БЕСЕДА С Л.З. ДОМБОМ, Варшава, 05—08.02.1970 г.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БЕСЕДА С Л.З. ДОМБОМ, Варшава, 05—08.02.1970 г.

12 октября 41-го г. поступило распоряжение Центра Кенту явиться в Берлин. Фактически берлинская группа еще и до того пользовалась разными источниками для переправки материалов и людей на Голландию, частично на Швейцарию и другие страны. Использовалась курьерская связь. Но к этому моменту положение сложилось так, что главное переправлялось с помощью собственных раций, которые в какой-то период прекратили работу.

Причина перерыва радиосвязи с Москвой заключалась в том, что немецкой контрразведке, точнее тем, кто занимался пеленгацией, удалось уточнить все четыре радиоточки, находившиеся в Берлине. Известно, что Ганс Коппи, идя на одну из этих точек для работы, увидел гестаповцев, маскировавшихся под ремонтных работников почтовой связи. Он увидел их и с ними разговаривал. Он определил, что это не почтовые работники, а пеленгаторы из армейской части. Положение в это время сложилось в Берлине такое, что надо было оборвать дальнейшую связь с Москвой. Центр встал перед фактом, когда была оборвана всякая связь как раз в такое время, когда берлинская группа могла давать ежедневно информацию важнейшего значения. Вот тогда и была к нам направлена депеша в октябре 41-го г., чтобы Кента направить в Берлин. В этой шифровке точно указывалось, что сделать, давались адреса.

Кент уехал в Берлин, и все было им выполнено. Сам он не вполне соображал, куда его направляют. Только после того как увидел Шульце-Бойзена в униформе офицера ВВС, он вернулся, не понимая, зачем дали все эти фамилии вместе. Сначала все шло хорошо. Все это было вынуждено. Другого пути у Центра не было. Конечно, если бы эти указания давал бы человек, обладавший большим опытом, можно было бы добиться тех же результатов без указания в шифровке всех перечисленных там адресов. Например, что бы я сделал в таком случае. Я направил бы на адрес одного из товарищей в Берлине, связанных с Шульце-Бойзеном, того же Кента с заданием, чтобы тот товарищ связал его с Шульце-Бойзеном. Других адресов давать не следовало.

Когда в 42-м г. мы узнали, что пошел провал, что это может быть расшифровано, было бы достаточно снять с работы только одно лицо, к которому должен бы явиться Кент. В шифровке не было бы никаких других адресов. Не фигурировал бы Шульце-Бойзен, оставалась бы только его кличка Коро.

Фактически же мы имеем такое положение: когда вы возьмете работу группы, занимавшейся расшифровкой запеленгованных телеграмм, то увидите, что группа функабвера начала работать в мае 42-го г. И то, что мы знаем, что имеет крупнейшее значение, — все товарищи, арестованные в конце 42-го, все они сохранили тайну и не раскрыли ее. Это имеет важнейшее значение.

На основе немецких документов мы знаем, что противнику удавалось в результате очень сложных манипуляций раскрывать ежедневно не больше одной-двух депеш. Им удалось это сделать. Им удалось найти книгу, служившую ключом. Но это было еще не все. Документы были хорошо зашифрованы, противник раскрывал содержание с большим трудом, и для этого требовалось много времени. С мая до конца августа они уже знали, что есть какой-то Коро и какой-то Арвид, что они в Берлине. Они не знали, кто такой Коро и Арвид. Так это и осталось бы для них неизвестным, если бы только в конце августа они не напали бы на шифровку, в которой были указаны те самые четыре адреса. Это было фактически началом провала.

Теперь я должен сделать одно замечание. Я не считаю, что расшифровка депеши была единственной причиной, на основе которой была раскрыта вся берлинская группа. Дело обстоит не так. Радиограмма была раскрыта в конце августа. Еще до этого гестапо уже имело много кличек берлинских подпольщиков, псевдонимов, которыми были подписаны другие радиограммы или упоминались в тексте. Их было от сорока до шестидесяти человек. Раскрытие их настоящих фамилий давало бы гестапо большие возможности. Но это еще далеко не все. Все это, к примеру, не имело никакого отношения к раскрытию Альты. Это не имело никакого отношения к раскрытию гамбургской группы. Не берусь утверждать на сто процентов, но здесь провал был результатом поведения одного из арестованных — Гуддорфа. Он был партийным деятелем, не очень большим и опытным конспиратором. Его связь с Шульце-Бойзеном совсем не нужна была, по моему мнению. Он работал в Гамбурге. Не знаю, в какой степени верно, что он будто бы раскрыл 65 человек в Гамбурге. Вероятно, не всех 65, но на всякий случай через него пошли провалы в Гамбурге. Это одно. Потом не следует забывать другое — летом 42-го г. шла отправка парашютистов. Некоторые из них были арестованы. Там был и Хесслер и Кенен, одна женщина{81}. Там произошли два крупных провала. Они привели к раскрытию части групп Шульце-Бойзена, которые до того времени не были раскрыты и гестапо не удавалось их раскрыть. Арестованные молчали.

Когда мы анализируем теперь минувшие события, мы должны понимать, что есть субъективное поведение человека — держал ли он себя хорошо или плохо после ареста, а есть и то, что доводило до провалов. Здесь возникает вопрос о Либертас. Она, скажем, вела себя плохо. Но не она была тем лицом, которое довело до провала группы. 90% того, что она рассказала в гестапо, было уже известно. Возьмем историю трагического провала женщины, которая была хорошо отправлена из Центра как парашютистка, приземлилась где-то около Риги, а там ее кто-то перехватил из гестапо. Человек, который должен был с ней встретиться, был схвачен гестапо. Она держала себя очень хорошо, но у нее нашли зашитый лоскут с некоторыми кличками, фамилиями. Здесь была фамилия очень известного человека, ныне награжденного — Куммерова. Я все это привожу в доказательство, что причиной провала была не только телеграмма, о которой мы говорим. Нельзя признать правильным и утверждать, что эта телеграмма все раскрыла.

