§ 39. Снова „Очаков”

§ 39. Снова „Очаков”

1917 год стал последним годом существования Российской империи. Так недавно пышно справивший свое 300-летие и рассчитывавший существовать века самодержавный режим рухнул за считанные дни. Царь Николай II, еще вчера повелевавший „сей же час” прекратить в столице беспорядки, сегодня никому уже ненужный, в страхе ожидал решения собственной участи.

Веками обрекавший страну на нищету и невежество, заливавший землю кровью своих лучших сынов, ненавистный широким народным массам режим угнетения и несправедливости уходил в небытие. Но остались люди, вскормленные этим режимом, готовые остановить развитие революционного процесса, грозившего лишить их привилегий власти и богатства. К ним относился и новый командующий Черноморским флотом А. В. Колчак [109]. Еще год назад всего- навсего скромный капитан 1 ранга начальник минной дивизии Балтийского флота, а сегодня — вице-адмирал и командующий флотом, этот не обделенный военными талантами и политической изворотливостью потомок монгольских завоевателей мгновенно оценил обстановку. В противоположность цеплявшемуся за рухнувший режим и поплатившемуся за это жизнью командующему Балтийским флотом А. И. Непенину, Колчак понял, что к прежней монархии возврата не будет, новой династии Россия не выберет. Как заявил Колчак на допросе в 1920 г., он считал, что в России будет установлен „какой-нибудь республиканский образ правления” и признавал его отвечающим назревшим потребностям страны. Новую форму правления народ должен был выбрать, по его мнению, в учредительном органе и какую бы форму он ни выбрал, Колчак собирался ей подчиниться. Пока же, во избежание развала в стране, особенно опасного во время войны, следовало поддерживать временное правительство, каким бы оно не было. А для этого нужно было всеми силами добиваться устранения недоверия матросов к офицерам, которое в первые же дни февральской революции уже привело к кровавым эксцессам на Балтийском флоте.

Сразу по возвращении флота в Севастополь А. В. Колчак устроил 5 марта 1917 г. на Нахимовской площади парад команд, крепости и гарнизона с торжественным молебном и провозглашением многих лет „богохранимой” державе Российской и всему российскому воинству. В сопровождении свиты адмирал обходил выстроенные войска и учащихся, провозглашал здравицы народному правительству и верховному главнокомандующему, покрывавшиеся продолжительным „ура”. Затем у входа в морское собрание командующий по всем „старым” правилам пропустил парад мимо себя церемониальным маршем. Все прошло гладко, и адмирал опрометчиво посчитал, что с революцией в Севастополе покончено.

Но не так думали матросы и рабочие, к концу дня стихийно собравшиеся в огромном дворе флотского полуэкипажа. Были обнародованы сведения из столичных газет, из которых становилось ясно, что события в Севастополе явно отстают от жизни страны: городовые, как ни в чем ни бывало, стоят на перекрестках, политические заключенные — томятся в тюрьмах. Подхваченным тысячами голосов прокатилось по экипажу требование вызвать командующего для подробного объяснения событий в стране и его отношения к ним. Сознавая, к чему может привести отказ, адмирал, скрепя сердце, согласился. Прямо с автомобиля, окруженного десятитысячной толпой, он рассказал о событиях в Петрограде и заявил, что не следует предаваться излишней радости по поводу победы революции и спешить с преждевременными и необдуманными решениями. Если все уйдут в политику, враг воспользуется ослаблением страны, и революция неминуемо погибнет. Долг матросов и солдат — исполнять распоряжения офицеров. Только так можно сохранить мощь армии и флота, необходимую для победы.

Стихийно вспыхивавшие в тот день городские митинги слились в огромное море, окружившее городскую думу. И здесь требовали объяснений командующего, и здесь замечали почти полное отсутствие офицеров, которые не являлись для успокоения толпы, несмотря на телефонные звонки из думы в штаб флота. Уже раздались голоса, призывавшие отправиться в морское собрание и разоружить господ офицеров, которые „неизвестно что замышляют”, когда положение спас присутствовавший прапорщик флота В. К. Жуков. Он вовремя напомнил, что лейтенант П. П. Шмидт тоже был флотским офицером и носил желтые (т. е. золотые — Р. М.) погоны, но погиб за дело свободы, что многие офицеры оставались противниками прежнего режима и что прежде, чем выступать против офицеров, надо разобраться, кто из них хорош, а кто плох.

