Подвиг 5 моряков-севастопольцев и рассказ Андрея Платонова «Одухотворенные люди»: миф, рождающий миф
Подвиг 5 моряков-севастопольцев и рассказ Андрея Платонова «Одухотворенные люди»: миф, рождающий миф
По тем же основаниям, что и подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев, был изобретен пропагандистами подвиг пяти моряков-севастопольцев во главе с политруком Николаем Фильченковым. Он очень напоминает подвиг политрука Клочкова и его товарищей, да и по времени почти совпадает с боем у разъезда Дубосеково. Но, в отличие от случая с панфиловцами, истинные обстоятельства последнего боя Фильченкова и его товарищей никогда не реконструировались в ходе следствия и суда. Поэтому сегодня мы не можем сказать ничего определенного на этот счет.
В официальном представлении к званию Героев Советского Союза Николая Фильченкова, Василия Цибулько, Даниила Одинцова, Ивана Красносельского и Юрия Паршина утверждалось, что 7 ноября 1941 года в районе селения Дуванкой «противник семью танками и до двух рот пехоты начал атаку на высоту 103,4. Тов. Шикаев (секретарь партбюро 18-го отдельного батальона, старший политрук. — Б.С.) организовал истребительную группу танков во главе со старшим политруком (в действительности — политруком. — Б.С.) Фильченковым (в указе о присвоении звания Героя Советского Союза было неправильно — Фильченко. — Б.С.)… Сам со станковым пулеметом и двумя бойцами выдвинулся на огневую позицию и стал отрезать вражескую пехоту… В этом неравном бою пятеро моряков во главе с Фильченковым уничтожили 3 фашистских танка, остальные, не выдержав натиска моряков, повернули назад. Гитлеровцы возобновили атаку, уже при поддержке 15 танков… Израненные моряки не покидали поле боя, уничтожая и выводя из строя фашистские машины. Был смертельно ранен отважный пулеметчик В.Г. Цибулько, погиб геройской смертью И.М. Красносельский. Кончились патроны и бутылки с горючей жидкостью. Тогда Н.Д. Фильченков, обвязавшись гранатами, бросился под гусеницы приближавшегося танка. Его примеру последовали Ю.К. Паршин и Д.С. Одинцов. В этом бою герои-моряки уничтожили до 10 танков противника. Враг был остановлен»{551}.
Более подробно о бое 7 ноября рассказывает в своих мемуарах Л.Н. Ефименко, бывший комиссар соседней с 18-м отдельным батальоном 8-й отдельной бригады морской пехоты: «…Скоро главной темой разговоров в окопах стал подвиг, совершенный… на участке восемнадцатого отдельного батальона морской пехоты… Первые сведения об этом подвиге дошли до нас через связных и мгновенно распространились по бригаде. Однако сперва никто не знал фамилий героев, да и подробности всего, что произошло, излагались по-разному.
Вечером 8 ноября я соединился с соседями по телефону и спросил комиссара восемнадцатого батальона старшего политрука Мельника, не может ли он прийти на КП ближайшего к нему батальона нашей бригады — второго. Минут через сорок мы там встретились, и вот что я услышал.
«Не зная, что и где предпримет противник, — рассказывал комиссар, — мы в порядке усиления боевого охранения сформировали несколько групп-пятерок, которые назвали разведывательными. Одну такую группу возглавил политрук Николай Фильченков. Она выдвинулась на высоту у дороги, что идет к шоссе севернее Дуванкоя. Вчера утром, когда вы уже вели бой, у нас сперва было спокойно. Потом Фильченков дал знать на КП, что показались танки и что он со своими краснофлотцами постарается их задержать. Шло семь танков, группа Фильченкова залегла на их пути с гранатами и бутылками. Три танка разведчики подбили. Остальные повернули назад — немцы, с перепугу должно быть, не поняли, что наших всего пятеро… А потом там появилось пятнадцать танков. Мы уж приготовились встретить их на переднем крае. Но Фильченков решил не допустить их до батальонного рубежа. И не допустил. Пятеро моряков уничтожили еще несколько танков. Гранат у них было порядочно, но на такой бой, понятно, не хватило. Гранаты кончаются, а танки лезут… Чтобы хоть как-то их задержать, наши ребята стали с последними гранатами кидаться под гусеницы. Первым Фильченков, за ним двое краснофлотцев, кажется, уже раненные… Погибла вся пятерка. Последний, Василий Цибулько, умер уже на руках у нашего военфельдшера Петренко. От него и известно главное. Подробности уточняем — кое-кто видел эту схватку издали… Трех других краснофлотцев звали Иван Красносельский, Юрий Паршин и Даниил Одинцов, а больше мне о них пока ничего не известно… Батальон новый, все незнакомые…»{552}.
