ДЕНЬ ТРИДЦАТЫЙ Суббота, 16 августа

ДЕНЬ ТРИДЦАТЫЙ

Суббота, 16 августа

Еще раз взвесив все «за» и «против», командующий фронтом согласился с Ракутиным: наступать надо ночью. Во-первых, удар окажется совершенно неожиданным для противника, во-вторых, наши войска, научившиеся действовать в темноте небольшими группами, могут добиться лучшего результата, в-третьих, для подготовки наступления части получат дополнительно целый день…

Соответствующие указания командирам дивизий опять были даны без промедления. В ночь с 15 на 16 августа все части армии вели подготовку к наступлению. С утра они продолжили это занятие, выполняя задачу, поставленную директивой № 6 по отработке взаимодействия. Готовилась к боям и 309-я стрелковая дивизия. Только на участке 106-й дивизии, т. е. на самом левом фланге, ночью шел бой…

Штаб армии продолжал свою привычную фронтовую работу. Генерал-майор Кондратьев возмущался, что почти все дивизии не представили оперативные сводки за 15 августа, и направил в соответствующие штабы свою записку с грозным предупреждением. Командарм Ракутин издал приказ о назначении полковника Акименко Адриана Захаровича командиром 127-й стрелковой дивизии.

Это соединение было включено в состав 24-й армии недавно и документально не было оформлено. Его номер раньше принадлежал дивизии, героически сражавшейся за Смоленск в составе 19-й армии, а основной костяк его командного состава состоял из командиров 158-й стрелковой дивизии, тоже сражавшейся за Смоленск, и не менее героически. Полковник Акименко все еще числился начальником штаба несуществующего 34-го стрелкового корпуса, в составе которого эти дивизии, истощенные повседневными боями за Смоленск, под его командованием сражались на Днепре, в районе Соловьевой переправы. И вот теперь на новом рубеже обороны, проходившем по реке Ужа, в ее нижнем течении, предстояло Адриану Захаровичу Акименко реорганизовать остатки двух дивизий в одну под номером 127, хотя 158-й номер ему был ближе и дороже, так как дивизию под этим номером он знал еще в мирное время, будучи начальником штаба 34-го корпуса. Но у войны и у вышестоящего военного начальства свои законы: 127-я стрелковая должна быть.

В три часа дня Ракутин с начальником штаба и членом Военного совета подписали окончательно отработанный документ о новом наступлении — боевой приказ № 018.

В этот день, 16 августа, подпись генерала армии Г.К. Жукова была поставлена под историческим документом, до сих пор вызывающем жаркие споры — приказом Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270. Его подписали: председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин, зам. председателя Государственного Комитета Обороны В. Молотов, Маршалы Советского Союза С. Буденный, К. Ворошилов, С. Тимошенко, Б. Шапошников. Последней стояла подпись: «Генерал армии Г. Жуков».

Начинался приказ словами: «Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, мужественно, а порой прямо героически». В подтверждение этой мысли приводились примеры героических действий заместителя командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенанта Болдина, комиссара 8-го мехкорпуса бригадного комиссара Попеля, командира 406-го сп полковника Новикова, командующего 3-й армией генерал-лейтенанта Кузнецова и члена Военного совета армейского комиссара 2-го ранга Бирюкова.

Если бы кто-то осмелился спросить Сталина: «А кто друзья наши?», то и тут нашлось бы убедительное подтверждение. Буквально вчера, 15 августа, он, великий Сталин, получил личное послание от президента США г-на Рузвельта и премьер-министра Англии г-на Черчилля, которые сообщали, что они вместе обсудили «вопрос о том, как наши две страны могут наилучшим образом помочь Вашей стране в том великолепном отпоре, который Вы оказываете фашистскому нападению». И еще Сталин мог добавить:

— Сегодня в Москве имело место подписание соглашения о товарообороте, кредите и клиринге между СССР и Англией. Англия предоставляет СССР для оплаты товаров кредит в десять миллионов фунтов стерлингов стоимостью три процента годовых сроком на пять лет.

