Потери Красной армии
Потери Красной армии
В ходе вторжения в Польшу в период с 17 сентября по 2 октября 1939 года Красная армия потеряла 852 убитых и умерших от ран и 144 пропавших без вести. Пораженных в боях было 2002 человека, больных — 381.{335} В ходе развязанной СССР советско-финляндской войны в период с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940 года советские сухопутные войска и авиация потеряли убитыми и умершими от ран (без умерших в тыловых госпиталях) не менее 131,5 тыс. человек. Около 6 тыс. красноармейцев оказались в финском плену. Число пораженных в боях составило до 330 тыс. человек{336}. За счет умерших в тыловых госпиталях и потерь среди пограничников и на флоте мы оцениваем общее число погибших в Красной армии в 135 тыс. человек. Существуют и более высокие оценки — до 200 тыс. погибших. Для сравнения, финская армия в ходе этой войны потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, более 1 тыс. пленными и 43,5 тыс. ранеными{337}. Сухопутная армия Германии до июня 1941 года потеряла погибшими и пропавшими без вести 97,2 тыс. человек{338}, что в 1,5 раза меньше советских безвозвратных потерь в 142 тыс. человек (из них 136 тыс. погибло).
Официальная цифра советских военных потерь в 1941–1945 годах — 8 668 400 военнослужащих (в том числе — пограничных и внутренних войск), погибших на поле боя или умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в плену, а также казненных по приговорам трибуналов и оставшихся на Западе после освобождения из плена. Из этого числа в войне против Японии погибло и пропало без вести (вместе с умершими от ран и несчастных случаев, а также по болезни) 12 031 человек{339}.
Определение потерь Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне представляет собой крайне сложную задачу из-за плохой постановки учета и неполной сохранности документов, особенно за 1941–1942 годы. Дело в том, что в Красной армии рядовой и сержантский состав после финской войны был лишен удостоверений личности — красноармейских книжек, что не только открывало широкие возможности для деятельности разведчиков и диверсантов противника (им достаточно было иметь красноармейскую форму и знать номера дислоцированных в данном районе частей), но и крайне затрудняло определение численности личного состава и величины потерь, даже в мирное время. Член военного совета Киевского особого военного округа H.H. Ватутин в декабре 1940 года на совещании высшего руководящего состава Красной армии рассказывал случай, «когда один красноармеец в течение четырех месяцев скрывался в окрестных селах, за это время научился говорить по-польски, систематически ходил в церковь. Его арестовали, и только тогда выявилось, что его нет в части. А с другой стороны, в этом же полку красноармейца Степанова объявили дезертиром, хотя он никогда из расположения части не уходил»{340}. Приказ наркома обороны о введении Положения о персональном учете потерь и погребении личного состава Красной армии в военное время появился 15 марта 1941 года. Этим приказом для военнослужащих вводились медальоны с основными сведениями о владельце. Но до войск Южного фронта, например, этот приказ был доведен лишь в декабре 1941 года. Еще в начале 1942 года, многие военнослужащие на фронте не имели медальонов, а приказом наркома обороны медальоны 17 ноября 1942 года, вообще были отменены, что еще больше запутало учет потерь, хотя и диктовалось стремлением не угнетать военнослужащих думами о возможной смерти (многие потому вообще отказывались брать медальоны). Красноармейские книжки ввели 7 октября 1941 года, но еще в начале 1942 года красноармейцы не были ими полностью обеспечены. В приказе заместителя наркома обороны от 12 апреля 1942 года говорилось: «Учет личного состава, в особенности учет потерь, ведется в действующей армии совершенно неудовлетворительно… Штабы соединений не высылают своевременно в центр именных списков погибших. В результате несвоевременного и неполного представления войсковыми частями списков о потерях (так в документе. — Б.С.) получилось большое несоответствие между данными численного и персонального учета потерь. На персональном учете состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых. Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины». Й в дальнейшем положение с учетом личного состава и потерь не претерпело существенных изменений. Приказ наркома обороны от 7 марта 1945 года, за два месяца до конца войны с Германией, констатировал, что «военные советы фронтов, армий и военных округов не уделяют должного внимания» этому вопросу{341}. Хорошей иллюстрацией к этому служит сообщение телепрограммы «Сегодня» от 6 мая 2000 года об истории 600 советских десантников, погибших при штурме Пиллау в апреле 1945 года. Калининградские поисковики, обнаружившие братское захоронение части этих погибших морских пехотинцев на 200 человек, сетовали перед камерой, что у немцев, тела которых они находили на территории бывшей Восточной Пруссии, почти у всех есть именные медальоны, тогда как у наших, погибших в последние недели войны, в подавляющем большинстве — ни медальонов, ни документов, удостоверяющих личность.
