3. Поиски Рузвельтом перспективной концепции взаимодействия с Россией и новое германское наступление на Восточном фронте летом-осенью 1942 г.

Разрешение всего комплекса проблем, касающихся взаимоотношений СССР и США, в огромной степени зависело от личного доверия между лидерами двух государств. Вопросы территориально-политического устройства Европы и роль, которую могли бы играть в нем Россия и Америка, не являлись здесь исключением. Рузвельт это ясно понимал. 16 марта 1942 г. он направил послание Черчиллю, в котором подверг резкой критике «наихудшую часть» своей прессы – издания Маккормика – Патерсона, Херста и Скриппс-Ховарда за то, что они «сводят роль Америки лишь к защите Гавайских о-вов, восточного и западного побережья континента», и далее писал о своем намерении приложить значительные усилия, чтобы найти деловой контакт с советским лидером и наладить с ним плодотворный диалог, отмечая, что лично он «может вести дела со Сталиным лучше, чем весь Форин офис или Государственный департамент». «Он [Сталин] думает, что лично мне он нравится, – подчеркивал Рузвельт, – и я надеюсь, что он будет продолжать так думать…»¹⁴⁷ Рузвельту нужна была личная встреча со Сталиным. Он понимал, что только когда они сядут за одним столом, они смогут начать конкретную дискуссию о деталях будущего мира. И обращения к Сталину о такой встрече высказывались неоднократно. Президент был также уверен, что его личное обаяние несомненно повлияет на советского лидера, и тот станет доверять ему¹⁴⁸.

Необходимо также заметить, что уже в то время – весной 1942 г. – американский президент приходит к выводу, что Россия может стать после войны одной из ведущих мировых держав. Так, 20 мая, высказывая свои мысли перед представителями Комитета по вопросам послевоенных международных отношений Государственного департамента¹⁴⁹, он отмечал: «Соединенные Штаты, Великобритания, Россия и Китай должны осуществлять контроль, разрешать споры и поддерживать безопасность в послевоенном мире. Именно они будут определять, какие сокращения вооружений необходимо произвести. Они также будут осуществлять периодические инспекции вооруженных сил и контроль как водного, так и воздушного пространства». Президент «выразил мнение, что одна из важнейших стран, которую необходимо было бы разоружить, – Франция. Мы ничего не сможем решить в Европе до тех пор, пока обе страны – как Германия, так и Франция, не будут разоружены и не останутся в таком положении. Чуть позднее мистер Дэвис подчеркнул, что считает отношение президента к вопросу о Германии совпадающим с мнением членов Комитета (то есть безоговорочная капитуляция)»¹⁵⁰.

Последовательная позиция Рузвельта в германском вопросе хорошо известна. Он считал, что не может допустить, чтобы через 15–20 лет после войны в этом государстве вновь взяли бы верх реваншистские настроения. Но кто воспрепятствует этому? Сам ход войны и сложившаяся коалиция держав, ведущая борьбу против агрессоров, логично предопределяла ответ на этот вопрос. К маю 1942 г. контуры возможного альянса сил, призванных поддерживать будущую международную безопасность и в случае необходимости принуждать ее противников к повиновению с помощью силы, в мыслях Рузвельта определились уже достаточно четко. О задачах и членах этого альянса, названных вскоре «четырьмя полицейскими», он и говорил 20 мая 1942 г.

Все это подтверждает мысль о том, что у Рузвельта было достаточно серьезное основание не препятствовать восстановлению довоенных границ СССР по причинам, прежде всего, глобального характера – возможности сотрудничества с Москвой в деле поддержания международной безопасности в послевоенное время. Позитивные шаги в признании границ СССР 1941 г., безусловно, способствовали укреплению союзнических отношений, особенно в условиях, когда второй фронт в Европе Англия и США открывать пока не собирались. В конструировании своей концепции послевоенного мира президент мог опираться на солидную общественную поддержку в самих Соединенных Штатах. Несмотря на сопротивление изоляционистов, опрос общественного мнения в США показывал возросшее чувство ответственности простых граждан за будущее всего мира. Как подчеркивал 14 марта 1942 г. в своей телеграмме в американское посольство в Лондоне директор заокеанских операций Управления военной информации армии США Р. Шервуд, только 11 % из всего числа опрошенных выступали за возвращение к изоляционизму. Еще меньший процент хотел жить в союзе лишь с англоговорящими странами или в составе содружества американских государств. Лидирующим мнением являлось создание мировой лиги или мировой ассоциации. «Все это подтверждает, – писал Шервуд, – что большинство населения поддерживает международную политику президента. Ситуация может измениться только в случае какой-либо грубой ошибки или поражения на фронтах»¹⁵¹.

