не возлюбил ее. Впоследствии, когда федеральные следователи открыли сезон охоты на Уилсона, он обратился не к возвышенной Джоанне Херринг, а к девушке из городка Килгор, штат Техас.

Чарли нашел в Кэрол Шэннон родственную душу. Когда обвинения в употреблении наркотиков стали расти как снежный ком и он понял, что у него нет иного выбора, кроме пресс-конференции, она прилетела в Вашингтон, чтобы быть рядом с ним в этот тяжелый момент.

В тот вечер они сидели на балконе квартиры Уилсона, откуда открывался вид на Потомак до мемориального парка Линкольна, Капитолия, Белого Дома и Пентагона. Справа они могли видеть очертания Арлингтонского национального кладбища, но, наверное, самым впечатляющим патриотическим символом был мемориал Иводзимы, где почетный караул морских пехотинцев каждый вечер спускал и складывал американский флаг. Уилсон объяснил Кэрол, что он выбрал эту квартиру из-за мемориала, который многое значит для него. Потом он рассказал ей, как больно ему думать о своих подчиненных, которые сейчас возвращаются домой, и какие неприятности он им причинил. «Он сказал, что пошел в политику, потому что хотел сделать свою страну лучшим местом для всех, и еще он действительно хотел мира во всем мире, — вспоминает Кэрол. — У него наворачивались слезы на глаза». В конце этого уикэнда Кэрол сказала: «Я безумно люблю тебя. Если я понадоблюсь к тебе, то сразу же сяду на самолет и прилечу сюда. Я твой друг».

Теперь, два месяца спустя, Кэрол Шэннон словно попала в волшебную сказку. Она сидела в салоне первого класса рядом с улыбающимся конгрессменом и отправлялась танцевать перед египетским министром обороны. «Помните старое телевизионное шоу «Королева на один день?» Так вот, Чарли сделал меня королевой на три недели».

Когда они приземлились в Израиле, Цви Рафиах уже ждал в аэропорту. Там же был и американский дипломат, теперь уже хорошо знакомый с обычаями Уилсона и не задававший конгрессмену вопросов о графике его визита. Он лишь вручил Уилсону пачку банкнот — командировочные, полагающиеся всем путешествующим конгрессменам, — и оставил техасца вместе с его израильскими друзьями.

Кэрол была в восторге от того, что оказалась на библейской земле. Каждое утро Уилсон куда-то исчезал вместе с Цви и присылал ей посольский «мерседес» с водителем для поездки по святым местам. Однажды вечером он вернулся и, по ее словам, «вел себя как ребенок в кондитерском магазине». Кэрол не вполне понимала, о чем он толкует, но помнит, что это имело отношение к танкам Т-55 и секретной сделке с Пакистаном. «Раньше я никогда не слышала ничего подобного, — вспоминает она. — Чарли рассказывал мне какие-то кусочки и обрывки, но он был очень возбужден и думал, что ему удастся сделать то, что больше никому не по силам. Чарли любит спасать людей, а здесь он спасал весь мир».

В тот день Уилсон провел переговоры с единомышленниками Рафиаха из оружейного конгломерата IMI, где производится артиллерия, танковые снаряды и пулеметы для армии Израиля. Это вторая компания в стране по числу рабочих мест, нерасторжимо связанная с военными и аппаратом безопасности еврейского государства.

Переговоры Уилсона проходили не только в отсутствие Кэрол, но и без ведома посольства США, которое обычно следит за деятельностью американских конгрессменов в стране пребывания. Одна из причин для слежки за приезжающими парламентариями заключается в том, чтобы не допустить их участия в переговорах, которые могут поставить под угрозу интересы США. Между тем Уилсон никогда не чурался переговоров и, в сущности, действовал от лица своего правительства. Теперь он со своими израильскими друзьями решал целый ряд деловых вопросов. Истребитель «Лави» стоял во главе повестки дня израильской авиаиндустрии, но Уилсон посоветовал не беспокоиться: дело движется в правильном направлении. Тогда они перешли к вопросу о модернизации танков Т-55 и обсудили, что конгрессмен сможет предложить президенту Зие уль-Хаку от лица Израиля, когда встретится с ним в конце этой недели. Израильтяне надеялись, что эта сделка послужит началом для ряда подковерных договоренностей с Пакистаном и конгрессмен продолжит свое негласное посредничество.