Если этой телеграммы вообще бы не было, если все же начались бы те или иные провалы, потому что гестапо к этому времени очень близко вышло на подпольную группу, произошло бы то же, что произошло, скажем, в Париже. Когда им удалось кого-то арестовать, то для других это являлось сигналом, что начался провал. Товарищи наши и некоторые противники, которые оправдывают поведение Центра, исходят из того, что положение было исключительно тяжелое, решающим было во что бы то ни стало, идя на самые крайние меры, на большой риск, восстановить связь любыми путями. В частности, послать Кента, чтобы он немедля все урегулировал и получил необходимые материалы. Морально все это можно понять. Но с точки зрения техники это было не самое лучшее решение вопроса, потому что если бы вместо данной депеши направить либо парашютиста, который спустился бы не в Германии, где была очень трудная обстановка. Можно было бы такого парашютиста отправить в Бельгию, где имелось больше шансов, что он не попадется. Он должен бы был иметь функции курьера. Можно было, наконец, установить связь с помощью подлодки из Лондона. Такая связь существовала с выходом на Францию. Не надо забывать и другое — в конце 41-го г. у меня была уже налажена надежная связь через ЦК партии Франции, через Дюкло. Через эту связь ни одна депеша не была раскрыта гестапо. Об этой связи знали только Гроссфогель и я. Гроссфогель их шифровал, а немцы были уверены, что мы отдавали их незашифрованными. Так мы утверждали после ареста. Так что можно было найти и другие пути. Суть дела заключается в том, что слишком много в один раз указано адресов — адреса трех товарищей, руководящих подпольем в Берлине. То, что является элементарным в разведке, — связь была нарушена с точки зрения конспирации. Мы знаем, чтобы пробраться в подполье к работнику, который руководит работой, к нему проходишь через два-три звена связи. Если к резиденту — проходишь через связных. Я никогда бы не доверил одному работнику четыре адреса, четырех работников, которые в своих руках держали всю сеть.

Либертас. С ней обстоит дело так. Во-первых, не следует забывать, что уже через несколько часов после ареста Харро Хайльман проинформировал ее о происшедшем. Она делала все, чтобы оповестить товарищей о провале. Она сделала все, чтобы убрать следы к другим. То, что товарищи к ней не прислушались, не ее вина. Это тоже служит доказательством того, что зная, чем является гестапо, она продолжала работать, она знала, что ее работа может привести к провалу.

Либертас была арестована в то время, когда, по моим подсчетам, было уже арестовано не меньше шестидесяти человек. Нам теперь известно, Шульце-Бойзен, Харнак и Кукхоф делали все, чтобы перенести всю ответственность на себя. Делали то, что делал Зорге, то же делал и я., Например, у меня было указание для Гроссфогеля — он должен был говорить, что все делал Жильбер, я знаю только частицу всего, больше ничего. Руководители Красной капеллы делали все, чтобы уменьшить роль в организации арестованных товарищей. Правильно делали.

Правильно, что Либертас была морально подавлена. Страх смерти ее деморализовал, она начала искать пути к спасению. Поэтому говорила о том, другом или о третьем, но решающим, что бы она ни говорила и как бы себя ни вела, заключалось в том, что ее показания не могли дополнить существенно материалы следствия, не могли обвинить людей, которые и без ее показаний были арестованы и против них у гестапо были уже материалы. Скажем конкретно. Нет доказательств тому, что ее обвинения были решающими в судьбе других арестованных. Я уже говорил, это вопрос субъективный. Это не уменьшает значения того, что были люди, которые себя вели иначе, героически. Либертас этого не делала. Но, с другой стороны, нельзя говорить, что из-за Либертас провалилась группа или часть людей. Между прочим, могу сказать из того, что я знаю, она не раз говорила Шульце-Бойзену, боялась, что может наступить такая минута ареста и она не выдержит. Харро не предавал этому большого значения. Таким образом, резидента нельзя обвинить за поведение других. Такие случаи мы имели. В Бельгии ко мне пришел Драйи и сказал:

— Слушай, когда я буду арестован, я могу не выдержать.

Я его поблагодарил за то, что он пришел и сказал мне это. Я хотел, чтобы он уехал в Швейцарию. Он мог бы уехать и себя спасти, семью спасти. На всякий случай я устранил его от каких-то дел. Прошло еще несколько месяцев, и он уже не знал ничего нового об организации и ее работе. Семья его осталась в живых, все это они знают, они питают ко мне исключительное чувство благодарности. Они только позже поняли, что я был прав. А он думал, что гестапо семью не арестует, что до этого не дойдет, что будут искать только его. Когда же это произошло, он сам явился в гестапо, чтобы спасти семью. Но гестапо — это гестапо. Задерживая семью, задержало и его. А что потом оказалось? Он себя прекрасно держал. Он не был приговорен к смертной казни. Было признано, что он был только коммерсантом, как утверждали мы с Гроссфогелем. И по сей день гестаповцы так говорят. Его отправили в лагерь. Там он погиб от голода. А на самой деле он знал многое, руководил точкой, кроме того, вел все денежные дела, знал, куда уходили деньги. Знал все связи. Поэтому он тогда мне и сказал, что боится не выдержать допросов. Бывают и такие вещи. Он думал, что не выдержит, а потом оказалось, что держал он себя очень стойко. Я думаю, что ему придало силы то, что, будучи уже арестованным, он знал — если бы выполнил то, что я ему указывал, то дело не дошло бы до его ареста.

