Часть первая.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть первая.

Мой первый контакт с Главразведупром был в первой половине 36-го года. Неверно, что пишет Перро про Фантомаса{33}, он жив. Дело было в том, что все происходившее до 36-го г. связано с тем, что я помогал работникам Разведупра, которые работали во Франции. Помощь заключалась в том, что в 30, 31, 32-м гг., когда нужно было несколько человек или нужно было знать, скажем, адрес. Скажу другое, что вы поймете, как далеко мы шли в связи с этой работой. Был у меня случай с одной девушкой. Нужно было переключить ее на эту работу. Ее называли троцкисткой. Вы представляете, как от нее отодвинулись. Мы привлекли ее, она пошла на работу. У меня были такие контакты, сам непосредственной разведработой не занимался. Но почему же пришлось бежать из Франции? Дело в том, что произошел первый крупный провал. Провалился Штром. Там оказались товарищи, которые разрешали себе то, на что не имели права. Например, для своих работников он среди других дал и мой адрес. Когда начался провал, в руках французской контрразведки оказались какие-то таинственные письма, написанные на мой адрес. Расследование показало, что (Штром и молодая женщина-врач были арестованы) мне грозит тоже арест, а я был известен как партийный деятель, и все это могло скомпрометировать партию. Тогда я получил указание ЦК Французской партии немедля исчезнуть. А Перро дает эту часть книги на основе документов, которые он нашел в префектуре полиции, где для них я был связан со шпионажем.

Я приехал в Берлин. Этот рассказ тоже идет по данным французской контрразведки. Я совершенно спокойно сел в поезд и уехал. В Берлине встретился с Вальтером, который руководил МОП Ром, он меня принял, провел в Берлине 8 дней, оттуда приехал в Москву. Поселился на Воронцовом Поле, в доме для политзаключенных. Через три или четыре месяца приехала жена с ребенком. Родился в Париже в 31-м г. Приехала в 33-м г. Я жил в Москве, с Разведупром не имел ничего общего, связан был с КИ и секцией Компартии Франции.

Во Франции проходил еще один процесс, связанный с нашими разведчиками, и обвинение пало на компартию. Среди арестованных был работник «Юманите» Рикье, который будто был главным провокатором, из-за которого была раскрыта вся сеть. Шума тогда было очень много, в партии работал Жак Дорио, который тоже каким-то образом дал подтверждение, что руководство партии связано с советской разведкой. Дюкло должен был уехать. Меня послали в Комуниверситет Запада им. Мархлевского{34}. С Дюкло был знаком по партийной работе в Париже.

Было заседание в Колонном зале, в президиуме сидел Дюкло, увидел меня, машет рукой, встретились в перерыве. Чем тебе помочь? Ничего не нужно. Как жена? Вот тогда меня и направили в Комуниверситет, кончил в 36-м, стоял вопрос о поездке на работу в Польшу или обратно во Францию. Там уже начиналось движение за единый фронт. Вот тогда и возник вопрос о Рикье. В Разведупре меня встретил легендарный человек — Берзин. Говорили о задаче, которую мне поручали. Сушествовала уверенность, что виноват Рикье, что он главный провокатор, но прямого отношения к организации он не имел. Ситуация складывалась сложная. Противники усматривали руку Москвы, в компартии — агентов Советской России, а французские коммунисты упрекали руководство компартии — как мог проникнуть провокатор.

В начале 36-го г. были освобождены первые осужденные по этому процессу, приговоренные на четыре года. Они приехали и стали опровергать разговоры, что виновен Рикье. Товарищи обратились о предложением — нужно разобраться, надо проверить, что произошло. Тогда назвали мою фамилию — Домб. Это была моя кличка еще с Домброво, где я начинал работу. От Домброво я взял первые четыре буквы.

В то время многие отправлялись в Испанию. Берзин сказал:

— Вы можете встретить много своих знакомых, старайтесь выбирать гостиницу так, чтобы не встречаться.

