Эволюция образа Германии и немцев в сознании A.A. Власова
Эволюция образа Германии и немцев в сознании A.A. Власова
В мемуарах Фрелиха запечатлены рассказы командующего РОА о том, как у него формировался положительный стереотип немцев: «Я вырос в деревне. В моем уездном городе я еще подростком познакомился с первыми немцами в своей жизни. Что это были за люди! Одного звали Карл Карлович, он был аптекарь. Эта профессия совершенно соответствовала его характеру, так как он был готов оказывать помощь любому, в ней нуждающемуся. Он часто давал бедным лекарства безвозмездно или по грошовой цене. Он был всегда честен, корректен и преисполнен чувством долга. Он никогда не был возбужден и редко гневался. Русские его любили и хвалили. Его личность вызывала у меня уважение ко всем немцам.
Другой немец, Артур Оскарович, был старым учителем. Он был педантом, сухим и сдержанным на словах. На его хорошо выглаженном мундире (воспоминания Власова явно относятся к дореволюционным временам, когда педагоги носили чиновничьи мундиры; Андрей Андреевич родился в 1901 году, следовательно, речь идет о его школьных годах. — B.C.) не было ни пылинки. Он был лютеранином, но каждый день появлялся в нашем соборе и выстаивал всю службу, подтянутый, неподвижный, вместе с другими чиновниками. Я думаю, что таким образом он хотел показать пример своим ученикам…»
На основании личного опыта генерал Власов в беседе с Фрелихом сделал общий вывод: «Русский народ всегда с большим почтением относился к немцам. Это доказывает и поговорка, что «немец обезьяну выдумал»….Эта вера во всезнание немцев, в их превосходное понимание техники, в их работоспособность и прилежание сохраняется ныне, несмотря на все жестокости, которые наш народ пережил в теперешней войне. Эта вера столь сильна, что наивные умы все еще продолжают верить в легенду, будто у немцев имеются таблетки, которые могут превращать в горючее колодезную воду… Вы же, немцы, усиленно стараетесь эту положительную оценку нарушить. Для чего вы это делаете? Это же не может быть результатом каких-либо исследований или рациональных соображений! Неужели немецкий человек за эти годы так изменился к худшему? Новый образ немцев, который я теперь, к сожалению, часто встречаю, — это только тупость, высокомерие, невероятная грубость и неспособность понимать мыслящих по-другому. Те немецкие друзья, которые меня посещают и которые со мной вместе сражаются за наше общее дело, — по существу не настоящие немцы. Да и ты, Сергей, только наполовину Фриц»{523}.
Конечно, на оценку Власовым немцев влияло пребывание в плену и его тогдашнее положение главы союзной немцам РОА. Однако трудно усомниться в общей положительной оценке Власовым немцев и немецкого, поскольку сходные оценки он высказывал в аудитории, где его слова могли вызвать обвинения в германофильстве и восхвалении потенциального противника и даже в измене. На совещании высшего командного состава Красной армии в декабре 1940 года Власов, командовавший 99-й стрелковой дивизией, которая располагалась на советско-германской демаркационной линии в районе Перемышля, заявил: «Мы живем на границе, каждый день видим немцев. Куда бы ни шел немецкий взвод, они идут исключительно четко, одеты все однообразно. Я указывал своим бойцам: «Вот — капиталистическая армия, а мы должны добиться результатов в 10 раз больше». И бойцы обращали внимание. Ведь за 100 м мы хорошо видим друг друга, и, наблюдая немецкие взводы, наши взводы стали крепко подтягиваться… Были случаи, когда немецкий офицер нас четко приветствовал, а наши — не приветствовали. Тогда мы говорили, что дружественную сторону нужно приветствовать, и теперь стали неплохо приветствовать»{524}.
Власов, как и многие другие коллаборационисты, в восприятии немцев и Германии опирался на традиционный русский стереотип немецкого, в целом положительный и восходящий по меньшей мере к эпохе Петра I. В литературе XIX века этот стереотип отражен, в частности, в образе Штольца в романе Николая Гончарова «Обломов». Немцы для русских были образцом аккуратности, педантичности, деловитости, исполнения служебного долга. Власов сохранил такое же отношение к немцам, когда сам очутился в Германии. Правда, общение с немцами у него и других русских коллаборационистов было в основном на туристическом уровне. Когда, проезжая на поезде через Восточную Пруссию, Власов впервые увидел немецкие деревни, ухоженные поля, тучный скот, чистые и уютные дома, то не скрыл восхищения от сопровождавшего его лейтенанта жандармерии: «Это действительно хорошо!»
Фрёлиху Андрей Андреевич в начале 1944 года следующим образом передавал свои впечатления от Германии: «Напротив нашей виллы расположено поле. В часы вынужденного безделья я часто наблюдаю за крестьянином, который работает на этом поле. Как точно он тянет каждую борозду! Как старательно убирает каждый камешек! Я, сын крестьянина, могу как профессионал оценить результат такой работы. Только теперь я начинаю верить рассказам, что немцы могут извлекать из земли в 3–4 раза больше, чем мы… Я любовался красивыми, пестро раскрашенными домиками среди цветов. Я думал, что это летние резиденции каких-нибудь капиталистов, которые достигли своего благосостояния, используя класс трудящихся. Ведь так звучит формула, которую в нас вбили в Советском Союзе! И когда мне было сказано, что эти дома принадлежат лесным рабочим, самому бедному сословию в деревне, людям, которые вынуждены трудиться в баварских лесах как батраки в жару и в холод, выполнять труднейшую работу лесорубов, я не мог этому поверить. Я думаю, что в Советском Союзе скромнее живут высокопоставленные аппаратчики, директора банков или фабрик. И я вынужден сказать: вы, немцы, дважды победили меня — однажды на Волхове, а другой раз здесь, в сердце Германии.