Что касается Либертас, то она была очень активной в делах капеллы. Если бы Шульце-Бойзен имел то, что мы имели — побольше опыта, конспирации, — он бы понял, что он со своей женой поступил бы так, как, предположим, Кент со своей Маргарет. К Кенту можно иметь разные претензии, но Барча ничего не знала о его работе. Харро не додумывал до конца — что произойдет, если произойдет провал. Поэтому не думаю, что надо особенно ее клеймить. По моему мнению, надо клеймить людей, которые были сознательными предателями. Из всего Красного оркестра сознательным предателем я, например, считаю только одного Ефремова. А Райхман? Райхман не предатель. Это дерьмо. Человек, который в последнюю минуту хотел себя спасать. Его поведение в известной мере было результатом того, что делалось в то время в брюссельской группе. Если бы с его шефом ничего не произошло, то и Райхман держался бы по-другому. Кроме того, здесь есть еще одно обстоятельство. Не надо забывать, что Райхмана я никогда не считал нашим разведчиком. Считал его человеком, которым мы пользовались. Поэтому я держал его постоянно на определенной дистанции, не допускал его к крупным делам. Здесь я говорю о разведчиках. Предателем, сознательным предателем был Ефремов, который с начала ареста до конца вел себя подло. В нем не было и проблеска попытки, чтобы кого-то спасти, потому так и получилось, что в результате его показаний была уничтожена вся брюссельская группа Ефремова. И не только она, он же получил еще людей от Кента. Я позже могу перечислить тех, кто в результате предательства Ефремова был арестован. У меня есть эти сведения.

Что касается Кента, могу сказать одно: Кент не бросался показаниями, чтобы людей проваливать. Он не защищал людей. Это уже плохо. Это уже страшно. Не защищал или раскрывал некоторых не сознательно. У Ефремова было дело по-другому. А в берлинской группе, насколько я знаю ее историю, сознательного предателя такого не было.

Надо глубже проанализировать это. Есть люди, которые сразу ломаются после применения пыток. Тогда от этого человека добывают насильно слово за словом.

Книга «Без пяти минут двенадцать». Авторы Франтишек Бернаш и Микульска. Вышла в Варшаве и появилась в продаже в конце декабря прошлого года. Одна из их книг, посвященных подготовке и ходу Второй мировой войны. Данная книга посвящена высадке союзных войск в Нормандии. Здесь на нескольких страницах рассказывается о том, что происходило в Германии, есть несколько страничек о движении Сопротивления. На первом месте указывается группа Шубо{82}. Рассказывается, кто такие были Коро, Харнак и Кукхоф. В связи с этим говорится:

Оба приятеля (Харнак и Шульце-Бойзен), имея задачей вести борьбу против войны и фашизма, установили контакты с широко распространенной сетью, работающей для Советского Союза, имеющей название Красная капелла. Эта организация руководилась Домбом (Треппер). Полем деятельности этой группы было большинство оккупированных стран в Европе. В руководстве этой сетью работали многие лица, происходящие из Польши. Так, например, Кац, Сокол, Познаньска, Станислаус и Фрида Везолек{83} и другие».

Дальше рассказывается о Красном оркестре, работе и связях, которые шли на Бельгию, и т. д.

В журнале «Современная история», издание Польского научного издательства, № 2 за 69-й г., орган Академии наук Польши, статья проф. Шеля{84}, в которой он полемизирует с Перро по поводу источников, которые автор получил от бывших гестаповцев и вообще наших противников.

«Берлинская группа против войны и фашизма контактировалась с антигитлеровской организацией, действовавшей в Бельгии, Франции, Германии, которая вошла в историю под названием «Роте Капелле».

Дальше идет речь о контактах и многих действиях. Здесь прямо не говорится, но упоминается о существовании франко-бельгийской группы.

Это было издано в Партиздате в июне 69-го г. Авторы те же — Микульска и Бернаш. Она называется «Покушение на Гитлера».

Александров. Автор-советолог на Западе. Он на с. 201 дает точный отчет о встрече, на которой участвовало пятнадцать крупных разведчиков. Среди них этот автор называет Николая Никитушева{85} — военатташе из Стокгольма, имевшего якобы задачей курировать всю сеть советской военной разведки. Здесь создается впечатление, будто автор просто сидел под диваном. Читаешь эту книгу, и кажется, что автор издевается над читателями. Оказывается, что собрались все советские разведчики, находившиеся в разных странах Европы. Такое совещание будто бы произошло в первой половине сорок первого года, уже шла война. И вот собрали советских разведчиков со всех стран. В книге говорится точно, что говорил тот, другой. Автор привел этих разведчиков в Бельгию, будто на квартире у Кента, в восьми комнатах, которые он занимал. Ну как там фантазирует автор! Встретились люди, которые фактически не знали один другого. Туда этот Александров притащил в своей книге и Макарова, и из Берлина, были разведчики из Швейцарии, какой-то представитель из Берлина. Ужас какая глупость! Потом идет отчет этого самого атташе о состоянии советской разведки на тот день в Европе. Сногсшибательные рассказы! И все это читатель должен проглотить и поверить этому.