Тогда начались наши разговоры. Берзин развивал много идей, о которых теперь пишут. Как сейчас в Европе, что с нацизмом. Говорил, что война, наверно, будет. Вам, коммунисту и партийному работнику, знающему Европу, могу сказать, что мы еще не подготовлены, не с точки зрения армии, но с точки зрения знания противника. Мы очень шаблонно еще знаем, что происходит в Германии. Он стал развивать некоторые мысли, которые потом толкнули меня к определенным выводам, в 38-м г. У нас есть товарищи, говорил он, которые считают, что разведработа — это только конкретные факты, конкретная информация. Получить, направить какой-то материал военного или другого характера. Теперь нам нужны, вопервых, хорошие коммунисты, разбирающиеся в политике, дипломатии, экономисты, знающие военное дело. Нам нужна уверенность, что они нас смогут проинформировать о перспективах.

Я уехал, получил адреса двух адвокатов. Андре Филипп, независимый социалист, и Ферручи с Корсики. Когда пришел к Ферручи, у него пластинки — советские песни, поставил пластинку, думал, это наигранное. Сказал, что мне нужно. Ферручи сказал — у вас в Москве думают, что это правда. Учтите, сказал он, тот, кто предал сеть, был главный резидент. Я расскажу всю историю, потом будем искать документы. Оказывается, что человек, который был тогда резидентом, уже после ареста Фантомаса, а работать начала другая группа. Связали обе группы, начали со второй и дошли до первой. Этот человек раньше работал в США, его направили туда из Разведупра. Он знал отлично английский, ему дали американский паспорт. Однажды при проверке документов в Панаме насела на него американская полиция и установила, что паспорт поддельный. Человек был мелкой душонки, за подложный паспорт в то время можно было получить десять лет — больше, чем за разведработу. Для разведки он еще ничего не сделал, но успел провалиться на паспорте. Ему предложили выбор: вы остаетесь американским гражданином, но надо придумать, чтобы вас отозвали из США в другую страну. Вероятно, американцы намеревались сохранить этого человека до нужного им момента. Так же как англичане, которые не трогали германскую сеть до самого начала Первой мировой войны, потом взяли всю сеть в первые дни{35}.

В Париже нужен был наш новый резидент, и этого человека послали туда взамен арестованного Фантомаса. Приехал с женой, которая, как оказалось, была главная стерва. Понятно, что люди бывают умными после. Он жил роскошно — было много денег, менял машины, это потом вспомнили. Работал года два и все время находился в контакте с американским военным атташе. Когда его арестовывала французская полиция, у него дома нашли 23 письма и ответы — всю переписку, которую он вел с американским атташе.

Аресты во второй резидентуре произошли совсем случайно, арестовали двух-трех, но полиция шла по следам первой резидентуры. И еще не зная, кто он и что он, полиция напала на его след. Тогда французская контрразведка сконтактировалась с американцами. Он получил указание из Штатов выдать всю резидентуру, а его начали спасать. В печати начали шуметь, сообщили, что среди арестованных есть американский гражданин. Во всей американской прессе началась кампания — нельзя невинного человека, американского гражданина держать в тюрьме. В это время он уже передал полиции всю резидентуру. Рикье сделали козлом отпущения. Через четыре недели, к большому удовольствию Разведупра, его освободили. Сообщали о поведении арестованного, приводили его слова на допросах, что он считает ниже своего достоинства отвечать на нелепые вопросы, что затронута его честь как американского гражданина. В итоге американцы были довольны, французы тоже, но, к Несчастью, Разведупр тоже был доволен. Здесь считали, что он спасся с женой, Рикье виновник провала, но только одно было не ясно. Резидент заявил, что ему лучше не возвращаться в Москву. Согласились, что так будет лучше, нужно сохранять конспирацию. Он не возвращался два или три года.

Когда удалось раскрыть это дело, его держали в резерве. Может быть, он уехал в Америку, не знаю.