Пришлось и Колчаку приехать в думу. Он подтвердил уже объявленное им матросам признание временного правительства и готовность флота и крепости, в единении со всей Россией, вести войну до победы. Согласился адмирал и с предложениями о разоружении полиции и жандармов, создании народной милиции, освобождении политических заключенных, отстранении коменданта крепости контр-адмирала М. М. Веселкина [110].

Тактику командующего подхватили офицеры. Команды, почти совсем не имевшие в своем составе большевиков, оказались захлестнутыми той самой, по выражению В. И. Ленина, „мелкобуржуазной волной”, которая помешала пролетариату взять в тот момент власть в свои руки. Эта волна была особенно сильна на юге страны, где не было таких мощных центров пролетариата, как Петроград или Москва, и где мелкобуржуазные партии, в частности эсеры, давно имели преобладающее влияние. Процесс революционизации Черноморского флота затрудняли и такие характерные для юга обстоятельства, как значительно большая, чем на Балтике, пестрота национального состава экипажей, несравненно более слабая прослойка рабочих и преобладание крестьян (флот комплектовался в основном за счет населения южных богатых хлебородных губерний). Вот почему созданная в Севастополе во второй половине апреля первая большевистская организация оказалась перед объединенным фронтом эсеро-меньшевистских, буржуазных и националистических партий и группировок.

Не составляли исключения и экипажи „Кагула” и „Пантелеймона” — двух кораблей революции, которых февральские события застали на ремонте в Корабельной бухте. Один за другим перед командами кораблей оглашались звучные приказы командующего флота, призванные внушить матросам, что адмирал — первый друг революции, стоящий на страже ее завоеваний. „Сорганизованные офицеры в полном составе, все солдаты гарнизонов, матросы Черноморского флота и ратники морского ополчения во главе с командующим флотом, достигнув братского единодушия, призывают вас во имя блага и светлого будущего нашей дорогой обновленной Родины к полному сплочению для скорейшей победы над дерзким врагом”, — таков был текст телеграммы Балтийскому флоту, посланной А. В. Колчаком в Генмор и объявленной им в приказе № 848 от 8 марта 1917 г.

Неслыханным было и сообщение о заседании 7 марта в морском собрании, где офицеры флота и гарнизона во главе с командующим флотом „восторженно и единодушно”, благославляемые духовенством, приветствовали „возрождение России к новой свободной жизни”. В целях „тесного и непосредственного единения” с матросами и солдатами они избрали временный исполнительный комитет во главе с начальником штаба Черноморской морской дивизии подполковником генерального штаба А. И. Верховским. Это он напомнил собранию о неумиравшем в офицерском корпусе духе декабризма, призвал к сотрудничеству с рабочими Советами, предложил офицерам, чтобы продемонстрировать свою лояльность, послать делегацию для встречи вместе с матросами приезжавшего в Севастополь депутата государственной думы социал-демократа Тулякова. Это его предложение, — вспоминал он, — было встречено аплодисментами и „отдельные возгласы негодования будущих белогвардейцев потонули в криках радости молодежи”.

Подозрения в заговоре офицеров рассеялись, каждый из них получил возможность непредвзято формировать свою позицию в развивавшихся событиях. До поры до времени это устраивало и Колчака, продолжавшего играть роль демократа. Командующий то и дело появлялся на кораблях для бесед с матросами о текущих событиях. Почти каждый вечер, после работ и учений, перед командами кораблей с объяснениями и толкованиями международного и внутреннего положения бурлящей страны выступали офицеры и делегаты с берега. Практиковались и организованные („при офицере”) походы партий матросов в город на митинги и лекции.

Как вспоминали современники, никогда еще в России, вдруг получившей свободу слова, не говорили так много, не спешили воспользоваться так долго ожидаемой возможностью высказаться. Сменяя один другого, ораторы часами рассуждали об основах и достоинствах демократического правления, агитировали за платформы своих партий и группировок, предлагали проекты будущего государственного устройства. Немногочисленные еще большевики давали бой соглашателям, разоблачали демагогию эсеровской агитации и предательские „теории” националистов, предлагавших ни много ни мало — разделить корабли между национальными группировками.

