Из дипломатической хроники второго фронта (1)

Из дипломатической хроники второго фронта (1)

…Название — второй фронт — говорит за себя. Второй — ибо первым и в то же время главным и решающим в минувшей войне все признавали советско-германский фронт. Именно поэтому наш мысленный взор должен снова обратиться к раннему утру 22 июня 1941 года — к злодейскому нападению гитлеровской Германии на Советский Союз.

Итак, лето 1941 года. Половина Европы — под нацистским сапогом. Лишена самостоятельности Австрия, расчленена Чехословакия. Оккупированы Польша, Дания, Норвегия, Греция, Албания, Югославия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург. Идет воздушная война против Англии. Блок агрессоров объединяет Германию, Италию, Венгрию, Финляндию, Румынию, Японию, Испанию, Соединенные Штаты — вне войны.

На рассвете 22 июня вермахт колоссальными силами начинает свою главную операцию — план «Барбаросса», рассчитанный на быстрый разгром Советского Союза и его покорение как предпосылку к мировому господству. В армии вторжения — 190 дивизий, 4300 танков, 5000 самолетов. В Западной Европе остаются лишь незначительные силы: Гитлер обещает своему генералитету, что там второго фронта не будет и «роковые ошибки» первой мировой войны, приведшие к поражению Германии, не повторятся.

События на советско-германском фронте определяют ход истории. За колоссальными битвами с затаенным дыханием следят во всем мире, в том числе в Лондоне и Вашингтоне. С исходом сражений на этом фронте политические деятели во всех странах связывают свои расчеты.

Естественно, советские дипломаты информируют свое правительство о позиции стран, в которых они работают.

Напомним: эти доклады были написаны под свежим впечатлением событий — их авторы не знали тогда секретных документов Лондона и Вашингтона. В частности, они не знали прогнозов английских и американских военных, которые считали, что Советский Союз продержится 6–7 недель (английский генштаб) или 1–3 месяца (военный министр США Генри Стимсон). Не знали они и о том, что говорилось на секретных совещаниях на Даунинг-стрит и в Белом доме.

…О нападении гитлеровской Германии советский посол в Англии И. М. Майский узнал из сообщения лондонского радио и уже около часу дня был у министра иностранных дел Антони Идена, который заверил, что политика британского правительства в отношении СССР будет «дружественной и отзывчивой». Вечером того же дня по радио выступил премьер-министр Черчилль, который категорически отверг идею о возможных переговорах с Гитлером и обещал Советскому Союзу «всю ту помощь, на которую способна Англия». Но какую именно?

Этот вопрос ставил себе и посол. Тем более что уже 24 июня во время дебатов в палате общин лейборист Эньюрин Бивен поставил вопрос о необходимости открыть второй фронт в Европе. Именно эту тему советский посол решил обсудить с одним из крупных политических деятелей страны лордом Бивербруком. Лорд входил в английский военный кабинет, однако не был настолько связан своим положением (как, скажем, Черчилль или Иден), чтобы не высказать своего отношения к этому серьезнейшему вопросу. Встреча состоялась 27 июня. На следующий день посол сообщал в Москву:

«…Бивербрук заявил, что Британское правительство готово принять все возможные меры для ослабления нажима немцев на СССР. В частности, в качестве «личного предложения» Бивербрук высказал мысль о том, что Англия могла бы не только еще усилить бомбежку Западной Германии и Северной Франции (что она в значительной степени уже сейчас делает), но также направить часть своего флота в район Мурманска и Петсамо для морских операций против немцев. Бивербрук говорил также о возможности крупных рейдов на северный французский берег, то есть временного захвата таких пунктов, как Шербур, Гавр и тому подобное. Если Советское правительство поставило бы перед Британским правительством вопрос о более тесной кооперации в военной области, Британское правительство охотно обсудило бы, что можно сделать».[26]