Заниженность официальных цифр советских военных потерь в войне с Германией, рассчитанных группой авторов книги «Гриф секретности снят», бросается в глаза. Так, например, число пропавших без вести и пленных в Советских Вооруженных Силах в 1943–1945 годах определено здесь в 604 тыс. человек, тогда как по немецким данным было взято в плен в этот период 746 тыс. красноармейцев{342}. Еще разительнее пример в связи с потерями в Курской битве. В книге «Гриф секретности снят» приведены данные о том, что 5 июля 1943 года, к началу сражения, войска Центрального фронта насчитывали 738 тыс. человек и в ходе оборонительной фазы сражения с 5 до 11 июля понесли потери (санитарные и безвозвратные) в 33 897 человек. Согласно всем законам математики, к началу наступления 12 июля войска фронта должны были иметь в своем составе 704 тыс. человек, однако авторы книги «Гриф секретности снят» свидетельствуют, что 12 июля Центральный фронт насчитывал всего 645 300 человек, причем за неделю оборонительных боев его состав практически не изменился: добавилась одна отдельная танковая бригада и убыли две стрелковые бригады, что в итоге могло уменьшить численность войск фронта не более чем на 5–7 тыс. человек{343}. К тому же скорее всего еще в ходе оборонительного сражения и особенно в преддверии наступления на Центральный фронт было переброшено маршевое пополнение для компенсации потерь (для соседнего Воронежского фронта факт переброски маршевых пополнений непосредственно в войска в ходе оборонительных боев зафиксирован в воспоминаниях участников){344}. И все равно к началу наступления численность войск оказалась почти на 60 тыс. меньше, чем должна была бы быть, исходя из объявленного в книге «Гриф секретности снят» размера потерь.
Данный пример также доказывает порочность методики, применявшейся авторами книги для исчисления потерь в отдельных стратегических операциях. По их утверждению, за основу брались месячные, а если операция продолжалась менее месяца — декадные донесения фронтов{345}.
Число подобных примеров можно умножать до бесконечности. Остановимся весьма подробно лишь на последнем из них, поскольку именно он позволит нам нащупать способ близкой к истине оценки безвозвратных потерь Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.
Безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил в 1942 году авторами книги «Гриф секретности снят» определены в 3 258 216 человек (включая сюда и умерших от болезней и несчастных случаев, и прочие небоевые потери){346}. Между тем значительно более высокая величина безвозвратных потерь Красной армии за 1942 год приводится Д.А. Волкогоновым — 5 888 236 человек, по его утверждению — «результат долгих подсчетов по документам»{347}. Эта цифра в 1,8 раза превосходит цифру, данную в книге «Гриф секретности снят», причем Д.А. Волкогонов приводит ее разбивку по месяцам. Для сравнения у нас имеется помесячная динамика потерь Красной армии пораженными в боях в период с июля 1941 года по апрель 1945 года включительно: график воспроизведен в книге бывшего начальника Главного военно-санитарного управления Красной армии Е.И. Смирнова «Война и военная медицина»{348}. Поскольку в случае с пораженными в боях мы имеем дело с более точным численным учетом, в отличие от гораздо менее точного (в советских условиях) персонального учета безвозвратных потерь, данные Е.И. Смирнова, при сопоставлении их с другими данными, могут быть положены в основу оценки безвозвратных потерь Советских Вооруженных Сил, принимая во внимание определенную пропорциональную зависимость между числом убитых и умерших от ран и числом пораженных в боях. Д.А. Волкогонов не дает разбивки своей цифры безвозвратных потерь на боевые и небоевые потери. Но поскольку он нигде не говорит, что речь идет только о боевых потерях, мы предполагаем, что цифра 5 888 236 и ее составляющие помесячные данные включают все безвозвратные потери — как боевые, так и небоевые, относящиеся к действующей армии. Это несколько искажает пропорцию, так как небоевые потери, строго говоря, не пропорциональны числу пораженных в боях. Однако, принимая во внимание, что небоевые потери составляли ничтожную часть всех безвозвратных потерь Красной армии в 1941–1945 годах (по данным авторов книги «Гриф секретности снят» — 555,5 тыс. из 8668,4 тыс. погибших, или 6,4%, причем недоучет боевых потерь здесь, конечно, несоизмеримо больший, чем небоевых){349}, большой погрешности в ту или иную сторону здесь быть не может. Помесячные данные за 1942 год о потерях Советских Вооруженных Сил приведены в таблице 1.