По всей вероятности, здесь перед нами первоначальный вариант легенды. Он отличается от позднейшего официального одной важной деталью. Группа Фильченкова названа разведывательной, а не истребительной, и ничего не говорится о старшем политруке И.Л. Шикаеве, будто бы организовавшем группу истребителей танков и пулеметным огнем отсекшем пехоту от танков. Из рассказа Ефименко видно, что пятерка Фильченкова — это разведчики, действовавшие в ближнем тылу немцев. Эпизод с умирающим Цибулько, перед смертью сообщающем подробности подвига военфельдшеру Петренко, абсолютно мифологичен и напоминает историю Натарова в случае с 28 героями-панфиловцами.
Более поздний вариант легенды отражен во фронтовой листовке конца 1941 года. Там утверждалось, что в начале боя пулеметчик Цибулько меткой очередью поразил смотровые щели одного из танков. Потом краснофлотцы гранатами и бутылками сожгли три танка из семи. Примерно через два часа им на смену пришло еще 15 танков, и завязалась главная битва: «Разгорелся беспримерный бой пяти отважных советских людей с пятнадцатью стальными машинами. Опять Цибулько бьет по смотровым щелям и первой же очередью подбивает один танк. Но вот патроны кончились; и Цибулько хватается за гранаты, ползет навстречу надвигающемуся танку, швыряет две фанаты — второй танк подбит! Бросается к третьему, кидает последние фанаты… Третий танк завертелся на месте с перебитой гусеницей, но сам Цибулько был смертельно ранен. Тогда с четырьмя бутылками в руках выбежал вперед Красносельский, метким ударом он зажег один танк, потом другой и пал, насмерть сраженный врагом. Остались трое — Фильченков, Паршин и Одинцов. Пять немецких танков уже в пятидесяти метрах. И тогда Фильченков решился на невиданное дело — остановить танки собственной грудью. Он прощается с товарищами и подвязывает к поясу фанаты. А танки ползут, все сметая на своем пути. Вот один уже в сорока метрах, в тридцати, в двадцати… Фильченков вскакивает и устремляется навстречу передовому танку, навстречу смерти. Tame надвигается ближе, герой бросается под гусеницы. Раздается взрыв, и танк грузно валится набок (совсем как человек! — В. С.). Следуя примеру своего героя-командира, Паршин и Одинцов бросаются с фанатами под танки. Взрываются и эти два танка. И тут случилось небывалое: оставшиеся восемь немецких танков стремительно повернули вспять (для мифа такая «небывальщина» — обычное дело; точно так же в официальном мифе о гибели российской десантной роты под Улус-Кертом в Чечне в марте 2000 года утверждается, что чеченцы, уничтожив десантников, устрашились их мужества и отступили, хотя на их пути уже никого не осталось. — Б.С.). Так кончился поединок пяти черноморцев с двадцатью двумя танками. Ценой своей жизни герои уничтожили до десяти танков и в этот день своими телами закрыли врагу дорогу на Севастополь…»
В листовке также содержался счастливый финал: на помощь пятерке Фильченкова пришли товарищи по батальону и оттеснили немцев с поля боя, где нашли истекающего кровью Цибулько. Тот успел перед смертью рассказать о гибели товарищей{553}.
Недостоверность эпизода с пятью матросами-севастопольцами видна, что называется, невооруженным глазом. Какой смысл было бросаться под танки со связками гранат? Только затем, чтобы собственным телом ослабить силу взрыва? Ведь если удалось подобраться к танку почти вплотную, гораздо проще бросить гранату или бутылку с горючей смесью ему под гусеницу. Но пропаганде требовалась именно жертвенность. Герои должны были уничтожать врага ценой собственной жизни. Так появился миф о моряках, бросающихся под вражеские танки.
