§ 37. „Кагул” — в бригаде линкоров

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§ 37. „Кагул” — в бригаде линкоров

Первые месяцы 1911 г. „Кагул”, как и весь Черноморский флот, оставался в вооруженном резерве, завершая средствами порта и при участии экипажа все еще остававшиеся работы. Красили трюмы, цементировали предназначенные для запасов воды отсеки; в сухом доке очистили и окрасили подводную часть корпуса. Начали кампанию 7 апреля.

После отдельных выходов в море для определения и уничтожения девиации компасов, 16 апреля „Кагул” в составе эскадры отправился в поход к берегам Кавказа. В эту эскадру во главе с линкором [93] „Иоанн Златоуст” под флагом вице-адмирала В. С. Сарнавского входили также „Ростислав”, „Память Меркурия”, транспорт-мастерская „Кронштадт” и 5-й резервный дивизион миноносцев. Для восстановления командирами навыков управления корабли в дневное время выходили из строя и маневрировали самостоятельно. Из-за неопытности в значительной мере пополненных молодежью машинных команд скорость хода держали не более 10 уз.

Утром 18 апреля корабли отдали якоря вблизи живописно расположенного над морем монастыря Новый Афон. Начались рейдовые учения, поверки боевых расписаний, практика в стрельбе из учебных стволов [94]- Затем, как объяснял адмирал, из-за стачки сухумских торговцев мясом, резко взвинтивших цены, флот вынужден был перейти в. Феодосию. Начали подготовку к артиллерийским и торпедным стрельбам. Стоит пояснить, что ограниченные возможности флота, совершенно лишенного средств для буксировки, ремонта и установки щитов, не позволяли ему отрываться от главной базы. Стрельбы проводили по щитам, доставлявшимся из Севастополя к Бельбеку. В ненастную погоду занимались эволюциями, необходимыми для бригадных стрельб.

В конце мая „Кагул” отделился от эскадры для выполнения особого поручения — проведения ходовых испытаний по программе, составленной прибывшей из Петербурга комиссией. Ввиду пополнения флота все более быстроходными эскадренными миноносцами и линейными кораблями — дредноутами было необходимо выяснить влияние глубины на волновое сопротивление воды движению корабля и вызываемую мелководьем потерю скорости. Сопоставление результатов этого довольно дорогого натурного эксперимента с результатами испытаний модели того же крейсера в опытовом бассейне позволяло уточнить как методику испытаний моделей, так и методику проведения ходовых испытаний новых кораблей на мерной миле.

Инициатором испытаний был А. Н. Крылов. Руководил ими заведующий бассейном профессор морской академии полковник корпуса корабельных инженеров И. Г. Бубнов [95]- На мерных линиях у мыса Лукулл, вблизи Севастополя, на глубинах 10 и 30 морских саженей (18,3 и 54,9 м) „Кагул” совершал пробеги с одинаковыми скоростями 14, 18, 20 и 21 уз, во время которых измерялась фактическая мощность.

Главная трудность состояла в обеспечении требуемой высокой точности измерения сравнительно мало отличавшихся (для большой и малой глубин) величин скорости корабля и мощности его механизмов. Случайные отклонения в замерах могли привести к грубым искажениям действительных результатов и свести на нет весь труд (и все расходы).

Результаты испытаний крейсера «Кагул» на мерной миле у мыса Лукул в 1914 году

Обеспечивавшая максимальную точность постоянная запись установленных на цилиндры индикаторов была неосуществима, так как конструкция прибора не позволяла применять бумажные ленты большой (до 100 м) длины. Требовавшаяся при этом установка двух индикаторов на каждый цилиндр машин не допускалась их взаимным расположением. Много труда пришлось приложить И. Г. Бубнову и его помощнику С. В. Вяхиреву, чтобы разработать простую и надежную методику испытаний. Ведь даже кратковременные измерения индикаторами за время испытаний требовали ручного обмера (планиметрирования) около 100 тысяч диаграмм. Поэтому обмеры и последующие расчеты выполнялись только по специально отбиравшимся эталонным индикаторным диаграммам, что по оценке И. Г. Бубнова обеспечивало точность определения мощности до 1 %. Большой проблемой была наладка работы самих индикаторов, конструкция которых также была усовершенствована. Частоту вращения коленчатых валов машин записывали на бумажную ленту хронографом Гиппа, ток в цепи которого замыкался при каждом обороте вала.

