4. Тенденции советской внешней политики второй половины 1943 г. в оценках президента и американской дипломатии

Вопрос о том, как поведет себя Москва в освобожденных странах, стал предметом все возрастающего беспокойства Государственного департамента США. Его сотрудники активно готовили аналитические записки c прогнозами политики СССР на континенте. Доподлинно неизвестно, читал ли их сам президент, однако трудно предположить, что он мог остаться в стороне от общего климата, возникшего в Вашингтоне. Содержательным в этом плане представляется документ, подготовленный 1 сентября 1943 г. в Госдепартаменте США, под названием «Современные тенденции советской внешней политики». В нем говорилось, что Москва пока еще точно не обозначила свою будущую стратегию. Несмотря на то, что СССР присоединился к Атлантической хартии, подписал союзный договор с Великобританией, он, тем не менее, отказывается от тесного военного сотрудничества с западными державами, критикует военные усилия Америки и Англии и предпринимает шаги к образованию польского и германского комитетов. Все это, по мнению аналитиков, указывало на то, что «советское правительство могло адоптировать в Европе такую политику, которая была бы независимой от западной или даже противостоящей ей. Советские лидеры, по-видимому, желают сохранить позиции, позволяющие им иметь максимум свободы в определении альтернативной линии поведения. Они будут выбирать политику, зависящую от развития событий и учитывающую постоянные интересы государства… По некоторым особым вопросам СССР продолжает занимать ясную и последовательную позицию. Он требует восстановления своих границ по состоянию на 22 июня 1941 г., выступает против образования любого блока восточноевропейских государств, находящихся не под его контролем. Если западные державы будут выступать против подобной политики, шансы на то, что СССР отвернется от сотрудничества с ними и даже займет в отношении Запада враждебную позицию, серьезно возрастут»²⁰⁴.

Государственный департамент достаточно верно оценивал позицию советского руководства относительно послевоенных границ СССР и сфер влияния в Восточной Европе. Здесь можно вспомнить и телеграмму Сталина Молотову в Лондон от 24 мая 1942 г. об остающейся у Москвы «свободе рук» в решении вопроса о гарантии безопасности советских рубежей. Понимание того, что Москва не отступится от своих территориальных интересов осенью 1943 г., стало все более укрепляться и у Рузвельта.

Для принятия наиболее взвешенных и продуманных решений в области сотрудничества с СССР у президента имелся достаточно большой штат сотрудников Госдепартамента. Их советы были важны для Рузвельта, тем не менее, окончательное решение оставалось только за ним. Это касается и назначения тех или иных дипломатических представителей в союзных странах. Степень доверия между СССР и США при решении ключевых вопросов войны и мира в определенной мере зависела от личности американского посла в Москве. Нельзя было сказать, что посол Стендли не являлся профессионалом. Однако в середине 1943 г. Рузвельт почувствовал, что он не вписывается в сложившуюся ситуацию. Необходим был новый человек, который был бы не только положительно настроен к России, но и обладал уже солидным авторитетом в делах на «советском направлении». В этом отношении, лучшей кандидатуры, чем «специального представителя президента по ленд-лизу в Великобритании» Аверелла Гарримана найти было трудно. Он уже бывал в России, лично знал и хорошо отзывался перед прессой о ее лидере, и, что немаловажно, был весьма обеспеченным человеком – владельцем крупного бизнеса в Америке, что позволяло ему чувствовать себя независимым в финансовых вопросах. В бумагах Гарримана сохранился документ (скорее всего перепечатка американской или английской статьи конца 1942 г.), отражающий некоторые вехи его собственного жизненного пути. В нем, в частности, говорилось:

