«Правда, но не вся правда»
«Правда, но не вся правда»
24 мая 1944 года государственный департамент США направил посольству СССР в США памятную записку следующего содержания:
«Государственный департамент в соответствии с соглашением, достигнутым на Московской конференции, желает довести до сведения Советского посольства, что к американским официальным представителям в Швейцарии обратились недавно два эмиссара одной германской группы с предложением попытки свергнуть нацистский режим. Эти эмиссары заявили, что они представляют группу, включающую Лейшнера, лидера социалистов и бывшего министра внутренних дел в Гессене; Остера, генерала, бывшего правой рукой Канариса, арестованного в 1943 году гестапо, и который был под надзором после освобождения и недавно освобожден от официальных обязанностей Кейтелем; Гёрделера, бывшего мэра Лейпцига; и генерала Бека. Другими германскими генералами, упомянутыми позже в качестве членов этой оппозиционной группы, являются Гальдер, Цейтцлер, Хойзингер (начальник штаба Цейтцлера), Ольбрехт[84] (начальник германской армейской администрации), Фалькенхаузен и Рундштедт. В отношении Цейтцлера было сообщено, что он привлечен Хойзингером и Ольбрехтом на основании того, что он должен принимать участие в любом плане для того, чтобы достигнуть упорядоченной ликвидации Восточного фронта и избежать таким образом обвинения за военную катастрофу там, чего он очень боится.
В апреле сего года эмиссары обратились к американскому представителю в Швейцарии[85] и выразили от имени группы свое желание и готовность попытаться изгнать Гитлера и нацистов. Было заявлено, что группа сможет оказать достаточно влияния на германскую армию для того, чтобы заставить генералов, командующих на западе, прекратить сопротивление союзным высадкам, как только фашисты будут изгнаны. Условие, при котором эта группа соглашается действовать, выражалось в том, чтобы она имела дело непосредственно с Соединенным Королевством и Соединенными Штатами после свержения фашистского режима. Как прецедент для исключения СССР из всех переговоров она привела недавний пример с Финляндией, которая, по их утверждениям, имела дело исключительно с Москвой.
Американский официальный представитель, который получил вышеупомянутую информацию, немедленно выразил эмиссарам свое убеждение, что американское правительство не примет и не может принять никаких подобных предложений, что политика союзников по вопросу безоговорочной капитуляции Германии была ясно высказана и что США ни при каких условиях не будут рассматривать никаких предложений, относящихся к Германии, без участия СССР. На следующие подобные обращения был дан такой же ответ. Этот ответ, конечно, выражает позицию правительства США. Британское посольство было извещено о вышеизложенном»[86].
Что же, наши союзники отказались наконец от сепаратных переговоров с гитлеровской Германией? Они своевременно поставили СССР в известность о коварных германских происках, направленных на спасение рейха и раздоры коалиции?
Не тут-то было! Еще «великий молчальник», кумир германского милитаризма фельдмаршал Гельмут фон Мольтке говорил: «Говорите правду, только правду, но не всю правду». Составители памятной записки от 24 мая следовали именно этому рецепту.
Да, действительно, контакты имели место.
Да, именно эти лица принимали участие в заговоре. За исключением Хойзингера и Рундштедта, которые лишь знали о заговоре, но не участвовали ни в каких действиях, остальные лица действительно принадлежали к числу заговорщиков.
Да, в Вашингтоне и Лондоне не дали положительного ответа. Но… Американское и английское правительства узнали о заговоре не в мае 1944 года, а за шесть лет до этого. Все эти годы германских консерваторов втайне поощряли. С ними вели не только разговоры, а сепаратные переговоры (вспомним лишь о Даллесе и Гогенлоэ, Морде и Папене, Хьюитте и Шелленберге!). На антисоветские авансы заговорщиков в адрес США и Англии отвечали отнюдь не протестами, а в таком же антисоветском духе.
