III
III
Советско-китайский союз стал ступенькой к корейской войне — самому серьезному кризису первого[333] послевоенного десятилетия. В то время на Западе было широко распространено мнение, что Сталин, которому придало храбрости первое советское испытание атомной бомбы, дал указание Северной Корее напасть на Южную.
Позднее некоторые историки утверждали, что Сталин мог и не знать о решении Северной Кореи объединить страну силой. Эта проблема является определяющей для понимания политики Сталина в последние годы его жизни, в особенности его отношения к войне и миру{1478}-[334]
Корейский полуостров в 1945 г. был оккупирован советскими и американскими войсками. В 1948 г. к северу от 38-й параллели, в области, занимаемой советскими войсками, была провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика; на юге была образована Республика Корея. Когда советские и американские войска ушли, они оставили два режима, каждый из которых желал объединить страну под своим собственным управлением. Ким Ир Сен, коммунистический вождь Северной Кореи, превратил Корейскую народную армию (КНА) в силу, намного превосходившую по численности и оснащению южнокорейскую армию. Ким считал, что Соединенные Штаты не вступят в войну из-за Южной Кореи, и домогался согласия Сталина и Мао на объединение страны силой оружия{1479}. Он впервые поднял этот вопрос во время визита в Москву в марте 1949 г.{1480}
Сталин настороженно отнесся к идее Ким Ир Сена, но он не отклонил ее в принципе. «Такое большое дело в отношении Южной Кореи… нуждается в большой подготовке», — сказал он ему{1481}. И только когда в марте — апреле 1950 г. Ким Ир Сен прибыл в Москву, Сталин окончательно «дал добро»{1482}. Теперь его, очевидно, убедил аргумент Ким Ир Сена, что режим Южной Кореи лопнет при первом же толчке и что на юге тоже будет установлена «народная власть», как это произошло на севере{1483}. По Хрущеву, Сталин и Ким Ир Сен «склонились к тому, что если это быстро будет сделано (Ким Ир Сен был уверен, что это будет сделано быстро), то вмешательство США можно будет исключить»{1484}. Мао присоединился к этому мнению. Когда Ким Ир Сен посетил Пекин в мае 1950 г., Мао выразил уверенность в том, что американцы не станут ввязываться в войну «из-за такой маленькой территории, как Корея»{1485}. Соединенные Штаты будут смотреть на это, как на внутренний конфликт, который должен быть улажен самими корейцами{1486}.
Сталин, предупредивший руководство стран советского блока о необходимости решения «национального вопроса о единой Корее», не встретил с их стороны каких-либо возражений{1487}.[335] Но вряд ли это было единственным мотивом для одобрения Сталиным плана Ким Ир Сена, поскольку он охотно шел на то, чтобы приструнить европейских коммунистов, когда ему не нравилась их политика. Даже недавно рассекреченные китайские и советские документы не раскрывают стратегической подоплеки решения Сталина. Возможно, он верил, что объединение Кореи под коммунистическим правлением позволит ему оказать более сильное политическое давление на Японию, — ведь он заметил в разговоре с Т.В. Суном в 1945 г., что «нужно сделать Японию уязвимой со всех сторон, севера, запада, юга, востока, тогда она будет вести себя тихо»{1488}. Кроме того, объединенная коммунистическая Корея была бы идеальным плацдармом для вторжения в Японию в случае войны. Но главная забота Сталина, видимо, сосредоточилась в треугольнике отношений между Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами. Мои коллеги Сергей Гончаров, Джон Льюис и Сюэ Литай утверждали, что Сталин надеялся, что вторжение спровоцирует Соединенные Штаты на поддержку националистического режима на Тайване, и по этой причине ослабнет угроза китайского сближения с Соединенными Штатами{1489}.