Среди израильтян Уилсон находился в своей стихии. Он уже рассказал Цви о своих проблемах с ЦРУ; теперь, в Тель-Авиве, он предлагал IMI разработать оружие, с помощью которого афганцы могли бы сбивать смертоносные вертолеты Ми-24.

— Вас, евреев, считают самыми большими умниками, — сказал он. — Так придумайте что-нибудь, а я заставлю Пентагон профинансировать это.

Чарли Уилсон вступил в запретную зону. Конгрессменам не разрешалось предлагать иностранным державам подряды на разработку и строительство систем вооружений. Они не имели полномочий поручать Пентагону оплату таких вооружений. Но даже эти нарушения были незначительными по сравнению с взрывоопасной попыткой Уилсона привлечь Израиль к афганскому джихаду, который тайно финансировало ЦРУ.

Трудно представить, что кто-то другой, кроме Чарли Уилсона, мог бы сделать такое предложение, тем более добиться серьезного отношения к себе. Но манера этого конгрессмена, старого друга Израиля, была такой убедительной, что глава IMI немедленно приставил к работе своих экспертов по оружию. Перед отъездом Уилсона ему представили впечатляющий проект с подробными техническими спецификациями. Это было многозарядное ракетное устройство, пригодное для перевозки на мулах; к немалому удовольствию конгрессмена, оно получило название «Лошадка Чарли». Раскрасневшись от волнения, Чарли сообщил Цви Рафиаху и его боссу, что он представит чертежи в ЦРУ вместе с ультиматумом — либо пользуйтесь, либо придумайте что-нибудь получше.

Тридцать первого марта 1983 года, на пятый день поездки, Уилсон и Кэрол Шэннон поднялись на борт самого необычного в мире коммерческого самолета. На нем не было никаких надписей, даже хвостового номера. Это был челночный рейс Иерусалим — Каир, предусмотренный Кэмп-Дэвидскими соглашениями. В те дни он представлял собой единственное воздушное средство сообщения между Израилем и странами арабского мира, и Чарли удалось собрать поразительно необычную коллекцию попутчиков для этого перелета. Цви Рафиах, которого Уилсон всегда считал агентом Моссада, сидел рядом со своей женой; оба явно нервничали перед визитом на вражескую территорию. Израильская кинозвезда Гила Альмагор, старая знакомая Чарли, придавала определенный блеск его свите.

Контраст между пассажирами был почти комичным: техасская девушка, охваченная невинным волнением в предвкушении знакомства с Каиром, и трясущиеся в тревоге трое израильтян. Они сами не могли понять, как оказались в этом самолете. Никто из них раньше не осмеливался посещать Египет, но конгрессмен хотел, чтобы его израильские друзья познакомились с его египетским другом, и гарантировал им полную безопасность. Они будут находиться под защитой не кого-нибудь, а самого министра обороны Египта, фельдмаршала Мохаммеда Абу Газаля. Более того, сам фельдмаршал приедет в аэропорт, чтобы встретить их.

В устах Уилсона все это звучало легко и естественно. Но по какому странному совпадению конгрессмен из Техаса оказался близким другом египетского министра обороны? Ответ был связан с именем Дениса Нейла, предприимчивого вашингтонского лоббиста, который начал продвигать интересы Египта в 1980 году, после того, как Кэмп-Дэвидские соглашения позволили восстановить дипломатические отношения между Каиром и Вашингтоном. Нейл сознавал фантастические перспективы зарубежной помощи для своих клиентов. С другой стороны, зная о полномочиях Уилсона и его склонности переводить деловые отношения на личный уровень, он убедил Абу Газаля «обработать» конгрессмена. Для этого не понадобилось больших усилий. Выяснилось, что египетский фельдмаршал был как раз в духе Уилсона: герой войны 1973 года, непримиримый противник коммунизма, но самое лучшее — мусульманин, который пьет виски, обожает женщин и обладает бесконечным запасом анекдотов со всего мира. Хитроумный расчет Нейла оправдался. Чудесным образом Чарли Уилсон, старинный друг Израиля, добавил в свой репертуар новую роль: защитник интересов Египта в Конгрессе США.