Так идея второго фронта впервые появилась в дипломатической документации. Правда, без малого три года пришлось ждать ее реализации, но тем важнее отметить, что именно вокруг этой идеи сосредоточивались дипломатические и общественные дискуссии. После беседы И. М. Майского с Бивербруком нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов пригласил 29 июня английского посла в Москве Стаффорда Криппса и заявил, что «…все предложения Бивербрука Советское правительство считает правильными и актуальными…».[27] В записи беседы читаем:

«Учитывая эти предложения, Молотов заявил, что ввиду происходящего сейчас мощного наступления германских и финских частей в районе Мурманска, не говоря уже о том, что имеется крупный нажим и на всех остальных фронтах, Советское правительство специально отмечает актуальность участия английских военных кораблей и авиации в этом районе. Военно-морская помощь со стороны Англии в районе Петсамо и Мурманска была бы как раз своевременной. Однако, разумеется, желательны всемерное усиление действий английской авиации против Германии и на западе, а также десанты на побережье Франции. Молотов отметил заявление Британского правительства, что если возникнут какие-либо вопросы помощи, то оно всегда будет готово их обсудить. В настоящий момент Советское правительство такой вопрос ставит и, ввиду его актуальности, желало бы иметь положительное решение».[28]

Но положительного решения не последовало. Более того: когда сообщение Криппса пришло в Лондон, то Иден пригласил к себе И. М. Майского и, указав на шифровку Криппса, стал выспрашивать: с кем именно посол беседовал о втором фронте? В шифровке, на его взгляд, что-то напутано.

Майский сказал:

— Моим собеседником был лорд Бивербрук.

Иден дал послу понять, что недоволен «нарушением компетенции». Хотя он и пообещал поставить вопрос на обсуждение кабинета, явно ощущалось его отрицательное отношение. Действительно, идеи Бивербрука не нашли поддержки.

Этот вопрос был задан прибывшей в Москву английской военной и экономической миссии — ответа не было дано. В. М. Молотов заметил в беседе с Криппсом: «…Технические переговоры слишком затягиваются, и… они могут вообще происходить без конца. Такая постановка вопроса может сделать всю операцию в районе Мурманска совершенно непрактичной. Время в настоящий момент очень дорого…»[29]

Хотя 8 июля в послании И. В. Сталину Черчилль говорил о подготовке «серьезной операции» в Арктике «…с целью согласования будущих планов»,[30] но на деле советское предложение, увы, реализовано не было. 15 июля правительство СССР повторило предложения, касающиеся района Мурманска и освобождения Норвегии, а также о желательной высадке английских войск на островах Шпицберген и Медвежий. Время торопило. Шло Смоленское сражение, вермахт рвался к Москве и Ленинграду. Именно в эти дни в Лондон пришло послание И. В. Сталина на имя премьер-министра. В этом важном документе, датированном 18 июля 1941 года, говорилось:

«…Военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика).

Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию… Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции».[31]

Итак, вопрос был поставлен прямо и на самом высоком уровне. Ответ пришел неожиданно скоро — более чем скоро. Черчилль на этот раз даже не передал его на рассмотрение военных. Когда И. М. Майский 19 июля лично вручал премьеру послание, тот, высказав положительное отношение к «северному варианту» (что, кстати, не имело практических последствий), возразил «против создания фронта в Северной Франции». Посол сообщал: «…попытка установить сколько-нибудь прочный фронт на севере Франции кажется Черчиллю нереальной».

Эту свою позицию Черчилль официально подтвердил в послании от 21 июля, сославшись на наличие во Франции 40 немецких дивизий и «сплошную цепь укреплений»,[32] а также на слабость английских войск. Мы здесь не будем приводить мнение ряда военных историков, которые впоследствии доказали несостоятельность английских аргументов. Важен факт: советское предложение натолкнулось на отказ. Практически это был уже второй отказ, если учесть нежелание провести операцию в районе Мурманска.