Сталин отдал приказ, чтобы все запросы Северной Кореи на вооружение и боеприпасы быстро удовлетворялись. К 25 июня Север обеспечил себе значительное превосходство над Югом. Согласно последним советским оценкам, баланс сил был в пользу Севера как 2:1 по численному составу и по артиллерийским орудиям, 7:1 — по автоматам, 13:1 — по полуавтоматическому оружию, 6,5:1 — по танкам и 6:1 — по самолетам. Именно такое соотношение сил предпочитали советские военные стратеги для наступательных операций. Советские советники помогли подготовить оперативный план для Корейской народной армии. План был рассчитан на то, что северокорейские войска будут продвигаться со скоростью примерно 15–20 км в день, а окончание военных операций предполагалось через 22–27 дней. По требованию Ким Ир Сена, на 25 июня было назначено начало военных операций{1490}.
Утром в субботу 25 июня 1950 г. Корейская народная армия начала наступление на юг. Поначалу операция имела большой успех, причем южнокорейская армия отступала даже быстрее, чем ожидалось{1491}.[336] К утру 28 июня северокорейские войска заняли Сеул. Но кампания, несмотря на ошеломляющий успех, не достигла политической цели. Операционный план базировался на предположении, что, как только Север нападет, коммунисты на Юге поднимут восстание и свергнут южнокорейский режим. Однако восстания не произошло{1492}. Более того, к моменту взятия Сеула Соединенные Штаты решили вмешаться. Политические предпосылки, на основании которых Сталин одобрил план Ким Ир Сена, оказались глубоко ошибочными. Еще раз — как и в случае нападения Германии в 1941 г. и в недооценке значения атомной бомбы до августа 1945 г. — сталинское понимание международной ситуации оказалось далеко не безошибочным.
Как только известие о нападении достигло Вашингтона, трумэновская администрация созвала заседание Совета Безопасности ООН для осуждения Северной Кореи. Резолюция была принята в отсутствие советского представителя Якова Малика. Советский Союз бойкотировал Организацию Объединенных Наций, поскольку место от Китая занимали националисты. Двумя днями позже, 27 июня, Трумэн заявил, что он отдал приказ военно-воздушным и военно-морским силам США оказать помощь южнокорейской армии, выступить в ее поддержку и дислоцировать 7-й флот между Тайванем и континентальным Китаем. А 30 июня он направил в Корею сухопутные войска{1493}.
27 июня Совет Безопасности принял вторую резолюцию, которая призывала членов ООН оказать Южной Корее поддержку, необходимую для отражения нападения и восстановления мира. Эта резолюция послужила легальной основой для отправки вооруженных сил в Корею под флагом Организации Объединенных Наций. Генерал Дуглас Макартур, командующий силами США в Японии, был назначен командующим войск ООН, состоящих в основном из военнослужащих Соединенных Штатов. И снова, как и 25 июня, Малик отсутствовал при голосовании, хотя, как и раньше, мог бы наложить вето на резолюцию, если бы присутствовал. Министерство иностранных дел хотело, чтобы Малик вернулся в Совет Безопасности для дебатов с подготовленной для него директивой, содержащей инструкцию о наложении вето на любую резолюцию, направленную против Северной Кореи или Советского Союза. Сталин не утвердил этого предложения министерства, несмотря даже на высказанное Громыко предположение, что в случае принятия резолюции войска Соединенных Штатов будут посланы в Южную Корею под флагом ООН{1494}. Сталин не разъяснил Громыко своей позиции, но он, возможно, желал удержать Советский Союз от войны в тот момент, когда Соединенные Штаты решили вмешаться.
Эта интерпретация получает подтверждение, если проанализировать советскую реакцию в первые месяцы войны. Даже после решения Соединенных Штатов вступить в войну в советских заявлениях война в Корее называлась гражданской, в которой Советский Союз не собирался участвовать. Когда в августе Малик вернулся в Совет Безопасности, он занял довольно примиренческую позицию и пытался предпринять миротворческие усилия. Когда Соединенные Штаты бомбардировали нефтехранилище в Расине в 25 км от советской границы с Северной Кореей, советский протест оказался неожиданно мягким. Позиция Москвы была отмечена в Вашингтоне, где ее расценили как признак того, что Советский Союз осознал свою ошибку и хотел бы списать свои потери{1495}.