Я все время думаю о той женщине, которая нам показала свой дом. Она обыкновенная немецкая женщина. Ее, вероятно, можно считать представительницей всех немецких женщин. Но почему же я должен ее ненавидеть? Из-за того, что она немка? Из-за того, что она послала на войну своих сыновей? Хотя я и не понимаю ее языка, но я понял звук ее слов, ее взгляд и ее дружескую готовность объяснить мне, врагу, русскому «унтерменшу». Для меня и для нее было важно только то, что все мы — люди»{525}. Здесь положительные качества немецкого народа фигурируют в качестве общечеловеческих ценностей.
В то же время следует подчеркнуть, что до того, как попасть в немецкий плен, Власов полностью разделял негативный стереотип немцев, созданный советской пропагандой. Одной из двух своих тогдашних жен, Анне Власовой, 11 декабря 1941 года он писал: «…Наша жизнь теперь стала веселее — главное, бьем фашистов и гоним их без оглядки. Прошли уже те времена, когда они считали себя непобедимыми. Сейчас они так удирают, что не поспеваем иногда их догонять. Посмотрела бы ты, как они одеты в женские платья, платки, чулки, шубки и в другое разное барахло. Бьем мародеров». А другой жене, Агнессе Подмазенко, 17 мая 1942 года, Власов сообщал: «Невзирая ни на что, мы проклятых извергов фашистов все равно сотрем с лица земли. И это будет скоро. Поверь, что теперь немцы уже не те, что были раньше, да и мы крепко за прошедшее время научились кой-чему, как, главное, бить фашистов их же методами, создавая им мешки и окружения»{526}. Тогда генерал еще не знал, что совсем скоро окажется в окружении и в плену. Но и командуя одной из советских армий, он продолжал высоко ставить германское военное искусство и признавал, что Красной армии пришлось учиться у противника. При этом остается не ясным, то ли Власов действительно верил в тот момент, что немцы стали воевать хуже Красной армии, то ли повторял пропагандистские лозунги, опасаясь цензуры.
Коллаборационистам фактически пришлось разделить единый стереотип немцев на два. После того как рассеялись первые иллюзии насчет немцев — освободителей русского народа от большевизма, в сознании русских, выступавших на стороне Германии, произошло четкое разделение немцев на нацистов и тех, кто не разделял национал-социалистическую идеологию. Власов, например, так отзывался об одном из участников антигитлеровского заговора бароне Фрейтаге-Лорингофене: «Этот барон мне очень нравится, когда я с ним что-либо обсуждаю, я забываю, что он немец. Его доводы и то, как он их излагает, доказывают, что он желает нашего успеха…»{527} А Штрик-Штрикфельдту Власов говорил: «Видите, Вильфрид Карлович, чего я понять не могу. Вот тут, в Тиргартене, люди кормят птиц и кошек, относятся к ним с любовью, а в лагерях оставляют военнопленных умирать с голоду. И это те же немцы делают — и то, и другое… Немцы — прилежный, трудолюбивый народ; они скромны и бережливы. Вы делаете все для семьи и дома. Я верю, что немцы охотно работают. Но в ходе вашей истории вас преследует рок — появляются императоры, вожди и все летит. Разве это не так? И немцы начинают все сначала и работают, как волы, чтобы снова добиться благосостояния. Это сделало их мелочными и завистливыми. Национал-социалисты объявляют теперь немца «сверхчеловеком», но мне кажется, ему недостает того аристократизма, который в России считался непременным признаком подлинного барства». Мне жаль немцев…»{528}
Когда же подписанное генералами Власовым и Василием Ф. Малышкиным так называемое «Смоленское воззвание» было запрещено распространять на оккупированной территории, стало ясно, что оно имеет только пропагандистское значение, направлено лишь на разложение Красной армии и не отражает подлинных взглядов германского руководства. Власов в связи с этим лишился последних иллюзий насчет целей Гитлера в отношении России и удивлялся только тому, что в национал-социалистической Германии «люди еще могут сами ослаблять гайки и что таких людей, как доктор Р., Гроте и Штрикфельдт (немцы, работавшие с РОД. — Б.С.), не поставили к стенке»{529}.
В отношении Власова к Германии и немцам можно выделить три этапа. До того, как он оказался в плену, общая положительная оценка немцев, зародившаяся еще в юности, сочеталась с советским пропагандистским стереотипом немцев как вероломных захватчиков, побеждающих только благодаря численному и техническому превосходству и внезапности нападения. В плену образ Германии и немцев у Власова первоначально был целиком положительным, однако потом, под влиянием информации о нацистских преступлениях, стал более сложным. При этом командующий РОА считал основную массу немцев соучастниками деяний Гитлера.