О соотношении потерь на советско-германском фронте
О соотношении потерь на советско-германском фронте
Попытаемся теперь определить соотношение безвозвратных потерь на советско-германском фронте. Для этого надо оценить потери вермахта в борьбе против СССР, а также потери союзников Германии. Сухопутная армия Германии до начала декабря 1944 года потеряла на Востоке 1420 тыс. убитыми и умершими от ран. Еще примерно 456 тыс. человек из числа пропавших без вести на Востоке до конца 1944 года, по нашей оценке, следует отнести к погибшим. Из 250 тыс. военнослужащих сухопутных сил, погибших в период с 1 января по 30 апреля 1945 года, на долю Восточного фронта, принимая во внимание долю германских дивизий, развернутых против СССР в этот период, можно отнести около 180 тыс. погибших. Кроме того, почти все из 10 тыс. военнослужащих сухопутных сил, погибших в мае 1945 года, должны быть отнесены к потерям Восточного фронта, так как на Западе тогда боевые действия уже практически прекратились.
Всего в борьбе против СССР, таким образом, погибло 2066 тыс. военнослужащих сухопутных сил. Потери ВМФ на Востоке до конца января 1945 года, включая и потери в польской кампании 1939 года, составили 5,8 тыс. погибшими и 3,8 тыс. пропавшими без вести, что составило менее одной пятнадцатой всех безвозвратных потерь флота за этот период. ВВС в это же время потеряли на Востоке 52,9 тыс. погибшими и 49,2 тыс. пропавшими без вести, что составило 34% всех безвозвратных потерь ВВС. Если же брать потери ВВС, дифференцированные по театрам военных действий, то доля Востока (правда, вместе с потерями в войне против Польши) поднимается до 38%, что приблизительно соответствует вкладу советских ВВС в войну в воздухе{401}. С учетом принятого выше соотношения между убитыми и пленными среди пропавших без вести в ВМФ и ВВС число погибших в ВВС на Востоке до конца января 1945 года мы оцениваем в 77,5 тыс. человек, а в ВМФ — в 9,2 тыс. человек. Соответственно потери в ВМФ на Востоке с 1 февраля по 30 апреля 1945 года мы определяем в 1 тыс. человек, а в ВВС — в 3 тыс. человек, относя всех, пропавших без вести, к пленным. Таким образом, общие потери ВВС Германии на Востоке погибшими мы оцениваем в 80,5 тыс., а ВМФ — в 10,2 тыс. человек, что дает общее число погибших на советско-германском фронте германских военнослужащих в 2157 тыс. Пленных немцев до 30 апреля 1945 года Красная армия захватила около 950 тыс. человек, в том числе до 30 тыс. летчиков и моряков. С учетом потерь союзников общее соотношение безвозвратных потерь сторон на советско-германском фронте погибшими и пленными, взятыми до конца апреля 1945 года, оказывается 6,5:1 не в пользу Красной армии. Если же взять соотношение только погибших (без умерших в плену), то оно окажется еще менее благоприятным для советской стороны — 8,5:1.{402} В чем-то это соотношение, возможно, даже более объективно отражает уровень военного искусства сторон, поскольку большинство пленных было захвачено Красной армией в последние месяцы войны, когда ее исход уже ни у кого не вызывал сомнения.
По данным российских поисковиков, на один найденный труп военнослужащего вермахта в среднем приходится десять трупов красноармейцев{403}. Это соотношение почти равно нашей оценки соотношения потерь Красной армии и вермахта на Восточном фронте, включая умерших в плену, — 10,1:1. Если же взять потери германских союзников — примерно 580 тысяч человек, включая умерших в плену{404}, то соотношение потерь будет более благоприятным для советской стороны — 8,2:1.