Таблица 1
Месяц … Безвозвратные потери … Потери пораженными в боях (в % от среднемесячного уровня за войну = 100)
январь … 628 … 112
февраль … 523 … 98
март … 625 … 120
апрель … 435 … 81
май … 422 … 78
июнь … 519 … 61
июль … 330 … 83
август … 385 … 130
сентябрь … 473 … 109
октябрь … 819 … 80
ноябрь … 413 … 83
декабрь … 318 … 123
Всего за год … 5888 … 1158
Сравнение этих цифр позволяет сделать вывод, что данные Д.А. Волкогонова существенно занижают истинный размер безвозвратных потерь. Так, в мае 1942 года безвозвратные потери будто бы составили лишь 422 тыс. и по сравнению с апрельскими даже уменьшились на 13 тыс. Между тем именно в мае германские войска пленили около 150 тыс. красноармейцев на Керченском полуострове{350} и около 240 тыс. — в районе Харькова{351}.[21] Тогда как в апреле потери пленными были незначительными (наибольшее их число — порядка 5 тыс. человек — было взято при ликвидации группы генерала М.Г. Ефремова в районе Вязьмы). Получается, что в мае потери убитыми и умершими от ран, болезней и несчастных случаев не превышали 32 тыс. человек, а в апреле достигали почти 430 тыс., и это при том, что показатель числа пораженных в боях с апреля по май упал всего на 3 пункта, или менее чем на 4%. Ясно, что все дело в колоссальном недоучете безвозвратных потерь в период общего отступления советских войск с мая по сентябрь включительно. Ведь именно тогда было захвачено немцами подавляющее большинство из 1653 тыс. советских пленных 1942 года. По Д.А. Волкогонову за это время безвозвратные потери достигли 2129 тыс. против 2211 тыс. за 4 предшествовавших месяца, когда потери пленными были незначительны. Не случайно в октябре безвозвратные потери Красной армии вдруг увеличились на 346 тыс. по сравнению с сентябрем при резком падении показателя пораженных в боях на целых 29 пунктов и отсутствии в это время сколько-нибудь крупных окружений советских войск: в октябрьские потери были частично включены недоучтенные потери предшествовавших месяцев.
Наиболее надежными нам представляются данные о безвозвратных потерях за ноябрь, когда Красная армия почти не понесла потерь пленными, а линия фронта была стабильна вплоть до 19-го числа. Поэтому можно считать, что потери убитыми и умершими от ран учтены в этом месяце полнее, чем в предшествовавшие и последующие, когда быстрое перемещение фронта и штабов затрудняло учет, и что безвозвратные потери в ноябре приходятся почти исключительно на убитых и умерших от ран, болезней и несчастных случаев (отметим, что здесь могут быть учтены небоевые потери лишь действующей армии, без умерших от болезней военнослужащих тыловых округов и Дальневосточного фронта). Тогда на 413 тыс. убитых и умерших будет приходиться показатель в 83% пораженных в боях, т.е. на 1% среднемесячного числа пораженных в боях приходится приблизительно 5,0 тыс. убитых и умерших от ран и болезней. Если же принять за базовые показатели января, февраля, марта или апреля, то там соотношение, после исключения примерного числа пленных, будет еще большим — от 5,1 до 5,5 тыс. погибших на 1% от среднемесячного числа пораженных в боях. Декабрьские же показатели явно страдают большим недоучетом безвозвратных потерь из-за быстрого перемещения линии фронта.
Можно считать, что установленное для ноября 1942 года соотношение числа пораженных в боях и количества убитых и умерших от ран, болезней, несчастных случаев, а также по приговорам трибуналов близко к среднему за войну в целом. Тогда общие безвозвратные потери Красной армии (без пленных) в войне с Германией можно оценить, умножив 5 тыс. человек на 4656 (4600) — сумма (в процентах) потерь пораженными в боях за период с июля 1941 года по апрель 1945 года, 17 — потери пораженными в боях за июнь 1941 года, 39 — потери пораженными в боях за май 1945 года, принятые нами за одну треть потерь соответственно июля 1941 года и апреля 1945 года. В результате мы приходим к цифре в 23,28 млн. погибших. Из этого числа, очевидно, следует вычесть 939 700 военнослужащих, числившихся пропавшими без вести, но после освобождения соответствующих территорий вновь призванных в армию. Большинство из них не было в плену, часть бежала из плена{352}. Таким образом, общее число погибших сократится до 22,34 млн. человек. За счет небоевых потерь в тыловых округах мы увеличим это число до 22,4 млн. человек, убитых в бою и умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в результате приговоров трибуналов и самоубийств.