Время прохождения мерной мили определяли, ориентируясь по пяти створным знакам, установленным на берегу. Серьезным экзаменом стали испытания и для машинной команды, и для механизмов корабля. Иногда приходилось прерывать пробеги для устранения перегрева подшипников на полных ходах (при 140 об/мин), для исправления котла, в котором лопнула трубка, и даже, по требованию И. Г. Бубнова, — для погрузки более доброкачественного угля, так как при угле, первоначально отпущенном портом, пар часто садился, держать давление постоянным не удавалось.

Все препятствия были преодолены благодаря интересу экипажа к испытаниям, энергичной и внимательной помощи всего офицерского состава, за что И. Г. Бубнов особенно благодарил командира крейсера капитана I ранга В. В. Степанова, старшего офицера лейтенанта А. А. Пчельникова и старшего механика полковника Н. Н. Иванова.

Начатые 24 мая испытания закончили пробегом 6 июня 1911 г. на глубокой воде с числом оборотов гребных валов 140 об/мин. Соответствующая скорость составила 21,66 уз, индикаторная мощность — 16708 л. с. Наибольшая мощность из более чем 20 пробегов доходила до 16821 л. с.

Построенные по результатам испытаний кривые индикаторной мощности корабля на разных скоростях показали, в частности, что при переходе с глубокой на мелкую воду для поддержания неизменной 14-узловой скорости требовалось увеличить мощность на 400 л. с., а для 21-узловой — на 1300 л. с. Иначе говоря, при той же фактической мощности машин из-за малой глубины корабль терял соответственно 0,6 и 0,4 уз скорости.

Проведенные затем буксировки модели крейсера (в масштабе 1:36) в опытовом бассейне позволили установить точное значение пропульсивного коэффициента — одной из важнейших величин, без знания которой невозможен пересчет результатов модельных испытаний на натуру. Эта величина — отношение чистой (буксировочной) мощности, требующейся для преодоления сопротивления воды, к полной (индикаторной) мощности, развиваемой при этом машиной корабля. Значение пропульсивного коэффициента при разных скоростях на мелкой воде менялось от 0,443 до 0,382, а на глубокой — от 0,473 до 0,421. Наивысших значений пропульсивный коэффициент достигал на мелкой воде при скорости около 16 уз, а на глубокой — около 14,5 уз [96].

В перерыве между испытаниями „Кагул” 28 мая принял участие в походе эскадры в Ялту. На обратном пути личный состав крейсера был свидетелем успешных учебных атак подводных лодок, которые благодаря „белякам” — гребням волн, поднятых засвежевшим ветром, сумели подойти к кораблям незамеченными.

Сокращение ассигнований на флот заставило эскадру уже 7 июня вновь вступить в вооруженный резерв; в результате прекращения учебных стрельб меткость стрельбы на всех кораблях понизилась, как потом выяснилось, чуть ли не вдвое. Так, „Память Меркурия” вместо достигнутых ранее 57 % попаданий из 152-мм орудий с возобновлением стрельб смог добиться лишь 36 %.

Учеба в море возобновилась лишь 1 июля под начальством вновь назначенного командующим морскими силами Черного моря вице-адмирала И. Ф. Бострема. Ввиду возникновения тревожной обстановки в регионе МГШ добивался приведения флота в „оперативно-способное состояние”. Демонстрацией его мощи и способности постоять за интересы России стали два заграничных похода черноморской эскадры в 1911 г.

9 июля флот подошел к устью Дуная, побывал на Портицкой якорной стоянке, провел эволюции у Сулинского гирла, а на обратном пути, идя без огней, провел учение по отражению минной атаки, выполненной 5-м дивизионом миноносцев.