Без митингов — этой открытой арены политической борьбы и школы воспитания классового сознания — нельзя представить флот 1917 г. Рост этого сознания не могли остановить ни маневры Колчака, ни противодействие реакционных или просто аполитичных офицеров, ни эсероменьшевистское засилье в созданных в марте Советах.

Совершавшиеся революционные преобразования коснулись и названий кораблей, носивших прежде реакционный монархический характер. По требованию матросов, новые названия получили все три черноморских дредноута: „Императрица Екатерина Великая” и „Император Александр III” стали называться „Свободная Россия” и „Воля”, а строившийся „Император Николай I” — „Демократия” [111]. Гидрокрейсера „Император Александр I” и „Император Николай I” получили названия „Республиканец” и „Авиатор”.

Крейсеру „Кагул” вернули его прежнее революционное название „Очаков”.

Экипаж „Пантелеймона” не пожелал снова носить имя екатерининского фаворита; по его вторичному ходатайству броненосец стал называться не „Потемкин Таврический”, а „Борец за свободу”.

Яркие примеры классовой солидарности демонстрировали матросы этих двух прославленных кораблей революции и выполнявшие на них в тот период ремонтные работы рабочих порта и транспорта-мастерской „Кронштадт”. На кораблях устраивались встречи с вернувшимися с каторги участниками революционных событий, некоторые из них вновь зачислялись в состав своих команд. Событием стала объединенная манифестация экипажей „Пантелеймона”, „Очакова” и „Кронштадта” в честь борцов за свободу, проведенная в городе 9 (22) апреля. Бережно восстанавливалась память о погибших революционерах. Найденные после долгих поисков останки казненных в 1912 г. (по делу 142 матросов) были торжественно похоронены на Михайловском кладбище.

Для розыска и перезахоронения останков П. П. Шмидта и его товарищей исполком Севастопольского Совета назначил специальную комиссию, а командующий флотом выделил в ее распоряжение крейсер „Принцесса Мария” [112].

Прах этих борцов за свободу в четырех гробах после торжественных процессий и манифестаций в Очакове и Одессе был доставлен 8 (21) мая на крейсере в Севастополь. Корабль вошел на рейд с приспущенным на гафеле андреевским флагом, и в память П. П. Шмидта, С. П. Частника, Н. Г.

Антоненко и А. И. Гладкова батареи крепости, некогда в упор расстреливавшие „Очаков”, салютовали 21 выстрелом салюта наций.

Все корабли, следуя флагу командующего на линкоре „Георгий Победоносец”, приспустили (на час) кормовые флаги. „Вечная слава борцам, павшим за свободу” — трепетали флаги сигнала флоту на мачтах „Георгия”. Весь город, начиная от занявшего место на Графской пристани почетного караула с „Очакова”, выстроился по пути следования траурной процессии к Покровскому, собору и временному склепу. Неслыханным по размаху было выражение этой дани памяти людям кристальной совести, отдавшим жизнь за будущее счастье народа.

Памятник на братской могиле казненныхруководителей севастопольского восстания П. П. Шмидта, А. И. Гладкова, И. Г. Антоненко и С. П. Частника на Кладбище Коммунаров в Севастополе. Снимок 1970 г/ Памятник установлен в 1935 году. Его автором является инженер В.К. Ретлинг, но в основу замысла положены эскиз и описание сделаное в завещании П.П. Шмидта, начинающемся словами "После казни прошу…"

Можно лишь гадать, с какими мыслями смотрели на море живых цветов, по которым двигались колесницы с гробами, и тысячи венков, окружавших могилы, те, чьи руки были обагрены кровью П. П. Шмидта и его товарищей. А их, живых палачей, распорядителей и исполнителей казней и усмирений, было еще немало. Среди тех, кого еще так недавно режим Николая II одаривал за „честную и полезную службу”, был Ф. Ф. Карказ, который изощрялся в издевательствах над схваченным П. П. Шмидтом. Узнав, что этот садист, дослужившийся при царе до генеральского чина, благополучно служит и „при демократии”, сын Шмидта Евгений потребовал привлечь генерала к ответу. Но только еще через полгода — в октябре 1917 г. следственная комиссия предложила командующему флотом уволить Карказа со службы и отдать под суд за „надругательство над честью того человека, на костях которого выросла русская революция” (не дождавшись вынесения справедливого приговора, матросы своей властью расстреляли палача в апреле 1918 г.).

