ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ
ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ
Кто были наши самые первые люди, когда я приехал в Европу. В 36-м г., когда я ехал по делу провала, первым человеком, который мне помог, а потом был связан с нами по разведке, был муж Регины, которая теперь живет в Москве. Он — Шрайбер, она Регина Штром. Оба были первыми людьми, которые начали помогать мне, начиная с декабря 36-го г. Погиб Шрайбер очень глупо — не попал на советский пароход, в Марселе. Когда немцы пришли в Париж, их квартира была на подозрении французской полиции. Регина с ребенком были спасены. С помощью Суслопарова их отправили в Советский Союз. Посольство советское оставалось до нападения Гитлера на Советский Союз. Шрайбер находился во французском концлагере. Нам удалось его освободить. Поехал в Лион и в начале 43-го г. был арестован. С нами он был связан с декабря 36-го г.
После своего освобождения в Москве узнал о плохом положении Регины с ребенком, что они без квартиры, то я написал маршалу Жукову. Каким-то чудесным образом письмо попало в его руки. Написал, что дело касается жены и ребенка нашего советского разведчика, который погиб тогда-то, что она содействовала нам и мне ее удалось спасти, отправить в Москву, где она находится несколько лет, и они все остаются без квартиры. Через три дня меня вызвали в Главразведупр. Спрашивают — где эта Регина? Она немедленно должна поехать осматривать квартиру. Выяснилось, что Жуков, прочитав письмо, снял трубку и позвонил директору Разведупра. Это было в 1954 г.
Лео Гроссфогель был тем человеком, с которым я разрабатывал все планы. Когда в 38-м г. я приехал в Бельгию, чтобы организовать группы, мы с ним начали искать подходящих нам людей. Первым был товарищ, которому мы дали кличку Боб, а настоящая фамилия 1 была Избуцкий. Герман. Бельгиец, рабочий, очень большой инициативы. В 38-м, 39-м гг. он помогал нам создавать сеть. Квартиры, связи был его делом. Нам нужен был человек, который мог бы свободно разъезжать по
Бельгии. Мы сняли его с работы, сделали из него коммивояжера. Сделали мотоциклет с товаром и он ездил по Бельгии, продавал разные домашние вещи. Под таким прикрытием он и работал. Кроме того, он прекрасно знал людей в Бельгии. Когда встал вопрос о подготовке людей, прибывавших из Центра, — Кент, Аламо и все поиски квартир, легализация и пр., так называемую «черную работу» брал на себя Боб. В то время активной разведывательной работы в Бельгии мы не вели, но если что-то попадало под руки, то это собиралось. У Боба были жена и больной ребенок. Из сформированного нами — мной и Гроссфогелем Красного оркестра Избуцкий был первым нашим разведчиком. Действовал с лета 38-го г. до дня ареста. В марте 42-го г. я передал его Ефремову, а тот его угробил, передал в руки гестапо. Он держался изумительно. Гестапо знало, что Боб был связан с Гроссфогелем, и его шантажировали, заставляя дать пути к нему. Боб не поддавался. Кроме того, Боб знал очень многих подпольщиков. Как деятель компартии он знал наши связи с нелегальной Компартией Бельгии. Он был в оргплане таким же, как во Франции Кац. Одно время Боб работал с шифром. Когда его арестовали и если бы сломили этого человека, был бы страшный провал. В тюрьме — лагере гестапо под Брюсселем проводили страшнейшие пытки. Там были коридоры и клетки-камеры. Видеть друг друга они, заключенные, не могли, но могли переговариваться. Боб всегда поддерживал остальных.
Боб свел меня с Шпрингером. Этот человек вызывал полное доверие. Когда он погиб, мы не знаем точно. Знаем, что приговорен к смерти был в 43-м г. Не знаю, что произошло с женой его. Ее удалось спасти. Ребенок был болен туберкулезом. Семья Боба одно время находилась под надзором гестапо. Были у него родители, которых удалось тоже спасти от преследования.
В летописи Красного оркестра Избуцкий должен занять свое место. После Гроссфогеля он был главным моим сосоздателем Красного оркестра, первым разведчиком нашей группы.
