Сравнение советских жертвенных мифов с российскими героическими мифами Первой мировой войны
Сравнение советских жертвенных мифов с российскими героическими мифами Первой мировой войны
Почему же советской пропагандой рождались мифы, в которых герои побеждали врага только ценой собственной гибели?
Казалось бы, простейшее объяснение — списать все на «исконную жертвенность» русского народа. Однако обращение к опыту Перовой мировой войны опровергает это предположение. Тогда в России пропагандировали главным образом подвиги тех офицеров и солдат, которые сумели нанести большой урон врагу, а сами при этом смогли остаться в живых. Вот, например, брошюра «Славянский герой генерал Радко Дмитриев и славные русские герои Великой войны с Германией и Австрией», выпущенная в Москве в 1914 году. Здесь наряду с генералами Радко Дмитриевым и Николаем Рузским, умело руководивших действиями своих войск, упомянуты полковник Лопухин, мужественно переживший гибель сына, казак Кузьма Крючков и корнет Кобелянский, уничтожившие по несколько неприятельских кавалеристов, поручик Лавин, взявший в плен 3 австрийских офицеров и 16 солдат, рядовой Давид Выжимок, вынесший с поля боя тяжело раненного офицера, пулеметчик Максим Кашеваров, уничтоживший чуть ли не целый немецкий полк, некий пожилой солдат-поляк, захвативший в плен 50 человек, 15-летний мальчик Володя Лукошников, добровольно пошедший на фронт, и т. п.
Единственный известный пример подвига Первой мировой войны, связанного с самопожертвованием, это воздушный таран, осуществленный знаменитым летчиком П.Н. Нестеровым. Причина особой популяризации этого подвига заключается в широкой известности Нестерова, еще до войны превратившегося почти в культовую фигуру основоположника высшего пилотажа в России. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что сам Нестеров, совершая таран, надеялся уцелеть и не собирался уничтожать вражеский самолет ценой собственной жизни. В «Акте расследования по обстоятельствам геройской кончины начальника 11-го корпусного авиационного отряда штабс-капитана Нестерова» подчеркивалось: «Штабс-капитан Нестеров уже давно выражал мнение, что является возможным сбить неприятельский воздушный аппарат ударами сверху колесами собственной машины по поддерживающим поверхностям неприятельского аппарата, причем допускал возможность благополучного исхода для таранящего летчика»{569}.
Из всех героев Первой мировой войны наибольшую известность приобрел донской казак Кузьма Крючков, первым удостоенный знака отличия Георгиевского креста («солдатского Георгия»). Вот стандартное описание его подвига: «Пруссаки, ничего не подозревая, постепенно приближались к засаде. Лишь только неприятель приблизился на ружейный выстрел, казаки открыли по нему огонь. Прусский офицер остановился и что-то скомандовал своему отряду, и отряд стал удаляться. Быстро вскочив на своих коней, Крючков и товарищи выскочили из засады и бросились за неприятелем.
Крючков скорее всех настиг пруссаков и врезался в неприятельский отряд, размахивая шашкой. Пруссаки окружили храбреца, и к нему с шашкой мчался прусский офицер, готовясь нанести удар. Один из подоспевших в тот момент товарищей Крючкова, заметив это, выстрелил и свалил офицера.
Крючков же, вложив шашку в ножны и выхватив винтовку, хотел выстрелить в неприятельского унтер-офицера, но тот ударом шашки рассек ему руку, и у Крючкова выпала винтовка. Снова выхватив шашку, Крючков рассек своему сопернику шею.
Едва успел Крючков разделаться с одним, на него бросились два пруссака с пиками наперевес, намереваясь вышибить его из седла. Снова вложив шашку, Крючков быстро схватил обе пики руками и сильно рванул на себя. Оба пруссака свалились на землю, а он, вооружившись неприятельской пикой, бросился на остальных немцев.