Как выглядела фирма «Симэкс» в Париже: Как будто это рассказывал Фликке — один из гестаповцев. Там идет рассказ, будто в моем кабинете были такие аппараты, что всегда достаточно было нажать кнопку и можно было знать, что на всех точках разведки делается в разных странах. Этакий диспетчерский пункт разведчика! Так это все выглядит у Александрова. Есть у него и такие, например, вещи. Сногсшибательные! Раскрывается, как Сталин готовил договор с немцами. Готовил Деканозов{86}. Происходит это будто бы не в кабинете, но на частной квартире у Сталина. Сообщается, кто здесь присутствовал, и создается впечатление, будто автор был под кроватью и все слышал. Идет точно, что сказал Деканозов, что сказал Сталин, что сказал еще кто-то. Дальше автор хочет доказать, что все послы советские, конечно, были работниками Главразведупра. Самой главной была Коллонтай{87}! Не то чтобы указал, что данными ГРУ пользовались дипломатические представители, но наоборот — в их руках сосредоточивалась вся разведка. Они должны были у Майского{88} в Лондоне отчитываться о своей разведработе. Рассказывается, как все это происходило, как приезжали туда из Москвы. Потом идут доказательства, что все эти советские разведчики работали и на Интеллиженс сервис. Поразительные вещи! Тот, кто хоть немного в этом понимает, чувствует, что это сказки. Но если это читатель, который ни черта не знает, у него создается в голове такая каша. У него должно создаться впечатление, будто все, что советское, — это шпионаж. Дипломат, офицер, разведчик, не разведчик — все и повсюду это такая мрачная сила, которая давит на все страны, советские агенты пролезают повсюду. Он, например, на основе «точнейших» данных заявляет, что Арвид и Коро из берлинской группы работали на Вашингтон и на Лондон. Понимающий человек видит, что все это ложь, что это все высосано из пальца. Но тот, который не знает, начинает задумываться, как все это было. Взять, например, Куммерова{89}. Александров утверждает, что, до того как он стал работать в Красной капелле, он был крупным английским агентом. Абсурд! Известно, что Центр давал строжайшую установку, заключавшуюся в том, что советский разведчик не должен был иметь никаких непосредственных контактов с разведчиками других стран, были ли это союзники или враги. Это было дело Центра. Если это требовалось, очевидно, сам Центр должен давать конкретное указание тому или иному своему работнику. Есть и второй принцип. Например, когда получил из Центра сообщение о том, что имеется подозрение по поводу связи Гарри с французской разведкой, я немедленно пресекал контакты с такими людьми. Такие меры я принимал потому, что, во-первых, такие действия не разрешались Центром, а второе, что самое главнее, пусть это и будут союзники, но я могу контролировать действия своих людей и никак не могу быть уверенным, что связи, предположим, той же французской разведки не приведут к провалу нашей сети. Александров же утверждает, что Раух{90} был связным между советской разведкой и Интеллиженс сервис, работая с нашего согласия на тех и на других. Что касается меня, то с Раухом были немедленно оборваны все связи, как только стали известны его связи с другой разведкой.

Все эти книги, такие, как Александрова, делают много вреда. Вероятно, когда-то придется написать о всех этих сказках, которые выпускали и англичане, и американцы, и т. д. Мы не заинтересованы в том, чтобы миллионам людей создавали в их головах какую-то неразбериху. Пусть знают, что во время войны были советские разведчики.

...Жена Камиля (Каменецкого). Получила во Франции пенсию за мужа. Дети Драйи тоже получают пенсии. Получают все родственники всех участников группы Красной капеллы, погибшие во время войны.

За всеми ими признано право на получение пенсий как борцы против фашизма. Они получили полное признание во Франции.

Несколько слов о возвращении в Москву. Когда прилетели в Каир, нам сказали, что надо некоторое время переждать с дальнейшим полетом. Пригласили посетить совпосольство. Радо говорит: «Я не пойду». — «Почему?» — «Я лучше по городу погуляю, посмотрю...»

Позже он спрашивает: «Ну как там было?» — «Все в порядке», — говорю. «Кто вас там встретил?» — «Вероятно, военный атташе». Потом стал расспрашивать — был ли я раньше в этих краях. «Бывал», — говорю. Он спросил: «Ну, а иностранец мог бы здесь задержаться?» — «Ну, если иностранец разведчик, то мог бы задержаться, если хороший паспорт, если есть деньги». А Радо говорит будто не о себе. Только вижу, что ведет он себя странно и после обеда куда-то исчез. Денег у нас на руках почти не было. Вечером появился. Он жил в гостинице в комнате с кем-то из нашей группы, возвращавшейся в Москву. Под вечер он говорит: «Я пойду пройдусь немного». А утром в пять часов мы должны были улетать. Руководитель еще сказал ему: «В десять вечера все должны быть на месте». Утром встали, все в сборе, Радо нет. Начали разыскивать — нет. Но опасались, что с ним что-то приключилось. В то время пойти одному в старый город было опасно.

В тот день самолет не улетел в пять часов. Поднялись позже, часов в восемь. Пришлось лететь без него. Прилетели в Тегеран. Пошли в посольство, я связался с военным атташе. Сказал, кто я, сообщил, что произошло. Он ответил — слыхал. Он спрашивает — а вы знаете, кто это такой.

— Нет, но думаю, что это кто-то из Швейцарии.

Он отвечает:

— Да. Что произошло?

— Вероятно, боялся возвращаться, — ответил я.

В Тегеране начал психовать Фут. Он сказал мне:

— Что теперь будет, как могу я доказать, в Москве, что я невиновен. Без Радо мне не поверят.

Он страшно психовал.

В Тегеране провели два дня. Была нелетная погода.

Радо не нашелся. Из Каира сообщили, что его нет. Прилетели в Баку. Там уже был кто-то из Разведупра. Начал у меня и других узнавать, как и что случилось. Я рассказал о том, что товарищи из ГРУ еще не знали — был 45-й г. Сказал, что гестапо предпринимало попытки выйти на него, но что в руках гестапо он не был. В провале, который там произошел, меньше всего можно винить Радо. Гестаповцам не повезло в том отношении, что для ликвидации группы Радо они привлекли швейцарскую полицию. А по их мнению, швейцарская полиция не была заинтересована в том, чтобы довести дело до разгрома группы. Об этом мне еще говорил Паннвиц.

