8. «Бернский инцидент»

Повод выразить свое возмущение западной (прежде всего американской) линией поведения в межсоюзнических отношениях в то время появился и у Сталина. Речь идет о так называемом бернском инциденте, возникшем в связи с сепаратными переговорами представителей США и Великобритании с эсэсовским генералом Карлом Вольфом, действовавшим по поручению высшего руководства Третьего рейха. 8 марта 1945 г. Вольф встретился с руководителем американской разведывательной резидентуры в Швейцарии А. Даллесом. Состоялись переговоры о возможной капитуляции немецких войск в Италии перед англо-американскими силами. Москва была уведомлена о встречах своих союзников с немцами 12 марта. Она в принципе не возражала против переговоров, но при участии в них советских представителей. Однако это условие было отвергнуто. Поддерживая несогласие своего командования на прибытие офицеров Красной армии в Берн, глава Военной миссии США в Москве генерал Дж. Дин писал 13 марта генералу Маршаллу, что фельдмаршал Г. Александер, главнокомандующий союзными войсками на средиземноморском театре, предлагает вести дискуссии на чисто военной основе, которые не относятся к решению политических вопросов. «Поскольку за этот театр отвечают англо-американские войска, – продолжал он, – я не вижу никакого резона для участия русских в принятии капитуляции здесь войск противника. В качестве параллели можно привести пример, когда США настаивали бы на участии своих представителей в возможных будущих переговорах о капитуляции 28–30 германских дивизий, зажатых сейчас русскими в Латвии»³²³.

Несмотря на кажущуюся логичность высказываний Дж. Дина, его доказательства правильности американской позиции грешат известной долей лукавства. Советские войска и ранее неоднократно окружали и брали в плен значительные силы немецких войск на Восточном фронте – в Сталинграде, в Корсунь-Шевченковской операции, в Белоруссии летом 1944 г., в Будапеште. Весной 1943 г. англо-американские войска пленили около четверти миллиона итальянцев и немцев в Северной Африке, а в начале апреля 1945 г. англо-американские войска приняли капитуляцию германской группы армий «Б», окруженной в «Рурском котле». Однако все эти окружения и капитуляции действительно относились к ведению боевых действий на одном театре военных действий и вели к более успешному наступлению союзных войск против отступающего, но все еще сопротивляющегося противника. Переговоры же в Берне по существу касались капитуляции немцев на всем средиземноморском театре военных действий, исчезновение которого могло вызвать цепную реакцию на Западном фронте – сдачу немецких сил войскам союзников и резкое усиление боевых действий вермахта на Восточном фронте против Красной армии. По крайней мере, немецкие переговорщики в Берне ставили вопрос о сдаче своих войск только западным союзникам.

Рузвельт представил переговоры в Швейцарии как обычный зондаж о намерениях германского командования, – и ничего более. В результате произошел обмен жесткими посланиями между Сталиным и Рузвельтом.

3 апреля, касаясь ставшей известной советскому командованию информации о контактах американских и немецких представителей в Берне, Сталин писал президенту США: «…Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были, и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещались за это облегчить для немцев условия перемирия»³²⁴.

В ответном послании Рузвельт повторил то, что он ранее сообщал о встречах в Берне, добавив следующее: «Я полностью доверяю генералу Эйзенхауэру и уверен, что он, конечно, информировал бы меня, прежде чем вступить в какое-либо соглашение с немцами… Я уверен, что в Берне никогда не происходило никаких переговоров… Наконец, я хотел бы сказать, что если бы как раз в момент победы, которая теперь уж близка, подобные подозрения, подобное отсутствие доверия нанесли ущерб всему делу после колоссальных жертв – людских и материальных, – то это было бы одной из величайших трагедий в истории. Откровенно говоря, я не могу не чувствовать крайнего негодования в отношении Ваших информаторов, кто бы они не были, в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных»³²⁵.