Интервенция Соединенных Штатов вначале не остановила продвижения Северной Кореи, и к сентябрю силы ООН были оттеснены в небольшой район вокруг порта Пусан на юго-востоке полуострова. Однако 15 сентября генерал Макартур изменил военную ситуацию, высадив войска в Инчхоне, в тылу Корейской народной армии вблизи 38-й параллели. 26 сентября войска Соединенных Штатов снова заняли Сеул. Пять дней спустя, 1 октября, первые южнокорейские солдаты пересекли 38-ю параллель, наступая на север, за ними последовали американские солдаты 7 октября. Теперь уже Соединенные Штаты не ограничивали цель войны восстановлением статус-кво.
Северная Корея оказалась в страшном положении. 29 сентября — три дня спустя после сдачи Сеула и за два дня до пересечения 38-й параллели южнокорейскими войсками — Ким Ир Сен и Пак Хон Ен, лидер южнокорейских коммунистов, попросили Сталина о помощи. «Мы полны решимости преодолеть все трудности, стоящие перед нами, чтобы Корея не была колонией и военным плацдармом американских империалистов», — писали они. Но положение стало «чрезвычайно тяжелым», и КНА не сможет остановить врага, если он решит напасть на Северную Корею. «Поэтому, дорогой Иосиф Виссарионович, — продолжалось в письме, — мы не можем не просить от Вас особой помощи. Иными словами, в момент перехода вражеских войск севернее 38 параллели нам очень необходима непосредственная военная помощь со стороны Советского Союза». Ким Ир Сен и Пак Хон Ен явно понимали, что вряд ли получат желаемую помощь, поэтому они продолжали: «Если по каким-либо причинам это невозможно, то окажите нам помощь по созданию международных добровольческих частей в Китае и в других странах народной демократии для оказания военной помощи нашей борьбе. Мы просим Вашего указания по поводу вышеизложенного нами предложения»{1496}. Ким Ир Сен обратился также к Мао Цзэдуну 1 октября с просьбой об оказании помощи{1497}.
Ким Ир Сен был прав, не ожидая прямой военной поддержки со стороны Советского Союза. Согласно Хрущеву, Сталин неохотно позволял во что-нибудь себя втягивать. Он отверг предложение, чтобы маршал Р. Малиновский, главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке, был послан в Корею для организации военных операций{1498}.[337] Позднее, в октябре, когда казалось, что Ким Ир Сен должен будет искать убежища в северокорейских горах, Сталин сказал: «Ну что же? Пусть теперь будут нашими соседями на Дальнем Востоке Соединенные Штаты Америки. Они туда придут, но мы воевать сейчас с ними не будем. Мы воевать не готовы»{1499}.
Мао не смотрел так отстраненно. Когда 1 октября собралось китайское Политбюро, он утверждал, что Китаю следовало бы вмешаться. Те, кто был против вторжения, отмечали промышленную и военную слабость Китая и необходимость вначале укрепить режим дома. Мао отвечал, что китайско-американская война является только вопросом времени и что Корея, с китайской точки зрения, — наиболее благоприятное поле битвы. Много труднее было бы сражаться во Вьетнаме или на прибрежных островах. Корея представляет для нас, говорил Мао, «наиболее удачный плацдарм, граничащий с Китаем, наиболее удобный источник материальных и людских ресурсов… наиболее удобный предлог для получения скрытой советской поддержки»{1500}.[338] Заседание Политбюро длилось несколько дней, но решение послать китайских добровольцев (фактически регулярные части НОА) в Корею было принято 2 октября, за пять дней до того, как войска Соединенных Штатов перешли 38-ю параллель{1501}.