О всех событиях мне рассказывал адвокат. Но это еще ничего не значило. Нужно подтверждение. Ферручи сказал:

— Сегодня ночью я сюда принес все архивное дело — на одну ночь. Стоить это будет столько-то.

Адвокат договорился с чиновником, принес, я прочитал. Там раскрылись американские методы работы. Вели себя осторожно, подсказывали, что и как сообщать в Москву.

Потом я все уточнил у второго адвоката и возвратился в Москву.

Теперь англичане пытаются создать впечатление, что Красная капелла сначала действовала против Англии. Это абсолютно неверно. Наша задача была поехать в Европу, создать базу, собирать первые источники, готовить их на случай войны с Германией. Это было с самого начала. Указание было никакой оперативной, агентурной деятельности не проводить. Ну, конечно, если бы попадались какие-то материалы, для разведчика было бы неестественно не обратить на них внимания.

В 38-м г. летом началась настоящая подготовка. Все шло в направлении на случай войны.

Красная капелла имеет пять этапов своей деятельности. Конечно, приблизительно. От 38-го примерно до нападения на Бельгию (май 40-го г.) — подготовительный этап работы. От мая 40 г. до начала нашей войны с Германией второй этап. (Позже скажу, что было здесь характерного.) Третий этап — от начала нашей войны с Германией до 24 ноября 42-го г. — это крупнейший этап деятельности разведывательной и подготовительной работы в период после моего ареста. Четвертый этап, который менее всего известен, это не те четыре месяца моего ареста, которые, я считаю, являются главным, самым сложным периодом деятельности моей личной и всей группы. Это этап разоблачения заговора немецкой разведки по всем направлениям — гестапо, абвер и т. д. — против советской разведки. И не только против разведки. Большая игра имела политический, дипломатический характер. Этот период продолжался до того момента, когда нам удалось переправить в руки Жака Дюкло окончательный документ, который раскрывает суть всего, что происходит. В Москве он был передан Димитрову, затем передан непосредственно или через ЦК начальнику Главразведки. Потом был этап до моего побега из гестапо и последний этап, который имел больше контрразведывательный характер, — этап от побега моего до освобождения Парижа. Так имеется пять этапов деятельности.

Понятно, что по характеру и направлению деятельность Красной капеллы шла в одном направлении. Следует сказать, что в своей работе я начал реализовывать идеи и мысли, высказанные когда-то мне Берзиным. Я не был военным специалистом, все, что об этом расписывают повсюду, — проходил школы разведки, был генералом и т. д., — это ложь. Никаких школ разведки не проходил. Единственная моя жизненная школа — это компартия, подпольная работа. Все. Но откуда взялся генерал? Когда я был арестован немцами, они говорят так:

— У нас есть данные, что вы были полковником. Но мы этому не верим. По тем задачам, по проведенной работе, характеру работы вы были генералом Советской армии.

Я ответил:

— Если вам так нравится...

Немцам нужен был генерал. Как им, по их немецкой логике, можно было понять, что такая организация, как Роте Капелле, могла обходиться без генерала.