После серии возобновившихся учений у Бельбека „Кагул” вместе с флотом 21 июля перешел в Одессу, а затем к Жебриянскому рейду. На пути штурманы кораблей знакомились с лоцией северо-западной части Черного моря. Ночью 26 июля, отразив новую учебную ночную атаку миноносцев, встали на якорь у р. Кача. Продолжали маневры с обозначенным противником, которого держали на заданном курсовом угле. В очередной ночной стоянке у Евпатории отбили еще одну атаку миноносцев. При возвращении в Севастополь вошли на рейд — по опыту порт- артурской эскадры с тралящей партией, т. е. идя за тральщиками.

9 августа эскадра, в состав которой входили линейные корабли „Ростислав” (флаг начальника морских сил), „Иоанн Златоуст”, „Евстафий”, только что окончивший капитальный ремонт „Пантелеймон”, крейсера „Кагул” и „Память Меркурия” и 2-й дивизион миноносцев, легла курсом на Батуми. Затем, не заходя в порт, продолжила поход вдоль малоазиатского берега для его навигационного изучения. Продолжая маневры, заходили в турецкие порты Трапезонд, Самсун, Синоп (куда „Кагул” был послан впереди флота), Пендераклия. В море соединились с учебным отрядом. На стоянке в Синопе пополнили запас угля, принимая его с борта прибывшего из Севастополя парохода „Батум”. 18 августа строем кильватерной колонны прошли мимо Босфора в 3 милях от входного маяка Анатолифенер. Вдоль европейского берега Турции прошли на рейд Инады, оттуда пошли в болгарский порт Бургас, а 19 августа отдали якоря на рейде Варны. Во время четырехдневной стоянки корабли посетила царица Болгарии, офицеры были приглашены в загородный дворец; большой прием для них устроили военные и гражданские власти города.

Обратный путь к Крыму крейсера и миноносцы прошли 18-узловой скоростью, причем вся эскадра провела стрельбу по щитам, выведенным к Каче по радиозапросу командующего. Это был первый большой опыт кругового автономного плавания по Черному морю с пополнением в походе запасов продовольствия и топлива. 6 сентября смотр флоту провел морской министр вице-адмирал И. К. Григорович, а через-два дня состоялся „высочайший смотр”.

Новый поход на запад, на этот раз в Констанцу, был ознаменован такими же, как и в Болгарии, пышными встречами и визитами. Румынский наследник посетил „Пантелеймон”, король принимал офицеров в своей летней резиденции. На обратном пути предполагалась серия маневров с охватом головы противника, поиском и атакой миноносцами главных сил флота, изображавшего большой конвой десантных судов. Но учения сорвались. Во время торжественных проводов утром 19 сентября адмирал, выполняя маневр вывода флота вперед флагманским кораблем, „придержался берега”, отчего возглавлявший эскадру „Пантелеймон” и следовавший за ним „Евстафий” сели на мель. Днища обоих кораблей были серьезно помяты, в трюмах показалась вода. Лишь к ночи, после снятия с мели особенно плотно севшего „Пантелеймона”, флот смог уйти в море. Сделав временные исправления повреждений в Севастополе, корабли продолжили учения.

Первой проверкой боевой готовности флота стала проведенная 14 октября стрельба бригады линейных кораблей. Щит на 12-узловой скорости вел крейсер „Кагул”. С эскадренного миноносца „Капитан Сакен” за стрельбой наблюдал морской министр. Эта стрельба, как и три последующих, а затем и стрельба на императорский приз, продемонстрировала высокую меткость: за несколько минут щит получил 23 попадания из одних только 305-мм орудий. Маломощное портовое хозяйство даже не справлялось со своевременным восстановлением то и дело разбиваемых щитов.

После уволенного в отставку „по прошению” (из-за аварии) И. Ф. Бострема начальником морских сил с 29 октября стал прежний начальник МГШ вице-адмирал Эбергард. К концу года из- за вновь урезанных ассигнований флот вступил в вооруженный резерв, и кампанию продолжал один только „Кагул”. На нем, помимо продолжавшейся интенсивной боевой подготовки экипажа, шли практические занятия с кочегарными унтер-офицерами других кораблей по подготовке их в кондукторы (с периодическими выходами в море).