Перечисленного, на мой взгляд, достаточно, чтобы понять смысл демагогического американского демарша и лицемерных ссылок на решения Московской конференции 1943 года, где было решено не вести сепаратных переговоров. Теперь спросим: почему вспомнили о московских решениях лишь в мае 1944 года?
Для ответа на этот вопрос надо обратиться как минимум к трем источникам: первый — положение на фронтах второй мировой войны; второй — особенности военного планирования США и Англии; третий — внутренняя ситуация в терпящей поражение нацистской империи.
… Лето 1944 года застало воюющие стороны на пороге важнейших событий. В Тегеране была достигнута договоренность об открытии второго фронта. К тому времени антигитлеровская коалиция обладала значительными ресурсами. Ей противостояла коалиция агрессоров — более чем 9 миллионов солдат и офицеров вермахта и 2,7 миллиона человек в войсках стран-сателлитов. Японские вооруженные силы достигли 4,5 миллиона человек. Главное ядро вражеских армий находилось на Восточном фронте, где действовало более 60 процентов всех сил и средств — 179 дивизий и 5 бригад вермахта, 49 дивизий и 18 бригад союзников Германии — всего около 4,3 миллиона человек.
К этому времени немецкая армия уже давно лишилась ореола непобедимости — и это видело даже ее командование. 15 февраля 1944 года гросс-адмирал Редер — главнокомандующий военно-морским флотом Германии, один из столпов нацистской стратегии — собрал своих ближайших помощников, чтобы обсудить общую ситуацию. Он обратился к ним со следующими словами:
— Мне кажется, что я стою голый. Дела обстоят так: 1943 год показал, что в общем ходе войны мы оттеснены в оборону…
Для такого вывода он имел все основания: в начале 1944 года были разгромлены крупнейшие стратегические группировки вермахта под Ленинградом и на Правобережной Украине. В ходе боев были освобождены значительные части Украины и Крым. Советские войска вышли на юго-западную границу СССР и перенесли военные действия на территорию Румынии.
Эти победы выражались в таких цифрах: ведя зимнее и весеннее наступления 1944 года на фронте протяженностью свыше 2,5 тысячи километров, советские войска продвинулись на отдельных направлениях до 450 километров и разгромили более 170 дивизий противника. И хотя бои шли далеко от районов будущего второго фронта, они помогали и англо-американскому командованию: Гитлер оттягивал одну за другой дивизии с запада на восток. 20 декабря 1943 года на оперативном совещании генерал Буле попытался возражать:
— Только мы сформируем что-либо, как этого уже нет…
— Кому вы это говорите? — возмутился фюрер. — Ведь мне очень трудно. Я каждый день смотрю на ситуацию на Востоке. Она катастрофична…
В свою очередь, начальник штаба оперативного руководства генерал Йодль фиксировал в дневнике: «невероятные переброски на восток», «лучших людей отсылаем», «как можно будет вести войну в воздухе против вторжения?».
Так было до самого лета 1944 года.
В конце апреля 1944 года в Москве на совместном заседании Политбюро ЦК партии и Ставки Верховного Главнокомандования было принято решение провести новое мощное наступление, что полностью соответствовало соглашениям, достигнутым в Тегеране.
В чем состоял замысел? Главный удар нанести на центральном участке по группам армий «Центр» (фельдмаршал Буш) и «Северная Украина» (фельдмаршал Модель), оборонявшихся в Белоруссии и западных областях Украины, а затем начать освобождение других районов страны и выступить на помощь народам соседних стран, попавших под иго захватчиков. Наступление должно было начаться операцией Ленинградского и Карельского фронтов на севере, чтобы оттянуть сюда часть сил противника, а затем нанести удар совместными силами четырех советских фронтов в Белоруссии. Активная роль предназначалась и партизанам. Планировалось, что, когда противник будет вовлечен в бои в Белоруссии, 1-й Украинский фронт развернет наступление на львовском направлении.