Обоснованным, по нашему мнению, является вывод о том, что позиции Лондона и Вашингтона относительно советских границ 1941 г. к тому времени во многом сблизились. Обе стороны считали возможным принять за основу сложившееся положение, но оставить пока открытыми для обсуждения вопросы точного прохождения советско-польской границы и признания вхождения в СССР прибалтийских республик. Американская и британская позиции отличались лишь в той части, что Рузвельт не желал пока именно публичного одобрения Америкой территориальных приобретений СССР до 22 июня 1941 г. Такой шаг шел бы вразрез с предыдущими заявлениями руководства США, противоречил идеалам, провозглашенным президентом Вильсоном, и подрывал бы авторитет Рузвельта в глазах части американских граждан, прежде всего польского и прибалтийского происхождения.

В мае-июне 1942 г. нарком иностранных дел СССР В. Молотов совершил визит в Великобританию и США. Среди многих проблем, обсуждавшихся Молотовым с У. Черчиллем, А. Иденом, другими официальными представителями кабинета министров в Лондоне, были и территориальные. Во время дискуссий об условиях союзного англо-советского договора камнем преткновения стала, как и ожидалось, советско-польская граница. Несмотря на то, что Молотов был готов идти на компромисс, «оставив вопрос о наиболее значительной части западной советской границы открытым», взаимного понимания достигнуть так и не удалось. В беседе с советским наркомом 21 мая 1942 г. Иден заявил, что «Английское правительство сделало уступку и согласилось с Советским правительством в отношении Прибалтики. В настоящее время ему, Идену, непонятно, какую уступку должно сделать английское правительство в вопросе о советско-польской границе»¹⁵². Из всего этого следовало, что Лондон шел на уступки СССР в вопросе о Прибалтике, желая использовать это обстоятельство в отношении будущих советско-польских границ. Дело окончилось тем, что Молотов получил инструкцию от Сталина согласиться с предложениями британской стороны и подписать простой договор без указания будущих границ. 24 мая Сталин телеграфировал Молотову в Лондон: «Проект договора, переданный тебе Иденом, получили. Мы его не считаем пустой декларацией и признаем, что он является важным документом. Там нет вопроса о безопасности границ, но это, пожалуй, неплохо, так как у нас остаются руки свободными. Вопрос о границах, или скорее о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой (выделено нами. – М.М.)»¹⁵³.

Такое изменение позиции Сталина было вызвано прежде всего необходимостью сосредоточить все внимание на решении вопроса скорейшей высадки союзников во Франции, в условиях, когда ситуация на советско-германском фронте вновь резко осложнилась.

Во время последующего визита Молотова в Вашингтон 29 мая – 5 июня 1942 г. пограничные проблемы не затрагивались. В разговорах с советским наркомом Рузвельт стремился создать «обстановку такой личной искренности и такого дружелюбия, какие только могут быть достигнуты с помощью переводчика»¹⁵⁴. Во время переговоров был обсужден широкий круг военных и политических вопросов, но основное внимание было приковано к неотложным задачам создания второго фронта уже в 1942 году. Будучи реалистом и учитывая общественное мнение в своей стране, Рузвельт избегал детального обсуждения послевоенных территориальных вопросов, заостряя внимание на общих проблемах мировой безопасности. В новом труде профессора В.Л. Малькова «Путь к имперству…», посвященном историческому пути, проделанному США в первой половине ХХ века, приводится информация о беседе американского президента с Артуром Свитцером, происходившей как раз в дни визита в Вашингтон В.М. Молотова. Президент говорил об обновленной Лиге наций в виде мощного «резервуара силы» и вновь высказал идею о «четырех полицейских» (США, СССР, Великобритания и Китай), которые могли бы сдерживать в будущем любого потенциального агрессора¹⁵⁵. В. Мальков отмечает также, что в процессе беседы с Молотовым Рузвельт предлагал Москве видеть в Соединенных Штатах надежного союзника не только в войне, но и в мирное время. Этим Рузвельт как бы обещал, что безопасность СССР может быть гарантирована без постановки территориальных вопросов, в которой советское правительство было крайне заинтересовано. Еще одной задачей американского президента было не дать Москве заподозрить, что США и Англия способны на «заговор» за спиной СССР, отсюда следовали и его повторяемые упреки в адрес британского премьера¹⁵⁶.