Скоро справились и с остальными, и из 27 человек немцев лишь трое успели ускакать, а 24 были убиты и ранены. Крючков, в самом начале боя получивший рану в руку, получил всего 16 ран в себя и 11 в лошадь (любопытно, что сумма ран, полученных Крючковым и его конем, равна общему количеству немцев, будто бы сражавшихся с отрядом Крючкова; данное обстоятельство может служить доказательством вымышленности всех этих цифр; вероятнее всего, такое совпадение произошло подсознательно. — Б.С.), один свалив одиннадцать человек немцев. За этот подвиг Кузьма Крючков награжден знаком отличия военного ордена первой степени (т.е. вне очереди, без получения трех предыдущих степеней. — Б.С.)»{570}.
Подвиг Крючкова отразился и в поэтических произведениях. В былине Владимира Вишнякова{571} памятный бой казаков Крючкова, Астахова, Иванькова и Щеголькова с отрядом прусских драгун описывался следующим образом:
В одной из первых стычек немцы пали,
Сраженные отважным казаком,
Вторым Ильею Муромцем. Лежат
Распластанные на земле ничком
Одни — пробитые казачьей пикой,
Другие же — немецкою, отнятой
У одного из них во время боя. Лихо
Крючков врубился в гущу толстопятых,
Опередив товарищей. С налету
Он их колол, чтоб впредь не воевали.
11 немцев положил он точным счетом,
И все б 12 у него под пикою лежали,
Да немцы во время от наших ускакали.
Запели в полночь петухи протяжно.
Зашевелились немцы, стали все рядком,
Взяв руки в бок, и важно
Разговорились об обиде, казаком им нанесенной.
«— Страм и только!
Всех нас побил один донской казак».
«— Он был один, а нас побито сколько!»
«— С позором помириться нам нельзя никак!
Гут, гут, я воль», — и тут же порешили,
Что раз 11 на одного убито казаком,
То впредь, чтоб русского осилить,
На одного не всемером,
А всем 11 ходить гуртом».
Вторая же часть былины посвящена казначею Соколову, при вступлении немцев в Калиш уничтожившем кредитные билеты и за это расстрелянного оккупантами. Этот подвиг-миф нельзя, однако, считать проявлением специфического жертвенного менталитета русских. В годы войны пропаганда всех стран прославляла подвиги гражданских лиц, казненных неприятелем. Можно вспомнить медсестру Эдит Кавель, расстрелянную немцами в 1915 году в Бельгии по неосновательному обвинению в шпионаже (в действительности она только оказывала помощь союзным пленным), из которой пропаганда стран Антанты сделала символ немецких преступлений, равно как и символ мужества простой женщины, не дрогнувшей перед лицом смерти{572}.
Что же касается образа Кузьмы Крючкова, то у Вишнякова он превратился в былинного русского богатыря, лихо орудующего сразу двумя пиками. Казак-удалец, один побеждающий 11 немцев, должен был убедить народ, что с супостатом можно будет справиться без особого труда. Позднее, когда война стала затягиваться, основной упор пропаганда стала делать на героях — солдатах и офицерах, бежавших из плена. Такие случаи, в частности, были единственным видом военных подвигов, который можно встретить в подшивке журнала «Нива» за 1916 год.
Гораздо более близкую к реальности картину боя Кузьмы Крючкова и его товарищей дал Михаил Шолохов в «Тихом Доне». Не исключено, что писатель опирался на устные рассказы казаков, знавших участников знаменитой схватки. В 8-й главе 3-й части 1-й книги романа читаем: «Дрожа отвисшей челюстью, немец бестолково ширял палашом, норовя попасть Иванкову в грудь. Палаш не доставал, и немец, кинув его, рвал из пристроченного к седлу желтого чехла карабин, не спуская с Иванкова часто мигающих, напуганных коричневых глаз. Он не успел вытащить карабин, через лошадь его достал пикой Крючков, и немец, разрывая на груди темно-синий мундир, запрокидываясь назад, испуганно-удивленно ахнул:
— Мейн готт!
В стороне человек восемь драгун огарновали Крючкова. Его хотели взять живьем, но он, подняв на дыбы коня, вихляясь всем телом, отбивался шашкой до тех пор, пока ее не выбили. Выхватив у ближнего немца пику, он развернул ее, как на ученьи.