Нам удалось предотвратить отправку в Швейцарию гестаповского агента под видом нашего радиста. Об этом товарищи из Центра еще не знали. Они хотели послать этого радиста под видом Лянуар. Дело в том, что у меня была шифровальщица из Бельгии, которую я переправил в Париж. Она шифровала для Соколов, потом, когда возникла угроза арестов, отправил ее в Марсель, где она должна была работать с Кентом. Но т. к. Кент не работал, то и она ничего не делала. Когда возникла угроза арестов в Марселе, отправил ее в деревушку недалеко от Клермон Феран. Там и прожила она до конца войны. Ее звали Вера Аккерман. Кличка — Лянуар (черная). Она была красавица, ее рисовали известные художники. Была женой члена интербригады. Была приятельницей Шпрингера.

Гестапо решило под видом нашего работника отправить в швейцарскую группу своего агента, решили сделать это под видом отправки Веры Аккерман. Намеревались получить шифры. Подбирали подставное лицо. Кент сказал в гестапо, что Вера должна находиться гдето во Франции. Об этом должен знать я. Гиринг тогда пришел ко мне и говорит:

— Вы забрали перед арестами в Марселе Веру Аккерман. Скажу откровенно — мы хотим под ее именем послать в Швейцарию своего человека. Нам надо либо арестовать настоящую Аккерман, или быть уверенными, что она ничего не скажет.

Я говорю:

— Если бы я вел с вами двойную игру, то сказал бы — отправляйте. Но сейчас я должен вам сказать другое — если отправите вашего человека, он провалится.

— Почему?

— Могу сказать, в чем дело. Когда была угроза арестов в марсельской группе, я убрал оттуда Аккерман, и теперь она находится в Швейцарии.

Гиринг просто сел:

— Как так, вы были заинтересованы отправить ее туда?

Я сказал:

— Давайте говорить как разведчики и как мужчины. Я не хотел, чтобы она попалась в ваши руки, а во-вторых, она была моей любовницей, и я хотел ее спасти.

Гиринг вернулся обратно к Кенту и рассказывает ему о нашем разговоре. Кент ничего не мог возразить. А на самом деле Вера была в это время во Франции. Она спаслась, прожила еще много лет и года три назад умерла от рака.

Таким образом удалось сорвать тогда планы гестапо забросить в Швейцарию своего агента. Потом им удалось послать туда своего человека, но они получили от меня такие советы, как это сделать, что их вскоре разоблачили.

Работа с Лесовым. При встрече я обрисовал ему сложность ситуации и посоветовал немедля исчезнуть. Он наотрез отказался это сделать. Сначала спросил — как со мной. Я рассказал. Это было после побега.

Связались с ним по партийной линии связи. В то время он работал в Сопротивлении. Решили, что он останется вместе со мной. Договорились относительно квартир, что надо менять и т. д. До освобождения Парижа Лесовой был фактически моим самым ближайшим сотрудником. Работа была очень опасной. Нужно было найти ряд лиц, чтобы их предупредить об опасности. Например, семья Капа. Его жена все еще находилась в Шато Бильерон в имении Максимовичей. К тому времени узнали о многом, немцы захватили имение и посадили туда Райхмана, который должен был наблюдать. Там была мать Максимовича и жена Каца Цесиль с детьми. После моего побега первые две-три недели ей опасность не угрожали. Если бы ее взяли, раскрылось бы, что со мной что-то произошло. Но терять времени было нельзя — через неделю-другую могли арестовать и ее, и детей. С Кацем я договорился, что семью его мы укроем в безопасном месте. С помощью Лесового мы связались с женой Каца, она приехала в Париж. Она знала об аресте мужа и моем аресте. Знала и о роли Райхмана, должна была вести себя очень осторожно. Встретились с ней в Париже и условились, что перевезем ее в Париж с детьми, детей устроим в окрестностях Парижа, а сама она пойдет работать прислугой в одну французскую семью. Она тоже включилась в нашу работу.

Надо было предупредить и других товарищей, например, жену Жиро. Он был арестован, а его жена Люси находилась во Франции. Сам Жиро был нашим связистом, должен был быть радистом, старый член Компартии Франции, был в Испании. В Испании был ранен, прихрамывал. С его помощью мне удалось спасти группу испанцев. Перед моим арестом Люси угрожала опасность ареста, и ее тоже нужно было предупредить и спасти. Вообще речь шла примерно о двадцати людях, которых нужно было спасти от гестапо. Занимался этим главным образом Лесовой. Он подготавливал через кого можно связаться с этими людьми и проводил предварительную работу.

В дальнейшем была и другая работа. Для нас было важнее всего знать, что происходит в зондеркоммандо. Встречались мы с ним раз в неделю, намечали, что делать в ближайшее время. К работе удалось привлечь еще несколько человек.

Зондеркоммандо переправилась с улицы Сосэ на ул. Курсель. Здание принадлежало одному из миллионеров — Вайлю. Прекрасное здание. Нам удалось связаться с садовником этого особняка. От него получали подробные материалы, узнавали расписание работы команды. Дом был закрыт, въезд через гараж, откуда был проход в дом. Но гестаповцы допустили ошибку — не меняли номеров своих машин. Их было около восьми.

Работа проходила с сентября 43-го по август 44-го г.