Разумеется, на самом деле эта история была более запутанной, и Денис Нейл признает, что он лишь поддерживал уже существовавшие лоббистские усилия корпорации General Dynamics. «Это они подключили Чарли к Египту, потому что F-16 составляет основу египетских ВВС. Как известно, F-16 производят в Техасе». Но важным элементом, который Нейл добавил в этот клубок интересов, было улыбчивое лицо Абу Газаля. Когда вопрос о финансовой помощи Египту в сознании Уилсона был увязан с конкретным человеком, он был готов почти на все, чтобы его друг Мохаммед получил справедливую долю денег американских налогоплательщиков. Теперь каждый раз, когда Абу Газаля приходил в офис конгрессмена, его принимали не хуже, чем Цви Рафиаха, а это говорило о многом.

Рафиах неизменно вел себя так, словно офис Уилсона принадлежал ему. Один из сотрудников составлял список людей, интересы которых ему нужно было пролоббировать. Он пользовался телефонами, раздавал указания персоналу и звонил Чарли каждый раз, когда нуждался во вмешательстве конгрессмена. Лоббистский стиль Абу Газаля по трудолюбию мало отличался от израильского, и сотрудники офиса быстро научились относиться к его поручениям с такой же серьезностью. Уилсон всегда был готов услужить своему другу Мохаммеду.

В марте 1983 года, когда самолет конгрессмена коснулся посадочной полосы Каирского аэропорта, Уилсон мог гордиться недавним утверждением пакета зарубежной помощи Египту в размере одного миллиарда долларов. Мохаммед в полной мере сознавал важность такого жеСта, и если это означало, что он должен расстелить красную ковровую дорожку для израильтян, которых его американский друг решил прихватить с собой… да будет так. Когда дверь самолета без опознавательных знаков распахнулась, военный оркестр грянул «Желтую розу Техаса». Высшие военные чины стояли вдоль ковровой дорожки и салютовали Уилсону, словно он тоже был фельдмаршалом. Для Кэрол ее фантазия о Нефертити воплотилась в действительности. «Меня принимали как царицу, — говорит она. — Мы выехали из аэропорта в автомобильном кортеже».

В гостинице Уилсон зарегистрировал Кэрол как миссис Уилсон и шепнул ей на ухо, что здесь незаконно спать в одном номере, если люди не состоят в браке. В вестибюле Кэрол испытала приступ ужаса, когда подслушала беседу двух арабов из Саудовской Аравии: они говорили о принцессе, недавно обезглавленной за интимную связь с мужчиной, за которого она не выходила замуж. В качестве жеста доброй воли, чтобы умерить беспокойство израильских гостей, Мохаммед выставил вооруженную охрану перед спальнями друзей конгрессмена. Это лишь убедило Гилу Альмагор в том, что их заключили под стражу. Но ничто не могло умалить восторг Кэрол, когда Абу Газаля сообщил, что с нетерпением ждет ее вечернего представления.

Можно было бы подумать, что визит американского конгрессмена с собственной исполнительницей танца живота для развлечения второго наиболее могущественного человека в Египте — это все равно что попытка возить уголь в Ньюкасл. Но у Кэрол Шэннон был в запасе один сюрприз. В те годы, когда исламский фундаментализм снова набрал силу в Египте, для танцовщицы было опасно выполнять движения, которые могли посчитать слишком вольными. К удивлению Кэрол, танцовщицам не разрешалось показывать обнаженные руки и живот, которые следовало прикрывать сетчатой тканью. Тазовые вращательные движения тоже находились под запретом, как и лежачие позы, которые составляли основу ее выступлений. В тот вечер в Каире, глядя на нервничающих израильтян за столом и сияющего Чарли Уилсона, Кэрол Шэннон решила точно так же не уступать исламским фундаменталистам, как она не уступала христианским экстремистам у себя на родине. «Я решила: ладно, арестуйте меня. Я все равно сделаю по-своему».

Невозможно в полной мере оценить эффект танца живота, не будучи тем человеком, для которого устраивается представление. В стандартном выступлении Кэрол Шэннон паша — человек, перед которым она танцует, — сидит в кресле в центре зала, а танцовщица, часто с двумя-тремя другими женщинами на заднем плане, начинает кружить вокруг него.