Интересно проследить хотя бы примерное соотношение потерь сторон по годам войны. Используя установленное выше соотношение между числом погибших и пораженных в боях советских военнослужащих и основываясь на данных, приведенных в книге Е.И. Смирнова, количество погибших советских военнослужащих по годам можно распределить так: 1941 год — 2,2 млн., 1942 год, — 8 млн., 1943 год — 6,4 млн., 1944 год — 6,4 млн., 1945 год — 2,5 млн. Надо также учесть, что примерно 0,9 млн. красноармейцев, числившихся в безвозвратных потерях, но позднее обнаружившихся на освобожденной территории и призванных вновь, приходятся в основном на 1941–1942 годы. За счет этого потери погибшими в 1941 году мы уменьшаем на 0,6 млн., а 1942 году — на 0,3 млн. человек (пропорционально числу пленных) и с добавлением пленных получаем общие безвозвратные потери Красной армии по годам: 1941 год — 5,5 млн., 1942 год — 7,153 млн., 1943 год — 6,965 млн., 1944 год — 6,547 млн., 1945 год — 2,534 млн. Для сравнения возьмем безвозвратные потери сухопутных сил вермахта по годам, основываясь на данных Б. Мюллера-Гиллебранда. При этом мы вычли из итоговых цифр потери, понесенные вне Восточного фронта, ориентировочно разнеся их по годам. Получилась следующая картина для Восточного фронта (в скобках дается цифра общих безвозвратных потерь сухопутных сил за год): 1941 год (с июня) — 301 тыс. (307 тыс.), 1942 год — 519 тыс. (538 тыс.), 1943 год — 668 тыс. (793 тыс.), 1944 год (за этот год потери в декабре приняты равными январским) — 1129 тыс. (1629 тыс.), 1945 год (до 1 мая) — 550 тыс. (1250 тыс.){405}. Соотношение во всех случаях получается в пользу вермахта: 1941 год — 18,1:1, 1942 год — 13,7:1, 1943 год — 10,4:1, 1944 год — 5,8:1, 1945 год — 4,6:1. Эти соотношения должны быть близки к истинным соотношениям безвозвратных потерь сухопутных сил СССР и Германии на советско-германском фронте, поскольку потери сухопутной армии составили львиную и гораздо большую, чем у вермахта, долю всех советских военных потерь, а германские авиация и флот основные безвозвратные потери в ходе войны понесли за пределами Восточного фронта. Что же касается потерь германских союзников на Востоке, недоучет которых несколько ухудшает показатели Красной армии, то следует учесть, что в борьбе с ними Красная армия несла относительно гораздо меньшие потери, чем в борьбе против вермахта, что германские союзники активно действовали далеко не во все периоды войны и понесли наибольшие потери пленными в рамках общих капитуляций (Румынии и Венгрии). Кроме того, на советской стороне не учтены потери действовавших вместе с Красной армией польских, чехословацких, румынских и болгарских частей. Так что в целом выявленные нами соотношения должны быть достаточно объективными. Они показывают, что улучшение соотношения безвозвратных потерь для Красной армии происходит лишь с 1944 года, когда союзники высадились на Западе и помощь по ленд-лизу дала уже максимальный эффект в плане как прямых поставок вооружения и техники, так и развертывания советского военного производства. Вермахт был вынужден бросить резервы на Запад и не смог уже, как в 1943 году, развязать активные действия на Востоке. Кроме того, сказывались большие потери опытных солдат и офицеров. Тем не менее до конца войны соотношение потерь оставалось неблагоприятным для Красной армии в силу присущих ей пороков (шаблонность, презрение к человеческой жизни, неумелое использование вооружения и техники, отсутствие преемственности опыта из-за огромных потерь и неумелого использования маршевого пополнения и т. д.).
Особенно велики были потери советских войск при наступлении. Так, согласно сообщению программы «Сегодня» 8 мая 2000 года, по данным поисковиков только в ходе одной нашей атаки в 1942 году на высоту у деревни Рябинка на ржевском плацдарме на 800 погибших красноармейцев пришлось лишь 17 немецких военнослужащих. А одна только 323-я стрелковая дивизия 10-й армии Западного фронта за три дня боев, с 17 по 19 декабря 1941 года, потеряла 4138 человек, в том числе 1696 — погибшими и пропавшими без вести{406}. Это дает средний ежедневный уровень потерь в 1346 человек, в том числе безвозвратных — в 565 человек. Вся германская Восточная армия, насчитывавшая более 150 дивизий, за период с 11 по 31 декабря 1941 года включительно имела средний ежедневный уровень потерь лишь немногим больший. В день немцы теряли 2658 человек, в том числе только 686 — безвозвратно{407}.