Более же детальное исследование приводит к выводу, что эпизод с пятеркой политрука Фильченкова вообще не имеет под собой реальной основы. Дело в том, что 7 ноября 1941 года моряки-севастопольцы при всем желании не могли уничтожить 10 немецких танков, поскольку к этому времени 11-я немецко-румынская армия, действовавшая в Крыму, не располагала ни одним танком или штурмовым орудием. Об этом сообщает ее бывший командующий фельдмаршал Эрих фон Манштейц, и в этом пункте с ним вполне соглашаются современные российские историки. Как пишет Борис Переслегин, осенью 1941 года «везде в наших документах наступление войск Манштейна неизменно поддерживали не существующие в природе группы танков в количестве 30–50–70 штук… Манштейн жалуется, что у него не было ни одного танка, и, исходя из общей оперативной ситуации на Восточном фронте и структуры немецких вооруженных сил, в это нельзя не поверить»{554}. Мифические немецкие танки понадобились советским командирам только для того, чтобы оправ дать свое бесславное поражение в Крыму в конце октября т-начале ноября 1941 года, когда остатки 51-й Отдельной армии в полном беспорядке и с большими потерями эвакуировались на Таманский полуостров, а части Отдельной Приморской армии, не сумев оказать им помощь, откатились к Севастополю.
Широкая публика познакомилась с историей героической пятерки во главе с политруком Фильченковым, главным образом, благодаря рассказу Андрея Платонова «Одухотворенные люди»[46]. Известно, что солдаты на фронте зачитывались этим рассказом{555}. Процесс работы над данным произведением Андрей Платонович описал в 1942 году в письмах жене: «Помнишь о тех, которые, обвязав себя гранатами, бросились под танки врага? Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено («Красной Звездой») сделать из него достойное памяти этих моряков произведение…
Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне. У меня получается нечто вроде реквиема в прозе. И это произведение, если оно удастся мне, Мария, самого меня хоть отдаленно приблизит к душам погибших героев… Мне кажется… что мне кое-что удается, потому что мною руководит воодушевление их подвигом…»{556}
На тех, кто раньше был знаком с творчеством Платонова, рассказ «Одухотворенные люди» произвел сильное впечатление. Друг его воронежской юности поэт Николай Стальский писал Платонову вскоре после войны: «Радостно читал когда-то твоих «Одухотворенных людей» — узнавал знакомую взволнованность и душевную горячность»{557}. Писатель действительно «приближался к душам погибших героев», а не просто иллюстрировал казенные реляции о славном подвиге.
Несомненно, воодушевление помешало Платонову увидеть всю нелепость ситуации, когда люди бросаются с гранатами под танки. В «Одухотворенных людях» некритически воспроизводятся основные коллизии боя, содержавшиеся во фронтовой листовке о подвиге пяти краснофлотцев: «Привычная рука и чуткое сердце Цибулько действовали точно: первая же очередь пуль ушла в щель головного танка, машину занесло в сторону, и она стала со всего хода в руках своего мертвого водителя. Но второй танк с отважной яростью влетел на шоссейную насыпь, наехав почти в упор на подразделение Фильченко. Мгновенно, опережая свою мысль, Цибулько привстал, приноровился всем телом и швырнул связку гранат под этот танк…
Пулемет затих, питать его больше стало нечем, прошла последняя лента. Тогда Цибулько, не давая жизни машинам, бросился в рост на ближний танк и швырнул под его гусеницу, евшую землю на ходу, связку гранат. Раздался жесткий, клокочущий взрыв — огонь стал рвать сталь, и разрушенный танк умолк навечно.
Цибулько не слышал пулеметной стрельбы из этого танка; однако теперь он почувствовал, что в теле его поселились словно мелкие посторонние существа, грызущие его изнутри: они были в животе, в груди, в горле. Он понял, что весь изранен, он чувствовал, как тает, исходит его жизнь и пусто и прохладно становится в его сердце, он лег на комья земли и сжался, как спал в детстве у матери под одеялом, чтобы согреться».
У писателя, как и у его героя, вдохновение опережало мысль. Отважная пятерка в рассказе Платонова уничтожает не только танки, но и целую роту немецких автоматчиков. Это необходимо, чтобы, по законам мифа, герои продали свои жизни не только за уничтоженные бронированные машины, но и каждый — за добрый десяток жизней неприятельских солдат: «Фильченко и Одинцов с хода запустили гранаты по темным телам пехотинцев. Пулемет Цибулько не давал врагам возможности подняться. Когда они приподымались, — Цибулько бил их точным секущим огнем; если они шевелились или ползли, Цибулько переходил на «штопку», то есть вонзал огонь под углом в землю сквозь тело врага…
Немцы, однако, тоже соображали кое-что: они поняли, что лучше на время отойти, чем до времени умереть. Человек тридцать сразу вскочили с земли, жалобно закричали и побежали вслед танкам. Фильченко и Одинцов бросили в них гранаты, потом добавили по ним из винтовок, и человек десять пали обратно на землю. Остальные пехотинцы — с полсотни — подняться уже не могли никогда».