Мао объяснил свое решение в телеграмме Сталину от 2 октября{1502}. Соединенные Штаты стали бы еще более высокомерными и агрессивными, если бы победили Северную Корею и оккупировали всю страну, писал он, что было бы пагубным для всего Востока. Китайские вооруженные силы в состоянии разгромить армии Соединенных Штатов и других интервентов и вышвырнуть их из Кореи. Китай должен быть готов объявить войну Соединенным Штатам, предваряя их нападение на китайские города и промышленные центры. Если бы китайские вооруженные силы смогли нанести поражение американским войскам в Корее, корейская проблема была бы решена. Даже если бы Соединенные Штаты объявили войну Китаю, эта война «не разразилась бы скоро и длилась бы недолго».
Наихудшее положение возникло бы при создании патовой военной ситуации в Корее, писал Мао, и при объявлении Америкой войны Китаю. Это нарушило бы планы экономической реконструкции Китая и вызвало бы разочарование «национальной буржуазии и других слоев народа (они очень боятся войны)». Китайское руководство было озабочено эффектом влияния американцев на политическую ситуацию в Китае. Их озабоченность неудивительна, так как промышленные и политические центры Китая находятся вблизи границы с Кореей. Мао информировал Сталина, что намеревается послать в Северную Корею 12 дивизий. Эти силы вступили бы в оборонительные сражения, пока не поступило советское вооружение. Последствия ясны: советская военная помощь оказалась бы необходимой, если бы Китай захотел выполнить свою цель, т. е. победить Соединенные Штаты быстро; если Китаю не удастся сделать это, то создастся патовое положение, что приведет к китайско-американской войне, в которую, в соответствии со своими обязательствами по китайско-советскому договору, будет вынужден вступить и Советский Союз. Решение Мао о вмешательстве, таким образом, основывалось на уверенности в широкой советской военной помощи. Сталин уже согласился оказать поддержку с воздуха и экипировать китайские полевые дивизии{1503}.[339] 8 октября Мао издал приказ китайским добровольцам выступить в Корею под командованием Пэн Дэхуая{1504}.
Чжоу Эньлай вылетел в Советский Союз, чтобы согласовать детали советской военной помощи. Когда он 9 октября встретился со Сталиным в Крыму, тот отказался от своего обещания поддержать китайские войска с воздуха. Он утверждал, что советским военно-воздушным силам потребуется значительное время на подготовку{1505}. Чжоу Эньлай сказал Сталину, что Китай мог бы отложить вступление своих войск в Корею, поскольку нет уверенности, что китайские добровольцы смогут остановить войска ООН без советской поддержки. Сталин ответил, что он желал бы ускорить подготовку китайских пилотов, и обещал снабдить техникой 20 полевых дивизий. Он просил Чжоу Эньлая передать Мао Цзэдуну, что, если армия Соединенных Штатов нанесет поражение северокорейцам, Ким Ир Сен мог бы создать правительство в изгнании на северо-востоке Китая{1506}.[340] 10 октября по телеграфу Чжоу Эньлай послал доклад Мао{1507}.
Получив этот доклад, Мао принял решение подождать с вступлением в войну. 12 октября он послал телеграммы Пэн Дэхуаю и другим командующим, отменяя свой прежний приказ двинуться в Северную Корею{1508}. Однако на следующий день Мао послал Чжоу Эньлаю телеграмму, сообщая, что «после обсуждения с членами Политбюро мы достигли согласия в том, что ввод нашей армии по-прежнему был бы нам выгоден»{1509}. Он объяснил: «Если мы не пошлем войска, реакционеры дома и за границей раздуются от важности, когда вражеские войска подойдут к реке Ялу. Следовательно, создастся неблагоприятное положения для различных районов Китая, особенно северо-восточных. Северо-восточные погранвойска будут связаны, и энергоснабжение в Южной Манчжурии подпадет под контроль [враждебных районов]. Короче, мы придерживаемся того, — писал Мао, — что мы должны вступить в войну». Очевидно, что обеспокоенность политической ситуацией внутри Китая сыграла определяющую роль в решении Мао. Командующий Северо-восточным военным округом Гао Ган в феврале 1951 г. сообщал, что, когда американские войска наступали в Северной Корее, «рабочие были сбиты с толку различными слухами о нестабильности ситуации»{1510}. Сто тысяч человек было арестовано и 40–50 тысяч расстреляно, сказал Гао Ган, чтобы уничтожить опасность контрреволюции{1511}.