Теперь о Лесовом. Это изумительная фигура. Он русский. После Октябрьской революции он вместе с семьей ребенком был вывезен за границу, во Францию. Ему бы теперь было 65 лет. Жизнь его во Франции очень интересна. Сам пробивался в жизни. Несколько лет прослужил в лежьон этранжер — иностранном легионе. Иностранцы, желавшие получить французское подданство, могли это сделать, пройдя через легион. Их отправляли в колонии. Он несколько лет был солдатом легиона. По своей выправке, уверенности это был настоящий солдат, офицер во всем. В дисциплине, поведении и т. д. По профессии он был квалифицированным зубным техником. Он всегда искал и применял новинки в своей работе. В очень юном возрасте стал коммунистом. По характеру напоминал Аламо. Заниматься там пропагандой — для него вещи не стоящие. Надо было заниматься делами более важными. Когда начались испанские события, он вместе с женой уехал туда. Стал специалистом по диверсиям. Руководил диверсионной работой против Франко и его армии. Занимался он отправкой писем, маленьких свертков, посылок, начиненных взрывчаткой. Это все стреляло, все разрывалось. На его счету был не один офицер-франкист. Жена его жива. Зовут ее Мира. Родилась в Палестине. Дочь балагулы{140} с Украины. Я знал ее там, когда она училась в гимназии. С тех времен была активной комсомолкой в Палестине. На каждой демонстрации, когда надо было драться с полицейскими, Мира была первой. Сидела в тюрьмах, когда ей было 15—16 лет. Потом приехала в Париж. Там познакомились и поженились. Оба были коммунистами, вместе были на исключительно опасной работе. После Испании он вернулся в Париж. Мне кажется, что во время Испании он был связан с КГБ. Вероятно, ему дали указание: после Испании ждать. Он вернулся, ему удалось избежать лагеря, устроился как техник, имел свой кабинет в центре около крупного магазина «Прентан», но он рвался к активной работе. В 40-м г., когда была оккупирована Франция, он пришел ко мне и сказал, что ждать больше не может. Просил принять его в нашу группу. Летом 41-м г. отправил я депешу в Центр о том, что ко мне обратился Алекс (Александр Лесовой), дал ему характеристику и намекнул, что он работал у соседей. Запросил — могу ли я взять его на нашу работу. Ответа не было. Перед моим арестом пришел — соседи ничего не имеют против, чтобы он приступил к нашей работе. Но в это время он уже действовал в диверсионных группах в Париже. Я не хотел его отвлекать от этого дела. Когда меня арестовали, когда расшифровали первые депеши лета 41-го г., обнаружили и депешу в Центр по поводу Лесового. Тут Гиринг и другие гестаповцы набросились на меня — кто это такой. Всеми путями я затягивал ответ, путал, но в 42-м г. от испанцев они получили из Мадрида сообщение о работе Лесового в Испании. Сообщили, что арест его имеет большое значение и он любой ценой должен быть арестован. Известно, что он руководил диверсионной сетью, а часть людей из этой сети остались в Испании. Мне пока удавалось путать их, отодвигать, давать неверные адреса. За месяц до моего побега в августе 42-го г. мне уже показали его фотокарточку, знали его бывший адрес, но не знали, как к нему подобраться ближе. Но вопрос был месяца, другого. Он был очень активен в группах Сопротивления.
После своего побега в сентябре, первое, что сделал, как только нашел какое-то пристанище, немедленно через партийные связи связался с ним, чтобы его предупредить. Состоялась моя встреча с ним. Я ему сказал, какая страшнейшая нависает угроза, а он отвечает: а что делать? Сказал ему: надо немедленно уехать к партизанам куда-то на юг Франции. Он спросил: а ты что делаешь? Я ухожу в глубокое подполье в Париже. Мне иначе нельзя. Тогда он говорит:
— Но за тобой гоняются, так же как за мной. Но ты все же остаешься... Нет, я не уеду. Остаюсь здесь и перехожу в полное твое распоряжение. Смерть так смерть, я не имею права теперь от тебя уйти.
Этот человек с сентября 43-го г. до дня освобождения Парижа в августе 44-го г. был моим ближайшим сотрудником.
Через него мне удалось создать группу, которая была фактически нашей контрразведывательной группой, наблюдавший за зондеркоммандо Паннвица. Он провел очень большую работу, остался в живых, вместе встретили день освобождения. Когда вместе пробирались на Курсель, где помещалась зондеркоммандо, наткнулись на уличный бой. Восставшие дрались против танков. Там было много гранат-лимонок, а партизаны не знали, как с ними обращаться, Лесовой подошел, показал, как бросать их, и через полчаса стали бросать лимонки в немецкие танки. Нам нельзя было долго задерживаться, т. к. мы хотели пробраться на рю Курсель к тому моменту, когда дом покинут гестаповцы. Мы были там через полчаса после того, как Паннвиц со своими людьми бежал из Парижа. Мы нашли много следов, сфотографировали, отобрали некоторые документы. Все это находится в Центре.
После моего освобождения и реабилитации в 55-м г. Лесовой был первым человеком, который приехал ко мне в Москву. Он узнал, что после смерти Сталина меня реабилитировали, и весной 55-го г. открывается дверь, входит Алекс. Была большая радость. Он прожил еще долго и умер несколько лет назад. Эта был замечательный человек, герой без страха. Жена его жива, в Париже. Я отсюда не пишу, но постараюсь получить его фотокарточку. Он был очень красив, рослый. У него в Москве были родственники, к которым он и приехал. Но главное было встретиться со мной. Нас соединяла с ним очень большая дружба.
