У башен Тридцатой

Мы — в казармах береговой обороны на Северной стороне, почти у бухты. Впервые за два месяца над головой не свод землянки, а обыкновенный потолок. И странной кажется ночная тишина: в казарму едва доносятся звуки идущего за несколько километров боя.

Но отдых оказался недолгим — всего двадцать два часа с момента передачи позиций сменившему нас полку.

В 10 часов 28 декабря генерал–майор И. Е. Петров вызвал Вильшанского и Сахарова к высоте 60, где стояла известная всем севастопольцам зенитная батарея Воробьева. Командарм объяснил обстановку: ударная группировка противника рвется к станции Мекензиевы Горы и к кордону Мекензи № 1. Туда брошены все наши силы, без которых можно обойтись на других участках. На левом фланге Севастопольской обороны осталась почти без прикрытия 30–я береговая батарея. Из этого и вытекала новая задача, поставленная бригаде: прикрыть подступы к батарее, не допустить захвата ее противником.

«Тридцатка», вступившая в строй незадолго до войны, имела 305–миллиметровые орудия и являлась одной из двух самых мощных береговых батарей в районе Севастополя. По существу, это целый форт, огневая мощь которого сыграла уже немалую роль в обороне города. Но, предназначенная для поражения дальних целей, такая батарея не может сама защитить себя от врага, если он рядом.

Два наших батальона, из которых теперь состоит бригада (первым командует Хотин, вторым Головин), пройдя через казарменный городок артиллеристов, занимают оборону в километре от батареи. Наступил уже вечер, и пока тут спокойно. О том, какими силами располагает на этом участке противник, ничего неизвестно. Выслав разведку, идем с комбригом на батарею — с нею нужен тесный контакт.

КП батареи похож на корабельную рубку. У приборов — краснофлотцы. Нас встречает смуглый, худощавый капитан Александер, командир Тридцатой. Это известный на флоте артиллерист, славившийся точной стрельбой по учебным морским целям. Но на войне понадобилось стрелять по суше, и Александеру пришлось немало потрудиться, чтобы приспособить к этому свое грозное «хозяйство».

Из подземелий батареи появился ее военком старший политрук Соловьев.

— Товарищ бригадный комиссар! — возбужденно начал он. — У нас только что состоялось открытое партийное собрание. Народ настроен твердо: погибнем, но не сдадимся — взорвемся вместе с батареей!..

— А мы не для того сюда пришли, чтобы вы взрывались, — спокойно заметил Вильшанский. — Погибать, коль уж придется, надо в бою. Если враг прорвется, нужно, чтобы ваши люди были готовы быстро выйти наверх с личным оружием. Сколько у вас автоматов, гранат? Очевидно, следует заранее раздать их краснофлотцам…

Разговор стал конкретным, деловым. Капитан Александер рассказал, чем может нас поддержать личный состав батареи. Горячий Соловьев тоже быстро перешел к обсуждению сугубо практических вопросов.

Бой у батареи начался утром 29–го. Вражеская артиллерия произвела короткий огневой налет по нашим подразделениям, еще не успевшим толком окопаться. И сразу два батальона немцев, поддерживаемые танками, пошли в атаку. Они явно рассчитывали прорваться к Тридцатой с ходу.

Но батальон Хотина, на который пришелся этот удар, атаку отбил. Немцы подтянули еще пехоты и танков и атаковали нас снова. У них был слишком большой перевес в силах, и первый батальон начал отходить к казарменному городку. Метров на пятьсот был оттеснен и второй.

Атаки следовали за атаками, и бой, длившийся уже целые часы, переместился в городок артиллеристов. Враг приближался к батарее.

Вильшанский пришел к капитану Александеру.

— Связь есть? — спросил он. — Вызвать на себя огонь других батарей сможете?

— Да, смогу, — ответил капитан, очевидно подготовившийся к этому давно.

— Тогда задраивайте все входы и выходы, выставляйте к ним усиленную охрану. Огонь вызовем пока по казарменному городку. А мы далеко не уйдем, не беспокойтесь…

Вильшанский связался с командармом И. Е. Петровым, доложил обстановку и свое решение. Он попросил, чтобы после артналета здесь поработала и наша авиация.