Для определения общей величины безвозвратных потерь Красной армии в войне нам необходимо установить общее число советских военнопленных и оценить, сколько из них так и не дожило до освобождения. По итоговым немецким документам на Восточном фронте было взято 5754 тыс. военнопленных, которые распределились по годам следующим образом: 1941 год — 3355 тыс., 1942 год — 1653 тыс., 1943 год — 565 тыс., 1944 год — 147 тыс., 1945 год — 34 тыс. Американский историк А. Даллин{353}, обнародовавший этот документ командования вермахта, считал данные о числе пленных неполными. Действительно, по более ранним данным ОКВ в период с 22 июня по 1 декабря 1941 года на Восточном фронте был захвачен 3 806 861 военнопленный, а по заявлению, сделанному правительственным чиновником Мансфельдом 19 февраля 1942 года в Экономической палате рейха, советских военнопленных насчитывалось 3,9 млн. (практически все они были захвачены в 1941 году). Мы склонны присоединиться к наибольшей оценке числа советских военнопленных 1941 года в 3,9 млн. человек{354}, поскольку скорее всего минимальная оценка в 3355 тыс. пленных недоучитывает тех 200 тыс., кто уже в 1941 году был зачислен для несения вспомогательной службы в ряды германских вооруженных сил{355},[22] а также умерших в первые недели плена без должной регистрации от голода, болезней и в результате германских репрессий. Число этих последних можно оценить (вместе с бежавшими еще в 1941 году из плена) примерно в 345 тыс. человек. В 1941 году смертность среди пленных была особенно высока, а недоучет из-за огромного их числа — максимален. Данные о числе пленных в 1942–1945 годах, когда уменьшилось их число и смертность, а учет улучшился, мы принимаем близкими к действительности. Тогда общее число советских военнопленных за войну можно оценить в 6,3 млн. человек. На Родину из германского (а также финского и румынского) плена вернулось 1836 тыс. человек, еще примерно 250 тыс., по оценке МИД СССР 1956 года, после войны остались на Западе{356}. К 1 мая 1944 года, по германским данным, из лагерей глубокого тыла бежало и не было найдено 67 тыс. советских военнопленных{357}. Еще большее число пленных, несомненно, бежало из прифронтовой полосы и лагерей фронтового тыла, причем многие, если не большинство из них, при выходе к своим предпочитали всячески скрывать свое пребывание в плену, так как бывших пленных в СССР репрессировали. Число таких пленных, кому удалось не только бежать, но и скрыть свое пребывание в плену и не попасть в число 1836 тыс., вернувшихся из плена, мы оцениваем примерно в 200 тыс. человек. Тогда число погибших в плену советских военнопленных можно оценить примерно в 4 млн. человек, или в 63,5% от общего числа пленных.
Наша оценка общего числа погибших в рядах Советских Вооруженных Сил в 26,4 млн. человек находит определенное подтверждение в электронном банке данных о погибших и пропавших без вести военнослужащих во время Великой Отечественной войны при Музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе в Москве. Там уже собраны персональные данные на 17 млн. человек. Но сами организаторы банка предполагают, что они охватили лишь около 90 процентов безвозвратных потерь, т.е. реальная цифра погибших составляет около 20 млн. военнослужащих{358}. На наш взгляд, они преувеличивают полноту учета потерь в рамках электронного банка данных. Полвека спустя после окончания войны нет реальных шансов поименно учесть значительную часть безвозвратных потерь вооруженных сил, особенно если подобный учет так и не был произведен в военные и первые послевоенные годы. Поэтому недочет в 9,4 млн. человек по сравнению с нашей оценкой в 26,4 млн. человек, или в 36% от общего числа погибших военнослужащих, представляется вполне возможным.