А вот как бросается у Платонова под танк Николай Фильченко: «Сердце его стеснилось в тоске по привычной жизни. Но танк уже сполз с насыпи, и Фильченко близко от себя увидел живое жаркое тело сокрушающего мучителя, и так мало нужно было сделать, чтобы его не было, чтобы смести с лица земли в смерть его унылое железо, давящее души и кости людей. Здесь одним движением можно было решить, чему быть на земле — смыслу и счастью жизни или вечному отчаянию, разлуке и погибели.
И тогда в своей свободной силе и в яростном восторге дрогнуло сердце Николая Фильченко. Перед ним, возле него было его счастье и его высшая жизнь, и он ее сейчас жадно и страстно переживает, припав к земле в слезах радости, потому что сама гнетущая смерть сейчас остановится на его теле и падет в бессилии на землю по воле одного его сердца. И с него, быть может, начнется освобождение мирного человечества, чувство к которому в нем рождено любовью матери, Лениным и Советской Родиной. Перед ним была его жизненная простая судьба, и Николаю Фильченко было хорошо, что она столь легко ложится на его душу, согласную умереть и требующую смерти как жизни.
Он поднялся в рост, сбросил бушлат и в одно мгновение очутился перед бегущими сверху на него жесткими ребрами гусеницы танка, дышавшего в одинокого человека жаром напряженного мотора. Фильченко прицелился сразу всем своим телом, привыкшим слушаться его, и бросил себя в полынную траву под жующую гусеницу, поперек ее хода. Он прицелился точно — так, чтобы граната, привязанная у его живота, пришлась посредине ширины ходового звена гусеницы, и приник лицом к земле с последним вздохом любви и ненависти…
Остальные, еще целые танки приостановились на шоссе и на сходах с него. Потом они заработали своими гусеницами одна навстречу другой и пошли обратно — через полынное поле, в свое убежище за высотой. Они могли биться с любым, даже самым страшным противником. Но боя со всемогущими людьми, взрывающими самих себя, чтобы погубить своего врага, они принять не умели. Этого они одолеть не умели, а быть побежденными им тоже не хотелось».
В рассказе Платонова, по всей вероятности, отразился очерк Кривицкого «О 28 павших героях». Слова политрука Фильченко: «Товарищи! Я хочу сказать вам, что нам будет трудно. Я хочу сказать вам, что мы отойти не можем, мы будем биться здесь до самых своих костей…» напоминают «исторические слова» Клочкова: «Тридцать танков, друзья, придется нам умереть наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва».
Описание же кончины Цибулько очень схоже с описанием последних минут Натарова в поэме Тихонова: «На месте боя подразделения, которым командовал политрук Фильченко, остались видимыми лишь мертвые танки и один живой человек. Живым остался один Василий Цибулько; он понимал, что скоро умрет, но пока еще был живым. Он выполз на бровку шоссе, в стороне от места боя танков со своими товарищами, и видел почти все, что было там совершено.
Теперь он увидел, как с рубежа обороны подходила к шоссе рассыпным строем наша воинская часть. От кровотечения и слабости Цибулько то видел все ясно, то перед ним померкал свет, и он забывался.
Очнувшись, Цибулько рассмотрел возле себя людей и узнал среди них комиссара Лукьянова. Люди перевязали Цибулько, потом подняли на руки и понесли его к Севастополю. Ему стало хорошо на руках бойцов, и он, как мог, начал рассказывать им и Лукьянову, тоже несшему его, что видел сегодня. Но всего рассказать он не успел, потому что умолк и умер».
В рассказе «Одухотворенные люди» миф официальной пропаганды трансформируется в миф художественно-философский. Но при этом первичный миф воспринимался писателем как реальность. У Платонова танки — это тоже живые существа, только злые, которых герои-краснофлотцы превращают в мертвые, безопасные для жизни. Фильченко же и его товарищи, хоть и умирают, но своей смертью рождают новую жизнь. Их души воскреснут, как души людей, свершивших добрые дела. Они обретают высшую жизнь.