Очень важная деталь, когда мы начали работу, начали встречаться с немцами, нам удалось увидеть и понять немецкую психологию. Это было очень важно. До того я знал только немцев-коммунистов, но с первых встреч с другими, когда они пришли в Бельгию, я начал изучать их. Как они думают. Жиль Перро, независимо от неточностей в его книге, он увидел, что во Франции, Бельгии, Голландии, Берлине действовали группы, руководимые коммунистами, антифашистами, у которых главное было борьба не на жизнь, а на смерть с нацизмом. Нашим плюсом было то, что мы знали до конца, чего мы хотели. Организационно — техника, подполье создавалось то, что ни немцам, ни французам, ни американцам, ни англичанам невозможно было понять. По документам в Берлине, с которыми знакомился Перро, дело выглядело так, что после моего ареста столкнулись с новой школой разведработы. Что эта школа далеко превосходила старые понятия. Была ли это новая школа? Была. Это была партийная, коммунистическая школа подпольной работы в военное время, с задачами военного характера при использовании всех тех преимуществ, которые мы, как коммунисты подполья, имели. В сравнении, предположим, с работой групп французской разведки, которые таких преимуществ не имели. Был такой французский полковник, забыл его фамилию, который был одним из руководителей французского Сопротивления — Реми{36}. Он жив и сейчас. Прочитав книгу, он прислал мне письмо. «Хотя мы теперь политически-идеологически думаем различно, но во время войны мы совместно вели борьбу с нацизмом. Я нашел первого человека, которому могу подать руку». Это высшая похвала. Потом наодной встрече он говорил: «Сколько людей мы погубили тем, что не умели приспособить нашу работу к тем принципам подпольной работы, которые требовались, к условиям борьбы с нацизмом». «Я не мог проявлять недоверия к людям своим и скрывать от них, где я живу. А Гран шеф имел двадцать квартир, и каждый, с кем он встречался, был уверен, что он ему очень близок, потому, что приходил в его квартиру, именно в ту, где он жил».

Уезжая, я говорил, войны еще не было, дайте мне хороших двух радистов, не давайте мне агентов, не давайте людей. Если будет хороший специалист военный, пожалуйста, такого мне пришлите. Я его буду держать в большой конспирации, чтобы он никогда не провалился, но который оказывал бы мне помощь, разбирался бы в тех вопросах, которых я не понимаю. Есть и другие вопросы — политические, экономические, всякие, знающих эти вопросы я найду на месте. Пусть приедет самый умный человек, это будет один на сотню, чтобы он стал крупным источником. Он останется только агентом, который будет получать и передавать. Нам нужно искать источники в каждой стране. Для этого надо искать других людей. Прибывший человек потеряет два года, чтобы акклиматизироваться, чтобы выглядел так, как все другие, окружающие его. Чтобы он не оглядывался, когда совсем не нужно оглядываться. Чтобы он не жил в состоянии, будто ему всегда что-то угрожает. Я имел в этом уже некоторый опыт. Был такой случай. Я контактировался с одним из работников посольства. Дал ему телефон, чтобы он мог звонить мне в случае особой важности. Сказал ему:

— Задолби этот номер. Запомнил? - Да.

— Все в порядке.

Два месяца спустя задержали его на улице, взяли на два часа. Переписали всю записную книжку, в том числе и мой телефон. Это был номер первой резервной точки, созданной на всякий случай. То была база по скупке старых автомашин. Туда потом направил одного работника отсюда. Начали работать, и вот номер из телефонной книжки все разрушил. (В первую поездку.)

Уезжая, я сказал, что люди, работающие в организации, должны быть уверены, что они не провалятся из-за такой вот телефонной книжечки.

Через несколько дней пришел из префектуры. Прибывший человек был неопытный, и он раньше времени выскочил через окно, хотя опасности никакой не грозило. Из префектуры только попросили документы.

В Париж я приехал после партийной работы, которую вел в Палестине. Там были забастовки, были тюрьмы. Партия отправила меня во Францию. Приехал один, потом приехала жена. Жил в маленькой комнатушке. У меня были документы, у жены нет. Через месяц мне говорят — могут быть неприятности. Приходит инспектор из префектуры:

— Вы уже месяц живете здесь с вашей женой, надо это оформить.

Пригласил его в другую комнатку, достал бутылку. Сказал ему:

— Пусть это будет между нами. Это же не моя жена. Ты хочешь, чтобы я оформлял ее документы?

А если бы я сделал, как тот товарищ, что выпрыгнул в окно. Его не трогали до начала войны, а началась война — Шрайбера посадили как подозрительного в лагерь, потом из французского лагеря его переправили в неоккупированную зону. Удалось освободить, он вернулся в Лион. Запретил ему поддерживать с нами связь. Дал деньги, устроился на работу. И все же он вошел в контакт с группой в Лионе, попался, погиб в лагере. Жена его в 40—41-м гг. очень много мне помогала, живет теперь в Москве.