Удар в Белоруссии должны были нанести 1-й Прибалтийский, 3-й, 2-й и 1-й Белорусские фронты, которыми командовали И. Баграмян, И. Черняховский, Г. Захаров, К. Рокоссовский. Была создана мощная группировка — 25 общевойсковых, 2 танковые и 1 воздушная армия (166 стрелковых дивизий, 12 танковых и механизированных корпусов). Операции дали название «Багратион», а ее начало назначили на 23 июня.
Маршал Советского Союза А. М. Василевский вспоминал впоследствии: замысел Белорусской операции «был прост и в то же время смел и грандиозен. Простота его заключалась в том, что в его основу было положено решение использовать выгодную для нас конфигурацию советско-германского фронта на Белорусском театре военных действий, причем мы заведомо знали, что эти фланговые направления являются наиболее опасными для врага, следовательно, и наиболее защищенными».[87]
А как оценивали советские планы в гитлеровском генштабе? Анализ документов, принадлежавших начальнику «отдела иностранных армий Востока» генералу Гелену и его заместителю полковнику Весселю, свидетельствует, что хваленые нацистские разведчики не смогли распознать замысел операции «Багратион». Гелен и Вессель предсказывали, что главный удар советских войск последует в юго-западном направлении — на Станислав и Люблин, а далее на Словакию и Балканы. Базируясь на высосанных из пальца агентурных данных, они расписывали «разногласия» в Москве: будто политическое руководство выступало за удар на Балканы, военное — за удар на Варшаву и Данциг. Вессель категорически заверял, что удар последует через Бескиды и Карпаты на Балканы и даже к Средиземному морю. Операцию в Белоруссии он оценивал как «отвлекающий маневр», а возможность удара на Минск объявлял «сомнительной».
Результаты общеизвестны: группа Буша оказалась разгромленной наголову. Положение не спас и Модель, заменивший провалившегося фельдмаршала. 6 июля Гитлер задал начальнику оперативного отделения генштаба Хойзингеру вопрос о потерях в Белоруссии. Тот ответил:
— В котлах остались от 12 до 15 дивизий. Однако общие потери достигают 26 дивизий…
А вот признание самого Гитлера:
— Я могу сказать лишь одно: невозможно представить себе большего кризиса, чем мы пережили в этом году на востоке…
17 июля 1944 года жители советской столицы стали свидетелями поразительного события. По улицам Москвы прошли под конвоем более 57 тысяч немецких военнопленных, захваченных во время разгрома группы армий «Центр». Автору этой книги довелось участвовать в доставке для прохождения по Москве нескольких генералов и офицеров группы армий «Центр». Помню, с какими каменными лицами входили в самолет Ли-2 господа генералы. Они никак не могли примириться с мыслью, что под Бобруйском для них повторился Сталинград, а все искусство фельдмаршала Буша оказалось бессильным перед блистательным мастерством советского командования.
Среди пленных был человек с особой репутацией: комендант Бобруйска генерал Гаман. В самолете он заметно нервничал и все время порывался что-то спросить, и наконец обратился ко мне с вопросом:
— Скажите, мы не будем делать посадок?
В разговоре выяснилось: Гаман опасался, что самолет сделает остановку в одном из городов, где генерал хозяйничал в годы оккупации. Когда же наш Ли-2 стал под Гомелем заходить на посадку, Гаман побледнел. Его предчувствия оправдались: ведь и в Гомеле он был комендантом (а до этого в Орле). И удивительное дело: хотя о нашем полете знали немногие, на аэродром стал сходиться народ. Когда самолет подрулил, собралось несколько сот человек. Гаман слезно умолял не открывать выходные люки. Пришлось вызвать дополнительную охрану, чтобы спокойно довести «пассажиров» до барака, где они должны были переночевать, а затем продолжить путь к месту назначения.