Это просто поражает! Одна наша дивизия теряла столько же, сколько 150 немецких. Даже если допустить, что не все германские соединения за последние три недели декабря 41-го года ежедневно были в бою, даже если предположить, что потери 323-й стрелковой дивизии в трехдневных боях были почему-то уникально велики, разница слишком бросается в глаза и не может быть объяснена статистическими погрешностями. Тут надо говорить о погрешностях социальных, коренных пороках советского способа ведения войны.
Как мы убедились, при наступлении потери Красной армии зачастую во много раз превышали средние показатели за год и за войну в целом. В связи с этим, вероятно, единственный шанс для немцев на более благоприятный исход войны (впрочем, этот шанс был невелик) заключался в переходе в начале 1942 года к жесткой обороне на Восточном фронте, да и в бассейне Средиземного моря, и сосредоточении всех сил и средств на разработке и производстве новых видов вооружений. Тогда бы вермахт не отправился в гибельный поход к Сталинграду и Кавказской нефти, не утратили бы так быстро боеспособности армии германских союзников. Ведь те же румыны и венгры довольно стойко совместно с немецкими войсками отражали советское наступление под Харьковом и на Керченском полуострове весной 1942 года. А Красная армия в большей мере истощила бы свои силы, нанеся противнику при этом значительно меньшие потери, чем это было в действительности. В результате советские войска смогли бы подойти к Берлину не в 45-м, а на пару лет позже. Да и западные союзники вряд ли бы смогли при таком развитии событий высадиться в Нормандии в 1944 году. Но Гитлер недооценивал силу советского сопротивления, и надеялся сокрушить СССР в ходе кампании 1942 года. Это кончилось, как известно, сталинградской катастрофой.
Но попробуем вообразить, как бы развивались события, если бы Германия еще зимой 1941/42 годах перешла к длительной стратегической обороне. У Гитлера появился бы шанс развить реактивную авиацию до такой степени, что она не допустила бы господства англо-американских ВВС в небе рейха. Новые подводные лодки, которые спустили на воду лишь в 1945 году (XXI проект), располагая, благодаря шнорхелю, практически неограниченным запасом подводного плаванья, могли переломить ход борьбы в Атлантике и затруднить снабжение Британских островов, а также переброску туда и на континент американских войск. Правда, все это никакие повлияло бы на сроки реализации американского ядерного проекта. Германия могла бы свести войну «вничью» только в том случае, если бы создала свою атомную бомбу хотя бы одновременно с американцами. Однако значительно меньший военно-экономический потенциал рейха и стратегические бомбардировки союзной авиации делали маловероятным германское первенство в ядерной гонке, даже в случае перехода вермахта к преднамеренной обороне еще в 1942 году. Если бы в августе 1945 года исход войны в Европе еще не был бы определен, Трумэн наверняка распорядился бы сбросить первые атомные бомбы не на японские города, а на Берлин и Рур. Так что изменение германской стратегии в 1942 года могло в конечном счете привести к ядерной войне на Европейском континенте.
В то же время в войне против западных союзников в 1943–1945 годах по нашим оценкам Германия теряла больше противника. Даже по погибшим соотношение в целом оказывается 1,6:1 в пользу союзников, не говоря уже о превосходстве их по числу пленных в десятки раз. Лишь в Италии соотношение потерь было равным, что можно объяснить условиями театра, благоприятными для обороны, и военным искусством немецкого командующего на этом театре фельдмаршала А. Кёссельринга{408}.
Отметим также, что в германской армии до конца 1944 года на 2496 тыс. погибших (по нашей оценке) из состава сухопутных сил приходилось 5026 тыс. раненых, подвергшихся эвакуации{409}, что дает соотношение раненых и погибших 2,0:1. В Красной армии, по нашей оценке, соотношение числа пораженных в боях, подвергшихся эвакуации, и числа погибших было почти равным — 1,1:1. Значительно большее число погибших по отношению к раненым на советской стороне можно объяснить безжалостным отношением советского командования к своим солдатам, когда в бессмысленных лобовых атаках на неподавленную систему германской обороны целиком погибали полки и батальоны, что непропорционально увеличивало в общей структуре потерь долю потерь безвозвратных. В германских вооруженных силах количество больных, подвергшихся эвакуации — лечившихся в госпиталях, было больше числа раненых и обмороженных в 2,1 раза, а если к заболевшим добавить и пострадавших от несчастных случаев, — то в 2,3 раза{410}, тогда как в СССР число эвакуированных, пораженных в боях, превышало число эвакуированных больных в 3,3 раза. Дело в том, что боевые потери Красной армии многократно превышали боевые потери вермахта, больше половины мобилизованных в Советские Вооруженные Силы погибли или оказались в плену. Число же больных зависело от общей численности действующей армии, которая была у обеих сторон близка между собой. При этом у бойца Красной армии гораздо большей была вероятность быть убитым, раненым или оказаться в плену, чем больным, тогда как в вермахте, наоборот, для солдата больше шансов было заболеть, чем получить ранение.
