II

II

8 декабря 1953 г. Эйзенхауэр в Организации Объединенных Наций произнес речь «Атомы для мира». Эта речь стала итогом продолжительных дискуссий в Вашингтоне. Начало им положили рекомендации Роберта Оппенгеймера относительно большей открытости и растущей опасности накопления ядерных вооружений{1888}. Этот мотив присутствовал в речи Эйзенхауэра, который подчеркнул опасность ядерного оружия и ядерной войны. «Даже огромное превосходство в количестве оружия, — сказал Эйзенхауэр, — и соответствующая возможность опустошающего воздействия не смогут предотвратить сами по себе ужасного материального ущерба и бесчисленных человеческих жертв в результате внезапного нападения». Он говорил о «вероятности разрушения цивилизации», — терминология, продублированная Маленковым три месяца спустя{1889}.

Эйзенхауэр не удовлетворился одним лишь указанием на опасность гонки ядерных вооружений. Главным пунктом его речи было отстаивание атомной энергии как «инструмента мира»{1890}. Правительства должны «начать сейчас и продолжать увеличивать вклад из имеющихся запасов природного урана и делящихся материалов в общий фонд Международного агентства по атомной энергии» под эгидой Объединенных Наций. Агентство отвечало бы за конфискацию, хранение и охрану делящихся и других материалов; оно также «разрабатывало бы методы, с помощью которых эти делящиеся материалы могли быть использованы на благо человечества»{1891}. В этой речи Эйзенхауэр преследовал несколько целей, имея в виду Советский Союз. Одна заключалась в вовлечении его в совместные действия. Другая касалась улучшения положения Америки: Соединенные Штаты имели значительно большие запасы делящихся материалов, чем Советский Союз, и могли с меньшими потерями сделать вклад в Международное агентство.

Советский ответ на эту речь был осторожным. Двумя неделями позже советское правительство заявило, что готово участвовать в частных переговорах с целью положить конец гонке вооружений, но справедливо указало на два недостатка в предложении президента{1892}. Первый: правительства обязывались вносить на мирные цели только малую часть своих запасов атомных материалов; это означало, что они могли продолжать производство собственного ядерного оружия. Второй: в предложении не оговаривались меры, которые препятствовали бы агрессору использовать ядерное оружие{1893}. Советский Союз, со своей стороны, предложил, чтобы страны, обладающие ядерным оружием, дали торжественное обещание не использовать его — в духе Женевского протокола 1925 г., запрещающего использование химического и бактериологического оружия. Сомнительно, что такое соглашение воспрепятствовало бы производству ядерных вооружений или использованию их. В любом случае оно было неприемлемо для Соединенных Штатов, так как угроза применения ядерного оружия была ключевым элементом внешней политики администрации Эйзенхауэра.

В первые месяцы 1954 г. Даллес и Молотов несколько раз встречались для обсуждения предложений, содержавшихся в речи «Атомы для мира»{1894}. На встрече в Женеве 27 апреля Молотов вручил Даллесу длинную ноту, в которой содержалось еще одно замечание к предыдущим: существует «возможность, что использование атомной энергии в мирных целях, в свою очередь, может быть использовано для увеличения производства атомного оружия». Обращалось внимание на тот факт, что использование атомной энергии для получения электроэнергии переводит «безвредные атомные материалы» во «взрывчатые и делящиеся материалы». «Такое положение, — продолжалось далее в ноте, — не только не приведет к уменьшению запасов атомных материалов, применяемых при изготовлении атомного оружия, но и повлечет увеличение этих запасов, если не ввести ограничения как на постоянно увеличивающееся производство данных материалов в отдельных странах, так и на продукцию самого Международного агентства»{1895}.