— Не дышите, — приказала она, когда достала саблю из ножен и провела блестящим клинком в нескольких дюймах от лица министра обороны.

Прошло менее двух лет после убийства египетского президента Садата, и телохранители министра привстали со своих мест. Уилсон жестом велел им успокоиться. Теперь Шэннон, с обнаженными руками и волнообразно качающимся голым животом, нарушала все запреты. Она окружила фельдмаршала своими вуалями и демонстрировала только его взору свои колышущиеся груди и тазовые телодвижения.

Абу Газаля раньше никогда не сталкивался с таким вариантом своего национального танца. Он был настолько зачарован, что не встревожился, когда она отвела саблю от его головы и нацелилась ему в пах. Это был кульминационный момент, включаемый танцовщицей из Далласа во все ее выступления. Для нее он был наделен особым смыслом. «Это единственный момент, когда я имею реальную власть над мужчиной», — объясняет она.

Но когда она отвела саблю, словно намереваясь вонзить клинок в фельдмаршала, его телохранители не выдержали. Они вскочили на ноги, что лишь усилило драматический эффект ее танца. Тогда она смело рассмеялась в лицо могущественному человеку, сидевшему перед ней.

Совсем недавно она угрожала мужественности фельдмаршала, а теперь возвращала ее смехом и призывным взглядом. «У него из глаз шла пена, — вспоминает Кэрол. — Перед выступлением Чарли пришлось сказать ему “не трогай ее”. Он выполнил обещание, но пригласил меня в Египет, на этот раз в качестве своей личной гостьи». Той ночью Кэрол Шэннон легла спать с убеждением, что она вернулась в страну своих предков.

У Чарли Уилсона были и деловые встречи в этой поездке, поэтому он организовал для Кэрол и четы Рафиахов поездку на верблюдах по пустыне посещение пирамид. Тем временем в министерстве обороны он сказал Мохаммеду Али Газаля, что ему нужно совершить последний набег на робких бюрократов из ЦРУ. Более конкретно он интересовался, есть ли в арсенале Мохаммеда какое-нибудь оружие, которое могло бы стать хорошим подспорьем для афганцев.

Абу Газаля с улыбкой заверил его, что дальше искать не стоит. До того как Садат перешел на другую сторону в конце 1970-х годов, Египет был одним из сателлитов Советского Союза. Его склады были забиты советским оружием, а его заводы до сих пор были оснащены для изготовления материалов по советским лицензиям. Египет уже производил некоторые вооружения для «афганской линии» ЦРУ, но Абу Газаля объяснил, что он может обеспечить неисчерпаемый и разнообразный ассортимент. Благодаря их дружбе никаких затруднений в сотрудничестве с Египтом не предвидится. Не понадобится никаких дополнительных дискуссий или согласований с министерством иностранных дел. Если Чарли достанет деньги, Мохаммед предоставит все необходимое для уничтожения советских вертолетов.

Техасец вовсю набрал обороты, на каждом шагу нарушая дипломатические запреты. Он привозил в Каир израильских разведчиков и кинозвезд, договаривался с израильтянами об изготовлении зенитно-ракетных установок для ЦРУ и заключал тайные оружейные сделки с египетским министром обороны. Кроме того, он сделал Кэрол Шэннон королевский подарок. Теперь она могла уехать домой с сознанием того, что ей довелось танцевать в Каире и завоевать сердце современного фараона.

* * *

«Леди и джентльмены, мы прибудем в Карачи через четыре часа, Иншалла, если будет на то воля Господа. Эту молитву пророк Мохаммед, да пребудет с ним благословение, повторял в начале любого странствия…»

Когда самолет пакистанских международных авиалиний с Уилсоном на борту остановился на рулежной дорожке аэропорта Карачи, дежурный офицер посольства США уже ждал у выхода. Посол отправлял на родину телеграммы с исступленными мольбами: «Пожалуйста, сообщите информацию о личности человека, путешествующего с конгрессменом Уилсоном». Уилсон тщательно скрывал Кэрол от американских репортеров, преследовавших его в Техасе и Вашингтоне. На их улице наступил бы великий праздник, если бы они узнали, что скандальный конгрессмен отправился в командировку за государственный счет с исполнительницей танца живота. (На самом деле Кэрол с таким пониманием отнеслась к опасному политическому положению Уилсона, что даже не стала проявлять фотопленки, отснятые во время поездки.)