Отметим также, что безвозвратные потери армий СССР к Германии представляют собой разнопорядковые величины. Поэтому, если наши оценки германских потерь могут отклоняться от истинной величины в ту или другую сторону в пределах 200–300 тыс. человек, то в случае с Красной армией подобное расхождение может исчисляться миллионами человек.
Соотношение безвозвратных потерь сторон на советско-германском фронте указывает на большое численное превосходство Красной армии над вермахтом. Если принять во внимание, что около трех четвертей всех безвозвратных потерь Германия понесла на Восточном фронте, то количество военнослужащих (включая сюда и личный состав центральных и тыловых органов в Германии), воевавших против Красной армии, можно оценить в три четверти от чистого призыва, составлявшего 15,9 млн. человек, что дает 12 млн. человек, причем эта величина должна быть уменьшена на значительную часть из 1,63 млн. демобилизованных из вермахта по возрасту или иным причинам. Вклад союзников Германии был менее значителен, и они участвовали в активных боевых действиях далеко не на всем протяжении советско-германской войны. С учетом этих обстоятельств общее число мобилизованных, фактически выставленное Германией и ее союзниками против советских 42,9 млн. мобилизованных можно определить не более чем в 14 млн. человек. Отметим, что от 1 до 1,5 млн. советских военнослужащих в период войны находилось вне советско-германского фронта — на Дальнем Востоке, в Иране и Закавказье, но это составляло ничтожную часть всех мобилизованных. По общему числу мобилизованных СССР сохранял более чем трехкратное превосходство, которое еще больше возрастало в боевых частях. Такому превосходству способствовала и демографическая структура советского населения. По оценке американских военных историков Т.Н. Дюпуи и П. Мартелла, к началу 1941 года 4/5 мужского населения СССР было моложе 40 лет, тогда как в Германии эта доля не превышала 3/5.{411} В то же время сравнение численности действующих армий СССР и Германии (вместе с союзниками) на определенные даты не дает объективной картины, поскольку условия фронта не позволяли одновременно держать друг против друга более 6 млн. человек с каждой стороны. В противном случае затруднялось управление войсками и их размещение. Однако численный перевес Красной армии проявлялся в том, что полная смена войск на фронте происходила гораздо быстрее на советской, чем на германской стороне, вследствие значительно больших потерь. Поэтому объективным, на наш взгляд, было бы сопоставление численности войск на фронте за какой-то значительный промежуток времени, порядка 2–3 месяцев, с учетом всех маршевых пополнений и резервов, что может ярче высветить подавляющее советское превосходство в живой силе.