У одной знакомой Корбена — старой французской учительницы, которая жила с четырнадцатилетней внучкой, у меня была резервная квартира. Когда после моего побега мы однажды зашли к этой учительнице, она была ошеломлена, увидев меня. Зная распорядок жизни коммандо, мы пришли к ней в воскресный день. В это время в зондеркоммандо оставался только один дежурный. В случае, если бы в гестапо узнали о моем появлении там, гестаповцы не сразу смогли бы собраться и приехать туда, чтобы захватить нас. Она рассказала, что неделю назад у нее были Кент и Паннвиц. Показали письмо якобы Петена, в котором говорилось, что Жильбер является крупным преступником, которого надо задержать. С Паннвицем был еще сотрудник зондеркоммандо Шнайдер, хорошо знавший французский язык. Ее предупредили: скорее всего Жильбер появится у нее на квартире. От нее требуется только одно: задержать его на полчаса-час, а в это время известить их по телефону, который ей оставили. С нее взяли подписку, что она выполнит распоряжение. Предупредили, что если Жильбер придет к ней, и она не известит об этом, для нее это смерть.

Старушка была удивлена моим появлением. Я сказал, что заберу чемодан, который мне был очень нужен, — после побега у меня не было никаких вещей.

— Вы вместе с нами выйдете из дома и немедленно станете звонить по телефону, который мы оставили.

Она спросила, но как же это будет, это опасно. Мы успокоили ее: раньше как через три-четыре часа гестаповцы не появятся. Так и получилось. Она позвонила, сказала, что нужно, но гестаповцы появились значительно позже.

Недалеко от парка Монсо была моя легальная квартира. Дом принадлежал одному фабриканту, но управляла им его приятельница, мадам Фридерик. Позже она погибла в Освенциме. Гестаповцы побывали и здесь. Фабрикант просто был поражен, когда увидел меня. Сказал тоже, что приходили из гестапо и взяли подписку немедленно известить их, как только я приду. Он рассказал тогда и много других интересных вещей. После моего побега, когда была арестована мадам Май и они думали, что доберутся до меня, гестаповец Райзе перезвонил этому фабриканту, что через час мы вас пригласим к себе, чтобы вы могли посмотреть на вашего бывшего квартиранта. Он будет в наших руках. Мы сказали ему прямо — считаем вас французским патриотом и хотим знать, когда и по какому поводу к вам будут обращаться из гестапо. Позже он передавал нам весьма важные сведения.

В гестапо существовал порядок, по которому осужденные на смерть оставались в распоряжении гестапо до тех пор, пока они были им нужны. До 44-го г. были еще живы Пориоль, Максимовичи, Спаак. Неизвестно только, был ли тогда жив Кац. Вероятно, он погиб в конце 43-го г.

Мы были первыми, которые пришли в особняк на рю Курсель после побега гестаповцев. Здесь же жил и Ефремов, которого держали в большом почете! В его комнате лежали какие-то его записки, математические и химические формулы, которые он писал. Все эти материалы я то ли привез в Москву или до отъезда еще передал Новикову в Париже.

Барчу с ребенком отправили за неделю до отъезда Паннвица. Она должна была жить на квартире у немки в Штутгарте или где-то еще.

В тюрьме-гостинице Нэйи находился и бывший французский посол в Германии Понсэ. Он пишет об этом в своих воспоминаниях. Там находился Ларго Кабальеро. Там находился один из крупнейших английских разведчиков, который тоже вел там свою игру. Об этом мы только позже узнали.

О Каце мы узнали от дворника все, что с ним произошло. Первую неделю после побега его еще не трогали, надеясь, что меня скоро поймают.

После того как Перро выпустил свою книгу, к нему пришла бывшая жена Венцеля. Теперь она была женщина в годах. Не знаю, когда они разошлись, но она пришла и сказала, что уверена — Венцель жив. Просила найти след мужа.

Я считаю, что по сей день и у нас, и у наших противников меньше всего знают о том, что мы называем большая игра. У противников знают о важности этого, но принципиально молчат об этом. Почему? В этой игре мы оказались более сильными. Независимо от каких-то ошибок того или другого работника, мы же остались победителями в этой крупной игре. В истории этой или какой другой войны эта игра, затеянная функшпиль, была наиболее крупной.

Когда родилась мысль начать эту игру. Из того, что мне удалось узнать и у них, когда я был арестован, из того, что рассказывал Гиринг, они во второй половине сорок первого года видели уже, что сеть советской разведки очень сильно развита. Понятно, что те цифры, которые они называют в документах, это для пропаганды. Если бы это было так, было бы для нас хорошо. Они называют огромные цифры — будто бы у нас на связи с Москвой было сто тридцать пять радиоточек. Но этого, конечно, у нас не было. Понятно, что суть не только в количестве точек, а в расположении их в различных странах. Это было решающим. Уже во второй половине 41-го г. им было известно, что точки находятся в самой Германии, в Берлине. Хотя в рапортах, которые подавали Гиммлер и Гейдрих Гитлеру, указывалось, что к началу войны вся территория Германии очищена. Но они столкнулись с тем, что точки существовали в Германии, в Чехословакии, во Франции, Голландии, Швейцарии — почти во всех оккупированных странах, что было страшнейшей для них угрозой.

До начала войны передач не было, только некоторые пробы. К тому же во второй половине сорокового года, когда нужно было кое-что начать, выяснилось, что Аламо совсем не подготовлен. Фактически связи по радио не было. Была преимущественно курьерская связь. Во второй половине 40-го г. я уже не шел на риск открытых рапортов. Потому я и обратился в Центр с просьбой — Кент сидит без дела, пусть пока работает над шифром. Был очень интересный и умный работник Большаков{91}, с которым поддерживались контакты в Брюсселе.