В период наступившего для всего флота зимнего ремонта основательно перебрали механизмы, включая системы движения всех цилиндров, пригонку набивочных колец ЦВД и ЦСД, установку золотников главных машин, очистку всех трубок в котлах (силами экипажа) и т. д. Эти работы позволили крейсеру и в новом 1912 году успешно справляться с нередко возлагавшимися на него ответственными экстраординарными поручениями — конвоированием императорской яхты, походами в Ялту, Одессу и Николаев с высокими лицами на борту. Во время одного из таких походов крейсер доставил из Ялты в Севастополь тело генерал-фельдмаршала Д. И. Милютина, скончавшегося 25 января 1912 г. в Симеизе [97].

После недолгой стоянки в вооруженном резерве и новых плаваний в Ливадию „Кагул” совершил очередной поход в Николаев, ставший теперь, в отличие от времен постройки „Потемкина”, легко доступным благодаря углублению фарватера. Пройдя Ингульский мост, 5 апреля крейсер ошвартовался у адмиралтейства. Прибывшие на корабле начальник морских сил и главный командир Севастопольского порта знакомились с состоянием подготовительных работ по постройке новых кораблей на территории адмиралтейства, отданного в аренду новообразовавшемуся Русскому судостроительному обществу („Руссуд”), и на Николаевском судостроительном заводе („Наваль”), получившем, наконец, соответствующий его возможностям большой заказ. В Николаеве готовились к постройке, а частью уже строили (линкор „Екатерина II” заложили в октябре 1911 г.) новейшие линейные корабли-дредноуты типа „Императрица Мария”, легкие крейсера типа „Адмирал Нахимов”, эсминцы типа „Новик”, подводные лодки типа „Морж”, десантные суда, плавучие доки. Здесь создавался новый Черноморский флот.

23 апреля в день тезоименитства императрицы „Кагул” доставил в Ялту на прием в Ливадийском дворце командующего морскими силами и встретился на рейде с прибывшим на торжества отрядом кораблей болгарского флота: крейсером „Надежда” и миноносцами „Храбри” и „Летящи”. Затем Черноморский флот принимал эти три корабля в Южной бухте Севастополя. Вместе с ними гостем флота был и пришедший из Константинополя французский стационер „Жан Бланш”. Событием для города и флота стали начавшиеся в те дни ежедневные практические полеты гидропланов морского ведомства, проложивших постоянный маршрут из Килен-бухты к реке Кача. В течение июля они отрабатывали взаимодействие с кораблями, собиравшимися здесь для учений. Общий интерес вызвало появление в севастопольской бухте балтийской канонерской лодки „Хивинец”, получившей разрешение турецкого правительства на проход проливов с целью ремонта в Севастополе.

Внешне налаживавшиеся служба и порядок боевой подготовки на крейсере не означали, однако, полной „умиротворенности” команды. Невидимое для начальства, прорывающееся лишь иногда в мелких нарушениях дисциплины, на „Кагуле”, как и на всем флоте, нарастало недовольство, шло брожение, рост революционных сил. Наступивший в 1912 г. столетний юбилей Бородинской битвы и освобождения России от наполеоновского нашествия, который царизм рассчитывал использовать для подъема черносотенного патриотизма, стал также и годом мощного революционного подъема народных масс России, вдохновленных уже звучавшим над страной голосом ленинской „Правды”.

В Черноморском флоте „опасные признаки” брожения в конце 1911 г. проявились на стоявшей стационером в греческом порту Пирее канонерской лодке „Кубанец”. Здесь по подозрению в попытке организовать в заграничном плавании революционное восстание было арестовано 15 матросов. Усиленными мерами чухнинского толка и настойчивым внедрением провокаторов в матросскую среду царские власти, несмотря на строгую конспирацию организаторов, сумели раскрыть и подготовку восстания, назревавшего на Черноморском флоте и в севастопольском гарнизоне одновременно с подготовкой восстания на Балтике.

Характерно, что центрами революционного движения, как это было с „Потемкиным” и „Очаковым” в 1905 г., оказались новые корабли, экипажи которых в период их достройки начальство, при всем его старании, было не в состоянии изолировать от контактов с рабочими. На этот раз в роли организаторов восстания должны были выступить матросы только что построенного в Севастополе линейного корабля „Иоанн Златоуст”. В мае 1912 г. на этом корабле властям удалось выследить и схватить группу руководителей движения. По конфирмованному командующим морскими силами приговору севастопольского военно-морского суда за „подстрекательство к вооруженному восстанию” трое из них были расстреляны, семеро осуждены на бессрочную каторгу и пятеро — на шестилетнюю каторгу.