В ноте учтены рекомендации ученых, полученные советским руководством. Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов привели этот аргумент в проекте статьи, который Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову 1 апреля 1954 г.{1896} Они писали, что «развитие промышленного использования атомной энергии само по себе не только не исключает, но прямо ведет к увеличению военного атомного потенциала». Это происходит потому, что деление ядер, на котором основано получение энергии, производит новые вещества, например, плутоний, уран-233 и тритий, которые «являются мощными взрывчатыми веществами». (Действительно, как раз в это время Доллежаль проектировал реактор — производитель плутония и электроэнергии.) Атомная энергия не спасет мир от угрозы ядерной войны{1897}.

Даллес был обескуражен советским меморандумом от 27 апреля. Разговор, состоявшийся у него с Молотовым 1 мая, также пришелся ему не по вкусу. Молотов настаивал на том, что идеи «Атомов для мира» могут лишь увеличить опасность ядерной войны. Когда Даллес спросил, что он имеет в виду, Молотов ответил: «Параллельно с мирным использованием атомных материалов, как, например, для производства электроэнергии, возможно одновременное увеличение производства материалов для атомных бомб»{1898}. Даллес не понял этого утверждения и, запинаясь, ответил, что «ему понадобится ученый, который бы более основательно подучил его»{1899}. Постепенно становилось ясно, что «Атомы для мира» требовали разработки мер безопасности, чтобы развитие атомной энергетики не способствовало распространению ядерного оружия.

Даллес покинул встречу с Молотовым под впечатлением, что Советский Союз не отступит ни на шаг, пока Соединенные Штаты не откажутся от применения ядерного оружия. Однако 22 сентября Громыко сообщил Болену, что Советский Союз готов продолжить дискуссию{1900}. 29 ноября Москва согласилась с тем, чтобы запрет на использование ядерного оружия не был предварительным условием переговоров по мирному применению атомной энергии; было также принято предложение Соединенных Штатов, чтобы эксперты двух стран изучили опасность, к которой может привести производство ядерной энергии с учетом накопления делящихся материалов и увеличения производства атомного оружия{1901}.

4 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно приняла резолюцию, выразив надежду, что Международное агентство по атомной энергии будет учреждено без промедления. В резолюции предлагалось созвать международную конференцию по мирному использованию атомной энергии под эгидой Организации Объединенных Наций. Эта конференция, идею созыва которой И.И. Раби предложил Льюису Страуссу, председателю Комиссии по атомной энергии США, должна была стать первым практическим результатом «Атомов для мира»{1902}. Конференция должна была использовать возможность международного сотрудничества в разработке мирного использования атомной энергии, для прогресса ядерной энергетики и рассмотрения возможных областей сотрудничества, например, в биологии, медицине и фундаментальной науке{1903}. Проведение конференции планировалось на август 1955 г. в Женеве.

Советский Союз предпринял несколько шагов, подчеркивая свою заинтересованность в использовании атомной энергии. 14 января 1955 г. Организация Объединенных Наций была проинформирована, что на Женевской конференции будет представлен советский доклад об Обнинской ядерной электростанции{1904}. Четыре дня спустя Советский Союз объявил, что окажет помощь Китаю, Польше, Чехословакии, Румынии и Восточной Германии в проведении исследований по мирному использованию атомной энергии{1905}. В апреле — июне Советский Союз заключил с этими странами соглашения по сотрудничеству в данной области. В рамках этих соглашений Советский Союз обещал помочь в строительстве исследовательских реакторов, ускорителей частиц, радиохимических лабораторий и подготовке ученых, он предлагал сотрудничество по отдельным проблемам и разработке оборудования, обсуждение планов исследований и планов по мирному использованию атомной энергии, а также обмен опытом в производстве радиоактивных изотопов{1906}. Советский Союз согласился снабжать эти страны природным ураном, торием, ураном-235, ураном-233, плутонием, тритием и тяжелой водой в количествах, необходимых для физических и радиохимических исследований{1907}.[425]