До второй половины сорок первого года совпосольство еще находилось во Франции.

В итоге: до половины 41-го г. 90% материалов шло по официальным связям, понятно, зашифрованным текстом. Все материалы, в которых говорилось о подготовке немцев против СССР, все переправлялось через Суслопарова.

До этого времени немцы ничего не знали — где, какие наши точки. Все свалилось на них с первых дней войны. Июль, август, сентябрь — у них появилась уверенность — работает капелла и поэтому можно согласиться с Шелленбергом, который говорит, что осенью 41-го г. были уже совещания на очень высоком уровне по поводу координации действий для борьбы с организациями, которые они тогда назвали Красной капеллой. Так шифровались группы для борьбы с советской разведкой. Ответственным за эту работу стал Гейдрих, а по общему плану борьбы с советской разведкой в Германии и оккупированных странах должны были руководить Канарис, Мюллер, Гиммлер, по партийной линии Борман, и все это должно было сосредоточиваться у Гейдриха, а от него через Гиммлера шло к Гитлеру. Большую роль играл также и маршал Геринг, потому что все вопросы пеленгации и т. д. проходили через его министерство.

В те же самые месяцы по самым разным каналам шли уже разные планы, касающиеся военного, дипломатического, политического характера развития войны. Принимались меры к контактированию с английской, американской разведками. Французская уже не играла тогда никакой роли.

Когда стало известно, что нацисты имеют крупного врага в лице советской разведки, встал вопрос о том, как противодействовать, как влиять на Советский Союз, Гиринг мне говорил: нет ничего легче для нас, чтобы встретиться с кем угодно в Швейцарии, Турции, Швеции — с американцами, англичанами и другими. Только не можем найти возможности для официальных или частных контактов с кем-то по линии Советского Союза — с дипломатами или разведчиками. Не знаю, кто был отцом этой идеи. Если удастся перехватить сети в разных странах, можно по этим линиям начать игру. Кого нельзя использовать, надо уничтожить, убрать, кого можно привлечь, надо использовать для игры. Под видом нормальных действий советских разведчиков передавать свою дезинформацию в Москву. Конкретно эта идея начала осуществляться после провала в Берлине. В этом и заключалась причина сохранения в глубокой тайне процессов Красной капеллы. Любопытно, что когда гитлеровцам удавалось раскрывать радиоточки, предположим, английской разведки, французской, об этом очень широко сообщалось. Это имело пропагандистский характер. Мы, нацисты, так сильны, что можем уничтожить легко всю вражескую сеть. В отношении советской разведки после ликвидации точек в Праге, потом в Голландии, в Бельгии, Франции задачей гестапо было сохранить все в абсолютнейшей тайне. В это время уже сложился план большой игры. Это дает возможность понять те трудности, которые в то время возникли в Центре.

Когда Ефремов был арестован, он дал понять немцам, что в Париже сидит Отто, который должен быть либо захвачен, либо использован для игры. В одном месте Шелленберг говорит, что в то время через Ефремова (ошибочно он называет его Кентом) давали информацию исключительной важности и правдивости. Поэтому, когда я получал ответ на мои сообщения, что Ефремов арестован, мне возражали — если работает его точка и он дает важную информацию, значит, это ошибка, Ефремов остается на месте и продолжает работать. К этому времени Ефремов уже знал Венцеля, но тот имел самостоятельный шифр. В Центре очень было трудно понять сложность всей ситуации. Могло бы вызвать подозрение — почему от Ефремова, который до того давал очень второстепенную информацию, вдруг стала поступать такие важные донесения. Почему вдруг пошла важная информация стратегического значения.

С Ефремовым велась работа в том направлении, чтобы наложить руку на меня, а с другой стороны, создать себе базу доверия в Центре для предстоящей игры, которая подготовлялась. Можем считать, что практическая работа по обеспечению игры проводилась уже в апреле 42-го г., когда активно действовала зондеркоманда во главе с Гирингом. Гиринг потом в некоторых разговорах со мной утверждал, что им многое не удалось потому, что они провели слишком много арестов и тем самым раскрыли себя. То, что им удалось осуществить в 44-м г. с Кентом, когда Кент работал с Озолом, когда Кент под видом советского разведчика вошел в контакты с целой группой французского Сопротивления, насчитывавшей несколько сот человек, это было то, что нацисты хотели добиться в 42-м г. Это раскрывает, в частности, и то, почему они во что бы то ни стало должны были добиться моего тайного ареста. Я насчитал одиннадцать подготовленных операций, ловушек, чтобы завлечь меня в одну из них. Из них десять попыток установить контакты планировалось осуществить без моего ареста. Проба с Лихониной, попытка воздействовать через сестру Максимовича, вытащить в Берлин в связи с покупкой алмазов, приглашение для получения пропусков в неоккупированную зону в организацию «Тодт», во всех этих попытках было намерение не проводить моего ареста. Я должен был попасть в их руки, но чтобы никто не знал об этом. Но они хорошо знали от Ефремова, что у нас существуют контакты по линии ЦК французской компартии, но ни Кент, ни Ефремов не могли сказать, как, через кого осуществляются эти контакты. Они знали только одно: знает об этом Отто и, возможно, Гроссфогель. Для противника это было самое основное затруднение.

В проведении большой игры я усматриваю три этапа. Первое: вывод, сделанный противником, что советская разведка имеет крупную сеть передатчиков во всех оккупированных странах и в самой Германии. Второе: предположение, что можно разбить эту сеть, но это в конце концов ничего не даст, потому что они убеждались в том, что как только где-то замолкает одна точка, появляется другая. Тогда формируется идея покушения на сеть Главразведупра, чтобы ее перехватить и использовать для игры. Действовать намечалось по двум линиям. Кого возможно привлечь на свою сторону, когото изолировать или устранить и от имени этих разведчиков вести большую игру. Так они пошли на рискованную вербовку Венцеля, потому что знали, что почерк радиста должен быть сохранен.