Можно бы было написать отдельную книгу, которая называлась бы «Побег». Описать бы эти два месяца с 16 сентября по 15 октября, по 22 октября, самые тяжелые дни. Задача была вновь не попасть в их руки. Когда я узнал, что старые депеши под Лионом попали к немцам — это ложь. Возник вопрос о том, чтобы Москва могла продолжать Большую игру.
Как я вел себя в это время в отношении зондеркоммандо. Прежде всего четыре письма, которые я отправил Паннвицу. Не надо забывать, что по меньшей мере 20 человек с момента моего побега до освобождения Парижа помогали мне в этом, рискуя своей жизнью, чтобы наше Сопротивление, борьба имела дальнейшие результаты.
После побега есть два этапа в моей работе. Бежал я 15 сентября, наиболее тяжелым было время до 22 сентября, когда мне пришлось сменить пять квартир, когда уже гестапо гонялось за мной. 23 сентября я наконец осел в местности в Бург ля Рен в доме для престарелых. Затем была передышка в три недели, 15 октября была арестована мадам Мэй. Здесь снова наступает трагическая неделя. Не только я остался на улице, но под непосредственной угрозой оказалась вся семья Спааков. В воскресенье, 15 октября, когда в пять часов я узнал, что Мэй не вернулась, значит, арестована, я делаю маневр, который отвлекает немцев.
Знал, что она дала им свой адрес, как с ней условились на случай ее ареста. Сюзан Спаак была связной. В тот же день в 8 вечера я возвращаюсь из Бург ля Рен в Париж, захожу на квартиру Спаака, даю сигнал немедленно уходить из дома. Дома был только муж Сюзан Спаак, она была с детьми вне Парижа. Спаак сначала сказал, что это невозможно, что гестапо могло угрожать арестом. Все же он пошел на вокзал, всю семью удалось спасти. А для меня началась трагическая неделя, когда я как фольксдойч четыре дня и ночи слонялся по всему Парижу и не мог пойти по адресам, боясь навести гестапо на их след. Это были самые ужасные дни. Провел бессонные ночи, была ночь, как рассказывал, в публичном доме и проститутка поняла, что скрываюсь от немцев и не выдала меня. Я сидел у нее, и у меня не было сил, чтобы не заснуть.
19 октября я попал к мадам Люси — к медсестре, которую знал. Она жила рядом с рю де Курсель, где располагалась зондеркоммандо. Здесь от усталости я потерял сознание.
Дело осложнялось тем, что на 22 октября была назначена встреча с представителем центра компартии в Бург ля Рен. Он меня известил через Спаака. Это был Ковальский, представитель боевых организаций Сопротивления. Я боялся, что он может пойти в Бург ля Рен и попадет там в засаду. Тогда я предпринял второй маневр — именно 22 октября звоню в квартиру Спаака. Явка назначена на 12 или 2 часа. Звоню в 8 утра, мне ответила женщина, назвавшаяся секретаршей Спаака. Я понял, что квартира уже занята гестапо. Секретарши никакой не было у Спаака. Я сказал, что очень прошу уведомить господина Клода Спаака, что его старый друг Анри придет к нему в 12 часов. Пусть меня ожидает от 12 до 2 часов. Таким образом я отвлек внимание гестапо от Бург ля Рен. Зондеркоммандо бросила все силы на
Ринг Бужалле, где жил Спаак. А туда, на Бург ля Рен, никто не пошел. Кроме того, приняли некоторые меры и другие товарищи — это живущий и сейчас защитник Ледерман и известный врач-психиатр, тоже живущий сейчас, известный на весь мир специалист доктор Шарто. Им удалось перехватить Ковальского до того, как он дошел до дома престарелых. Ему крикнули — беги, опасность!
Потом один фабрикант, которого удалось перевербовать нам, рассказывал, что в воскресенье, когда гестапо получило сигнал в 8 часов, Паннвиц позвонил этому фабриканту и сказал — приходите сегодня к нам после обеда, будете иметь удовольствие видеть своего бывшего жильца...
Это была вторая самая тяжелая неделя. Потом я проживал какое-то время у медсестры, она нашла подходящую квартиру, где я поселился и жил там до освобождения Парижа.
—Улица де Мен, улица, по которой проезжали все машины, направлявшиеся в тюрьму Фрэн. И так же как в те десять дней, когда я жил у медсестры, мадам Люси (зондеркоммандо была в 200 метрах от того места, где я находился). В доме на улице де Мен девять месяцев я видел ежедневно гестаповские машины, знал их номера. Там я оставался до конца и оттуда руководил созданием новой группы, в которой исключительную роль играл Алекс Лесовой, активную роль играли жена Каца и еще пять человек. Но об этом должен быть отдельный рассказ.
Конец беседы.