Напротив, немецкие солдаты, с которыми сражаются моряки-севастопольцы, больше напоминают бездушные существа, которые кажутся даже менее живыми, чем танки. Один из платоновских рассказов, написанный в 1943 году, вскоре после завершения «Одухотворенных Людей», так и назывался — «Неодушевленный враг». Там тема смерти, рождающей жизнь, звучит буквально с первых строк: «Смерть победима — во всяком случае, ей приходится терпеть поражение несколько раз, прежде чем она победит один раз. Смерть победима, потому что живое существо, защищаясь, само становится смертью для той враждебной силы, которая несет ему гибель. И это высшее мгновение жизни, когда она соединяется со смертью, чтобы преодолеть ее, обычно не запоминается, хотя этот миг является чистой, одухотворенной радостью». Немецкий солдат Рудольф Вальц, схватившийся в рукопашной схватке с героем рассказа в засыпанном взрывом окопе, «освобожден от сознания и от усилия собственной мысли». Как замечает Платонов, «у комара больше души и разума, чем в Рудольфе Вальце — живом или мертвом, все равно; комар живет своим усилием и своей мыслью, сколь бы она ни была ничтожна у него, — у комара нет Гитлера, и он не позволяет ему быть. Я понимал, что и комар, и червь, и любая былинка — это более одухотворенные, полезные и добрые существа, чем только что существовавший живой Рудольф Вальц. Поэтому пусть эти существа пережуют, иссосут и раскрошат фашиста: они совершат работу одушевления мира своей кроткой жизнью.
Но я, русский советский солдат, был первой и решающей силой, которая остановила движение смерти в мире; я сам стал смертью для своего неодушевленного врага и обратил его в труп, чтобы силы живой природы размололи его тело в прах, чтобы едкий гной его существа пропитался в землю, очистился там, осветлился и стал обычной влагой, орошающей корни травы».
Вальц, способный лишь транслировать человеконенавистнические идеи Гитлера, не достоин считаться одушевленным существом. Только после смерти природа способна очистить его и подготовить к грядущему воскрешению. В отличие же от Вальца, настоящие герои, будь то безымянный солдат из «Неодушевленного врага» или отважная пятерка из «Одухотворенных людей», не подвержены тлену и не нуждаются в посмертном очищении.
В рассказе о пяти моряках-севастопольцах Платонов пишет о бронированных машинах как о людях: «Танк круто рванулся вполоборота вокруг себя на одной гусенице и замер на месте: он подчинился смертному судорожному движению своего водителя»; «Фильченко близко от себя увидел живое жаркое тело сокрушающего мучителя»; «боец… закричал на машину страшным голосом, забыв, что ему внимать там не будут, потом резко и точно запустил бутылку в смертоносное тело машины и обрадовался пламени пожара»; «Цибулько вслушался сквозь скрежет гусениц и дребезг стальных кузовов в частое мелодичное дыхание дизель-моторов и произнес самому себе: «Эх, и все это против меня! Здравствуйте, инженер Рудольф Дизель! Я на вас не обижаюсь, я уважаю вас за великое изобретение двигателя, я — Цибулько, простой краснофлотец, но великий человек!»» Герои-севастопольцы — это высший сорт человечества, люди как боги. Ниже их — одушевленные машины, с которыми краснофлотцы даже разговаривают, как с живыми. Техника не виновата, что ее используют в злодейских целях. И на самой низкой ступени находятся солдаты-немцы, неодушевленные существа, мертвые еще при жизни. Отважные же моряки, по мысли Платонова, могут драться с врагом и после смерти. Паршин утверждает: «И костями можно биться. Рванул из скелета — и бей». Так он откликается на слова Фильченко: «Мы будем биться здесь до самых своих костей…» А Одинцов призывает: «Пошли на смерть! Лучше ее теперь нет жизни!» Смерть становится лучше жизни, поскольку только смерть может остановить продвижение врага и дать героям новую, чистую жизнь в грядущем существовании.