В Иерусалиме конгрессмен находился среди старых друзей, которым мог без опаски рассказать все о Кэрол. В Каире он искусно обошел запрет на сожительство, назвав ее своей женой. Но, оказавшись в стране Зии уль-Хака с ее суровыми исламскими законами, он счел за благо не отступать от местных обычаев. Он строго внушил Кэрол, что она должна носить плотную одежду, не открывающую даже квадратного дюйма кожи, и не выказывать особого дружелюбия по отношению к пакистанцам. Конгрессмен прибыл в Пакистан с миссией, о которой не знало даже его собственное правительство, и старался действовать как можно осторожнее. Теперь он представлял танцовщицу как свою секретаршу. Поразительно, но некоторые верили ему, хотя Кэрол настояла на своем праве носить облегающий спортивный костюм, купленный специально для этой поездки.

Первой целью Уилсона было посещение жертв так называемых «игрушечных бомб», крошечных противопехотных мин, якобы разбрасываемых советской армией в сельских районах Афганистана. Такие мины убивали и калечили детей, подбиравших их с земли. Так Уилсон во второй раз прилетел в Пешавар и посетил госпиталь Армии Спасения, где снова отдал кровь для джихада. Он не позволил Кэрол ехать вместе с ним и сказал, что это «слишком печальное зрелище».

Однако посещение афганских воинов, никогда не жаловавшихся на свои раны, странным образом неизменно оказывало бодрящее воздействие на Чарли Уилсона. Поездка на фронт вовсе не казалась опасной этому безрассудному конгрессмену. Напротив, сознание того, что настоящий противник находится близко, по другую сторону границы, освобождало его от ужасов личной жизни. Психиатры называют этот феномен «контрофобным поведением» — поисками одного ужаса для того, чтобы вытеснить воспоминания о другом.

У себя на родине Чарли был своим худшим врагом. В Пакистане реальный враг находился за ближайшим горным хребтом. На протяжении всей афганской кампании Уилсон посещал этот госпиталь не реже двух раз в год. Он делал это, чтобы освежать свою ненависть к советским оккупантам, почти так же, как Зия уль-Хак регулярно ездил в Мекку за вдохновением. Система ценностей Уилсона, сформированная в детстве, была основана на стойком сопротивлении Британии превосходящим силам нацистов, когда положение казалось безнадежным. Здесь, в госпитале, давние слова Уинстона Черчилля оживали в его памяти, когда он ходил среди раненых афганцев: «Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в холмах, и мы никогда не сдадимся».

В такие момент Уилсон всегда ощущал прилив адреналина. Для него афганцы не были жертвами. Они были почти мифологическими персонажами, героями легенд с длинными бородами и горящими глазами, не признающими боли и сомнений. Для него они олицетворяли самую суть свободы и самостоятельности. Внутренние голоса внушали ему, что его судьба — быть единственным конгрессменом, который приезжает сюда, единственным человеком, который может видеть, что эти воины могут сделать с противником, если только дать им мощное оружие.

Любопытно, что Говард Харт больше, чем кто-либо из влиятельных людей во властных структурах США, разделял страсть Уилсона к делу афганских моджахедов. Но к тому времени Харт успел возненавидеть Чарли Уилсона и с ужасом узнал, что конгрессмен снова вторгся на его территорию.

Харт был достаточно осторожен для того, чтобы открыто критиковать Уилсона. Но с помощью тонких намеков и подмигиваний он постарался сделать так, чтобы глава пакистанской разведки генерал Ахтар знал, что Уилсон опасен и лучше не иметь с ним никаких дел. Даже спустя десять лет Харт не сомневался, что Ахтар и Зия разделяли его неприязнь и недоверие к конгрессмену.

То, как Харт интерпретировал реакцию пакистанского руководства на Чарли Уилсона, можно назвать самым крупным просчетом в его карьере кадрового разведчика. Тем не менее ему трудно не посочувствовать. По правилам холодной войны руководитель американского оперативного пункта мог действовать эффективно лишь в том случае, если сдавал карты под столом. В противном случае ЦРУ могло с таким же успехом передать свои функции Госдепартаменту.