О числе раненых и больных военнослужащих Красной армии в период Великой Отечественной войны данные разнятся. По сведениям авторов книги «Гриф секретности снят», в 1941–1945 годах, с учетом войны с Японией, количество пораженных в боях (раненых, контуженых, обожженных и обмороженных) достигло 14 685 593 человек, а заболевших — 7 641 312 человек. Эти цифры, по утверждению авторов книги, составляют санитарные потери, учтенные военно-медицинскими учреждениями. Однако здесь же приводятся противоречащие им данные о санитарных потерях по донесениям войск — 15 296 473 пораженных в боях и 3 047 675 заболевших. В книге «Гриф секретности снят» разница в цифрах объясняется тем, что первые из них относятся ко всем вооруженным силам, тогда как вторые — только к действующей армии. Это действительно может объяснить разницу в 4593,4 тыс. заболевших, но каким образом пораженных в боях в действующей армии оказалось на 610,9 тыс. больше, чем во всех вооруженных силах, остается загадкой и указывает на неполноту учета. Несомненно также, что приведенные данные относятся только к эвакуированным пораженным в боях и больным, исключая тех, кто вернулся в строй или умер в медсанбатах и госпиталях для лечения легкораненых и больных. Заметим, что здесь фактически учтено число поражений в боях и заболеваний, так как многие военнослужащие были ранены или болели несколько раз на протяжении войны (к 1 октября 1945 года в строю оставалось более 1191 тыс. военнослужащих, получивших два и более ранений){359}.
Есть и другие данные, по которым количество пораженных в боях и больных в Советских Вооруженных Силах было значительно большим. Так, в архиве Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге сохранилось более 32 млн. карточек учета военнослужащих, поступивших в годы Великой Отечественной войны в военно-медицинские учреждения. Речь здесь идет о тех, кто был эвакуирован в полевые и тыловые медучреждения, так как отсутствуют личные учетные карточки на тех, кто умер или выздоровел в медсанбатах и полковых медицинских пунктах{360}. Известно, что на этом этапе оказания медицинской помощи было возвращено в строй 10,5% всех раненых, 10,9% обмороженных и 49,3% больных, а всего — около 23,8% всех пораженных в боях и больных (в том числе 20,5% — в медсанбатах){361}. Долю пораженных в боях, умерших на ПМП и в медсанбатах можно оценить не более чем в 5%, поскольку она была в 2–2,5 раза меньше доли возвращенных в строй. Число же больных, умерших на ПМП и в медсанбатах, было ничтожно. Таким образом, примерно 27% всех пораженных в боях и больных Красной армии в годы войны не были эвакуированы. Если 32 млн. пораженных в боях и больных, на которых сохранились учетные карточки, — это около 73% от их общего числа, то все санитарные потери можно оценить в 43,9 млн. человек.
Альтернативный подсчет санитарных потерь можно произвести по показателю средней загруженности конечной сети эвакогоспиталей за период войны — 85–87 пораженных в боях на каждые 10 коек из максимального числа развернутых{362}. Показатель максимального развертывания конечной сети — 1 719 450 коек{363}. Известно также, что через эвакогоспитали за годы войны прошло 51,5% от общего числа раненых. Поскольку среди всех пораженных в боях раненые и контуженые военнослужащие Красной армии составляли 96,9%{364}, то без большой погрешности можно относить показатели для раненых ко всем пораженным в боях и наоборот. Поэтому общее число пораженных в боях можно оценить в 28,7 млн. человек (среди которых 27,8 млн. раненых и контуженых). Число больных можно оценить в 15,2 млн. человек, приняв во внимание, что больных было около 34% от числа всех, прошедших через лечебные учреждения{365}. В сумме это дает 43,9 млн. санитарных потерь — цифру, не отличающуюся от той, что мы получили выше по данным о числе личных учетных карточек военнослужащих, поступивших в военно-медицинские учреждения. Число эвакуированных больных можно оценить в 50,7% от общего числа (с включением сюда и умерших в медсанбатах), или в 7,7 млн. человек, а число эвакуированных, пораженных в боях, — в 25,8 млн. человек, или в 89,9% от общего числа (сюда включены и умершие в медсанбатах).
Поданным, приведенным в книге «Гриф секретности снят», в ходе войны с Германией и Японией от боевых поражений умерло 1 104 110 военнослужащих, а от болезней — 267 394. Кроме того, по ранению и болезни было демобилизовано 3798,2 тыс. человек, из которых 2576 тыс. стали инвалидами{366}. Можно допустить, что по крайней мере часть, если не большинство, из 1222,2 тыс. военнослужащих, демобилизованных по ранению или болезни, но не признанных инвалидами, подверглась повторному призыву.