Вместе с флотом и севастопольскими рабочими экипаж „Очакова” проходил в период от февраля к октябрю ту неповторимую школу революционизации масс, которая, как известно, стоила многих десятилетий предшествовавшего развития страны. Большевики, образовавшие в середине апреля единую партийную организацию, уже имели стойкую фракцию в Севастопольском Совете и умело вели борьбу за массы. Большевизацию флота подтолкнула и делегация балтийцев. Она привезла с собой „Апрельские тезисы” В. И. Ленина, большое количество революционной литературы, раскрывавшей истинное положение дел и расстановку сил в стране, оказавшейся во власти министров-капиталистов. Все старания соглашателей помешать большевистским ораторам сорвались, и уже в начале июня в ответ на попытки А. В. Колчака расформировать наиболее революционно настроенные экипажи линкоров „Три святителя” и „Синоп” экстренное делегатское собрание флота и гарнизона постановило отобрать у офицеров оружие, а командующего флотом и его начальника штаба отстранить от должности. Под видом поездки по вызову для доклада Временному правительству Колчаку пришлось срочно убраться из Севастополя; в командование флотом вступил начальник второй бригады линкоров контр-адмирал В. К. Лукин.

Уже в августе севастопольский генеральный комиссар Временного правительства меньшевик Н. А. Борисов телеграфировал в Петроград, что за короткое время Севастополь стал „городом большевиков”. И хотя 20-тысячной организации эсеров противостояло в то время всего лишь 250 большевиков, их роль и авторитет были оценены Н. А. Борисовым правильно.

Особенно большим успехом пользовались выступления прибывшей в августе из центра профессиональной революционерки Надежды Ильиничны Островской, работавшей в Крыму по заданию ЦК партии еще в 1907 г. Преодолев все препоны, которые создавали на ее въезд в Севастополь местные эсеровские и меньшевистские власти, она, по словам В. К. Жукова (тогда — прапорщика флота) „подняла на ноги не только маленькую организацию большевиков, но и весь Черноморский флот и Севастополь”. От ее речей повеяло „северным ветром большевизма” и, как сообщали в ЦК симферопольские большевики, бывали случаи, когда „ораторы социалистов- революционеров прогонялись и собравшиеся требовали тов. Островскую”. Нина, как все ее звали, получила мандат делегата нестроевой роты Севастопольской крепостной артиллерии: на выборах 9 октября 1917 г. в Севастопольский Совет из 178 бюллетеней в этой роте за нее было подано 155. Она стала членом исполкома Севастопольского Совета и председателем комитета РСДРП (б) [113].

Продолжавшиеся на „Очакове” напряженные ремонтные будни уже не могли заслонить от экипажа грозного смысла происходящих в стране событий. Нарастание общего политического кризиса, революционная мобилизация матросских масс в период июльских событий и разгрома корниловского мятежа, все более обнажавшаяся контрреволюционная сущность Временного правительства с его антинародной политикой продолжения империалистической бойни, — все эти этапы созревания Октябрьской революции переживал и Черноморский флот. В июле большевистская фракция в Севастопольском Совете с двух человек увеличилась до 10, а на перевыборах в начале октября — уже до 58. В Совет были избраны присланный ЦК РСДРП балтийский матрос Н. А. Пожаров, участник революционного движения на Балтике в 1912 г. А. В. Мокроусов и ряд черноморцев с кораблей.

При первых же известиях об октябрьских событиях в Петрограде, вначале таких же неопределенных, как в свое время и о февральском перевороте, власть в Севастополе взял на себя Совет военных и рабочих депутатов. В новый президиум Совета от большевиков вошли Н. И. Островская и недавно прибывший в Севастополь опытный партийный работник Ю. П. Гавен, от эсеров — Бунаков, от объединенных социал-демократов (меньшевиков) — Конторович и Борисов. По предложению Н. И. Островской в столицу была послана телеграмма Всероссийскому съезду советов с приветствием победы революции. Делегатское совещание Совета одобрило это решение Исполкома, а командующий флотом контр-адмирал А. В. Немитц в соответствии с этим решением признал высшей военно-административной властью на флоте и в базе Центрофлот.