Июль и август 1941 года прошли в сложных и малорезультативных переговорах не только по данному вопросу, но и о поставках вооружения, а также о заключении политического соглашения. 26 августа, посетив Идена, советский посол сказал министру:

«Разумеется, мы благодарны Британскому правительству за те 200 «Томагавков»,[33] которые были переданы нам около месяца назад и которые до сих пор еще не доставлены в СССР, но по сравнению с нашими потерями в воздухе, о которых я только что говорил, — что это значит? Или еще пример: мы просили у Британского правительства крупных бомб — министр авиации в результате длинных разговоров в конце концов согласился исполнить нашу просьбу, но сколько же бомб он дал нам? Шесть бомб — ни больше и ни меньше. Так обстоит дело с военным снаряжением…

Что еще мы имеем от Англии? Массу восторгов по поводу мужества и патриотизма советского народа, по поводу блестящих боевых качеств Красной Армии. Это, конечно, очень приятно (особенно после тех всеобщих сомнений в нашей боеспособности, которые господствовали здесь всего лишь несколько недель назад), но уж слишком платонично. Как часто, слыша похвалы, расточаемые по нашему адресу, я думаю: «Поменьше бы рукоплесканий, а побольше бы истребителей». С учетом всего сказанного выше надо ли удивляться чувствам недоумения и разочарования, которые сейчас все больше закрадываются в душу советского человека? Ведь фактически выходит так, что Англия в настоящий момент является не столько нашим союзником, товарищем по оружию в смертельной борьбе против гитлеровской Германии, сколько сочувствующим нам зрителем».[34]

Посол докладывал, что на Идена его слова произвели большое впечатление. Оправдываясь, тот заметил, что он и Черчилль хотят «оказать СССР максимальную помощь. В силу разных причин это не всегда легко сделать».[35] Прав ли был И. М. Майский в своих действиях? Не превысил ли он полномочия? Жизнь показала, что не превысил. 30 августа непосредственно на его имя была отправлена телеграмма Председателя Совета Народных Комиссаров СССР:

«Ваша беседа с Иденом о стратегии Англии полностью отражает настроения советских людей. Я рад, что Вы так хорошо уловили эти настроения. По сути дела, Английское правительство своей пассивно-выжидательной политикой помогает гитлеровцам. Гитлеровцы хотят бить своих противников поодиночке — сегодня русских, завтра англичан. То обстоятельство, что Англия нам аплодирует, а немцев ругает последними словами, нисколько не меняет дела. Понимают ли это англичане? Я думаю, что понимают. Чего же хотят они? Они хотят, кажется, нашего ослабления. Если это предположение правильно, нам надо быть осторожными в отношении англичан.

Сталин».[36]

Последующие события, к сожалению, подтвердили эту оценку. В Лондоне слышать о высадке во Франции не хотели, а Мурманскую операцию под благовидными предлогами фактически сорвали. 3 сентября — в момент нового обострения ситуации на советско-германском фронте, когда бои шли у Киева и возникала угроза возобновления наступления на Москву, — Советское правительство в очередном послании И. В. Сталина с большой настойчивостью повторило свое предложение «…создать уже в этом году второй фронт…»,[37] который бы оттянул с советского фронта 30–40 немецких дивизий. Ответ? Вот рассуждения Черчилля, которые зафиксировал И. М. Майский:

«Черчилль ответил, что он понимает наше положение и полон самого горячего желания оказать нам помощь всеми доступными ему средствами. Он клялся, что готов пожертвовать 50 тысячами английских жизней, если бы он мог оттянуть с нашего фронта хотя бы 20 германских дивизий. Он признает важность того, что в течение одиннадцати недель мы ведем борьбу против Германии одни лишь с маленькой поддержкой со стороны британской авиации и что весь расчет Гитлера построен на ликвидации своих врагов поодиночке. Однако Черчилль и на этот раз повторил то, что я слышал от него раньше: вторжение во Францию невозможно».[38]

Горько было читать эти строки в Москве, к которой рвались нацистские полчища. Советский народ должен был надеяться лишь на свои силы. Именно поэтому, несмотря на исключительно тяжелое положение, Советский Союз не поднимал вопроса о втором фронте ни во время московской Конференции представителей СССР, Великобритании и США в конце сентября — начале декабря 1941 года, ни во время визита Идена в Москву в декабре 1941 года. О настроениях в Англии И. М. Майский писал в конце года:

«Впервые со времени прихода Черчилля к власти в палате чувствовалось сильное «настроение» и раздалась действительно сильная критика Британского правительства в связи с его позицией в отношении СССР… Любопытная деталь: когда после заседания я покинул парламент, ко мне вдруг подошел совершенно незнакомый мне молодой солдат и с сильным волнением в голосе произнес: «Я хочу Вам только сказать, мистер Майский, что мне стыдно за мою страну»[39].