— А что говорят враги наши? — спросил бы смельчак Сталина. И тут нашелся бы ответ. Как написал Валентин Пикуль в романе-размышлении «Барбаросса», официозная «Фелькишер беобахер» уже пробила по Германии первую тревогу: «Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фанатизм заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падает мертвым в рукопашной схватке» (Наш современник, 1991, № 4. С. 73). Были и другие признания гитлеровцами стойкости русского солдата.

Исторический конфуз Сталина в названном приказе состоял в том, что он не нашел достойных примеров для подтверждения противоположной мысли:

«Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам». Названные им конкретно эти «отдельные генералы» — командующий 28-й армией Качалов, командующий 12-й армией Понеделин и командир 13-го стрелкового корпуса Кириллов, как выяснилось впоследствии, плохого примера не подавали, в плен не сдавались, достойно приняли смерть на поле боя. Но стало все это известным много позже, после войны, а вслух заговорили об этом только после смерти Сталина…

Тогда же, в августе 1941 года, эти примеры в сознании многих продолжили известный ряд репрессированных военачальников в 1937 году. Мол, предатели были и есть, а тот, кто в это не верил, слова лишнего сказать боялся.

Не были новыми для воинов Красной Армии и многие мысли приказной части документа. Расстреливать дезертиров? Это мы уже слышали и видели. Уничтожать всеми средствами сдающихся в плен? Видели и такое. Смещать с постов командиров и комиссаров дивизий, прячущихся в щелях во время боя? Знаем, знаем. Новостью были два положения:

1). Семьи командиров и политработников, дезертирующих в тыл или сдающихся в плен, подлежат аресту…

2). Семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишаются государственного пособия и помощи.

В годы сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса соглашались с тем, что сын за отца не отвечает. А теперь вот трудная жизнь повернулась еще круче: виноваты и жена, и младенец, еще не видевший своего отца… Никаких оправдательных моментов: захвачен ли врасплох, был ли ранен, находился ли в состоянии аффекта…

Эти положения приказа сегодня не оставляют равнодушными многих. Тогда их не обсуждали и не осуждали, тогда их выполняли.

Но сталинский приказ еще был в пути, а ракутинский № 018 о предстоящем наступлении — на местах.

О противнике в нем утверждалось: «Разгромленные части 17, 15 пд, дивизии СС “Рейх”, 268 пд и 10 отд продолжают обороняться на ельнинском направлении, переходя в частичные контратаки». Опять явная недооценка врага.

Войскам 24-й армии ставилась задача: в 21.00 16.8.41 г. перейти в наступление по всему фронту для окончательного окружения и разгрома ельнинской группировки противника.

Главный удар по-прежнему намечалось нанести на правом фланге в направлении Садки — Лысовка. Его предстояло осуществить силами 107-й стрелковой, 102-й танковой дивизии, выставлявшей мотострелковый полк и танковую группу, и ранее приданными средствами усиления. Конкретные задания получили также командиры других дивизий. Наступать всем! Ночью и завтра днем!

Бой начался где-то раньше, где-то позже указанного времени. Фланговые части, 102-я танковая и 107-я стрелковая дивизии — на правом, 106-я моторизованная — на левом, продолжали наступление в течение дня. В 13 часов 30 минут 102-я дивизия полковника Илларионова овладела северной опушкой рощи, что северо-восточнее хутора Дашино. Была контратакована противником силою до двух рот. Контратака отбита огнем артиллерии.