Мирно и организованно прошло в Севастополе празднование свершившейся в стране Октябрьской революции. Красными флагами украсились улицы города, корабли на рейде. Вместе с флагами расцвечивания были подняты сигналы „Да здравствует Совет”. Но очень скоро перепуганные октябрьскими событиями меньшевики и эсеры повели линию на раскол Совета, добиваясь в нем своего господства.

Наступали суровые дни боев с поднявшейся против власти Советов внутренней контрреволюцией и иностранной военной интервенцией. Уже 26 октября (8 ноября) с согласия командующего флотом на Дон ушел первый отряд моряков-черноморцев для подавления мятежа Каледина. Опасными были и притязания обосновавшейся в Киеве буржуазной центральной украинской рады. Видя, какой мощной опорой советской власти стали на севере балтийцы, рада вознамерилась захватить и удержать власть на юге с помощью такой же могучей силы — Черноморского флота.

Попытки „украинизации” флота были предприняты еще летом 1917 г., когда построенный в Николаеве новый линкор „Воля” под влиянием агитации сепаратистов поднял украинский флаг. Командующий флотом В. К. Лукин потребовал тогда, чтобы корабль прибыл в Севастополь под андреевским флагом; офицеры корабля отказались вести линкор под украинским флагом, а „украинского” командира у националистов не оказалось. Эта затея сепаратистов провалилась, но их раскольническая деятельность не прекращалась.

В октябре 1917 г. в Севастополь прибыл „украинский” комиссар флота капитан 2 ранга Акимов, вывесивший над своей резиденцией флаг Центральной рады. Украинский войсковой комитет прямо агитировал за полную „украинизацию” Черноморского флота и передачу его Украине на правах собственности. Этой пропаганде в ноябре поддались экипажи крейсера „Память Меркурия” и миноносца „Заветный”. В ответ на решение большинства команды крейсера вместо андреевского поднять 12 ноября флаг Украины „великороссы и несочувствующие подъему украинского флага” решили покинуть изменявший России корабль. Судовой комитет просил Исполком Совета назначить на крейсер матросов-украинцев взамен ушедших, но Совет и Центрофлот отвергли эти домогательства. В конце концов флаг националистов на „Памяти Меркурия” был спущен.

Очаковцы ни на какие провокации не поддались: с 16 декабря 1917 г. крейсер решительно перешел на сторону советской власти.

В телеграмме, адресованной 2 февраля 1918 г. в Петроград — Совету Народных Комиссаров, а также в Харьков, Киев и „всем, всем, всем”, председатель Севастопольского Совета Н. А. Пожаров и председатель Центрофлота С. И. Романовский сообщали, что Черноморский флот признает как единственную выразительницу воли трудового народа только одну центральную власть Республики Советов в лице Совета Народных Комиссаров, на Украине же — только власть трудового народа в лице Харьковского всеукраинского исполнительного комитета, выделенного из съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины. Разоблачая киевскую раду как пособника казачьих и татарских контрреволюционных верхов и считая ее опаснейшим органом контрреволюции, черноморцы отвечали, что „все ее приказы и предписания” они не признают и признавать не будут. От рады отмежевались и украинские экипажи кораблей, вместе со всем флотом принявшие участие в подавлении контрреволюции на Дону, на Украине и в Крыму.

Против советской власти выступили и татарские националисты, созвавшие 10 декабря 1917 г. в Бахчисарае крымско-татарский курултай и обнародовавшие свои „крымско-татарские законы”. Создав собственную армию и угрожая Черноморскому флоту, не имевшему сухопутных войск и ослабленному отправкой из своего состава боевых отрядов на борьбу с контрреволюцией, они пытались взять под контроль приморские города Крыма и 21 декабря разоружили солдат береговой батареи в Евпатории. Только отправка боевых кораблей, включая и „Память Меркурия”, в Евпаторию, Ялту и Феодосию отрезвила новоявленных претендентов на ханский престол. В боях под Симферополем матросские отряды при поддержке импровизированных бронепоездов разгромили войска татарского диктатора Джафер Сейдамета и примкнувших к нему контрреволюционных русских офицеров. Советская власть в Крыму была восстановлена.