Еще 19 марта 1945 г. в Берне к сотрудникам американской разведки УСС присоединились американский генерал Лемнитцер и английский генерал Эйри, посланные в Швейцарию главнокомандующим союзными войсками на средиземноморском ТВД фельдмаршалом Г. Александером с одобрения Вашингтона и Лондона. 6 апреля 1945 г. Александер подготовил информацию о встречах в Берне, предназначенную для Объединенного комитета начальников штабов, начальников штабов Великобритании, генерала Д. Эйзенхауэра, Военной миссии США в Москве. В документе, в частности, говорилось: «Мои представители вернулись в Казерту. Их впечатление от трех недель, проведенных в Швейцарии, следующие: а) они чувствуют, что существует только слабый шанс капитуляции германских войск в Северной Италии, и – как это теперь будет сообщено противнику – его парламентеры могут быть встречены только на основе безоговорочной капитуляции этих войск в Ситу». Александр описал основные моменты, касающиеся встречи с «критиком» (генералом СС К. Вольфом. – М.М.) в Швейцарии, подчеркнул разницу между желанием достигнуть капитуляции и реальной ситуацией. «Критик» не говорил о конкретных условиях капитуляции. Но посредник Паррилли, возможно, действующий с его одобрения, на последней встрече 2 апреля намекнул, что немцев могла бы удовлетворить договоренность, посредством которой им было бы разрешено отойти к итальянской границе после сдачи ему вооружения. Однако Паррилли было сказано, что такие действия полностью неприемлемы и не могут рассматриваться. «В любом случае, – продолжал Александер, – была внесена ясность, что мои представители заинтересованы только в договоренности о проходе немецких парламентеров, которых германская сторона готова послать на переговоры о сдаче с участием надлежащих британских, русских и американских уполномоченных». Представители Александера говорили о возможности использования «критиком» своей позиции для предотвращения дальнейших разрушений в Северной Италии, о том, что «критик» представляет все дело так, что действует без одобрения Гиммлера (хотя это может оказаться фальшивкой), и что «критик» через посредника Паррилли был поставлен в известность, что пути к достижению договоренности остаются открытыми, если немцы желают сдаться в Северной Италии. В заключение Александер написал: «Я желаю подчеркнуть, что мои представители в Швейцарии не были вовлечены в какого-то рода переговоры с немцами. Их деятельность ограничивалась достижением договоренности о приеме германских парламентеров в любом подходящем штабе союзников, если немцы согласятся капитулировать в Северной Италии»³²⁶.

Черчилль, узнав о переписке между Рузвельтом и Сталиным, касающейся переговоров в Берне, отправил президенту США телеграмму, в которой настаивал на занятии еще более жесткой позиции по отношению к СССР. «Я поражен, – писал премьер, – тем, что Сталин направил Вам послание, столь оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также и Великобритании… военный кабинет поручил мне направить Сталину послание, приводимое в следующей моей телеграмме к Вам³²⁷. Я почти уверен, – говорилось далее, – что советские лидеры, кто бы это ни был, удивлены и расстроены быстрым продвижением союзных армий на западе и почти тотальным поражением противника на нашем фронте, особенно потому, что, как они сами говорят, они не смогут нанести решающий удар до середины мая. Все это делает особенно важным, чтобы мы встретились с русскими армиями как можно дальше на востоке и, если обстоятельства позволит, вступили в Берлин…

Мы всегда должны быть настороже: не является ли грубость русских посланий предвестником каких-то глубоких перемен в политике, перемен, к которым они готовятся?…Мне представляется исключительно важным, чтобы наши страны в данной ситуации заняли твердую и жесткую позицию, с тем чтобы прояснить обстановку и чтобы русские поняли, что нашему терпению есть предел. По-моему, это наилучший шанс спасти положение на будущее. Если они когда-нибудь придут к заключению, что мы их боимся и что нас можно подчинить запугиванием, то я потеряю всякую надежду на наши будущие отношения с ними и на многое другое»³²⁸.

Как видно из этого послания, Черчилля волнует послевоенный военно-политический расклад сил в Европе. Положение на Западном фронте к этому времени решительным образом изменилось, и от прошлого пессимизма британского премьера, который он высказывал президенту в конце 1944 г., не осталось и следа. Он видит возможность использовать в политических целях успехи англо-американских войск, которые не допустили бы Красную армию (а следовательно, и советское влияние) в самый центр Европы, и пытается заручиться в этом деле полной поддержкой Рузвельта.

Но Рузвельт не стал вмешиваться в распоряжения главнокомандующего союзными экспедиционными силами в Европе генерала Эйзенхауэра, который, несмотря на настойчивые призывы Черчилля, так и не отдал приказ о нанесении удара по Берлину. Как представляется, прогноз американского президента относительно дальнейшего развития событий был более обоснованным, чем у британского премьера. Здесь уместно вспомнить замечание Сталина, сделанное в частной беседе с югославским политическим деятелем М. Джиласом, что в отличие от Черчилля, готового «вытянуть даже копейку из вашего кармана, Рузвельт лезет в карман лишь за более крупными монетами»³²⁹.

В любом случае, у Рузвельта, в отличие от Черчилля, относительно плана дальнейшего участия США в европейской политике и будущего взаимодействия на этом пространстве с СССР было иное мнение. Рузвельт действовал как крупный стратег. Ранее уже упоминалось, у него в запасе оставались серьезные козыри: экономика и атомное оружие. Имеет смысл проанализировать их более детально. Возросшая мощь американской экономики и расширение поля деятельности связанного с нею американского банковского капитала служили надежной базой для повышения политического веса Америки в послевоенной Европе. На восстановление разрушенных войной европейских стран, их дальнейшее социально-экономическое развитие необходимы были огромные средства, и у Америки их имелось больше, чем у России, вынесшей тяжелейшую войну. Соединенным Штатам было намного легче справиться с послевоенными экономическими трудностями в Западной Европе, чем СССР – в Восточной. Кроме того, ряд восточноевропейских стран, которые и до войны едва сводили концы с концами в своей экономике, в перспективе становились просто обузой для Советского Союза. Будущее двух систем в Европе могло решиться тогда путем сравнения их возможностей и достижений самими европейцами в условиях неизбежного перенапряжения и последующего прогрессирующего отставания советской социально-экономической модели.

