Готовность к бою

Как теперь известно, на подготовку к надвигавшейся войне у нас оставалось одиннадцать месяцев. Флотилия осваивала театр, отрабатывала учебные задачи. Воодушевленность, с которой пришли дунайцы на передовой рубеж, не оставляла их и помогала делу.

Эту воодушевленность поддерживало все происходившее вокруг. У нас на глазах приобщались к новой жизни города и села, которые мы застали такими, каким представлялось русское дореволюционное захолустье. Подчас приходилось сталкиваться с тем, чему не сразу и поверишь. Обыкновенными спичками крестьяне дорожили так, что ухитрялись расщеплять каждую на четыре части. Огромной ценностью считалась простая иголка.

Еще от первой поездки в Болград остались впечатления об одном растянувшемся вдоль дороги селе. По случаю местного праздника весь народ был на улице. Крестьяне принарядились: женщины в ярких платочках, мужчины в вышитых безрукавках, подпоясанных красными кушаками. Вся одежда самодельная, домотканая. И все — от мала до велика — босые: обувь стоила дорого, никто в деревнях ее летом не носил.

Памятна и первая встреча с жителями Вилкова, маленькой «дунайской Венеции». В этом удивительном городке (вблизи него устанавливалась одна из наших батарей), где вместо улиц каналы и к каждому крыльцу привязаны лодки, жили потомственные рыбаки — русские люди, переселившиеся сюда в XVIII веке. Они и выглядели по-старинному: даже у молодых окладистые русые бороды, и все рослые, широкоплечие.

Измаил был тихим, в основном одноэтажным городом с множеством садов. Из-за недостатка крупных зданий отделения штаба и службы флотилии пришлось разместить в разных концах города. К нашим нуждам очень внимательно относился молодой деятельный секретарь Измаильского обкома партии М. Г. Кузнецов (в будущем член Военного совета Приморской армии, оборонявшей Одессу и Севастополь). Для ближних разъездов у штаба завелся мотоцикл с коляской, который водил краснофлотец Грицко Задемитько, добродушный великан, забавно выглядевший в седле миниатюрной машины.

Часто приходилось бывать у армейцев. Флотилия перешла в оперативное подчинение командиру 14-го корпуса, и в планах боевой подготовки отводилось большое место отработке взаимодействия с его частями. Проигрывалась на картах и высадка десантов. Очень серьезно относился к этому начальник штаба корпуса полковник Ф. Т. Рыбальченко.

Проводились также совместные учения с пограничниками — и с сухопутным 79-м погранотрядом майора С. И. Грачева, и с переведенным на Дунай 4-м Черноморским отрядом пограничных судов (сокращенно — ЧОПС) капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина. Катера последнего были нашим резервом: в случае войны ЧОПС включался в состав флотилии.

Укомплектовывался наш штаб. На должность начальника оперативного отделения прибыл мой товарищ по академии капитан-лейтенант Ф. В. Тетюркин, обладавший большими способностями именно к штабной службе. Начальником отделения боевой подготовки стал капитан 2 ранга И. В. Фроликов, которого я помнил еще по военно-морскому училищу — он был со старшего курса и командовал у нас взводом. Иметь лучших, чем они оба, помощников я не мог и мечтать.

Прекрасными специалистами были начальник связи подполковник Ф. И. Малец, флагманский механик инженер-капитан 3 ранга Н. В. Богомолов, начальник техотделения инженер-капитан 3 ранга Н. А. Мунаев. Налаживание многого заново, освоение незнакомой реки требовали от всех напряженной работы, и в этих условиях быстро набирались опыта наши более молодые товарищи, такие, как флагманский артиллерист старший лейтенант Н. К. Подколзин.

Военный совет Черноморского флота и Наркомат ВМФ уделяли флотилии много внимания. Неоднократно бывал у нас командующий флотом контр-адмирал Ф. С. Октябрьский.

Помню, в первый раз он пришел вместе с членом Военного совета дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым на сторожевом катере. Как положено, Абрамов, Серебрянников и я встретили старших начальников на причале. В штабе они прошли к командующему флотилией, а я, имея наготове все, что могло понадобиться, сидел у себя, ожидая вызова. И вдруг вместо рассыльного входит сам Филипп Сергеевич Октябрьский. Он расспросил, как работается, дал важные для начинающего начальника штаба советы. Товарищеский тон, в котором вел командующий беседу, произвел на меня сильное впечатление, подействовал окрыляюще.

А дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков, еще очень молодой, темпераментный, полный кипучей энергии, остался в памяти политработником фурмановского типа, способным дойти до сердца каждого и воодушевить, зажечь всех.