Во всех этих боях активно участвовали сошедшие на берег „очаковцы”. Крейсер выделил большую группу матросов для формирования экипажа бронепоезда „Свобода или смерть” под командованием большевика с 1912 г. прославившегося в гражданской войне матроса А. В. Полупанова.

Большую роль в организации отпора контрреволюции в Севастополе и формировании матросских отрядов сыграл товарищ (заместитель) председателя Исполкома Севастопольского Совета старший гальванер „Очакова” Д. Н. Дымнич. Многие „очаковцы” в составе этих отрядов обороняли Крым, ликвидировали на румынском фронте мятеж бывшего командующего этим фронтом генерала Щербачева, громили вторгшиеся на нашу землю войска боярской Румынии.

Горячо приветствовали „очаковцы” ленинские декреты о демократизации флота (отмена оставшихся от царизма чинов и орденов), о создании нового Рабоче-Крестьянского Красного флота, о комплектации его на добровольных началах. К началу февраля 1918 г. крейсер сохранил ядро своего экипажа, его командный состав был полностью выборным. Командовал кораблем В. М. Терентьев, который до этого был начальником 2-го дивизиона бригады подводных лодок, а с сентября 1916 г. — командиром эсминца „Лейтенант Шестаков”.

И все же команда крейсера неудержимо таяла: преданные революции люди требовались на берегу — там формировались новые и новые отряды. Многих специалистов приходилось переводить для пополнения экипажей остававшихся в первой линии новых кораблей.

В марте 1918 г. в Черноморье вторглись австро-германские войска. Их привела на нашу землю предательская буржуазная Центральная рада, рассчитывавшая с помощью интервентов отторгнуть Украину от Советской России. После кровопролитных боев Одесса, Николаев, Херсон оказались под пятой оккупантов. Бесстыдно попирая условия Брестского мира, признававшего Крым территорией Советской России, интервенты без церемоний вторглись в Крым.

Малочисленные, поредевшие в предыдущих боях матросские и красногвардейские отряды не могли противостоять огромной, насчитывавшей до 200 тысяч солдат, хорошо экипированной и вооруженной немецкой армии. И одним из последних отрядов, дравшихся на подступах к главной базе флота, был отряд под командованием председателя судового комитета „Очакова” старшего гальванера А. Е. Максюты. Еще 22 апреля моряки сражались под Бахчисараем, а 1 мая немцы вступили в Севастополь. Наступили трагические для Черноморского флота дни. Вынужденные соблюдать условия Брестского мира, могучие корабли, чей огонь мог бы дотла смести и выжечь войска оккупантов, уходили из своей главной базы без единого выстрела, с величественным и грозным спокойствием. В бессильной ярости при виде ускользающей от них добычи немцы открыли по кораблям огонь из полевых орудий, но флот не поддался и на эту провокацию.

С 1 мая по 16 июня 1918 г. на Новороссийском рейде собрался внушительный отряд — лучшие и новейшие надводные корабли Черноморского флота, включая оба находившихся в строю линкора-дредноута, 10 нефтяных и 8 угольных эсминцев. „Очакова” не было среди них — он остался без команды в Севастополе, но были на кораблях многие „очаковцы” и в их числе — последний командир крейсера, в те дни ставший командиром линкора „Свободная Россия” [114] В. М. Терентьев.

Эти „очаковцы” вместе с другими моряками остались верны своему революционному долгу. Преодолевая разброд и шатания в экипажах, колебания руководителей Кубано-Черноморской республики и прямые угрозы анархиствующих экстремистов, они выполнили продиктованный суровой необходимостью ленинский приказ о потоплении флота. Вместе со „Свободной Россией” погибли, но не сдались врагу, эсминцы „Керчь”, „Фидониси”, „Гаджибей”, „Калиакрия”, „Пронзительный”, „Громкий”, „Лейтенант Шестаков”, „Капитан-лейтенант Баранов”, „Сметливый”, „Стремительный”, ряд вспомогательных и торговых судов.