«Одной из самых важных и наименее известных действующих фигур США в международных делах сегодня является высокий, темноволосый человек по имени Аверелл Гарриман. В нем есть что-то от Гэри Купера и, одновременно, от Рэя Милланда. Этот человек способен отнестись к обстрелу своего самолета как к инциденту, не заслуживающему упоминания – даже перед своей семьей. Он имел отличие добавить к уже и без того лучезарному словарю Уинстона Черчилля классический американизм “так что?”. Гарриман имеет статус министра, хотя и не получает никакого жалования… Его работа, от которой он сам несет некоторый убыток, касается и всего того, что связано с деятельностью международного посланника (в ранге временного посла) для переговоров со Сталиным. Ему принадлежит рекорд путешествий, превзойденный разве только курьерами из Госдепартамента. За два года после своего назначения [в Великобританию] он тринадцать раз пересек Атлантику, докладывая президенту Рузвельту и другим официальным лицам о положении дел. Кроме того, он совершил два визита в Москву и два на Средний Восток… Гарриман руководил американской группой, которая вместе с английской частью делегации, возглавляемой лордом Бивербруком, осуществила первый совместный визит в СССР. Он также был рядом с Черчиллем во время последнего визита премьер-министра к Сталину [август 1942] на конференцию по “второму фронту”. Гарриман находился с президентом Рузвельтом, когда тот заключал с Черчиллем Атлантическую хартию, и сопровождал премьера во время инспекции войск на Среднем Востоке незадолго до начала текущей кампании»²⁰⁵.

Далее в материале говорилось об именитом происхождении Гарримана, его отце, владевшем в свое время 60 тыс. км американских железных дорог, учебе Аверелла в Йеле, последующем бизнесе и финансовых интересах в Польше и России. Отмечалось, что Гарриман не был тем миллионером, который сочувствует левым взглядам, и в его поведении было много консервативных устремлений. Тем не менее, один из его одноклассников был Грейси Холл Рузвельт – брат миссис Рузвельт – и Гарриман был знаком с Франклином Рузвельтом уже некоторое время. Когда была образована NРА²⁰⁶, Гарримана пригласили на должность администратора этой организации в Нью-Йорке. Затем он переехал в Вашингтон, где вскоре стал членом консультативного совета бизнеса при президенте. После начала войны в Европе Гарриман получил предложение от Э. Стеттиниуса работать в правительственном агентстве и через некоторое время занялся вопросами сырьевых ресурсов. Эта работа, а также опыт в вопросах международной торговли стали одной из причин назначения его специальным представителем президента в Великобритании. Кроме того, он был достаточно знаком с людьми типа лорда Бивербрука и Оливера Литтелтона – министрами британского кабинета, и знал У. Черчилля уже 15 лет.

В материале давались и некоторые подробности о личной жизни Гарримана, в частности, о его дочери Кэтлин – привлекательной брюнетке 25 лет, учившейся в Беннингтонском колледже, жившей рядом с отцом и являвшейся лондонским корреспондентом журнала «Ньюсвик». Рабочий день Гарримана начинался обычно в 7 часов утра. Он завтракал и затем около часа работал в своем домашнем кабинете, прежде чем уйти на работу в лондонский офис. Он много времени проводил на различных обедах и ужинах, и еще в 11 часов вечера мог встречаться с различными британскими лидерами, если ему не удавалось увидеться с ними в течение дня. Много времени он проводил с премьером Черчиллем и членами его семьи – причем как в Лондоне, так и в его загородных резиденциях. Достаточно трезвый образ жизни не препятствовал Гарриману проявлять свое чувство юмора²⁰⁷.

Какие мысли существовали лично у А. Гарримана в 1943 г. относительно будущей политики России в европейских делах? Ряд его высказываний на брифинге для американской прессы сразу после возвращения с англо-американской конференции в Касабланке в январе 1943 г. в какой-то степени отражают представления Гарримана о возможном характере и направленности внешнеполитического курса СССР после достижения на Восточном фронте коренного перелома. Надо отметить, что львиная доля вопросов корреспондентов была так или иначе посвящена будущему взаимодействию союзников с Москвой – причем не только в Европе, но и на Дальнем Востоке. Их в частности волновала проблема – каким образом воспринял Сталин положение о «безоговорочной капитуляции» Германии, выдвинутое Рузвельтом. Как можно расценить, предыдущие высказывания советского лидера об «изгнании варваров с родной земли», которые отнюдь не тождественны термину «безоговорочная капитуляция» агрессора? «Сталин сказал мне в 1941 г., – ответил Гарриман, – что русские дерутся как дьяволы, защищая свою страну, но он не знает, как они будут сражаться за пределами своей страны. И это очень показательная вещь, относящаяся как раз к тем изменениям империалистического характера, о которых мы так беспокоимся. Они [русские] уже входили в Польшу, но тут всегда существовал вопрос, не является ли она частью России…»²⁰⁸