Согласно этой логике, Харт должен был служить источником всей секретной информации для США о своих пакистанских подопечных. Между тем Уилсон перетаскивал одеяло на себя и не только намекал на робкую позицию ЦРУ и самого Харта, но и утверждал, что может заставить их принять участие в более крупной и смелой игре. Иными словами, он грубо нарушал особые преимущества, которыми оперативник ЦРУ должен был пользоваться в отношениях с такой страной, как Пакистан.

Сначала Харт не понимал этого, но интуитивно чувствовал, что в его тщательно ухоженном садике появилась чуждая сила. Его недостаток заключался в том, что Уилсон имел гораздо более широкое поле зрения, чем он или даже директор ЦРУ и администрация Белого дома, потому что финансирование всех правительственных программ осуществлялось через Конгресс. В отличие от всех остальных Уилсон хорошо умел отделять возможное от невозможного в сложной структуре Комиссии по ассигнованиям.

Конгрессмен был уверен в одном: он без труда сможет выбить больше денег для этой программы ЦРУ. Фактически он подозревал, что может заставить свою комиссию выделить больше средств независимо от того, хотят ли этого в Лэнгли, или нет. Его планы, уже согласованные с пакистанцами, были гораздо более радикальными, чем Харт мог себе представить.

К примеру, даже много лет спустя Харт полностью отрицал возможность привлечения Израиля к афганской войне при посредничестве Уилсона. Он утверждал, что пакистанцы никогда бы не допустили этого. «Я бы разразился истерическим смехом и заперся в ванной, прежде чем предлагать нечто подобное, — сказал он. — Для Зии уль-Хака даже тайные договоренности с американцами были неудобным и опасным делом. Что касается Израиля, об этом не могло быть и речи. Нужно понимать, что пакистанцы полагались на свой имидж высоконравственных мусульман: один религиозный брат помогает другому, и так далее. Немыслимо было даже пытаться привлечь израильтян к этой войне».

Однако Уилсон предложил как раз такую договоренность под самым носом у Харта, и Зия одобрил ее вместе со своим высшим командованием. Семь лет спустя Харт по-прежнему ничего не знал об этом. Он запомнил лишь гротескную фигуру пьяного конгрессмена, попавшего в скандальное дело с наркотиками и шатавшегося по исламскому миру с танцовщицей на буксире. «Просто отъявленный тип, — говорит Харт. — Чарли был мне отвратителен». С его точки зрения, конгрессмен был человеком, невыносимым для каждого настоящего мусульманина.

Он мог бы задаться вопросом, почему этому возмутителю спокойствия, столь неприятному для пакистанцев, разрешили взять его «секретаршу» на Хайберский перевал за неделю до того, как самому Харту было отказано поехать туда. Зия уль-Хак воспользовался своей непререкаемой властью, чтобы Чарли смог показать своей подруге легендарные «врата Афганистана». Для Кэрол Шэннон, по-королевски восседавшей в головной машине кортежа, который двигался вверх по запретной горной дороге, это было воплощением очередной мечты.

Когда кортеж отъехал на несколько миль от Пешавара, ей сказали, что они пересекли границу племенной территории, где не действуют национальные законы. Пакистанский суверенитет защищал их, лишь пока они оставались на этой узкой дороге, но вокруг на сотни миль простирались владения племенных вождей. Они проехали мимо огромных, обнесенных глинобитными стенами сооружений, где жили афганские наркобароны, а потом оказались в Ланди Котале — последнем городке перед перевалом, где племя африди открыто занимается древним и почетным ремеслом — торговлей гашишем и опиумом.

Когда Редьярд Киплинг писал о событиях, происходивших на этой земле, он рассказывал о бесконечных шпионских войнах между британцами и русскими в XIX и начале XX века. Он называл это «Большой Игрой». Ни одна держава не желала уступать другой господство над краеугольным камнем Центральной Азии, но никто не хотел начинать большую войну; они предпочитали вести борьбу через своих агентов влияния.