Первый этап — 38-й г. — подготовительный. Наше первое прикрытие называлось не «Симэкс». Базу мы создали в Бельгии. То было... (Фирма по изготовлению, торговле плащами.) «Руа дю Каучук». Возглавил Гроссфогель, изумительный товарищ. Только о нем, о его жизни можно написать книгу. Я его знал с семнадцатилетнего возраста. Он из старой французской семьи в Страсбурге, потом переехал в Бельгию. Когда-то приезжал в Польшу.

Было 32 магазина «Руа дю Каучук» и фабрика. Он был директором-ревизором.

У меня был принцип — я не покупаю агентов. Сегодня я его куплю, завтра его купит другой. В отношении наших работников у меня тоже расходились принципы с Разведупром. Я жил в Союзе, когда существовал партмаксимум. Наш человек уходит на работу, он остается в тех же условиях материальных. Другое дело, когда нужно делать какие-то расходы на квартиру и т. д., но делать так, чтобы что-то наживать, это было чуждо.

Я привлек Каца. Мне сообщают — надо платить 220 долларов. Я отвечаю: нет. Почему?

— Это мой близкий друг и не хочу его деморализовать.

Если бы я ему предложил такие деньги, он бы обиделся.

Во время войны у меня был такой принцип — все получают одинаковое жалованье. Я говорил раньше — если во время войны мы не создадим свою финансовую базу, можем оказаться в затруднительном положении. Я не мог ждать, когда привезут из Москвы деньги. Надо мной подсмеивались в 38—39-м гг. Не было еще случая, чтобы хоть одному разведчику удалось создать собственную финансовую базу. Это — хозрасчет? Я сказал — дайте мне 20 тысяч долларов. Взял эти деньги, вложил в «Руа дю Каучук». В Бельгии существовала такая фабрика плащей. Мы пришли туда и говорим — вы работаете только на Бельгию. Давайте мы создадим контору для экспорта. Вы будете получать процент от прибыли независимо от наших убытков, если они возникнут. Потери на вас не будут падать. Так возникли заграничные отделения «Руа дю Каучук». Расчет был такой, если немцы и оккупируют Бельгию, наше общество с филиалами сохранится. Филиалы создавали в Копенгагене, Стокгольме, Осло и других местах, филиалы, в которых могли сидеть наши люди, частично для самостоятельной работы, для пересылки документов, которые шли из Бельгии, Франции.

В самом начале я чуть было не попался. У меня 20 тысяч, я должен положить их в банк, открыть счет, положил пять тысяч, сказал, что являюсь директором фирмы. Все было в порядке. Обычно все оформляют в течение недели — чековая книжка и т. д. Прошу Гроссфогеля — пойди узнай, почему задержка. Я выступаю под фамилией Миклера из Канады. Возвращается, говорит — страшное дело: две недели назад международная полиция раскрыла какую-то организацию — во многих банках появились фальшивые чеки. Оказалось, что некоторые владельцы чековых книжек — дельцы-авантюристы. Теперь для порядка посылают на место жительства клиента запрос — какова его финансовая база, обеспечивающая его деятельность. Такой запрос направили и в Канаду. Когда узнал об этом, у меня потемнело в глазах. Оттуда придет ответ — никакого Миклера нет, есть какой-то бедняк Миклер, лавочник, живет в Оттаве... Начнется веселое дело. Что делать? Выяснил — кто директор банка. Пришел, хочу поговорить с вами наедине... Я открыл у вас счет, ответа пока нет. Вы ждете ответ на запрос из Канады. Вы его не получите, и я хотел бы вас просить немедля отозвать ваш запрос назад. Я расскажу, в чем дело. Я приехал сюда с другой миссией. Я должен добиться освобождения нескольких десятков евреев, которые находятся в концлагерях, у которых большие счета, эти деньги перевести сюда. В Канаде открывать дело нельзя, там большой налог на капитал, уходящий за границу. Учитывая обстановку в Германии, моя миссия очень деликатна — надо спасать не только деньги, но и людей. Было это в начале 39-го г., когда в Германии был уже страшный антисемитский разгул. Ответ из Канады приведет к тому, что все планы будут сорваны, к этому делу будет привлечено внимание. Десятки людей останутся под угрозой смерти.