В указаниях, которые мы получали от командующего флотом, красной нитью проходило требование поддерживать высокую боеготовность, настойчиво искать наиболее эффективные способы и приемы боевых действий.

— Если дойдет до войны, — говорил Филипп Сергеевич, — то, по всей вероятности, первым из черноморцев предстоит принять удар врага вам на Дунае.

Все зависевшее от него Ф. С. Октябрьский решал быстро. Наши соображения о том, как обеспечить в военное время более благоприятный для флотилии оперативный режим, командующий флотом признал правильными. А армейцев, говорил он, нужно понять: у них хватает своих забот, да и сил на южном участке немного.

— Но думать о десанте на правый берег надо, — говорил Октябрьский. — Обстановка может сделать его необходимым.

В январе 1941 года парторганизация штаба флотилии приняла меня в члены ВКП(б). Не знал я, что становлюсь коммунистом почти перед самой войной. Но запомнилось, как начальник отдела политической пропаганды бригадный комиссар Владимир Кондратьевич Беленков (в конце августа, при перестройке политорганов, он сменил Л. В. Серебрянникова), поздравляя меня после собрания, сказал, что живем мы в такое время, когда быть в рядах партии особенно ответственно.

На исходе зимы начальников штабов всех флотов и флотилий вызвали в Москву на совещание. В нем участвовали и руководящие работники центральных управлений ВМФ. Совещание открыл нарком Н. Г. Кузнецов, а затем вел начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Согласно повестке дня обсуждению подлежали итоги боевой подготовки в минувшем году и задачи штабов на ближайший период. По существу же, речь шла о том, насколько готовы флоты и флотилии к возможной войне и что надо безотлагательно сделать, чтобы быть готовыми к ней в полной мере.

В Измаиле, выслушав мой доклад о совещании, командующий флотилией, хмурясь, сообщил местные новости. Над нашим берегом несколько раз появлялись иностранные самолеты, явно разведчики. С береговых постов СНиС (службы наблюдения и связи) доносили, что на проходящих мимо румынских катерах замечены офицеры в немецкой форме.

Через день или два я прошел на катере по фарватеру от устья Прута до устья Дуная и разглядел немецких офицеров на румынских катерах собственными глазами. Проверяя прежние свои наблюдения, мысленно отмечал: да, под Исакчинскими высотами, где уже давно стояли тяжелые батареи, наши корабли при надобности, очевидно, смогли бы, прижимаясь к правому берегу, войти в недосягаемое для этих батарей «мертвое пространство» — глубины там подходящие. А на левом берегу, ниже Рени, заросли нависающего над водой ивняка, пожалуй, достаточно густы, чтобы замаскировать в них даже мониторы.

Еще полгода назад все это фиксировалось как бы про запас, на всякий случай. Теперь стало думаться, что, пожалуй, действительно может понадобиться. Приближалась весна. Ремонт кораблей шел неплохо, но мы приняли меры, чтобы его ускорить.

В марте командование округа организовало штабное учение с выездом в поле на четыре дня. Рубеж Днестра условно принимался за Дунай. От штаба флотилии участвовали двенадцать человек на четырех машинах с радиосвязью. На разборе в Кишиневе, очень поучительном, выступил начальник Оперативного управления Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин.

Тем временем жертвой гитлеровской агрессии стала Югославия, и международная обстановка сделалась еще более напряженной. А нам надо было принять к сведению, в частности, то, что фашистская Германия завладела четырьмя югославскими мониторами, которые теперь могли в любой момент присоединиться к румынской речной дивизии (они были схожи с ее кораблями и тоже входили в свое время в австро-венгерскую флотилию).

К началу лета прибавилось кораблей и у нас, правда не столь крупных. Дунайской флотилии передали 18 бронекатеров из шхерного отряда Балтфлота. Доставленные по железной дороге в Одессу, они пришли оттуда своим ходом. На каждом стояло по трехдюймовой танковой пушке. А 18 добавочных орудий значили немало. Катера прибыли с отличными, сплававшимися экипажами. Вместо маленького отряда бронекатеров на флотилии появился (как оказалось — за двенадцать дней до войны) нормальный дивизион.

17 июня Черноморский флот начал большие отрядные учения, в которых участвовали и дунайцы. Проводившиеся всегда в конце летней кампании, они проходили в том году необычно рано. По окончании учений флотилии было приказано оставаться в оперативной готовности номер два, которая предусматривала, в частности, рассредоточение кораблей по плану оперативного развертывания.