В июне — июле было арестовано еще около 500 матросов с „Иоанна Златоуста”, „Евстафия”, „Пантелеймона”, „Синопа”, „Трех Святителей”, „Кагула” и „Памяти Меркурия”. Волна репрессий, массовых чисток, списания неблагонадежных прокатилась по флоту. Приказом по морским силам и портам Черного моря от 14 августа 1912 г. сразу 317 нижних чинов, „недостойных пользоваться никакими служебными преимуществами”, лишались воинских званий унтер-офицера, специалиста и матроса 1-й статьи и разжаловались в матросы 2-й статьи; в сентябре той же мере наказания подверглись еще 53 человека, 78 из разжалованных этим летом были с „Кагула”.

Резолюцией суда от 24 октября после менее чем месячного судебного разбирательства из 142 обвиняемых было приговорено к смертной казни 17 человек. В их числе был единственный из привлеченных к суду сверхсрочнослужащий и самый старший из приговоренных — 29-летний моряк с крейсера „Кагул” минно-машинный унтер-офицер 1-й статьи Трофим Артюшенко.

По тому же приговору 106 осужденным матросам назначалось 737 лет каторги. Из 67 осужденных на 8-летнюю каторгу с „Кагула” были 22-27-летние электрик Гордей Кравец, комендор Савва Куролят-ник, минеры Андрей Медяник, Трофим Шавельский и Николай Пронин, гальванер Семен Половинка, минный машинист Григорий Павелица, матросы 1-й статьи Петр Сидоренко, Карп Мелихов и Михаил Тонкаль, матрос 2-й статьи Павел Чайковский и гальванерный унтер-офицер 1-й статьи Владимир Янкович.

В числе 23 моряков, приговоренных к 6-летней каторге, оказались „кагульцы”: комендор Ефрем Герасименко, минно-машинный унтер-офицер Осип Данилюк, старший электрик Василий Лебедев, электрик Антон Лизогуб. Матрос 1-й статьи Алексей Кривоносов попал в число 12, осужденных на 4 года каторги [98].

Все разжалованные специалисты и подозрительные матросы 2-й статьи отдавались под надзор полиции и большей частью при первой же возможности переводились с Черноморского флота на другие театры. Так, 23 „кагульца” попали в число 70 поднадзорных, отправляемых в Сибирскую флотилию, 36 (в числе 235 человек) — в порт императора Александра III (в Либаве).

В итоге всех этих чисток и разжалований Черноморский флот понес потери, равные, в общей сложности, едва ли не целому экипажу нового линейного корабля. Напуганное памятными событиями на „Потемкине” и „Очакове”, флотское начальство решительно отказывалось не только от ранее списанных подозрительных матросов, но и от тех, с кого суд официально снял всякие обвинения. Более того, командиры, не довольствуясь решением суда, сами добивались списания еще многих десятков других матросов, которые, как популярно объяснял командир „Пантелеймона”, „говорят против религии, иконы и т. д.”.

Особое подозрение у начальства вызывал севастопольский флотский полуэкипаж, в пополнении которого при недавних переводах сюда из Сибирского экипажа большинство, как доносил министру командир порта, „оказалось чрезвычайно испорченными людьми”. Отныне политическая благонадежность становилась определяющим фактором продвижения по службе. Без жандармской справки о благонадежности и явно выражаемой религиозности никаким усердием, знанием дела, любовью к морю, кораблю и флоту (появились и такие пункты в аттестациях) нельзя было дослужиться до унтер-офицерских или кондукторских нашивок. И без того непростая проблема подготовки специалистов на флоте теперь сильно осложнялась. Призрак революции вновь вставал перед царизмом во весь рост.

* * *

Многими неприятностями грозила империи и обстановка на ее южных границах. Итальянская агрессия против Турции, усилившаяся германская экспансия в Малой Азии усугубляли и без того неустойчивый режим проливов. Вспыхнувшая в октябре 1912 г. первая балканская война создала уже прямую опасность для интересов России. Быстрое продвижение болгарской армии к Константинополю дало повод к появлению в Эгейском море флотов ряда европейских держав, готовых вступить в зону проливов. Вот почему Черноморский флот как никогда форсировал в тот год боевую подготовку: интенсивно проводились различные маневры, учения и совместные плавания.