Вашингтон боялся, что Москва только демонстрирует стремление к кооперации, чтобы воспрепятствовать настоящему сотрудничеству. Но этот страх оказался необоснованным. После некоторого начального промедления Советский Союз стал играть активную роль в подготовке Женевской конференции. Был учрежден комитет советников под председательством индийского физика Хоми Баба для помощи ООН в организации конференции. И.И. Раби, Джон Кокрофт и Бернард Гольдшмидт представляли Соединенные Штаты, Англию и Францию. Советским представителем был Дмитрий Скобельцын, который после смерти Сергея Вавилова в 1951 г. стал директором ФИ АН{1908}. Советское участие усилилось, когда сын Сергея Вавилова, Виктор, был назначен заместителем генерального секретаря конференции. Даг Хаммаршельд, Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, был приятно удивлен стремлением к сотрудничеству, проявленным Скобельцыным и Вавиловым{1909}.

В июле 1955 г. Советский Союз сделал новый шаг к сотрудничеству, когда на открытии женевской встречи на высшем уровне Булганин заявил, что Советский Союз примет участие в дискуссии о Международном агентстве по атомной энергии. Он обещал, что Советский Союз предоставит агентству после его образования 50 кг делящегося материала. (Это символическое, незначительное количество не могло повлиять на советскую программу развития вооружений.) В конце концов агентство было учреждено в 1957 г. при советском участии для содействия мирному использованию атомной энергии и для установления и обеспечения мер безопасности, препятствующих использованию исследований, поддержанных агентством, для военных целей{1910}.

Хотя представителем Советского Союза в консультативном комитете по проведению Женевской конференции был Скобельцын, подготовкой руководил Курчатов. Он считал, что советская ядерная физика подвергается излишним ограничениям секретности и изоляции от западных физиков[426]. Он хотел, чтобы участие было не просто символическим, а делегация — значительной и серьезной. Курчатов принимал решения по тематике советских докладов, комментировал многие из них и обсуждал их детально с авторами{1911}.[427] Он принял, например, активное участие в подготовке доклада об Обнинской электростанции, с которым должен был выступить Блохинцев{1912}. Это была первая встреча советских и западных ядерщиков с 30-х годов, и Курчатов решил, что советские ученые должны произвести достойное впечатление. Советский Союз, как и другие участники конференции, рассекретил для этой конференции большое количество материалов по ядерной физике и технике реакторов{1913}. Было представлено всего около 1000 докладов, и 102 из них были советские.

По инициативе Курчатова в Академии наук в первую неделю 1955 г. состоялась сессия по мирному использованию атомной энергии. Это было прослушивание перед Женевской конференцией, которая открывалась через четыре недели{1914}. Центральный Комитет дал разрешение на проведение сессии Академии только 14 июня, и поэтому она организовывалась в спешке{1915}. Были приглашены ученые со всего мира, но приехали в основном представители Восточной Европы и скандинавских стран. Для иностранных гостей самым интересным моментом встречи было посещение Обнинской электростанции{1916}.

Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии открылась 8 августа и длилась две недели. «Русские ученые в основном произвели превосходное впечатление на своих западных коллег», — писала Лаура ферми в своей книге о конференции{1917}. Блохинцев был очень доволен тем, как приняли его доклад об Обнинской электростанции{1918}. Позднее он вспоминал, что когда Уолтер Цинн, американский специалист по реакторам, пожал ему руку после речи, раздался гром аплодисментов: «Такое рукопожатие в то время было настоящей сенсацией»{1919}. Выступление Владимира Векслера, в котором он объявил о близком окончании строительства самого мощного в мире ускорителя частиц в Дубне, также произвела огромное впечатление[428]. Кокрофт заметил, что «некоторые русские ученые, например Блохинцев, Виноградов, Марков, Векслер, являются первоклассными специалистами»{1920}. Льюис Страусе, выступая на Совете национальной безопасности в октябре, сказал, что «в рамках чистой науки Советы удивили своими достижениями, особенно своим новым циклотроном, представленным на фотографиях». «Теперь совершенно ясно, — сказал он, — что русских ни в каком отношении нельзя считать технически отсталыми»{1921}.