Остававшийся, как и все старые корабли и подводные лодки, в Севастополе, заброшенный „Очаков” был свидетелем возвращения нескольких из ушедших ранее в Новороссийск кораблей под командованием изменившего советской власти командующего флотом М. П. Саблина; был и свидетелем безудержного разграбления оккупантами остатков флота и его богатых арсеналов. Как и предполагало советское правительство, немцы и не думали (как обещали по Брестскому договору) нейтрализовать Черноморский флот и оставить его в неприкосновенности до конца войны. Они грабили его — грабили открыто и беззастенчиво. Дорого обошлось стране предательство командующего и незрелость тех, кто отказался топить корабли. Немедленно как самую ценную добычу оккупанты увели в Константинополь транспорт „Кронштадт” и отдали его в распоряжение своих подводников. Немецкие моряки обосновались на крейсере „Память Меркурия”, ввели в строй миноносцы „Зоркий”, „Счастливый”, „Капитан Сакен” и подводную лодку „Гагара”, собирались использовать их для продолжения войны.

Появились немцы и на „Очакове”, но, очевидно, состояние крейсера было таково, что ремонтировать его они и не начинали.

А затем пришло время хозяйничания белогвардейцев, и „Очаков”, получив позорное имя — „Генерал Корнилов” [115], с ноября 1918 г. оказался в числе их „морских сил”. Кое-как восстановленный, с разношерстной, составленной наспех чуть ли не из солдат и гимназистов командой, старый корабль ничем не помог „белому движению”, вконец разложившемуся и обанкротившемуся. Известно лишь, что крейсер „Генерал Корнилов” вместе с линкором „Генерал Алексеев” (бывш. „Воля”) в июне — августе 1920 г. принимал участие в обстрелах Очаковской крепости и ответным огнем был поврежден. В ноябре того же года, после разгрома советскими войсками главных сил барона Врангеля в Северной Таврии, деморализованные остатки белогвардейской команды увели крейсер в Константинополь, а затем в Бизерту.

Пережив весь кошмар угона флота предателями Родины из родного Черного моря, бывший „Очаков” стал очевидцем последнего акта трагедии, зафиксировавшего в истории окончательный крах белогвардейщины. Здесь, в далеком африканском порту, 29 октября 1924 г, французский морской префект вице-адмирал Эксельман объявил офицерам, собравшимся на эсминце „Дерзкий”, что Франция признала СССР и, следовательно, дальнейшее существование „бизертской эскадры” противоречит установленным с Советской Россией дипломатическим отношениям. С заходом солнца на кораблях были спущены андреевские флаги. После этого корабль, о котором идет наш рассказ, мог считаться юридически возвращенным своей стране. Вскоре после изгнания с кораблей белогвардейцев крейсер, как и всю эскадру [116], осматривала комиссия советского правительства в составе представителя флота Е. А. Беренса и академика А. Н. Крылова. Начались переговоры о возвращении кораблей на родину, но выяснилось, что старый крейсер со вконец изношенными машинами, требовавшими серьезного ремонта, был уже, как и другие корабли, не в состоянии совершить самостоятельно переход в Черное море, да и не представляет особой ценности. В 1933 г. корабль был уведен в Брест и разобран на металл. Но оставался в Советской России его николаевский двойник — „Память Меркурия”, и его судьбу, неотделимую от судьбы „Очакова”, можно считать продолжением подлинной истории славного корабля революции. Став нашим первым большим кораблем на Черном море, этот крейсер, введенный в строй в 1923 г. и переименованный в „Коминтерн”, долго и успешно служил Красному флоту. В годы Великой Отечественной войны корабль участвовал в обороне Одессы, Севастополя, а затем и кавказских берегов. Здесь, сильно поврежденный вражеской авиацией, он и закончил свой боевой путь. В устье реки Хопи, где когда-то, в годы первой мировой войны, действовали оба однотипных черноморских крейсера, он был посажен на грунт, чтобы в качестве волнолома служить соединениям базировавшихся здесь и продолжавших войну советских легких кораблей. Здесь он остается и до настоящего времени, став своеобразным памятником обоим кораблям.

В согласии с доброй морской традицией имя [117] и славу героического корабля революции крейсера „Очаков” унаследовал его достойный преемник — современный большой противолодочный корабль с мощным ракетным вооружением. „Очаков” — выведено на его борту славянской вязью. Уверенно ведут корабль советские моряки, с гордостью говорят они: „мы — очаковцы”.

Как никогда осознаем мы сегодня связь времен: „Очаков” — в нашей памяти, „Очаков” — с нами.

Ленинград-Москва-Николаев

1982–1986