Ввиду остроты положения в любой момент, минуя петербургское начальство, флот мог быть вызван в проливы непосредственно телеграммой русского посла в Константинополе М. Н. Гирса. А пока в распоряжение посла „для охраны российского императорского посольства” утром 23 октября, проведя накануне полный курс боевых стрельб, в Константинополь был направлен крейсер „Кагул”. С южной стороны проливов (с заходами в Яффу и Александрию) в это время уже крейсировал балтийский однотипный крейсер „Олег”.

27 октября, приняв на борт две роты 50 Белостокского полка (6 офицеров и 250 солдат) в Константинополь вышел линейный корабль „Ростислав”. К этому времени на рейде Босфора между Скутари (азиатский берег) и Пера (европейский берег) собралась внушительная международная эскадра — 21 корабль под флагами главнейших европейских держав, включая новейший германский линейный крейсер „Гебен”. Возглавлял эскадру французский крейсер „Леон Гамбетта”.

Русский отряд состоял из „Кагула”, командир которого капитан 1 ранга И. С. Денисов как старший по званию принял общее начальствование над кораблями, „Ростислава”, канонерской лодки „Кубанец” (затем „Донец”), парохода Доброфлота „Саратов” и яхты „Колхида”. Для охраны района посольств был разработан общий план высадки десантов, распределены занимаемые каждой державой участки обороны, подготовлены (а частью переправлены в посольства) береговые группы пулеметчиков и т. д. Каждый отряд снабжался флагом своей страны и турецкими национальными флагами, чтобы десантников не приняли за враждебный Турции отряд. Ожидалось, что в момент вступления в Константинополь успешно наступающих болгарских войск в городе начнется анархия, посольства и другие учреждения европейских держав неминуемо подвергнутся разорению толпами фанатиков-мусульман. В ночь на 9 ноября в пролив был введен на буксире турецкий крейсер „Гамидие”, подорванный торпедой болгарского миноносца [99]. Канонерская лодка „Донец” по приказанию посла совершила несколько обходов побережья для успокоения греческого населения расположенных на берегах пролива городов, в одном из которых в стычке с жителями турецкие войска убили около 30 человек.

Напряженные учения в обстановке, приближенной к боевой, явились причиной дипломатического инцидента. 29 января во время боевой тревоги на „Ростиславе” комендор Озеров, увлекшись объяснением порядка обслуживания 47-мм пушки, зарядил ее — в нарушение приказания — боевым патроном, вопреки инструкции закрыл замок и при объяснении последующих операций задел за спусковую тягу и произвел выстрел. Снаряд разорвался в воде, но его осколки, рикошетируя, долетели до казармы султанской стражи вблизи дворца и перебили один железный прут в ее ограде. Инцидент был улажен объяснениями командира с первым камергером султана и посла — с министром иностранных дел.

С уменьшением напряженности часть десантных отрядов из посольства и консульства были возвращены на корабли, „Ростислав” с 3-часовой перешел на 12-часовую готовность. Разрешены были и увольнения команд на берег.

В донесении командира „Кагула” о праздновании на крейсере в декабре 1912 г. дня святого Николая-чудотворца подчеркивалось крайне утешительное для начальства повышенное религиозное настроение команды, которая „со вниманием слушала поучения священника, усердно и истово молилась в церкви, часто становясь на колени”. Глубокое впечатление произвело, якобы, и прочувствованное патриотическое слово, с которым 16 декабря в корабельной церкви обратился к матросам „Кагула” болгарский митрополит Борис. Напряженную идеологическую обработку команды вел и корабельный священник. В течение декабря он прочел шесть лекций с объяснениями „десяти заповедей закона божия, членов символа веры, таинств покаяния и причащения”. В январе к семи лекциям священника („об общении церкви земной с церковью небесной”, „о таинствах крещения и миропомазания” и т. д.) прибавились и две лекции, прочитанные офицерами: о гибели броненосца „Петропавловск” и смерти адмирала Макарова и о войне на Балканах. В рождественский праздник на кораблях устраивали увеселения, игры, кинематограф и матросские спектакли, на которых присутствовал посол, представители посольства и русской колонии.