Президент в то время, пожалуй, уже сформулировал свою концепцию взаимодействия союзников после завершения войны. Решая неотложные задачи военных действий, он думал и планировал, какими будут характер и структура грядущего мира. «Это был поразительный инстинкт будущего, который кроме всего прочего отличал Рузвельта, – пишет А. Шлезингер (мл.), – его экстраординарная чувствительность к появлявшимся тенденциям времени»¹⁵⁷. Но, как отмечает профессор У. Кимболл, перед президентом вставала дилемма – не сомневаясь, что безопасность народов в будущем должна зависеть от великих держав, его волновал вопрос, кто и как будет контролировать сами эти великие державы¹⁵⁸. Как сберечь мир от новых войн, если равенства государств-«полицейских» достигнуть будет так же трудно, как и разрешить существующие между ними противоречия в геополитических интересах, не говоря уже об очевидном различии в социально-политическом строе между западными державами и СССР? Как основать надежную организацию по безопасности, не повторив печального опыта Лиги наций? Каким образом остаться в рамках принципов Атлантической хартии, признав одновременно, что только сильные и свободные в своих поступках нации способны в дальнейшем предотвратить новый мировой конфликт? Думал ли Рузвельт, что все спорные ситуации будут разрешаться после войны на основе компромисса, или одна из великих держав окажется в более выгодном положении и будет способна в случае необходимости единолично осуществлять контроль над поведением потенциально враждебных государств? Смогут ли США ввиду своей мощи настаивать тогда перед союзниками на признании приоритетной именно своей точки зрения? По мнению профессора В. Малькова, Рузвельт в то время был прежде всего озабочен вопросом, как, одержав победу над Гитлером, «гарантировать лидерство США в послевоенном переустройстве»¹⁵⁹. Подобные гарантии могли включать самый широкий круг политических и территориальных проблем, затрагивающих как стратегическую безопасность, так и сферы геополитических интересов Соединенных Штатов. Рузвельт пока не конкретизировал детали рожденной его мыслями системы безопасности. Многое еще предстояло уточнить и взвесить; многое должно было выясниться в ходе самой войны. Однако за некоторой расплывчатостью формулировок был уже четко определен главный вектор его внешнеполитической концепции, в основе которого было полномасштабное участие США в разрешении всех важнейших проблем будущей безопасности.

Важно подчеркнуть, что о деталях его суждений о будущем мира, Европы, взаимодействии с Советским Союзом в то время знал лишь очень узкий круг приближенных. Чтобы информация о переписке с Черчиллем, Сталиным и Чан Кайши не попала в ненадежные руки, телеграммы президента трем этим лидерам отправлялись через военно-морское министерство, тогда как задачи кодирования и получения ответов оставались на военном ведомстве. Кроме того, полное собрание корреспонденции хранилось только в комнате карт (“Map Room”) Рузвельта в Белом доме¹⁶⁰.

С середины 1942 г. внимание всех воюющих держав было приковано к гигантской битве, развернувшейся на Волге у стен Сталинграда. Немцы рвались к Кавказу, и, казалось, вновь смогли поставить Красную армию на грань поражения. Американские оценки дальнейших возможностей советских вооруженных сил вновь, как и в 1941 г., стали противоречивыми. В одном из докладов Управления военной разведки конца июня 1942 г. говорилось о том, что без значительных поставок военных материалов и участия в войне первоклассных частей из США и Великобритании Советский Союз окажется не в состоянии изгнать вражеские части со своей территории, не говоря уже об открытии боевых действий на Тихом океане. В то же время в документе, подготовленном Управлением стратегических служб 3 ноября 1942 г., подчеркивалось, что масштабы эвакуации, проведенные в СССР с начала войны, были чрезвычайно велики – как минимум, было перемещено 20 млн человек, а остающиеся у России ресурсы рабочей силы вполне достаточны для форсированного роста военного производства – почти 57 млн человек¹⁶¹.

О возможностях Красной армии оборонять Кавказ говорилось и в информационном докладе Объединенного разведывательного подкомитета в Лондоне начальникам штабов англо-американских союзников от 14 ноября 1942 г. В докладе утверждалось, что русские могут удержать за собой Южный Кавказ в период ноября 1942 – апреля 1943 г., даже если немцы оккупируют весь Северный Кавказ, включая Махачкалу. Подчеркивалось, что «русские располагают достаточными силами, чтобы встретить германское наступление… Характер территории, погодные условия также будут способствовать ведению жесткой обороны. Моральное состояние Красной армии укрепилось. Возможность проявления враждебных действий со стороны местных жителей находится под контролем». Военные разведчики делали вывод: «советские войска не дадут немцам прорваться через главный Кавказский хребет по крайней мере до апреля 1943 г.»¹⁶²

Однако, несмотря на наличие достоверной информации о потенциале Красной армии и выводы об укреплении ее обороноспособности, какие-либо прогнозы о возможностях стратегического контрнаступления советских фронтов в районе междуречья Дона и Волги, которое привело к окружению 330-тысячной германской группировки под Сталинградом, а затем и к быстрому изгнанию немцев с Северного Кавказа, Ставрополья и Кубани, в разработках американских аналитиков отсутствовали.