«Багратион» и вся летняя кампания 1944 года на советско-германском фронте органически вошли в общие действия антигитлеровской коалиции. Г. К. Жуков вспоминал, что, когда в апреле его вызвали в Ставку для обсуждения планов боевых действий, И. В. Сталин сказал:
— В июне союзники собираются все же осуществить высадку крупных сил во Франции. Немцам теперь придется воевать на два фронта. Это еще больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться…
Когда же планирование «Багратиона» было завершено, И. В. Сталин направил Черчиллю следующее послание: «Летнее наступление советских войск, организованное согласно уговору на Тегеранской конференции, начнется к середине июня на одном из важных участков фронта. Общее наступление советских войск будет развертываться этапами, путем последовательного ввода армий в наступательные операции. В конце июня и в течение июля наступательные операции превратятся в общее наступление советских войск»[88].
Эти планы были осуществлены. В США и Англии высоко расценили действия советских войск. Так, 1 июля Черчилль писал И. В. Сталину: «Теперь как раз время для того, чтобы я сказал Вам о том, какое колоссальное впечатление на всех нас в Англии производит великолепное наступление русских армий…»[89]3 августа 1944 года посол США в Москве довел до сведения Советского правительства письмо, полученное им от генерала Эйзенхауэра: «Я, естественно, глубоко взволнован тем, как Красная Армия уничтожает боевую силу врага. Я желал бы знать, как мог бы я должным образом выразить маршалу Сталину и его командирам мое самое глубокое восхищение и уважение».[90]
Черчилль, подводя итоги летней кампании 1944 года, заявил в палате общин: «Пытаясь воздать должное британским и американским достижениям, мы никогда не должны забывать о неизмеримой услуге, оказанной общему делу Россией… Я считаю себя обязанным сказать, что Россия сковывает и бьет гораздо более крупные силы, чем те, которые противостоят союзникам на Западе».
Действительно, ни одна немецкая дивизия не была отправлена с советско-германского фронта на запад. Генерал-фельдмаршал Ганс Клюге, командовавший войсками во Франции, панически писал Гитлеру: «Войска на Западе с точки зрения притока людских резервов и техники были почти изолированы. Это было неизбежным следствием отчаянного положения на востоке». И хотя ситуация на западе доставляла гитлеровскому командованию много хлопот, оно продолжало концентрировать основное внимание на Восточном фронте. Так, 9 и 11 июля протокол оперативного совещания у Гитлера фиксировал: «Тема совещания: стабилизация положения в центральной части Восточного фронта, где сложилась крайне серьезная обстановка». На другом совещании Гитлер, долго и подробно анализируя ситуацию группы «Запад», все-таки резюмировал:
— Если говорить о том, что меня больше всего беспокоит, то это проблема стабилизации Восточного фронта…
Да, о взаимодействии двух фронтов думали и в Москве. 8 июля 1944 года Г. К. Жуков по вызову Верховного Главнокомандующего прибыл в Москву. На завтраке у И. В. Сталина шла речь о задачах завершающего этапа войны. «Обсуждая возможности Германии продолжать вооруженную борьбу, — вспоминал Г. К. Жуков, — все мы сошлись на том, что она уже истощена и в людских и в материальных ресурсах, тогда как Советский Союз в связи с освобождением Украины, Белоруссии, Литвы и других районов получит значительное пополнение за счет партизанских частей, за счет людей, оставшихся на оккупированной территории, А открытие второго фронта заставит наконец Германию несколько усилить свои силы на Западе.
Возникал вопрос: на что могло надеяться гитлеровское руководство в данной ситуации?
На этот вопрос Верховный отвечал так:
— На то же, на что надеется азартный игрок, ставя на карту последнюю монету…
— Гитлер, вероятно, сделает попытку пойти любой ценой на сепаратное соглашение с американскими и английскими правительственными кругами, — добавил В. М. Молотов.
— Это верно, — сказал И. В. Сталин, — но Рузвельт и Черчилль не пойдут на сделку с Гитлером. Свои политические интересы в Германии они будут стремиться обеспечить, не вступая на путь сговора с гитлеровцами, которые потеряли всякое доверие своего народа, а изыскивая возможности образования в Германии послушного им правительства».[91]
Справедливые опасения?