Советский Союз переписал правила «Большой Игры» 27 декабря 1979 года, когда 40-я армия вошла в Афганистан. В тот весенний день на Хайберском перевале три года спустя Кэрол Шэннон с широко распахнутыми глазами наблюдала, как ее герой сделал собственный ход в «Большой Игре». У бывших бараков хайберских стрелков пакистанский полковник указал на легендарное ущелье, через которое армии завоевателей со времен Александра Великого вступали в Афганистан и уходили обратно. Кэрол слышала артиллерийские залпы и видела клубы дыма там, где советская армия наносила карательные удары по моджахедам. «Это было не в кино, а на самом деле. Можно было на своей шкуре ощутить, как сильна Россия».

Пока Кэрол смотрела на войну с хайберского наблюдательного пункта, Уилсон в сторонке совещался с группой пакистанских генералов, убеждая их воспользоваться израильской технологией для увеличения поражающей силы их танков. Он сказал, что это будет ценным подспорьем в том случае, если советская армия выполнит свою угрозу и перейдет границу или Индия продолжит концентрацию своих войск. Он объяснил, что не просит их любить израильтян или признавать свои тайные сделки с ними. Его предложение будет выгодным и для пакистанцев, и для афганцев, и его можно будет держать в секрете.

Разговор с Чарли Уилсоном открыл для этих генералов новые соблазнительные перспективы. Впервые могущественный американский чиновник не говорил, чего не следует делать или нельзя сделать, а предлагал нечто конкретное и полезное. Странным образом Уилсон оказался тем самым посланцем Аллаха, на появление которого они втайне надеялись.

У Якуб-Хана, блестящего интеллектуала и стратега, который был генералом у Зии уль-Хака, а потом стал его министром иностранных дел, есть своя теория о том, почему Чарли Уилсон оказал такое сильное влияние на пакистанских военных. «Армии существуют для того, чтобы побеждать на поле боя, — объясняет он. — После поражения они не знают покоя, пока не смогут отомстить». В соответствии с этой логикой уже к началу войны в Афганистане в пакистанской армии сформировалась глубокая психологическая потребность в победе. В каждой из своих трех войн с Индией Пакистан был разгромлен превосходящей по мощи и численности индийской армией. Командиры не сомневались, что пакистанцы, от рядового до генерала, были лучше подготовлены, но силы противников оказались несопоставимы. Кроме того, Индия имела ядерное оружие. Именно поэтому пакистанцы спешили создать собственную атомную бомбу, и поэтому они приняли такое деятельное участие в афганской войне. К тому времени когда Уилсон посетил Хайберский перевал, пакистанские офицеры и спецназовцы начали проникать в Афганистан под видом моджахедов. Пакистанцы вступили в очень опасную игру. Но, как полагает Якуб-Хан, это было мощной терапией для Зии уль-Хака и его военных. Став незаменимым связующим звеном между Западом и моджахедами, пакистанцы могли исподтишка наносить удары Советскому Союзу, могущественному покровителю Индии. Для пакистанской армии афганский конфликт был войной возмездия, но, по словам Якуб-Хана, в то время даже генералы не понимали этого.

Теория Якуб-Хана помогает объяснить, почему Уилсон оказывал такое огромное влияние на пакистанский военный истэблишмент. Генералы были зачарованы его убежденностью в том, что моджахеды смогут одержать победу в этой войне. Еще более соблазнительным был намек Уилсона, что теперь они смогут вести игру по-крупному на своих условиях. Он дал понять, что им больше не нужно руководствоваться осторожными поползновениями ЦРУ. Если они просто будут делать то, чего и так хотят всем сердцем, если они окажут афганцам всемерную поддержку, то смогут рассчитывать на сотни миллионов долларов от Конгресса США для модернизации своей армии. Уилсон заверил их, что может лично гарантировать это.

Ни одно из его утверждений не отражало официальную позицию правительства США. Но большинство пакистанских военных выросло на голливудских фильмах, и техасский великан был для них гораздо более реальным персонажем, чем серые фигуры из ЦРУ и Госдепартамента, которые всегда вели себя чинно и благородно. Пакистанцы были склонны полагать, что дерзновенные политики, похожие на киногероев, представляли реальную власть в Америке.

Единственным источником беспокойства для Зии уль-Хака были слухи о специфическом образе жизни конгрессмена и его хорошенькой попутчицы, которую он неубедительно называл своей секретаршей. Диктатор нуждался в авторитетном мнении для дальнейшего сотрудничества с Уилсоном, поэтому он позвонил человеку, на которого мог положиться.