На участке 120-й стрелковой дивизии днем наступала пятая рота 6-й дивизии народного ополчения. Командовал ротой командарм 2-го ранга запаса Ф.М. Орлов. Этому высокому седому человеку, еще крепкому и бодрому, шел тогда 64-й год. Он участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 годов и Первой мировой войне, смело сражался во время Гражданской войны, командуя частями и соединениями Красной Армии. Был награжден орденом Красного Знамени, именным серебряным оружием, золотым портсигаром. Участвуя в тридцати шести боевых операциях, Ф.М. Орлов получил восемнадцать ранений и три контузии. Последняя его должность — заместитель начальника одного из отделов Главного артиллерийского управления Красной Армии. По возрасту и состоянию здоровья он был снят с воинского учета. Но ветеран, три сына и дочь которого находились в рядах сражающейся Красной Армии, не хотел отставать от детей. В своем заявлении он писал:

«Я отдаю свою жизнь за нашу Родину, за нашу партию. И пока бьется в груди мое сердце, никогда не сложу оружия».

Ф.М. Орлову предложили должность в штабе ополченческой дивизии — отказался, попросился командовать стрелковой ротой. И вот его рота, как одно из наиболее подготовленных подразделений, получила задачу: выбить противника из деревни Алексеевка Коробецкого сельсовета.

Следуя за своим командиром, бойцы дружным броском ворвались в окопы противника. Завязалась рукопашная схватка. В ход были пущены гранаты, штыки и приклады. Перебив гитлеровцев, находившихся в первой траншее, ополченцы двинулись ко второй. Враг обрушил на них мощный огневой вал. Вдруг раздалась громкая команда политрука роты Маркина: «Вперед! Ура!» Ополченцы двинулись к окопам второй траншеи. Вместе с ними к вражеским окопам полз и тяжело раненный политрук. В результате короткого боя часть гитлеровцев была уничтожена, а часть убежала из окопов, отступила.

Боевую задачу рота выполнила, деревню Алексеевку освободила. Однако победа досталась дорогой ценой. В роте осталось всего лишь пять человек, в их числе и Ф.М. Орлов. А гитлеровцы, стараясь восстановить утраченное положение, перешли в контратаку. Они несколько раз приближались почти вплотную к окопам ополченцев, но всякий раз откатывались обратно, встреченные огнем русских пулеметов. Герои-ополченцы удерживали занятый рубеж до тех пор, пока им на помощь не пришло другое подразделение.

На участке 107-й дивизии ночной бой шел с переменным успехом. Как всегда, слаженно и эффективно действовали мастера ночного боя некрасовцы. И все же первый час боя прошел безуспешно. А задача состояла в том, чтобы под прикрытием темноты выбить противника с небольшой высоты у деревни Гурьево. Ночь же выдалась на редкость темной. Немцы выпускали в небо множество ракет. Это помогало не только им, некрасовцам тоже было легче нащупывать огневые точки врага. И все же орудийным и пулеметным огнем немцы прижимали нашу пехоту к земле. Тогда командование дивизии решило поддержать ее танками.

Выполнить эту задачу поручено было двум экипажам. Первый из них повел лейтенант Сидоренко, второй — сержант Попов. Вражеские снаряды густо ложились вокруг машин. А ведь еще запросто можно в темноте наехать на мины или надолбы, попасть в ров. Учитывая это, Сидоренко и Попов не пошли в лобовую атаку, они вели огонь по вспышкам вражеских пушек и минометов.

Вот Сидоренко заметил слева противотанковое орудие. Механик-водитель быстро поставил машину в выгодное положение для стрельбы. Всего два выстрела сделал комсомолец Курилин, вражеское гнездо разлетелось. Еще успешнее действовал экипаж Попова. Приблизившись к вражеским позициям, он в упор расстреливал немецких автоматчиков и минометные расчеты.

Это был первый ночной бой с участием танков. Огонь их оказался исключительно действенным. Снаряд за снарядом посылали танкисты в сторону врага, и все реже и реже раздавались ответные залпы его пушек. Путь для пехоты расчищался. Прикрываясь темнотой, некрасовцы бесшумно приближались к врагу.

Ночной бой вели и другие части 24-й армии.