6 ноября 1941 года в осажденной Москве И. В. Сталин в своей речи на торжественном заседании, проходившем в подземном зале станции метро «Маяковская», говорил:

«Одна из причин неудач Красной Армии состоит в отсутствии второго фронта в Европе против немецко-фашистских войск. Дело в том, что в настоящее время на Европейском континенте не существует каких-либо армий Великобритании или Соединенных Штатов Америки, которые бы вели войну с немецко-фашистскими войсками… Обстановка теперь такова, что наша страна ведет освободительную войну одна, без чьей-либо военной помощи…»[40]

Если на советско-германском фронте действовали более 200 дивизий противника, то на остальных «фронтах» — точнее говоря, на фронтах, которых практически не существовало! — оставались: во Франции, Голландии, Бельгии — 38, в Норвегии и Дании — 9 гитлеровских дивизий. Когда же вскоре вермахт потерпел первые сокрушительные поражения под Москвой, Ростовом и Тихвином, то (с декабря 1941-го по апрель 1942 года) были заменены и переброшены с Запада 39 дивизий и 6 бригад, в том числе из Франции — 18. Во Франции оставались дивизии ослабленного состава, несшие охранную службу, а в резерве ставки Гитлера были всего-навсего 5 дивизий и 3 бригады! С другой стороны, Англия находилась в состоянии войны с 1939 года. Поражение Франции было уже позади. Английский экспедиционный корпус — 338 тысяч человек — успешно эвакуировался с континента. В английских доминионах была проведена мобилизация. Англию твердо поддерживали Соединенные Штаты Америки. Иными словами, реальная возможность для действий с целью хоть немного оттянуть войска с Восточного фронта была. Но ею не воспользовались.

Гитлер торжествовал. 30 сентября 1941 года он заявил: «Утверждали, будто придет второй фронт. Когда мы начинали нашу атаку на Востоке, предсказывали, что второй фронт — у дверей. Мол, будьте предусмотрительны. Мы не обращали внимания и вместо этого маршировали дальше».

Вермахт продолжал маршировать, и в декабре 1941 года Черчилль, отправляясь в Вашингтон, писал в меморандуме, озаглавленном «Атлантика»:

«Главными факторами в ходе войны в настоящее время являются поражения и потери Гитлера в России. Мы не можем сейчас предсказать, как это повлияет на немецкую армию и нацистский режим. До сих пор этот режим существовал благодаря легко и дешево одерживаемым победам. Теперь вместо предполагаемой быстрой и легкой победы ему предстоит зима, полная больших потерь в живой силе и огромных расходов горючего и снаряжения.

Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не должны принимать никакого участия в этих событиях, за исключением того, что мы обязаны с пунктуальной точностью обеспечить все поставки снабжения, которые мы обещали».

Итак, «никакого участия» США и Англии — пусть русские истекают кровью! Этот циничный расчет, о котором в «Нью-Йорк тайме» еще 24 июня 1941 года писал тогда малоизвестный сенатор Гарри Трумэн, а в Англии разделялся министром авиационного производства страны Дж. Мур-Брабазоном, был не только частным мнением отдельных политиков. В отчете государственного департамента США, составленном в июне 1941 года, прямо указывалось: «Мы не должны заранее давать никаких обещаний Советскому Союзу о помощи, которую мы могли бы оказать в случае германо-советского конфликта, мы не должны брать на себя никаких обязательств в отношении наших будущих отношений с Советским Союзом».