Общая убыль Советских Вооруженных Сил в ходе войны с Германией убитыми и умершими от ран, болезней, несчастных случаев и иных причин, а также пленными и инвалидами составляет по нашей оценке около 31,1 млн. человек. Это противоречит официальным данным об общем числе призванных на военную службу граждан СССР — 34 476,7 тыс. человек (включая армию мирного времени), из которых 3614,6 тыс. человек были переданы для работы в народном хозяйстве и в военные формирования других ведомств. К 1 июля 1945 года в Вооруженных Силах СССР осталось 11 390,6 тыс. человек и, кроме того, 1046 тыс. лечилось в госпиталях{367}. Надо также принять во внимание, что по справке Управления уполномоченного по делам репатриированных при СНК СССР от 10 июля 1945 года из 918 тыс. репатриированных к тому времени пленных 425 тыс. было возвращено в Красную армию{368}, а из 1046 тыс., находившихся в госпиталях, до 100 тыс., вероятно, приходилось на инвалидов, а некоторая часть — на вернувшихся из плена. Но в любом случае, если наша оценка безвозвратных потерь Красной армии близка к действительности, общее число мобилизованных должно было превышать официальную цифру примерно на 12 млн. человек, что соответствует чистому призыву, за вычетом направленных в народное хозяйство, в 42,9 млн. человек. По оценке B.C. Кожурина, основанной на данных ЦСУ СССР о численности населения страны на 1 января 1941 года, к концу июня 1941 года население СССР насчитывало 200,1 млн. человек. Однако эта оценка основана на предварительном исчислении населения, сделанном ЦСУ в июне 1941 года. Повторное исчисление, которое успели произвести только по Хабаровскому краю и Молдавской ССР, дало численность населения в среднем на 4,6% выше, чем по данным предварительного исчисления{369}. Поэтому мы склонны увеличить оценку B.C. Кожурина на 4,6% и определить численность населения СССР на конец июня 1941 года в 209,3 млн. человек. Тогда общее число мобилизованных в 42,9 млн. человек составит 20,5% от довоенной численности населения. Отметим, что объем германского призыва во вторую мировую войну оказался вполне сопоставим с советским. Всего в вермахт (с учетом армии мирного времени) было призвано 17,9 млн. человек, из которых около 2 млн. человек было отозвано для работы в народном хозяйстве. Таким образом, чистый призыв в 15,9 млн. человек составил 19,7% от населения Германии в 80,6 млн. человек в 1939 году (включая население Австрии и протектората Богемии и Моравии){370}. Мобилизационная способность СССР и Германии оказалась практически равна по отношению к общей численности населения. Советский Союз мог мобилизовать несколько большую долю населения благодаря помощи западных союзников в виде ленд-лиза, что позволяло высвободить для нужд фронта дополнительную рабочую силу из промышленности, а также благодаря практически полному прекращению всякого гражданского производства уже в 1941 году, тогда как в Германии еще и в 1943 году значительная часть промышленности производила продукцию для удовлетворения нужд гражданского населения. Кроме того, в СССР в гораздо большем масштабе были привлечены для работы в народном хозяйстве женщины, лица пожилого возраста и подростки. В Германии мобилизационная способность возросла за счет использования труда иностранных рабочих и военнопленных (5655 тыс. чел. в сентябре 1944 года){371}, а также ресурсов оккупированных и союзных стран.
Официальная цифра мобилизованных в СССР, помимо возможного недоучета призывников военкоматами, не включает в себя также ополченцев, формированием которых занимались партийные, а не военные органы. Всего в ополчение записалось более 4 млн. человек. В действующую армию через ополчение вошло более 2 млн. человек{372}. Ополченцы были плохо или даже совсем не обучены, слабо вооружены, многие перед своим первым (и часто последним) боем ни разу не держали в руках винтовки. Потери среди них погибшими и пленными в 1941–1942 годах были особенно велики. За счет ополченцев официальная цифра мобилизованных в 34 476,7 тыс. человек могла быть преуменьшена на 2–4 млн. человек, в зависимости от того, включены ли в нее те 2 млн. ополченцев, которые в конце концов влились в действующую армию после преобразования ополченческих дивизий в регулярные. Кроме того, официальная цифра не включает в себя призванных непосредственно в части, число которых трудно оценить, но оно, несомненно, было велико и исчислялось миллионами. Эта категория призывников была в наименьшей степени обучена, даже в конце 1943 года нередко бросалась в бой необмундированной, в гражданской одежде, и также несла очень тяжелые потери. В сумме все три перечисленных фактора (недоучет военкоматов, ополченцы и призванные непосредственно в части) вполне могут увеличить приведенную выше официальную цифру на 12 млн. человек, до чистого призыва в 42,9 млн. человек.