Одновременно с новым послом в Москву отправлялась военная миссия США, возглавляемая генералом Дж. Дином, служившим до этого секретарем штаба армии США в Вашингтоне. После конференции в Квебеке 1943 г. президент выразил желание, чтобы на конференции в Москву военным советником К. Хэлла был именно этот офицер. А некоторое время спустя Дина пригласил к себе на обед Гарриман, который сообщил, что его назначают новым послом и предложил генералу стать руководителем военной миссии, объединяющей представителей всех видов вооруженных сил – сухопутные, морские, воздушные и ряд других служб. Роль миссии для налаживания действенного военного сотрудничества сторон несомненно была более значительной, чем роль военного атташе, которого отзывали в США (Й. Мичел). Дин согласился и перед своим отъездом получил детальные инструкции о своих задачах от начальника Штаба генерала Маршалла и других военачальников. Миссии предстояло, помимо обмена информацией о положении на фронтах, состоянии собственных армий и армий противников, способствовать решению вопросов вступления СССР в войну с Японией после окончания боевых действий в Европе, организации челночных бомбардировок вражеских объектов, с посадкой американских самолетов на территорию СССР, помогать разрешать проблемы, связанные с ленд-лизовскими поставками для Красной армии, взаимодействием советских и американских спецслужб и многие другие. Генерал Дин лучше, чем многие другие офицеры, подходил для роли главы миссии, имел хороший опыт штабной работы, сотрудничества с представителями британской армии в США, был знаком (до определенной степени) со стилем руководства президента и премьер-министра, что могло пригодиться в последующем при составлении посланий в Вашингтон о контактах в Москве. Он, например, отмечал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1946 г., что в годы войны Рузвельт «по каким-то причинам, пока не созрело решение… часто держал начальников штабов в некотором неведении. Поэтому предварительная информация зачастую имела неоценимое значение». Дин ценил опыт и авторитет Гарримана, говоря о том, что многих лет тот «являлся самым доверенным и близким советником президента»²⁰⁹.

Встречаясь с А. Гарриманом накануне отъезда последнего в Москву, президент изложил перед ним некоторые суждения относительно будущего взаимодействия с СССР. Рузвельт говорил, что надеется удержать Сталина от односторонних действий в территориальных вопросах путем признания СССР в качестве великой державы и оказания послевоенной помощи, высказывал мысли (показавшиеся Гарриману даже наивными) в частности, о проведении плебисцита в Прибалтике. В своем меморандуме о беседе с Рузвельтом 2 сентября 1943 г. в пункте, посвященном территориальным вопросам с Россией, Гарриман отмечал: «президент [собирается] вести окончательные переговоры основываясь, главным образом, на разъяснении реакции мировой общественности на насильственные захваты. Очевидно, что Советы имеют силу предпринимать односторонние акции». В отношении Германии Рузвельт высказал соображения о разделе ее на три или пять государств и ликвидации ее воздушного флота. Зоны оккупации немецкой территории – три или четыре (если будет допущена Франция) – должны проходить через Берлин. Оккупационные силы, возможно, не будут большими²¹⁰. Относительно сфер влияния в Европе президент, так же как в разговоре с кардиналом Спеллманом, не углублялся в конкретные подробности. Он считал нецелесообразным, «чтобы США в военном плане напрямую отвечали за континент, разве только как дополнительная сила. Это должна быть работа Советского Союза, Великобритании и (возможно) Франции»²¹¹. Рузвельт вновь подчеркивал, что США не заинтересованы в контроле над Европой, но уже не говорил о «доминирующем влиянии» Москвы европейских делах. Последующие события и поступки Рузвельта приоткрывают нам завесу над его планом собственных действий.

Осенью 1943 г. Рузвельт уже не говорит о Прибалтике, как об объекте торговли с СССР. Основной упор президент делает на возможности коррекции восточной границы Польши. В отношении Прибалтики сделка уступает место обращению к моральным ценностям. и все это происходило накануне встречи министров иностранных дел трех держав в Москве и последовавшей затем Тегеранской конференции, где президенту необходимо было заручиться обещанием Сталина (пусть пока и устным) вступить в войну на Тихом океане.