Три монитора, четыре бронекатера и два катерных тральщика поднялись к устью Прута, в район Рени. Ренийская группа кораблей рассматривалась нами как передовой отряд флотилии — она сразу же вступила бы в соприкосновение с речным противником, появись он со стороны Галаца. Заблаговременный выход этой группы в назначенный район имел особый смысл: после начала боевых действий туда пришлось бы прорываться под огнем неприятельских батарей. Возглавлял ренийскую группу командир дивизиона мониторов капитан-лейтенант В. А. Кринов. С его кораблями могли взаимодействовать соседняя 724-я береговая батарея и два артполка Чапаевской дивизии.

Два других монитора, включая флагманский «Ударный», с основной частью бронекатеров и тральщиков были укрыты в Кислицкой протоке, а управление этой группой взял на себя непосредственно командующий флотилией. Остальные бронекатера ушли к дунайскому устью, в район Килии Новой и Вилкова. В Измаиле не осталось к 21 июня ни одного корабля.

Все это делалось пока в учебно-боевом порядке, являлось как бы репетицией развертывания по настоящей боевой тревоге. Вышло же так, что мы развернули флотилию уже для боевых действий.

На первый взгляд все вокруг было как обычно. По Дунаю проплывали грузовые суда под флагами соседних стран. Шли летние работы на полях и виноградниках. В Измаиле готовились отметить первую годовщину восстановления власти Советов.

Но в городе упорно распространялись слухи о войне. Пограничники сообщали показания перебежчиков о подготовке к ней на том берегу. Имелись сведения, что на некоторых стоящих там батареях румынские артиллеристы заменены немецкими. В Сулинский рукав, ответвлявшийся вправо немного выше Измаила, вошли и не вышли обратно два монитора. Все учащались случаи нарушения границы чужими самолетами.

В штабе 14-го корпуса я бывал теперь ежедневно. 20 июня полковник Ф. Т. Рыбальченко доверительно сообщил: по приказу командования округа части корпуса выдвигаются ближе к границе. При следующей нашей встрече, на исходе дня 21-го, Рыбальченко передал, чтобы я зашел к командиру корпуса.

Генерал-майор Д. Г. Егоров выглядел озабоченным.

— Вот что, товарищ Григорьев, — сказал он, усадив меня у своего стола. — Новые перебежчики уверяют, что румыны и немцы могут полезть к нам не сегодня, так завтра. Есть и другие признаки… Готовы ваши моряки встретить врага?

Я ответил, что флотилия в повышенной оперативной готовности, боезапас имеется и любой боевой приказ моряки выполнят.

Всю обратную дорогу был под впечатлением этого разговора. Мысли о войне, давно уже неотвязные, но все еще какие-то отвлеченные, переходили в плоскость практическую. Когда это может начаться? Где попытается противник форсировать Дунай? Двинет ли сразу же к Измаилу свою речную дивизию? И как все-таки обеспечить свободу маневра нашим кораблям, сохранить действующим Измаильский порт?..

На последний вопрос я находил лишь один ответ: с началом войны взять под контроль определенный участок правого берега. Имелся у нас и план (никем, правда, не утвержденный) высадки, прикрытия и поддержки десанта, в разработку которого вложил много труда мой заместитель — начальник оперативного отделения штаба Филипп Васильевич Тетюркин. Но какими силами занять и удержать плацдарм на том берегу, оставалось неясным.

Заехал попутно домой, но пробыл там несколько минут. Выяснилось, что полчаса назад из штаба прибегал краснофлотец-оповеститель. Это не удивило — командующий нередко объявлял учебно-боевую тревогу именно вечером под воскресенье.

А в ту субботу из штаба почти никто и не уходил по окончании рабочего дня. Контр-адмирал Абрамов молча выслушал мой доклад о разговоре с командиром корпуса. Удостоверившись, что связь в порядке и ничего особенного пока не происходит, я вышел на балкон покурить. На Измаил опустилась теплая июньская ночь, но город еще не уснул. Светились распахнутые окна, по улице проходили веселые компании молодежи…

Около двух часов ночи у меня на столе зазвонил телефон. Командующий вызывал к себе. Минуту спустя я читал экстренную телеграмму из Севастополя: «Дунайской флотилии немедленно перейти оперативную готовность номер один. Октябрьский. Кулаков».

Ни на какие новые учения это не походило. Но Николай Осипович Абрамов, верный своей натуре, передал мне депешу безмолвно. Впрочем, что-то говорить было необязательно — все мы знали, что надо делать по такому приказу.

Переход на полную готовность из того состояния, в каком флотилия уже находилась, требовал минимального времени. Через десять минут из корабельных групп, из сектора береговой обороны, из всех частей начали поступать доклады.