Объясняя громадные советские людские потери, германские генералы обычно указывают на пренебрежение жизнями солдат со стороны высшего командования, слабую тактическую выучку среднего и низшего комсостава, шаблонность применяемых при наступлении приемов, неспособность как командиров, так и солдат принимать самостоятельные решения{412}. Подобные утверждения можно было бы счесть простой попыткой принизить достоинства противника, который войну все-таки выиграл, если бы не многочисленные аналогичные свидетельства с советской стороны. Так, Жорес Медведев вспоминает бои под Новороссийском в 1943 году: «У немцев под Новороссийском были две линии обороны, отлично укрепленные на глубину примерно 3 км. Считалось, что артподготовка очень эффективна, но мне кажется, что немцы довольно быстро к ней приспособились. Заметив, что сосредоточивается техника и начинается мощная стрельба, они уходили на вторую линию, оставив на передовой лишь несколько пулеметчиков. Уходили и с таким же интересом, как и мы, наблюдали весь этот шум и дым. Потом нам приказывали идти вперед. Мы шли, подрывались на минах и занимали окопы — уже почти пустые, лишь два-три трупа валялись там. Тогда давался приказ — атаковать вторую линию. Тут-то погибало до 80 процентов наступавших — немцы ведь сидели в отлично укрепленных сооружениях и расстреливали всех нас чуть ли не в упор»{413}. Американский дипломат А. Гарриман передает слова Сталина о том, что «в Советской армии надо иметь больше смелости, чтобы отступать, чем наступать» и так ее комментирует: «Эта фраза Сталина хорошо показывает, что он осознавал положение дел в армии. Мы были шокированы, но мы понимали, что это заставляет Красную армию сражаться… Наши военные, консультировавшиеся с немцами после войны, говорили мне, что самым разрушительным в русском наступлении был его массовый характер. Русские шли волна за волной. Немцы их буквально косили, но в результате такого напора одна волна прорывалась»{414}. А вот свидетельство о боях в декабре 1943 года в Белоруссии бывшего командира взвода В. Дятлова: «Мимо, по ходу сообщения прошла цепочка людей в гражданской одежде с огромными «сидорами» за спиной. «Славяне, кто вы, откуда? — спросил я. — Мы с Орловщины, пополнение. — Что за пополнение, когда в гражданском и без винтовок? — Да сказали, что получите в бою…»
Удар артиллерии по противнику длился минут пять. 36 орудий артиллерийского полка «долбили» передний край немцев. От разрядов снарядов видимость стала еще хуже…
И вот атака. Поднялась цепь, извиваясь черной кривой змейкой. За ней вторая. И эти черные извивающиеся и двигающиеся змейки были так нелепы, так неестественны на серо-белой земле! Черное на снегу — прекрасная мишень. И немец «поливал» эти цепи плотным свинцом. Ожили многие огневые точки. Со второй линии траншеи вели огонь крупнокалиберные пулеметы. Цепи залегли. Командир батальона орал: «Вперед… твою мать! Вперед!… В бой! Вперед! Застрелю!» Но подняться было невозможно. Попробуй оторвать себя от земли под артиллерийским, пулеметным и автоматным огнем…
Командирам все же удавалось несколько раз поднимать «черную» деревенскую пехоту. Но все напрасно. Огонь противника был настолько плотным, что, пробежав пару шагов, люди падали как подкошенные. Мы, артиллеристы, тоже не могли надежно помочь — видимости нет, огневые точки немцы здорово замаскировали, и, вероятней всего, основной пулеметный огонь велся из дзотов, а потому стрельба наших орудий не давала нужных результатов».
Тот же мемуарист весьма красочно описывает столь восхваляемую многими мемуаристами из числа маршалов и генералов разведку боем, проведенную батальоном штрафников: «В десятиминутном огневом налете участвовало два дивизиона нашего полка — и все. После огня какие-то секунды стояла тишина. Потом выскочил из траншеи на бруствер командир батальона: «Ребята-а! За Родину! За Сталина! За мной! Ура-а-а!» Штрафники медленно вылезли из траншеи и, как бы подождав последних, вскинув винтовки наперевес, побежали. Стон или крик с протяжным «а-а-а» переливался слева направо и опять налево, то затухая, то усиливаясь. Мы тоже выскочили из траншеи и побежали вперед. Немцы бросили серию красных ракет в сторону атакующих и сразу же открыли мощный минометно-артиллерийский огонь. Цепи залегли, залегли и мы — чуть сзади в продольной борозде. Голову поднять было нельзя. Как засечь и кому засекать в этом аду цели противника? Его артиллерия била с закрытых позиций и далеко с флангов. Били и тяжелые орудия. Несколько танков стреляли прямой наводкой, их снаряды-болванки с воем проносились над головой…
Штрафники лежали перед немецкой траншеей на открытом поле и в мелком кустарнике, а немец «молотил» это поле, перепахивая и землю, и кусты, и тела людей… Отошло нас с батальоном штрафников всего семь человек, а было всех вместе — 306{415} (атаки на этом участке так и не было)».