С лета 42-го г. идет уйма материалов, которые при проверке в Москве давали подтверждение правильности поступавшей информации. Шелленберг об этом говорит так: когда в Москве возникли подозрения, что идут аресты, то все материалы шли к какой-то централизованной организации в Москве, занимавшейся проверкой достоверности поступавшей информации. В перспективе той игры, которую мы затеяли, говорит Шелленберг, мы были вынуждены идти на большие жертвы в том отношении, что снабжали советский Центр настоящими материалами, чтобы войти в доверие русским. Это длилось до конца сорок второго года, потом мой арест поставил вопрос о том, что не взирая на риск, следовало добиться моего участия в большой игре. Опасность для них заключалась в том, что я в любую минуту могу сорвать эту игру.

Следующий этап начался с того, что мне удалось все так прикрыть, что у противника создалось впечатление будто у них все в порядке. В 43-м г. начинается фактически сама игра, когда передаются материалы не только военного, но и дипломатического, политического характера по вопросам перспективы окончания войны. Мы должны помнить, что игра продолжалась до конца войны, до ее последнего дня. Вероятно, сохранились депеши, которые шли уже и после войны. Контакт, который имел Кент, существовал еще в мае 45-го г. Он поддерживал связь уже находясь в Австрии, среди французских войск. Там он находился с Паннвицем. Когда пришли французы, Кент заявил, что он является советским разведчиком и что вместе с ним находится его сотрудник — немец, участник немецкого Сопротивления. Он к этому времени имел очень хорошую аппаратуру и радиста, который осуществлял связь с Москвой. Понятно, что и Паннвиц, и другие считали себя на лошади в этой игре.

Большая игра идет в 43-м, 44-м, 45-м гг. Немцы думают, что они хозяева этой игры, а на самом деле, начиная с февраля 43-го г., вся игра раскрыта и это была победа советской разведки. До самого конца, до того момента, когда Паннвица привезли в Москву, он ничего не подозревал. Это было самым крупным его огорчением.

Большую игру можно понять только на очень широком фоне того, что делалось в руководящих кругах фашистской Германии, где, начиная от поражения под Сталинградом, наростали силы, стремящиеся заключить сепаратный мир с Западом. Мое мнение таково, что едва ли там были силы, стремящиеся заключить сепаратный мир с Советским Союзом. Главное было разбивать силы союзников, разжигать противоречия в их лагере. И что особенно интересно: в разных высказываниях по отношению книги Жюля Перро. Даются классические формулировки, которые говорят, что история Красной капеллы богата героическими событиями, но самым решающим было то, что происходило в этой большой игре, которая проходила в таких тяжелых и трагических условиях для советских разведчиков и закончилась для них таким успехом. Это высказывания не журналистов, а военных специалистов, высказывающих свою точку зрения.

В книге воспоминаний под названием «Говорит шеф нацистского шпионажа», переведенной во Франции с немецкого в издательстве Жилярда в 1957 г. говорится о Красной капелле. Автор Шелленберг. Я хочу отметить одно: при очень точном анализе здесь есть вещи верные, путаные и абсолютно ложные, как вообще у Шелленберга.

Какие положения у него верные. Прежде всего то, что происходило в Красной капелле до половины 42го г. Почему? Тогда Шелленберг имел доступ ко всем материалам. С весны 42-го г., когда действовала зондеркоммандо, непосредственным руководителем которой был Мюллер, Шелленберг уже не получал с этого времени многих материалов. Прежде всего следует определить — когда возникло понятие, название Роте Капелле. При каких обстоятельствах получилось, что самые высокие нацистские инстанции по линии разведки и контрразведки занялись этим вопросом. Шелленберг рассказывает: когда Деканозов находился в Берлине, он руководил всеми секретными службами советской сети. Уже тогда Гитлер высказывал мнение, что советская разведка очень сильна. Позже он сказал — если в чем-то советы и превзошли нас, это в разведке. В этом нацистов убедили первые месяцы войны. Шелленберг заявляет: «К концу 1941 г. был дан приказ разработать в обширном масштабе план борьбы с русским шпионажем, который исключительно быстро распространился как в самой Германии, так и в оккупированных странах Европы. Было поручено координировать работу в этой области, объединив усилия различных разведывательных и контрразведывательных нацистских служб».

Сюда относились сеть Мюллера — руководителя гестапо, контр-шпионаж во главе с Канарисом. Их усилия и должны были быть скоординированы против действий советской разведки. Эта операция получила кодовое название Красная капелла. Общее руководство возлагалось на Гейдриха. «В результате объединенных наших усилий мы в короткое время смогли убедиться, что существует крупнейшая сеть совшпионаже в Германии и оккупированных странах. И все-таки в дальнейшем частично нам удалось разбить эту сеть».

На с. 354 Шелленберг пишет: «После убийства Гейдриха в мае 42-го г. Гиммлер взял в свои руки координацию и контроль над работой Красной капеллы, созданной для борьбы с советской разведкой. В очень короткое время между Мюллером и Гиммлером сложились напряженные отношения. Дело дошло до того, что когда я и Мюллер были вызваны к Гиммлеру, по вопросам Красной капеллы. Мюллер, был на много старше меня, тем не менее Гиммлер попросил его удалиться из комнаты, когда он начал говорить со мной. В июле 42-го г. мы получили приказ от Гитлера явиться в ставку Гитлера для рапорта по делу Красной капеллы».