Связь была уже переключена на флагманский командный пункт, заблаговременно оборудованный в подвале и неплохо оснащенный для боевого управления флотилией. Мне на ФКП предназначалось рабочее место в углу довольно просторного помещения, куда перешел также командующий. Рядом со мной расположились капитан-лейтенант Тетюркин и операторы. Тут же аппараты прямой связи с кораблями и частями, с пограничниками и соседями-армейцами, со штабом округа.

Разговаривали вполголоса, невольно прислушиваясь к едва доносившимся внешним звукам. Сидеть в подвале, не имея возможности ничего увидеть собственными глазами, было на первых порах тягостно. Но с постов СНиС вновь и вновь докладывали, что на Дунае и на той стороне все спокойно.

Серьезность положения подтвердила принятая в 02.40 телеграмма Наркома ВМФ. Он предупреждал флоты и флотилии: 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников — и требовал не поддаваться на провокации, но быть готовыми к отражению ударов.

Еще через час, прошедший в настороженном ожидании, связисты приняли короткую радиограмму из Севастополя — одно незашифрованное слово: «Ураган». Условный сигнал, адресованный всему флоту, означал, что где-то на Черном море завязались боевые действия. Как стало потом известно, в это время — в четвертом часу утра — Севастополь отражал первый налет фашистских самолетов.

А над Дунаем еще царила тишина. Она оборвалась в 4 часа 15 минут. В подвальное помещение ФКП донеслись приглушенные звуки орудийных выстрелов, а затем гораздо более громкий грохот разрывов: снаряды ложились где-то поблизости. Последующие выстрелы и разрывы слились в грозный гул.

Сразу зазвонили все телефоны. Кринов докладывал, что стоянки ренийской группы кораблей обстреливаются из района Галаца. Об обстреле берега доносили из Килии Новой, Вилкова, с постов в других пунктах. За две-три минуты стало ясно, что введены в действие все известные нам на правом берегу батареи. Измаил обстреливали также два монитора, вышедшие из Сулинского рукава в Килийский, однако вниз по нему не спускавшиеся.

Ответного огня с нашей стороны никто не открывал — на это ждали особого приказа. Каждый командир еще мог считать происходящее на его участке какой-то местной провокацией, о которых не раз предупреждали. Только мы на ФКП уже знали — под огнем весь советский берег Дуная.

Но ведь и это — лишь полтораста километров. А кому известно, каких масштабов может быть пограничная провокация? Наверное, об этом и думал контр-адмирал Абрамов, склонив седеющую голову над картой, на которую операторы нанесли имевшиеся данные об обстановке. Мы с Тетюркиным, горячо изложив командующему наше общее мнение — немедленно наносить ответный удар по открывшим огонь батареям, стояли рядом, ожидая его решения.

Казалось, Абрамов думает слишком долго. Но это были такие минуты, когда не верилось и стрелкам часов, будто переставшим двигаться.

Распрямившись, командующий громко произнес:

— Начальник штаба! Всем кораблям и батареям открыть огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота. Исполняйте!

Журнал боевых действий свидетельствует: контр-адмирал Н. О. Абрамов отдал это приказание в 4 часа 20 минут, через пять минут после того, как начался обстрел с румынского берега. И сейчас я считаю: не так уж много времени понадобилось нашему командующему, чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников и не имея сведений об объявлении нам войны, принять решение, которым флотилия вводилась в бой.

Огонь был открыт незамедлительно. И не остался безрезультатным; кое-где обстрел с того берега стал слабее. Но тяжелые батареи, которые били издалека, подавить было не так-то просто.

Артиллерийская дуэль разгоралась. Наши корабли повреждений не имели, однако Измаильский порт, обстреливаемый почти в упор, действовать уже не мог. Начали поступать донесения о том, что к нашему берегу в нескольких местах движутся под прикрытием артогня катера, буксирующие лодки с солдатами. Батареи флотилии, корабли и полевая артиллерия не подпускали их к берегу, но попытки форсировать Дунай предпринимались вновь и вновь.

Скоро данных об обстановке стало достаточно, чтобы понять, где стремится агрессор нанести основной на дунайском участке удар. Сильнее всего обстреливался район прибрежного селения Карт ал и кордона Раздельный — между Измаилом и Рени, и именно там противник особенно настойчиво пытался осуществить высадку.

На ФКП каждый делал свое дело, налаживалось практическое управление боевыми действиями. Но все еще возникали мучительные сомнения: то ли мы делаем, действительно ли началась настоящая война?..

Ответ из Севастополя на наше донесение об открытии огня пришел в 5.00. Заметно было, как волнуется контр-адмирал Абрамов, пробегая глазами телеграмму.

— От командующего флотом, — объявил Николай Осипович, и все мы встали. Абрамов громко прочел короткий текст: — «Молодцы, дунайцы, бейте врага по-черноморски. Октябрьский».