Мао не упоминал об атомной бомбе в телеграмме Сталину. Он был более откровенен, чем Сталин, в принижении роли бомбы. Еще 13 августа 1945 г., через неделю после Хиросимы, он писал: «Могут ли атомные бомбы решать судьбу войн? Нет, не могут. Атомные бомбы не смогут заставить Японию сдаться. Без борьбы, которую ведут народы, атомные бомбы сами по себе бесполезны»{1512}. Годом позже он говорил: «Атомная бомба — это бумажный тигр, который используется американскими реакционерами для запугивания людей. Он выглядит страшным, но на самом деле таковым не является. Конечно, атомная бомба — это оружие массового уничтожения, но судьбу войны решает народ, а не один-два новых типа оружия»[341]. Однако к октябрю 1950 г. атомный баланс весьма отличался от того, который существовал в 1946 г. Соединенные Штаты имели свыше 300 бомб, они могли бы нанести огромный ущерб китайским городам.
Китайские руководители осознавали, конечно, что Соединенные Штаты могли бы использовать атомную бомбу или против китайских городов, или против китайских вооруженных сил на поле сражения. Они вдохновляли себя теми же аргументами, которые использовали для воодушевления своих солдат{1513}. В официальной пропагандистской инструкции, выпущенной 26 октября 1950 г., утверждалось, что США не станут тратить бомбу на Корею, поскольку их и так мало, а поберегут на случай войны против Советского Союза. Кроме того, говорилось в ней, использование бомбы против Китая не принесет желаемого результата, так как Китай занимает большие территории и имеет высокую численность населения, что же касается Кореи, то использованием бомбы тем более бессмысленно, потому что войска противоборствующих сторон будут находиться в непосредственной близости друг от друга{1514}. Кроме того, возможно, китайские руководители, если они верили, что Советский Союз обладает бомбой с 1947 г., думали, что советская атомная мощь больше, чем она была на самом деле. В любом случае страх Китая перед атомной бомбой не перевесил доводов за вступление в войну: боязни воздействия американского присутствия в Корее на положение внутри Китая; страха, что Соединенные Штаты используют Корею в качестве плацдарма, и уверенности, что война с Соединенными Штатами неизбежна и что Корея — наиболее подходящий для Китая театр военных действий…
19 октября китайские войска начали переправляться через р. Ялу в Северную Корею{1515}. Они приняли участие в тактических стычках с южнокорейскими и американскими частями, а затем исчезли из поля зрения американцев{1516}. Макартур не расценил эти столкновения как признак серьезного китайского вмешательства. Когда он начал свое наступление к р. Ялу 24 ноября, то оказался застигнут врасплох массированным китайским контрнаступлением. Теперь уже войска ООН отступали в беспорядке. 4 декабря китайцы взяли Пхеньян, и 26 декабря они достигли 38-й параллели. Дело начинало выглядеть так, что теперь войска ООН должны эвакуироваться с полуострова{1517}.
В ноябре, после вступления Китая в войну, Сталин бросил в бой подразделения советской авиации. Первое было развернуто в Северо-восточном Китае; к концу года там располагались две дивизии[342]. Сталин, возможно, говорил правду, когда сказал Чжоу Энь-лаю, что Советскому Союзу нужно время, чтобы подготовить поддержку с воздуха; возможно, это и была самая ранняя дата, когда такая поддержка могла быть организована. Более того, Сталин, вероятно, решил, что он не может стоять в стороне, раз Китай вступил в войну. Во всяком случае, он старался скрыть советское вмешательство. Советские летчики носили форму китайских добровольцев и были проинструктированы называть себя русскими, проживающими в Китае, если бы оказались захвачены в плен врагом. Им было запрещено летать над морем или к югу от линии Пхеньян — Вонсан, чтобы минимизировать вероятность попадания в плен в случае, если они будут сбиты{1518}.