Разговор был очень точный, конкретный, возымел нужное действие. Директор воскликнул — почему вы не пришли раньше, я бы это сразу понял. Ваши друзья — это мои клиенты по 25 лет. Я верю вам... Он при мне дает распоряжение немедленно отозвать запрос. Потом дружба закрепилась хорошим ужином с ним, с его женой, с руководителями нашей фирмы.

Потом я сам организовал изготовление документов, отправлял их в Центр. Делали раньше так: брали старый паспорт, смывали фамилию, брали телефонную книжку, находили фамилию, того же Адама Миклера — происходит из Польши, живет в Канаде. Считалось достаточным. У меня выработался принцип: паспорт должен выдержать. Человек может не выдержать, но паспорт должен.

Началась война. До того как немцы вошли в Бельгию, англичане вступили туда на четыре дня раньше, а их контрразведка — на десять дней раньше. Искали пятую колонну, смотрели документы. В один прекрасный момент, за три дня до прихода немцев, является бельгийская полиция, инспектор: «Вы должны явиться тудато, вам угрожает интернирование». — «Мы канадцы». Полицейский возразил, но вы родом из Памборга, который принадлежит немцам. Жена достает энциклопедию, показывает полицейскому. Этот город польский. Полицейский согласился, понял, но я понял, что нам передышка на несколько часов. Я боялся, что придет не бельгийский чиновник, а англичанин, а я английского не знаю, но происхожу из Канады...

Тогда мы еще контактировались с советским посольством. Переправил туда жену с ребенком, которому было три года. (Жена ехала из Союза как французская учительница, ехали через Хельсинки, там были таксисты-белогвардейцы, сын слышал русскую речь и называл их по-русски — дядя. Пришлось объяснять — за месяцы пребывания в России сын научился произносить несколько русских слов.)

Сам тоже покинул квартиру. Могла бы возникнуть сложная перспектива, попал бы к англичанам, отозвали бы в Москву, пришлось бы объяснять — не английский ли я агент.

Через день пришли немцы, к этому времени у нас были подготовлены документы, Не иностранцы, а бельгийцы, или фламандцы. Я стал Жаном Жильбером. Я знал, что настоящий Жильбер уехал из Антверпена, что его там нет и он не возвращается туда. Случилось другое, он вернулся через год и его арестовали вместо меня. Он просидел полгода в концлагере, пока меня не арестовали.

Англичане вступали в Бельгию с победными песнями, отступая через несколько дней, взрывали за собой все, чтобы задержать немцев. В Брюсселе много канав, которые свободно перешагнет человек, пройдет танк, но мосты с окружающими домами повзрывали. Жил в Лякен. Нужно было переправиться на другую сторону. Утром вышел на улицу. Стоял паром, на котором переправляли только немцев. Встречаю немецкого лейтенанта:

— Наконец вы пришли. Хайль Гитлер! Я фламандец, скрывался на этой стороне, прошу помочь вернуться обратно.

Лейтенант был доволен, нашел приятеля. Переправил на пароме на другую сторону, где жил Кент. Было часа четыре утра, мы у Кента на квартире отправляли первые шифровки о том, что Брюссель занят немцами. Передатчики еще не нужны были, связь шла через курьеров.

Настоящая разведывательная работа началась с первых дней захвата Бельгии немцами. Первое время Бельгия была главным объектом. Нам в какой-то степени сопутствовало счастье. Было задание с первыми группами германской армии продвигаться в Париж, видеть германскую армию в действии. В то время как в Европе, так и у нас ходили всевозможные легенды по поводу того, что представляет немецкая армия. Хотя по военным делам я был профаном, но соображал, что имеет значение.