Разработка атомной бомбы весной 1945 г. уже заканчивалась. Основные мероприятия по ее изготовлению проводились в США, и британцы активно участвовали в этом проекте. Но Рузвельт так и не сказал Сталину ни слова об этом оружии. Неизвестно, собирался ли Рузвельт использовать фактор ядерной монополии так же, как поступил его преемник в Белом доме Г. Трумэн. Но сам факт сокрытия разработки атомной бомбы от официальных советских властей (независимо от того, что Кремль знал о ее создании от своей разведки) дает основания предполагать о имевшихся в Вашингтоне намерениях использовать ее как одно из средств политического давления на Москву. Американские военные пошли дальше и в конце 1945 г. принялись за разработку секретных документов о нанесении атомных ударов вначале по 20 советским городам, а затем и по другим многочисленным целям в СССР³³⁰.

В начале апреля 1945 г., всего за несколько дней до своей смерти, Рузвельт решает замять «бернский инцидент». Получив 7 апреля телеграмму от Сталина, в которой тот еще раз подчеркивал достоверность информации о сепаратных контактах западных союзников с немцами и говорил о имевшей место «разнице во взглядах на то, что может позволить себе союзник в отношении другого союзника и чего он не должен позволить себе»³³¹, президент США дал понять, что сепаратная акция союзников прекращена. 12 апреля 1945 г. Гарриман получил из Белого дома телеграмму, в которой содержалось последнее послание президента Рузвельта маршалу Сталину. В нем выражалась благодарность за искреннее пояснение советской точки зрения по поводу «бернского инцидента», который, по мнению Рузвельта, «поблек и отошел в прошлое, не принеся никакой пользы. Во всяком случае, – добавлял он, не должно быть взаимного недоверия и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся». Гарриман должен был сразу же передать это послание Сталину. Однако некоторые его положения не понравились послу, поскольку они, очевидно, усложняли проведение в жизнь рекомендуемой им линии поведения с СССР. В тот же день Гарриман направляет президенту телеграмму, в которой он, ссылаясь на желание Черчилля послать Сталину согласованный ответ по поводу переговоров в Швейцарии, запрашивал о возможности придержать вручение Сталину этого документа. Более того, американский посол спрашивал: «В случае, если Вы желаете пересмотреть формулировки этого послания, могу ли я почтительно предложить Вам, чтобы определение “незначительные”, равно как и слово “недоразумения”, были исключены из него. Использование варианта “незначительные” может быть неправильно истолковано здесь. Я должен признаться, что недоразумения, как это мне представляется, носят намного больший характер»³³². Рузвельт отреагировал почти немедленно, телеграфировав Гарриману о том, что Черчилль уже полностью информирован о содержании его послания Сталину, и что нет никакой необходимости задерживать его вручение советскому лидеру. Далее он подчеркнул (как представляется, в достаточно резкой форме. – М.М.): «Что касается Вашего второго вопроса, я не желаю убирать слово “незначительные”, так как это есть мое желание рассматривать бернское недоразумение незначительным инцидентом»³³³.

Сталин получил это послание Рузвельта 13 апреля – уже после смерти последнего. Его текст еще раз показывает, что, несмотря на рост противоречий между западными союзниками и СССР, президент практически до последних минут своей жизни пытался сохранить доверительные отношения с Москвой. Он понимал, что на этом пути не избежать огромных проблем и необходимо твердо отстаивать свою линию и свои интересы, – но Советский Союз не должен стать противником Америки. По крайней мере, этого необходимо избегать всеми возможными мерами. В тот же злополучный день для Америки, 12 апреля 1945 г., Черчилль получил телеграмму от Рузвельта с изложением его послания Сталину. А чуть позже премьер-министру пришла еще одна телеграмма от президента, ставшая, видимо, последним документом внешнеполитического характера, продиктованным Рузвельтом. Текст телеграммы опубликован в мемуарах Черчилля. В ней говорилось: «Я склонен преуменьшить значение общей советской проблемы, насколько это возможно, поскольку такие проблемы в той или иной форме, очевидно, возникают каждый день и большинство из них устраняется, как это имело место в случае с бернской встречей. Однако мы должны быть твердыми, и курс, которого мы до сих пор придерживались, является правильным»³³⁴.

Тайные контакты англо-американских и немецких военных представителей после смерти Рузвельта продолжились, результатом чего стало усиление недоверия Москвы к своим западным союзникам³³⁵.