У Платонова смерть становится творцом жизни. Именно с этим ощущением гибнут бойцы: «С успокоенным, удовлетворенным сердцем осмотрел себя, приготовился к бою и стал на свое место каждый краснофлотец. У них было сейчас мирно и хорошо на душе. Они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни, на то, что разрушает и что создает ее, — на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречен той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду, и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу, — отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей. Если же они не сумеют превозмочь врага, если они погибнут, не победив его, то на свете ничего не изменится после них, и участью народа, участью человечества будет смерть».
Смерть, по Платонову, оправдана тогда, когда она приносит победу и становится итогом не напрасно прожитой жизни. В этом случае смерть становится порождением новой жизни и увеличивает смысл существования последующих поколений. Платонов, вслед за русским философом Н.Ф. Федоровым, верил в возможность грядущего воскрешения всех мертвых, для чего надо вновь собрать из просторов Вселенной все атомы и молекулы каждого из когда-либо живших на Земле людей. При этом воскреснуть должны новые, просветленные, очищенные от скверны и обретшие способность к творческому преобразованию мира люди[47]. Пять моряков-севастопольцев уже достигли этого грядущего бессмертного статуса. И не случайно у первых читателей рассказ Платонова вызывал не грустное, а светлое чувство и ощущение продолжающейся жизни, несмотря на гибель героев. Читатели писали ему, что рассказ они читают «радостно» и что «Одухотворенные люди» — это «кусок солнца на зеленой живой траве под белой печальной березой, где и свет, и тени, и ветер, и зной, и люди, и предметы, и жесткая известковая земля, и думы этих людей, и все проникнуто свежестью и волнением, какой-то исключительной и вместе с тем очень возможной, жизни»{558}.
Сегодня уже нельзя точно установить, как именно происходил последний бой пятерки моряков во главе с политруком Фильченковым. С уверенностью можно только утверждать, что его группа пропала без вести, так как тел никого из пятерых найти не удалось. Уже один этот факт опровергает легенду о добравшемся до своих Цибулько. Неужели бойцы 18-го батальона не похоронили бы умершего на их руках героя с воинскими почестями и не отметили бы место захоронения? Точно так же отсутствие могилы Назарова служит еще одним доказательством недостоверности истории 28 панфиловцев.
Вероятно, в случае с пятью матросами-севастопольцами политрука выбрали на роль главного героя потому, что подвиг пропагандой был приурочен к годовщине Октябрьской революции. В принципе же нельзя исключить, что кто-то из легендарной пятерки в действительности оказался в плену и даже служил оккупантам.
В момент своего рождения, в ноябре 41-го, миф о пятерке Фильченкова призван был потеснить в памяти защитников Севастополя память о только что происшедшем разгроме советских войск в Крыму. Звание Героя Советского Союза Фильченкову, Одинцову, Красносельскому, Цибулько и Паршину было присвоено 23 октября 1942 года, в тот момент, когда Севастополь уже пал и Красная армия и флот были временно изгнаны из Крыма. Теперь подвиг пяти должен был подсластить горечь нового поражения, дать пример невероятной стойкости бойцам и командирам, откатившимся до Сталинграда и предгорий Кавказа.
Рассказ Платонова в военные годы воспринимался и переживался читателями как абсолютно реалистическое произведение. Один из них, Леонид Браславский, писал автору «Одухотворенных людей»: «Я жил некоторое время с десантниками-парашютистами, людьми, по своему духовному складу очень близкими морякам, и, по-моему, все, написанное Вами, в объяснение поступков Ваших героев, в предельной степени верно и здорово. Недавно, еще не читая Вашего рассказа, я попытался возродить на бумаге недавние встречи и погибших друзей и образ «ненависти в действии», исполненный, конечно, в нищенских и костлявых выражениях, совпал у меня с Вашим [бегущий, падающий и снова встающий Красносельский (на первой странице)], что меня обрадовало, как Ваше благословение… А добравшись до момента, когда моряк берет в рот землю («Цибулько изредка приподымал свое лицо от земли и вновь приникал к ней вплотную. Опухшие, потрескавшиеся от ветра уста его были открыты, он прижимался ими к земле и отымал их, а затем опять жадно целовал землю, находя в том для себя успокоение и утешение». — В. С.), я сам едва не сожрал журнал с Вашим рассказом»{559}. Свою задачу Платонов видел в создании произведений, «полных истинной действительности, одухотворенных оживляющим мастерством писателя»{560}. Оттолкнувшись от мифа, воспринимаемого как правда жизни, писатель, в свою очередь, породил миф, осознаваемый читателями-современниками как подлинная реальность.