Рассказ о подобных бессмысленных и кровопролитных атаках мы имеем и в воспоминаниях, и письмах немецких солдат и младших офицеров. Один безымянный свидетель описывает атаку частей 37-й советской армии A.A. Власова на занятую немцами высоту под Киевом в августе 1941 года, причем его описание в деталях совпадает с рассказом советского офицера, приведенным выше. Тут и бесполезная артподготовка мимо немецких позиций, и атака густыми волнами, гибнущими под немецкими пулеметами, и безвестный командир, безуспешно пытающийся поднять своих людей и гибнущий от немецкой пули. Подобные атаки на не слишком важную высоту продолжались трое суток кряду. Немецких солдат более всего поражало, что когда гибла вся волна, одиночные солдаты все равно продолжали бежать вперед (немцы на подобные бессмысленные действия были неспособны). Эти неудавшиеся атаки тем не менее истощили немцев физически. И, как вспоминает германский военнослужащий, его и его товарищей больше всего потрясла и привела в депрессивное состояние методичность и масштабность этих атак: «Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать столь незначительные результаты нашего продвижения, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»{416} (немецкий автор не мог себе представить, что иначе Красная армия атаковать просто не умела и не могла).
А в письме немецкого солдата домой во время отступления от Курска во второй половине 1943 года описывается, как и в процитированном письме В. Дятлова, атака почти безоружного и необмундированного пополнения с только что освобожденных территорий (той же самой Орловщины), в которой погибло подавляющее большинство участников (по утверждению очевидца — даже женщины были среди призванных). Пленные рассказывали, что власти подозревали жителей в сотрудничестве с оккупационными властями, и мобилизация служила для них родом наказания. И в том же письме описана атака советских штрафников через немецкое минное поле для подрыва мин ценой собственной жизни (рассказ маршала Г.К. Жукова о подобной практике советских войск приводит в своих мемуарах Д. Эйзенхауэр). И опять немецкого солдата больше всего поразила покорность мобилизованных и штрафников. Пленные штрафники, «за редким исключением, никогда не жаловались на такое с ними обращение», говорили, что жизнь трудна и что «за ошибки надо платить»{417}. Подобная покорность советских солдат ясно показывает, что советский режим воспитал не только командиров, способных отдавать столь бесчеловечные приказы, но и солдат, способных такие приказы беспрекословно выполнять.
О неспособности Красной армии воевать иначе, чем ценой очень большой крови, есть свидетельства и советских военачальников высокого ранга. Так, маршал А.И. Еременко следующим образом характеризует особенности «военного искусства» прославленного (заслуженно ли?) «маршала победы» Т.К. Жукова: «Следует сказать, что жуковское оперативное искусство — это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру»{418}. Кстати, в другом случае тот же А.И. Еременко так передал свое впечатление от знакомства с мемуарами германских генералов: «Сам собой напрашивается вопрос, отчего же гитлеровские «богатыри», «побеждавшие» вдвоем наше отделение, а впятером целый взвод, не смогли выполнить задач в первый период войны, когда неоспоримое численное и техническое превосходство было на их стороне?»{419} Выходит, ирония здесь показная, ибо А.И. Еременко на самом деле хорошо знал, что германские военачальники не преувеличивали соотношение сил в пользу Красной армии. Ведь Т.К. Жуков возглавлял основные операции на главных направлениях и имел подавляющее превосходство сил и средств. Другое дело, что и другие советские генералы и маршалы вряд ли умели воевать иначе, чем Г.К. Жуков, и сам А.И. Еременко здесь не был исключением.