Отметим, что в вермахте примерно 1630 тыс. человек были уволены со службы как представители старших призывных возрастов (в том числе более 1 млн. — после завершения французской кампании 1940 года){373}. В Красной армии подобной демобилизации старших призывных возрастов в ходе войны не наблюдалось, за исключением отзыва части ополченцев со слабым здоровьем или преклонного возраста. Между тем первый призыв 1941 года дал избыточный людской контингент. По расчетам, для перевода вооруженных сил на штаты военного времени требовалось дополнительно призвать 4887 тыс. человек, тогда как в действительности при объявлении мобилизации было призвано 14 возрастов военнообязанных численностью около 10 млн. человек. Мобилизация в трех округах — Забайкальском, Дальневосточном и Среднеазиатском, первоначально не объявленная, была скрытно проведена месяц спустя после 22 июня 1941 года под видом больших учебных сборов. Было предложено также дополнительно призвать старшие призывные возраста (1895–1904 годах рожд.) общей численностью 6,8 млн. человек. Призыв такой огромной массы людей не только в определенной мере дезорганизовал экономику, но и превышал реальные возможности военного ведомства по обучению и вооружению призывников. В результате вплоть до конца войны вновь мобилизованные шли в бой плохо или даже совсем не обученными военному делу, а в 1941–1942 годах — часто даже без винтовок. Все это вело к очень большим потерям. В целом к концу 1941 года было призвано более 14 млн. человек из общего мобресурса 32 возрастов более чем в 20 млн. человек{374}.
И в дальнейшем характер подготовки и использования маршевых пополнений оставался неудовлетворительным. Например, в составленном в Генштабе полковником К.Ф. Васильченко в мае 1942 года описании неудачных действий на вяземском направлении зимой — весной 1942 года отмечалось, что части пополнялись не маршевыми подразделениями, а неорганизованным маршевым пополнением. В результате необстрелянные и недостаточно обученные люди сразу «вливаются в боевые порядки и начинают вести бой. Получалась большая диспропорция в боевых качествах между бойцами, закаленными в боях, и новичками, которые далеко еще не были обстреляны. Первые в боевой обстановке были устойчивы и дрались хорошо. Вторые были менее устойчивы и часто вначале поддавались панике. Вследствие этого часто растворенные старые части среди малообученных новичков не выполняли боевых задач и несли большие потери»{375}.
Можно привести и очень показательную директиву о потерях от 30 марта 1942 года, подписанную командующим Западным фронтом Г.К. Жуковым и адресованную всем командирам и комиссарам дивизий и бригад: «В Ставку Верховного Главного Командования и Военный Совет фронта поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношении к сбережению жизней красноармейцев пехоты.
В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на неуничтоженную оборону противника и неуничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты, при плохо подготовленном наступлении.
Эти жалобы, безусловно, справедливы и отражают только часть существующего легкомысленного отношения к сбережению пополнения.
Я требую:
1. Каждую ненормальную потерю людей в 24 часа тщательно расследовать и по результатам расследования немедленно принимать решение, донося в высший штаб. Командиров, преступно бросивших части на неподавленную систему огня противника, привлекать к строжайшей ответственности и назначать на низшую должность.
2. Перед атакой пехоты система огня противника обязательно должна быть подавлена и нейтрализована, для чего каждый командир, организующий атаку, должен иметь тщательно разработанный план уничтожения противника огнем и атакой. Такой план обязательно должен утверждаться старшим начальником, что одновременно должно служить контролем старшего командира.
3. К докладам о потерях прилагать личное объяснение по существу потерь, кто является виновником ненормальных потерь, какие меры приняты к виновным и чтобы не допускать их в дальнейшем»{376}.