Через десять минут среди домиков казарменного городка поднялись фонтаны разрывов. Это направили сюда свой удар другие батареи береговой обороны. Еще через четверть часа здесь сбросили бомбы наши самолеты. Отошедшие из городка подразделения бригады укрылись в лощине у батареи и дальше за ней.

К вечеру разрушенный городок снова занимали наш первый батальон и рота артиллеристов. Затем подошел батальон местного стрелкового полка под командованием капитана Кагарлицкого — 250 бывалых бойцов, вернувшихся в строй после ранений.

В течение последних двух дней декабря противник еще несколько раз пытался прорваться к 30–й батарее. Но теперь наших сил прибавилось, и фашисты откатывались назад, оставляя на поле боя десятки трупов.

Наступала новогодняя ночь. Положение оставалось трудным, напряженным. 31 декабря над Севастополем весь день гремела канонада, и мы скорее угадывали, чем определенно знали, что в двухнедельном сражении за город уже произошел перелом в нашу пользу.

Позвонил полковник А. Г. Капитохин, только что ставший командиром 95–й дивизии и комендантом четвертого сектора. Поздравив нас с наступающим Новым годом, он поставил бригаде боевую задачу. В ночь на 1 января мы должны были выбить немцев с двух высот и тем самым значительно улучшить свои позиции, надежно оградить 30–ю батарею от вражеских наскоков.

Все были окрылены только что услышанным официальным сообщением о том, что наши войска высадились в Керчи и Феодосии. Казалось знаменательным, символическим, что и мы встречаем Новый год, решая пусть скромную, но наступательную задачу.

Перед атакой все, кто был в штабе и политотделе, разошлись по подразделениям. Даже начальник штаба майор Сахаров отпросился у комбрига во второй батальон.

— Ты, Ефим Маркович, иди к Хотину, — сказал я. секретарю парткомиссии батальонному комиссару Хиславскому. — А я — к Головину, у него никого не осталось из политработников.

Ночь выдалась ясная, не по–крымски морозная. Серебрилась лунная дорожка на темном море, искрился снег на холмах.

Первая атака батальона Хотина не дала результатов — враг сопротивлялся отчаянно. Через час атаковали снова. Краснофлотцы пошли дружно, на «ура». И когда уже стало ясно, что наша берет, фашистская пуля сразила Ефима Марковича Хиславского — старого матроса, партийного работника из Ростова, комиссара морской пехоты…

Двадцать минут спустя первый батальон потерял своего командира, а бригада — старейшего комбата Алексея Андреевича Хотина.

Сопротивление врага было сломлено, высота взята. А я?то думал, что два чудесных человека, которые легли почти рядом на ее склоне, скоро встретятся на заседании бригадной партийной комиссии. Хиславский — как секретарь, Хотин — как верный сын партии, доказавший свое право не только считать себя коммунистом в душе, но и называться им. Обязательно должны были они так встретиться. Да вот не успели…

После нескольких атак овладел своей высотой и батальон капитана Головина. Враг был отброшен к Бельбекской долине. Бригада закрепилась на новых рубежах. Краснофлотцы собирали и подсчитывали трофеи — минометы, пулеметы, две сотни автоматов…

Бой за высоты окончился уже 1 января. В этот день оставшиеся в живых могли сказать друг другу:

— Фашистский штурм отбит. Севастополь выстоял.

На этом кончается короткая боевая история первого состава 8–й отдельной бригады морской пехоты. 3 января 1942 года она была снята с передовой и выведена в резерв. Мы ждали доукомплектования. Но для этого требовалось слишком много людей—столько в Севастополе неоткуда было тогда взять. И бригаду расформировали, направив то, что от нее осталось, в другие части морской пехоты.

Немного позже Восьмая морская возродилась заново, сформированная на базе 1–го Севастопольского полка, и опять участвовала в боях за город русской славы. Но мне служить в ней больше уже не привелось.