Незадолго до Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, выступая 5 октября 1943 года перед представителями Госдепартамента, Рузвельт заявил, что «когда он встретится со Сталиным, то он намерен обратиться к нему с позиций высоких моральных ценностей. Президент сказал бы ему, что ни Британия, ни мы сами не намерены воевать против России из-за Балтийских стран. Однако в собственных интересах России, исходя из ее нынешнего положения в мире, сделать заявление о том, что спустя примерно два года после войны она организует еще один плебисцит в Балтии. Несмотря на то, что сама Россия считает предыдущий плебисцит окончательным, остальной мир, по-видимому, так не думает. Подобная идея может быть применима и к Восточной Польше. Президент полагает, что новая граница должна в любом случае проходить несколько восточнее линии Керзона. Лемберг [Львов] должен отойти к Польше, и там необходимо провести плебисцит после того, как население оправиться от шока войны…»

Президент затронул на этой встрече вопрос не только западных, но и восточных границ СССР. Рассуждая о международной опеке над различными «ключевыми пунктами безопасности» и островами в мировом океане в послевоенное время, он заявил, что «Курильские острова должны на самом деле быть переданы России…»²¹² Рузвельт подчеркнул, что представители Госдепартамента «должны внимательно отнестись к идее опеки, и работать над ее осуществлением в той или иной ситуации». Некоторые примеры, приведенные президентом, напрямую затрагивали интересы СССР. Так, «свободной зоной» под международным контролем, по его мнению, мог стать проход в Балтийское море через Кильский канал. Подобную зону Рузвельт предложил организовать специально для России применительно к Персидскому заливу²¹³.

Рузвельт вновь, как и на встрече с Гарриманом, «высказался за раздел Германии на три или более государств, которые будут полностью суверенными, но соединены общими почтовыми службами, едиными линиями коммуникаций, железными дорогами, таможенными правилами, а также, возможно, и энергетическими сетями (хотя он думает, что вся энергетика Европы должна быть объединена на общем континентальном уровне)». Новые германские государства, по мнению президента, должны были быть лишены любой активности в военной сфере. Восточная Пруссия – отторгнута от Германии, а все существующие там «опасные элементы насильственно переселены». Нежелательные последствия такого раздела Рузвельта особенно не волновали. Хотя в процессе дискуссии он заметил, что «переходный период должен стать периодом проб и ошибок, и что может так случиться, что на практике мы поймем, что немедленное разделение Германии сразу же после войны подлежит пересмотру»²¹⁴. В отличие от сентябрьских оценок, уже заметны явные колебания президента в отношении раздела Германии. Как представляется, Рузвельт в этом вопросе все более учитывал не только трудности, связанные с оккупацией этой страны, но и возможную позицию СССР. По крайней мере, он не мог не обратить внимания на информацию Государственного департамента, что Москва может быть не заинтересована в разделе Германии на мелкие государства. В отношении репараций с поверженного рейха президент добавил, что «они не должны быть обязательно денежные, они могут выплачиваться в форме предоставления рабочей силы и оборудования»²¹⁵. Именно такой вариант в последующем устроил и Сталина.

Военно-политическая ситуация в Европе и Азии, роль СССР в борьбе против блока агрессоров, а также факт задержки открытия второго фронта западными союзниками на фоне гигантских усилий, прилагаемых для разгрома общего врага Красной армией, сделали невозможным для лидеров США и Великобритании ведение диалога с СССР с позиции какого-либо рода диктата. Однако в проекте повестки дня московской конференции, подготовленном аналитиками Госдепартамента к 13 сентября 1943 г., предлагалось, чтобы в случае если Советский Союз будет настаивать на признании его границ 1941 года, поставить перед ним вопрос – почему должны быть сделаны какие-то исключения в пользу СССР в обход основного принципа, что все территориальные и пограничные проблемы должны решаться не до, а после заключения мирного соглашения и одобрения некой формы международной организации для сохранения послевоенной безопасности²¹⁶. В качестве «рекомендаций» Госдепартамент подчеркивал, что делегация Соединенных Штатов должна избегать «непоправимой» скоропалительности в уступках советским требованиям и не давать возможности увязывать их с успехом послевоенного сотрудничества СССР с западными демократиями²¹⁷.

Некоторые ответственные государственные деятели США предлагали использовать в дискуссиях с Москвой по территориальным проблемам и значение поставок по ленд-лизу. Однако отправлявшийся в то время на переговоры в Москву государственный секретарь США К. Хэлл вспоминал впоследствии «…Мы с президентом даже на мгновение не воспринимали подобные предложения всерьез. Россия, Великобритания и Соединенные Штаты находились в одной лодке, которая должна была остаться на плаву либо утонуть в зависимости от их способности вести объединенную борьбу против общего врага…»²¹⁸