В ночь на 28 декабря с парохода РОПиТ „Иерусалим” приняли по радио сообщение о полученном им повреждении во время снежной пурги у острова Мармара. Водолазы посланного на помощь крейсера „Кагул” успешно заделали пробоину, пароход смог продолжать рейс. В конце января 1913 г. пожарная партия крейсера из 30 человек при двух офицерах участвовала в тушении вспыхнувшего в Константинополе большого пожара. На всех кораблях обычным порядком шли учения, к которым привлекали и солдат десантного отряда. На „Кагуле” они были назначены в прислугу 75-мм орудий, посменно выходили на шлюпочные учения на гребном катере. Увольнения команд на берег („кучками” по четыре человека) назначались в отдельные дни для каждого корабля, чтобы не было возможностей подпольных сговоров; к удовлетворению начальства, матросы проводили время „только в развлечениях”. 11 февраля начальствование над отдельным отрядом Черноморского флота принял прибывший из Севастополя контр-адмирал Н. А. Петров-Чернышин, поднявший свой флаг на „Кагуле”. Сменившийся в Турции кабинет отказался от начинавшихся мирных переговоров с Болгарией и возобновил войну. Усилилась и напряженность в отношении к иностранцам. Ввиду исключительно тревожной обстановки на „Ростиславе” в башнях 254-мм орудий на ночь загружали зарядные столы, а на „Кагуле” в казематы 152-мм орудий подавали по две нагруженные беседки с патронами и снарядами. В исправности и полной боевой готовности были и все технические средства кораблей. Уголь на отряд регулярно доставлял из Мариуполя русский пароход „Батум”.

20 февраля 1913 г. торжественной панихидой началось празднование 300-летия дома Романовых. На следующий день все корабли международной эскадры расцветились флагами, а вечером иллюминировались. Салюты на рейде Босфора не разрешались, но в порядке исключения в полдень его произвела турецкая яхта „Эртогрул”. Последовали визиты и поздравления от иностранных командиров. Для команды „Кагула” по расширенной программе проводились игры, спортивные соревнования на установленные начальством призы, организованы были танцы и пение. Затем на „Кагуле” и „Донце” устроили кинематограф, на „Ростиславе” — командный спектакль. На все увеселения приглашались матросы с других отечественных и иностранных кораблей. Гостей оставили на ужин, состоявший, как явствует из отчета, из двух блюд улучшенного качества. Вечер произвел благоприятное впечатление на иностранных адмиралов, благодаривших за внимание к их морякам и за установившиеся между матросами дружеские отношения. 23 февраля на „Ростиславе” состоялся заключительный прием, которым руководил сам посол. И снова был показан матросский спектакль; танцы продолжались до 5 утра.

В эти дни к линейному крейсеру „Гебен” и яхте „Лореляй” присоединился пришедший из Смирны третий германский корабль-легкий крейсер „Бреслау”. Так впервые русские моряки познакомились, оказавшись на одном рейде, со своими будущими главными противниками в начавшейся через полтора года войне.

В мае 1913 г. „Кагул” выходил для уничтожения девиации в Мраморное море, посетил Буюк- Дере и только в августе, после почти годичного пребывания за границей, возвратился в Севастополь. И сразу же — 9 августа крейсеру довелось участвовать в традиционной верноподданической церемонии так называемого императорского салюта флота — в честь появления царского поезда из Севастопольского тоннеля в виду Большой Севастопольской бухты. Предстояло крымское продолжение торжеств, посвященных празднованию 300-летия дома Романовых, в „высочайшем присутствии”.

В тот же день „Кагул” и „Пантелеймон” в числе первых шести кораблей удостоились визита Николая II. Дым и гром салютов (31 залп) разносились по рейду; вечером флот был иллюминирован. Салютовали и при посещении царем 13 августа „Евстафия”, „Иоанна Златоуста” и „Трех святителей”. На следующий день тем же „салютом по уставу” провожали яхту „Штандарт”, на которой царский брейд-вымпел (ему салют не полагался) был на траверзе Константиновской батареи заменен императорским штандартом. Грохотом этих непрекращавшихся парадных салютов царь и его свита словно старались отогнать черные мысли, которые вызывал у них самый вид этих так недавно бунтовавших или собиравшихся бунтовать кораблей.