Отхлынувшие немцы щепили ее палашами. Возле небольшого клина суглинистой невеселой пахоты грудились, перекипали, колыхаясь в схватке, как под ветром. Озверев от страха, казаки и немцы кололи и рубили по чем попало: по спинам, по рукам, по лошадям, по оружию… Обеспамятевшие от смертного ужаса лошади налетали и бестолково сшибались. Овладев собой, Иванков несколько раз пытался поразить наседавшего на него длиннолицего белесого драгуна в голову, но шашка падала на стальные боковые пластинки каски, соскальзывала.
Астахов прорвал кольцо и выскочил, истекая кровью. За ним погнался немецкий офицер. Почти в упор убил его Астахов выстрелом, сорвав с плеча винтовку. Это и послужило переломным моментом в схватке. Немцы, все израненные нелепыми ударами, — потеряв офицера, рассыпались, отошли. Их не преследовали. По ним не стреляли вслед. Казаки поскакали напрямки к местечку Пеликалие, к сотне; немцы, подняв упавшего с седла раненого товарища, уходили к границе».
У Шолохова подвиг совершают люди, «озверевшие от страха», впервые в жизни вынужденные убивать. Оттого так неумелы их удары. И лишь один человек гибнет в этой бестолковой схватке. Нет тут Кузьмы Крючкова, нанизывающего немцев на две пики, нет 24 убитых и раненых немцев.
Писатель показывает нам, как рождался миф: «Из этого после сделали подвиг. Крючков, любимец командира сотни, по его реляции получил «Георгия». Товарищи его остались в тени. Героя отослали в штаб дивизии, где он слонялся до конца войны, получив остальные три креста за то, что из Петербурга и Москвы на него приезжали смотреть влиятельные дамы и господа офицеры (в действительности Крючков сразу был удостоен солдатского «Георгия» первой степени. — Б.С.)…
Чубатая голова Крючкова не сходила со страниц газет и журналов. Были папиросы с портретом Крючкова. Нижегородское купечество поднесло ему золотое оружие…
А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались нравственно искалеченные. Потом это назвали подвигом».
В романе Шолохова отразился и подвиг рядового Давида Выжимка. Будучи вестовым у гусарского офицера, он вынес своего начальника, тяжело раненного в голову, с поля боя. Выжимок тащил офицера по вражеским тылам целых 6 верст. За этот подвиг он был удостоен Георгиевского креста 4-й степени{573}. Главный герой «Тихого Дона» свой первый «Георгий» получил за спасение командира драгунского полка Густава Грозберга, которого он, раненного в живот и сам раненный в голову, вынес на себе из-за линии фронта. В отличие от лубочного Выжимки газетных реляций, не испытывавшего ни тени сомнений и колебаний в осуществлении своей благородной миссии, шолоховский Григорий — живой человек, сам страдающий от раны: «Офицер потерял сознание. Григорий тащил его на себе, падая, поднимаясь и вновь падая. Два раза бросал свою ношу и оба раза возвращался, поднимался и брел, как в сонной яви.
В одиннадцать часов утра их подобрала команда связи и доставила на перевязочный пункт».
Здесь художественное произведение корректирует патриотический миф в сторону приближения к реальности. Однако это происходило только по отношению к мифологизированным подвигам Первой мировой войны. Советская пропаганда представляла эту войну империалистической, несправедливой для всех стран-участниц, в том числе и для России. Поэтому мифы 1914–1916 годов можно было подвергать критике. По отношению к ним была приемлема концепция Шолохова, согласно которой подвиги совершаются почти бессознательно, едва ли не от страха или в полузабытьи. Иное положение создалось по отношению к мифам Великой Отечественной войны. Здесь требовалось представить героев сознательными борцами за Родину и коммунизм. В советской литературе за послевоенные десятилетия не появилось ни одного произведения, где давались иные версии, отличные от официальной, подвигов 28 героев-панфиловцев, 5 моряков-севастопольцев, Александра Матросова, Николая Гастелло и других героев. Здесь дело было не только в жесткой цензуре, но и автоцензуре самих писателей. Даже такой критически мыслящий автор как Андрей Платонов искренне и целиком поверил в пропагандистский миф и довольно точно воспроизвел его в своем рассказе военного времени.