Мы специально процитировали жуковскую директиву полностью. Что ж, очевидна картина бессмысленных атак на неподавленную систему огня противника, ведущих к огромным потерям почти без всякого результата. Только вот кроме голых деклараций и угроз расправы с виновниками «ненормальных» потерь (что такое «нормальные потери» — не объясняется) здесь ничего нет. Ведь немецкую оборону не удавалось подавить и прорвать из-за вполне конкретных причин: плохой разведки, плохой организации управления огнем, его корректировки, плохого взаимодействия пехоты с артиллерией и танками, слабой подготовки красноармейцев и командиров действиям в атаке. Никаких мероприятий по устранению этих недостатков, обучению личного состава директива командующего и военного совета Западного фронта не предусматривала, оставаясь пустым клочком бумаги, — именно так характеризовал жуковские приказы в цитированном выше докладе полковник К.Ф. Васильченко. Подобные приказы, никак не уменьшая действительной величины потерь в будущем, приводили к тому, что командиры, опасаясь наказания за «ненормальные» потери, занижали их размер или даже не доносили о них в вышестоящие штабы, стандартно сообщая, что размеры потерь уточняются. Подобная практика только затрудняла и запутывала учет безвозвратных потерь.
Полученные нами цифры безвозвратных потерь в 22,4 млн. советских военнослужащих, погибших на поле боя и умерших от ран, болезней, несчастных случаев, а также по иным причинам, и в 4 млн., умерших в плену, находят подтверждение в данных о безвозвратных потерях офицерского состава Красной армии. Боевые потери офицеров в Великой Отечественной войне группой сотрудников Главного управления кадров МО СССР были в основном выявлены к концу 1960 года в результате более чем 7-летнего труда. Боевые безвозвратные потери офицерского состава в 1941–1945 годах определены в 1 023 093 человека. Кроме того, от болезней и по другим причинам умерло 5026 человек, 20 071 офицер был осужден трибуналом с лишением воинских званий, около 150 тыс. пережили плен, а 1 030 721 были уволены по ранению. При этом безвозвратные потери офицерского состава сухопутных войск достигли 973 тыс. человек{377}. По доступным нам донесениям сухопутных войск о безвозвратных потерях рядового и командного состава, доля командиров в безвозвратных потерях составляла 3,36%{378}. В таком случае, безвозвратные потери всех сухопутных войск Красной армии, соответствующие безвозвратным потерям офицеров в 973 тыс. человек, можно оценить в 28,96 млн. человек, тогда как по нашей оценке безвозвратные потери погибшими и пленными достигали 28,5 млн. человек. В действительности наша оценка, распространяющая данные о соотношении потерь командиров и рядовых из боевых донесений войск на все сухопутные войска, завышает общий объем потерь, поскольку в специальных родах войск и в тыловых частях доля офицеров и, соответственно, доля потерь среди них была выше. Так, в пехоте (в годы войны в Красной армии использовался термин «стрелковые войска») безвозвратные потери офицеров составили 570 тыс. человек, чему могли соответствовать общие безвозвратные потери пехоты в 16,96 млн. человек. В этом случае на оставшихся 458 тыс. офицеров других родов войск, погибших на поле боя или умерших от ран, болезней или в плену, должны приходиться общие безвозвратные потери соответствующих родов войск в 9,5 млн. человек, если верна наша оценка безвозвратных потерь Советских Вооруженных Сил в 26,4 млн. погибших на поле боя, умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в плену. Тогда во всех родах войск, кроме пехоты, на одного погибшего офицера в среднем приходится 19,7 рядовых, в пехоте — 28,8 рядовых, а в целом по вооруженным силам — 24,7 рядовых. Если же к безвозвратным потерям офицеров добавить 150 тыс., переживших плен, а к общим безвозвратным потерям — 2,1 млн. переживших войну пленных, то на одного безвозвратно потерянного офицера будет приходиться 23,2 рядовых, поскольку, очевидно, шансов выжить в плену у офицера было больше, чем у рядового. Отметим, что в германских вооруженных силах соотношения числа офицеров и солдат в безвозвратных потерях близки к тем, что установлены для Красной армии. Так, общие безвозвратные потери офицерского состава германских сухопутных сил в период с 1 сентября 1939 года по 31 декабря 1944 года составили 95,1 тыс. человек, а общие безвозвратные потери сухопутных сил за этот же период — 3360 тыс. человек{379}, т.е. на одного офицера в безвозвратных потерях приходилось 34,3 рядовых, а если учесть, что в германской армии имелись еще и военные чиновники, которым в Красной армии соответствовали офицеры юридической, административной, медицинской и ветеринарной служб (к началу войны в германской действующей армии на 81,3 тыс. офицеров приходилось 23 тыс. военных чиновников){380}, то соотношение между безвозвратными потерями офицеров и солдат для вермахта окажется еще ближе к соответствующему показателю, выведенному нами для Красной армии.