Между Пакистаном и Ривер-Оукс существует тринадцатичасовая разница во времени, поэтому учтивый пакистанец предпочел подождать, пока не проснется его добрая знакомая, почетный консул Джоанна Херринг «Почему конгрессмен привез с собой в Пакистан эту танцовщицу?» — поинтересовался он. Но суть вопроса заключалась в том, чтобы кто-нибудь подтвердил, что он не имеет дело с безумцем.

«Не знаю, — ответила она. — Я не знакома с ней, но ты можешь положиться на Чарли».

Этого было достаточно для Зии уль-Хака. Джоанна спасла положение. Вскоре после этого личный секретарь президента позвонил Уилсону и пригласил его на обед в Доме правительства в Равалпинди. По просьбе президента конгрессмен должен был приехать один, в 19.30. Это была мужская вечеринка в честь мистера Уилсона. Обед ожидался в 20.00, но Зия хотел обменяться впечатлениями с Чарли до прибытия остальных гостей.

Разговор в кабинете президента, состоявшийся в тот вечер, затрагивал ряд политических и военных вопросов. Говард Харт был бы изумлен, если бы узнал, что военный диктатор может обсуждать подобные вопросы с американским правительственным чиновником. Появился новый Чарли Уилсон: трезвомыслящий, внушительный, со смелой стратегией, которая привлекла внимание Зии уль-Хака и пробудила в нем новый энтузиазм.

Для начала конгрессмен показал Зие чертежи «Лошадки Чарли» и описал предложение израильтян относительно танка Т-55. Выяснив ответные предложения, он перешел к сути дела. Оба хотели одного и того же — расширения афганской войны — и у Чарли имелся готовый план действий. Точно так же, как в беседах с Цви Рафиахом и Мохаммедом Абу Газаля, Уилсон принялся объяснять Зие механизм принятие решений в правительстве США.

Проблема пакистанского президента заключалась в том, что он не мог допустить радикальной эскалации военных действий без гарантированной и существенной помощи США — как для модернизации своей и армии, так и для того, чтобы показать Советам, что Америка готова защитить Пакистан. По словам Уилсона, это можно было сделать, но не через Госдепартамент и ЦРУ. Вентилем, открывающим кран зарубежной помощи с нескончаемым потоком денежных средств, был один человек, чье имя ничего не говорило Зие уль-Хаку.

«Его зовут Док Лонг, — сказал Уилсон. — Забудьте об известных сенаторах и даже о госсекретаре; вот человек, которого нужно склонить на вашу сторону. Это очень странный и чудаковатый тип, но он председатель подкомиссии по ассигнованиям, которая распределяет зарубежную помощь. Он настолько влиятелен, что может саботировать любую программу, если она ему не понравится, но может оказаться настоящим благодетелем».

По словам Уилсона, он собирался взять Дока Лонга в Исламабад во время следующих парламентских каникул. «Он враждебно относится к военным диктаторам, но это непредсказуемый человек, и его можно убедить, если правильно описать ситуацию». Он объяснил, что Джоанна Херринг уже согласилась приехать и помочь делу, но ему не удастся ничего сделать, если Зия не будет готов расстелить самый красивый ковер для встречи высоких гостей.

На следующий день Уилсон пропустил запланированный вылет из Исламабада, но Зия уль-Хак предоставил конгрессмену и его спутнице президентский самолет до Карачи, откуда они могли вылететь домой рейсом Pan American. Он завел обычай, который соблюдал для всех последующих «гостей Чарли»: подарил Кэрол ювелирную шкатулку из зеленого оникса со своди визитной карточкой внутри.

По пути домой Чарли Уилсон напился в стельку. Для Кэрол Шэннон это было как расставание Золушки с прекрасным принцем за минуту до полуночи. На следующий день ей предстояло вернуться в Форт-Уорт и вернуться к нелегкой жизни экзотической танцовщицы в городе, не слишком благосклонном к мастерицам этого искусства. Что касается прекрасного принца, его ожидал еще более жесткий переход из одного мира в другой. В Иерусалиме, Каире и Исламабаде конгрессмена могли встречать как героя, но когда Уилсон приземлился в столице, его ожидал не духовой оркестр, а федеральная комиссия, готовая положить конец его карьере.