Интересно, что также как Г.К. Жуков воевали полководцы, за которыми закрепилась репутация людей, заботящихся о жизни подчиненных, в частности, К.К. Рокоссовский. В ноябре 1941 года под Москвой он послал в бой 58-ю танковую дивизию, только что прибывшую с Дальнего Востока и не имевшую времени для подготовки атаки. В результате дивизия лишилась 3/4 танков и почти трети личного состава, не нанеся врагу почти никакого урона. Тогда же Рокоссовский организовал безумную атаку в конном строю двух кавалерийских дивизий, 17-й и 44-й, потерявших в результате почти весь личный состав. Сохранилось яркое описание этой атаки с немецкой стороны, чрезвычайно напоминающее лермонтовское «Бородино»: «…Не верилось, что противник намерен атаковать нас на этом широком поле, предназначенном разве что для парадов… Но вот три шеренги всадников двинулись на нас. По освещенному зимним солнцем пространству неслись в атаку всадники с блестящими клинками, пригнувшись к шеям лошадей… Первые снаряды разорвались в гуще атакующих… Вскоре сплошное черное облако повисло над ними. В воздух взлетают разорванные на куски люди и лошади… Трудно разобрать, где всадники, где кони… В этом аду носились обезумевшие лошади. Немногие уцелевшие всадники были добиты огнем артиллерии и пулеметов… И вот из леса несется в атаку вторая волна всадников. Невозможно представить себе, что после гибели первых эскадронов кошмарное представление повторится вновь… Однако местность уже пристреляна, и гибель второй волны конницы произошла еще быстрее, чем первой»{420}. Комментарии к этому страшному документу, как говорится, излишни. Отметим только, что лихие кавалерийские атаки времен гражданской войны в Великую Отечественную повторял не С.М. Буденный, которому традиционно приписывают увлечение кавалерией и непонимание сути современной войны, а К.К. Рокоссовский, считающийся одним из величайших полководцев Второй мировой. Семен Михайлович-то как раз понимал, что нельзя бросать кавалерию на заранее подготовленную оборону противника, хорошо усвоив это еще в 1920 году на польском фронте. И за Буденным подобных атак в 1941–1942 годах не числится.
Отметим также, что огромные безвозвратные потери Красной армии не позволяли в той же степени, как в вермахте и тем более в армиях западных союзников, сохранять опытных солдат и младших командиров, что уменьшало спайку и стойкость частей и не позволяло бойцам пополнения перенимать боевой опыт от ветеранов, что еще больше увеличивало потери. Столь неблагоприятное для СССР соотношение безвозвратных потерь было следствием коренного порока коммунистической тоталитарной системы, лишившей людей способности самостоятельно принимать решения и действовать, приучившей всех, в том числе и военных, действовать по шаблону, избегать даже разумного риска и больше, чем противника, бояться ответственности перед своим начальством.
Как вспоминает бывший офицер-разведчик Е.И. Малашенко, после войны дослужившийся до генерал-лейтенанта, даже в самом конце войны советские войска нередко действовали очень неэффективно: «За несколько часов до наступления нашей дивизии 10 марта разведгруппа… захватила пленного. Он показал, что основные силы его полка отведены на 8–10 км в глубину… По телефону я доложил эти сведения командиру дивизии, тот — командующему. Комдив дал нам свой автомобиль для доставки пленного в штаб армии. Подъезжая к командному пункту, мы услышали гул начавшейся артподготовки. К сожалению, она была проведена по незанятым позициям. Тысячи снарядов, доставленных с большими трудностями через Карпаты (дело происходило на 4-м Украинском фронте. — Б.С.), оказались израсходованными напрасно. Уцелевший противник упорным сопротивлением остановил продвижение наших войск». Тот же автор дает сравнительную оценку боевых качеств немецких и советских солдат и офицеров — не в пользу Красной армии: «Немецкие солдаты и офицеры неплохо воевали. Рядовой состав был хорошо обучен, умело действовал в наступлении и в обороне. Хорошо подготовленные унтер-офицеры играли более заметную роль в бою, чем наши сержанты, многие из которых почти ничем не отличались от рядовых. Вражеская пехота постоянно вела интенсивный огонь, действовала настойчиво и стремительно в наступлении, упорно оборонялась и проводила быстрые контратаки, обычно при поддержке огня артиллерии, а иногда и ударов авиации. Танкисты также напористо атаковали, вели огонь с ходу и с коротких остановок, умело маневрировали и вели разведку. При неудаче быстро сосредоточивали усилия на другом направлении, часто наносили удары на стыках и флангах наших частей. Артиллерия оперативно открывала огонь и вела его иногда очень точно. Она располагала большим количеством боеприпасов. Немецкие офицеры умело организовывали бой и управляли действиями своих подразделений и частей, искусно использовали местность, своевременно совершали маневр на выгодное направление. При угрозе окружения или разгрома немецкие части и подразделения совершали организованный отход в глубину, обычно для занятия нового рубежа. Солдаты и офицеры противника были запуганы слухами о репрессиях по отношению к пленным, сдавались без боя крайне редко…
Наша пехота была обучена слабее немецкой. Однако сражалась храбро. Конечно, бывали случаи паники и преждевременного отхода, особенно в начале войны. Пехоте здорово помогала артиллерия, наиболее эффективным был огонь «катюш» при отражении контратак противника и нанесении ударов по районам скопления и сосредоточения войск. Однако артиллерия в начальный период войны мало имела снарядов. Нужно признать, что танковые подразделения в атаках действовали не всегда умело. Вместе с тем в оперативной глубине при развитии наступления они показывали себя блестяще»{421}.