Курчатов был удовлетворен итогами. «Да, международные встречи необходимы, — сказал он. — Мы многому научились. Развеяны сомнения, исчезло взаимное недоверие. Узнали свои слабые стороны»{1922}. На XX съезде партии в феврале 1956 г. он сказал: «Мы получили большое удовлетворение в связи с тем, что на этой конференции доклады наших ученых и инженеров получили высокую оценку мировой научной общественности»{1923}.[429]

Наиболее значительным результатом конференции было, однако, не впечатление, произведенное советскими учеными, хотя это и было очень важно для Курчатова и его коллег, а восстановление международного сообщества после 25-летнего перерыва, вызванного репрессиями в Советском Союзе и Германии в 30-е годы, второй мировой войной и гонкой ядерных вооружений. Женевская конференция впервые за долгие годы предоставила возможность западным ученым обстоятельно побеседовать с советскими коллегами{1924}. Некоторые делегаты, такие как Пайерлс, Вайскопф, Кокрофт и Бор, принадлежавшие к старшему поколению, встречались с советскими учеными в 30-х годах, но большинство участников были слишком молоды, чтобы иметь такие контакты.

Векслер в речи после конференции, заметил, что «дебаты велись в очень дружеском тоне… ученые со всего мира легко находили общий язык». Раби прокомментировал это, сказав, что, если впечатление Векслера разделяют другие советские ученые, он «удовлетворен результатами конференции в деле восстановления мирового сообщества и сообщества ученых»{1925}. Кокрофт имел в виду то же самое, когда писал в докладе для Министерства иностранных дел, что конференция «свела вместе Восток и Запад после долгого периода разобщения физиков… и много сделала для установления нормальных взаимоотношений в ученом мире»{1926}.[430]

Сразу же после Женевской конференции состоялось совещание по мерам безопасности, на которое Москва согласилась в ноябре предыдущего года. Целью совещания, которое началось 22 августа и длилось пять дней, была разработка технических методов предотвращения использования ядерного реакторного топлива, находящегося в распоряжении Международного агентства по атомной энергии, для производства вооружений. Советскую делегацию возглавил Скобельцын, а делегацию США — Раби. Еще четыре страны принимали в нем участие — Великобритания, Канада, Франция и Чехословакия{1927}. Соединенные Штаты предложили маркировать делящиеся материалы, передаваемые другим странам, сильными гамма-излучателями (радиоактивным кобальтом — плутоний-239 и ураном-232 — уран-235); с их помощью можно было отследить перемещение топлива и его использование. Скобельцын отнесся к предложению скептически и задал ряд вопросов об осуществимости таких мер. Со своей стороны, Советский Союз не сделал никаких предложений, и совещание закончилось безрезультатно.

Проблема обеспечения мирного использования атомной энергии оказалась более трудной, чем предполагала администрация Эйзенхауэра вначале.

Это была первая встреча, на которой члены возрожденного международного научного сообщества вступили в формальные переговоры по контролю за вооружениями. Ученым проще было найти общий язык в дискуссиях по ядерной физике в Женеве, и многие из них считали, что им будет легче, чем политическим лидерам, навести мосты между Востоком и Западом и в других областях. Именно с этого времени берет начало Пагуошское движение. Оно свело вместе советских и западных ученых для обсуждения проблем ядерных вооружений и разоружения[431]. Подобную попытку использовать интернационализм науки в осознании общей угрозы, которую несло ядерное оружие, имел в виду Нильс Бор в 1944 г. Переговоры ученых Востока и Запада, как на правительственном, так и на неофициальном уровнях, должны были стать важным элементом в поисках путей управления и контроля за гонкой ядерных вооружений.