21 августа „Кагул” под флагом командующего морскими силами возглавил пришедший для четырехдневных учений на Тендру отряд линейных кораблей — „Пантелеймон”, „Евстафий” и „Три святителя”. Крейсер неоднократно буксировал щит для стрельбы линкоров, затем сам проводил стрельбы. С 11 по 14 сентября для очистки и окраски подводной части корпуса крейсер стоял в Алексеевском сухом доке. Одновременно меняли снаряды старого образца на новые, испытывали систему аварийного затопления погребов, продолжали плановые учения и занятия.

В конце сентября после очередных стрельб флот вышел на трехдневные маневры к Анатолийскому побережью, после которых „Кагул”, вновь подняв флаг командующего морскими силами, повел бригаду линкоров и 2-й дивизион миноносцев в трехдневное крейсерство.

Весь октябрь Черноморский флот провел в громогласных изъявлениях верноподданнических чувств. Услаждали императора эффектным зрелищем колонны собственных его величества кораблей, слаженно маневрирующих „у его ног” — под окнами вознесшегося на скалах ливадийского дворца, ласкающим слух и совсем не опасным для дворцовых высот громом холостых салютных выстрелов и наконец — феерической картиной электрической иллюминации кораблей, застывших на рейде ночной Ялты. Потом расцвеченные флагами корабли повторили всю церемонию в честь тезоименитства малолетнего наследника Алексея Николаевича. Затем в Севастополе начались молебны в честь чудесного спасения царской семьи при крушении поезда у станции Борки в 1888 г. — случай, возведенный в ранг божьего провидения и превращенный в национальный праздник. И, наконец, последовало новое молебствие с неизменным салютом эскадры 21 октября по случаю очередной годовщины восшествия императора на престол…

„Кагул” в промежутках между этими пышными празднествами успел совершить поход в Николаев, где с 17 по 20 октября, снова находясь под флагом командующего морскими силами, принял участие в торжествах по поводу создания нового Черноморского флота. Эти несколько дней были насыщены знаменательными событиями. 18 октября на стапелях Николаевского судостроительного завода происходила церемония официальной закладки фактически заложенных уже больше года назад эскадренных миноносцев „Беспокойный”, „Гневный”, „Дерзкий” и „Пронзительный”; два из них тут же были спущены на воду. Накануне вечером „Кагул” и канонерская лодка „Терец” (та самая, которая первой открыла огонь 15 ноября 1905 г.,) встали на рейде против Коммерческого порта, яхта „Алмаз” поднялась в Ингул выше стапелей. Спуск каждого корабля, на котором поднимался при этом императорский штандарт, приветствовали императорским же салютом. В тот же день на стапелях отделения Невского судостроительного завода в столь же торжественной обстановке были заложены два эсминца и три подводные лодки.

С утра следующего дня крейсер „Кагул”, перешедший на Спасский рейд, вместе со всеми кораблями, стоявшими в Буге и на Ингуле расцветился флагами, а затем участвовал в салюте в честь особенно ожидавшегося всем флотом события — спуска на воду на Русском судостроительном заводе первого на Черном море дредноута „Императрица Мария”; в тот же день заложили два крейсера „Адмирал Лазарев” и „Адмирал Нахимов”. Тем же императорским салютом корабли приветствовали и последующий спуск со стапеля отделения Балтийского завода подводной лодки „Тюлень”.

После захода в Одессу, где 21 октября вновь была поднята иллюминация и выполнен салют по уставу, „Кагул” вернулся в Севастополь, До конца 1913 года с участием крейсера, на котором свои флаг и брейд-вымпел поднимали попеременно то командующий морскими силами, то морской министр, „придворные повинности” флота продолжались. Так, „Кагулу” с „Алмазом” вместе с двумя дивизионами миноносцев было доверено очередное конвоирование яхты „Штандарт”, на которой Николай II с августейшей семьей возвращался из Ливадии в Севастополь для отъезда в Петербург.