Непомерно большие потери Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне признавали еще тогда некоторые советские генералы, хотя это было отнюдь не безопасно. Например, генерал-лейтенант С.А. Калинин, ранее командовавший армией, а потом занимавшийся подготовкой резервов, имел неосторожность записать в дневнике, что Верховное Главнокомандование «не заботится о сохранении людских резервов и допускает в отдельных операциях большие потери». Данное, наряду с другими, «антисоветское» высказывание стоило генералу приговора в 25 лет лагерей{422}. А другой военачальник — генерал-майор авиации A.A. Туржанский в 1942 году получил всего только 12 лет лагерей за вполне справедливое мнение насчет сводок Совинформбюрр, которые «предназначены только для успокоения масс и не соответствуют действительности, так как преуменьшают наши потери и преувеличивают потери противника»{423}.
А вот как оценивали в ходе войны советская и германская стороны потери друг друга. Например, Гитлер на совещании 6 декабря 1941 года с руководством сухопутных сил оценивал потери русских в 8–10 млн. человек{424}.[23] По нашей же оценке, к началу декабря 1941 года Красная армия потеряла 3,9 млн. пленными, 1775 тыс. погибшими, около 1970 тыс. человек — эвакуированными, пораженными в боях и около 590 тыс. — эвакуированными больными, а всего — 8235 тыс., что совпадает с оценкой, данной Гитлером. Сталин же в своем знаменитом выступлении 6 ноября 1941 года утверждал, что за четыре месяца войны советские войска потеряли 350 тыс. погибшими, 378 тыс. пропавшими без вести и 1020 тыс. ранеными, что было в 7–8 раз меньше действительных потерь. Потери же немецких войск за тот же период он определил в более чем 4,5 млн. убитых, раненых и пленных. На самом деле, вся германская сухопутная армия за июнь, июль, август, сентябрь и октябрь 1941 года потеряла убитыми и пропавшими без вести 225,1 тыс. человек, а число раненых по принятому для этого периода коэффициенту соотношения раненых и погибших, и пропавших без вести офицеров в 2,47, можно оценить в 456 тыс. человек, что в сумме дает потери почти в 6,9 раза меньше, чем названные Сталиным{425}. И, как представляется, Сталин и советские военные действительно верили подобным цифрам, потому что анализ разведывательных донесений дает ту же картину.
В конце войны германский военный атташе в Берне 19 марта 1945 года сообщал в Берлин британскую оценку советских безвозвратных потерь в 30 млн. человек{426}, что, вероятно, в 1,4 раза занижало их истинный размер. Советская военная разведка оценивала потери германских войск в войне против СССР с 22 июня 1941 года по 1 марта 1942 года в 6,5 млн. человек, в том числе 5,8 млн. — из состава сухопутных сил. По данным же декадных донесений о потерях за этот период, сухопутные войска Германии на Востоке потеряли (без больных) 1005,6 тыс. человек{427}. Дело в том, что оценки потерь вермахта основывались на донесениях своих войск, которые всячески преувеличивали потери противника, стремясь сделать их не меньшими, чем собственные. Например, штаб Западного фронта оценивал потери противостоящих войск противника за апрель 1942 года в 30,6 тыс. погибшими и не менее чем в 89 400 раненых, подвергшихся эвакуации. Потери же своих войск штаб определял в 45 тыс. погибших и пропавших без вести и 74 тыс. раненых{428}. В действительности за апрель 1942 года вся германская сухопутная армия на Востоке потеряла лишь 60 тыс. человек, в том числе безвозвратно (убитыми и пленными) — 15,2 тыс. человек{429}. Советское руководство, не имея точных сведений о своих потерях, имело крайне преувеличенное представление о потерях противника, что приводило к крупным просчетам в стратегическом планировании. Германское командование во главе с Гитлером в целом имело близкое к действительности представление о советских потерях, но недооценивало способность советской системы мобилизовать людской потенциал страны.