12. ПРЕДАТЕЛЬСТВО И МЕСТЬ
12. ПРЕДАТЕЛЬСТВО И МЕСТЬ
Если вы знаете врага и самого себя, вам не страшна и сотня битв. Если вы знаете себя, но не знаете врага, победы будут чередоваться с поражениями. Если вы не знаете ни себя, ни врага, вы глупец, и вас ждут одни поражения.
Китайский полководец VI в. до н. э. Сун-Цу “Искусство войны"
Несмотря на все свое обаяние и любовь, Лана не могла возместить Карлосу утрату дочери, которая была увезена Магдалиной Копп в Венесуэлу. Маленькая Эльбита присылала ему письма, написанные по-испански, которые были переполнены детской привязанностью к ее “дяде Ильичу”. Согласно утверждениям его друзей, Карлосу всегда нравилось детское общество, и он очень тяжело переживал потерю Эльбиты. Карлос не скрывал своего желания еще иметь детей, и Лана мечтала о том, чтобы родить ему кого-нибудь.
За несколько месяцев до этого тщеславие заставило сорокапятилетнего Карлоса лечь на операцию по липосакции, теперь ему предстояло вернуться в больницу уже по другому, более серьезному поводу. Врачи больницы Ибн Халдун диагностировали низкое содержание сперматозоидов, вызванное варикозным расширением вен правого яичка, что довольно часто встречается у мужчин среднего возраста. Карлос с готовностью согласился лечь на операцию, тем более что при жаркой погоде боль усиливалась, вызывая ноющие ощущения в пораженных венах, которые врачи бестактно сравнили с мешком червей.
Краткое пребывание в больнице не заставило Карлоса расслабиться и потерять бдительность. Он получил разрешение разместить в коридоре перед палатой своих телохранителей, а в нарушение еще одного правила Лане было позволено провести с ним ночь перед операцией. Операция, проводившаяся под общим наркозом в субботу 13 августа, прошла успешно, и Карлоса привезли обратно в палату, где он начал отходить от анестезии под наблюдением Ланы.
Карлос еще не окончательно пришел в себя, когда в его палату, миновав телохранителей, вошел посетитель в форме. Он назвался представителем Суданского департамента уголовных расследований. Даже находясь в своем потемочном состоянии, Карлос понял, что принесенные им известия довольно тревожны: суданская полиция раскрыла заговор, целью которого было убийство Карлоса. Поскольку Карлосу требовалось время на поправку после операции, офицер настаивал на его переводе в военный госпиталь, где ему могли предоставить более действенную защиту. Офицер уверял, что это всего лишь временная мера. Его лаконичные ответы на вопросы, которые задавали Карлос и Лана, мало что объяснили им, однако Карлос не мог отказаться от предложения усилить его охрану.
Вооруженный эскорт ожидал супружескую чету рядом с больницей Ибн Халдун, однако направился он отнюдь не к воєнному госпиталю. Видимо, в последнюю минуту кто-то изменил планы. Вместо этого Карлоса и Лану доставили в штаб управления госбезопасности Судана. Там заместитель директора доктор Нафаа, с которым прежде Карлос никогда не встречался, посвятил их более подробно в планы по усилению их безопасности. И снова, с согласия Карлоса, их отвезли на пустую виллу на окраине Хартума, которая, как знал Карлос, располагалась неподалеку от дома шейха Хасана аль-Тураби.
Карлос и Лана не испытывали никакого восторга по поводу своего нового укрытия. Несмотря на прекрасный внешний вид, вилла находилась в плохом состоянии и изнутри выглядела убого. Из личных вещей у Карлоса и Ланы было только то, что они успели захватить из больницы. Они провели тяжелую ночь, к тому же Карлос страдал от швов в мошонке. Утром в воскресенье оба горели желанием вернуться домой. Однако их настойчивые обращения к телохранителям, гулявшим вокруг виллы, ни к чему не привели. Не смог ничего сообщить Карлосу и врач, который навестил его, чтобы проверить, как идет выздоровление. И наконец супругам пришлось смириться с тем, что им предстоит еще одна ночь в непривычном месте. Около десяти вечера, когда нестерпимая дневная жара начала спадать, Карлос, который еще не мог передвигаться самостоятельно, послал Лану с шофером к ним в квартиру на Африканской дороге, чтобы она привезла оттуда кое-какие вещи.
Лана долго не возвращалась, и Карлос, все еще страдавший от последствий хирургического вмешательства, перестал ее ждать и лег в постель. В три часа ночи он почувствовал, как что-то сдавило его грудную клетку и он оказался обездвиженным. Он тут же проснулся от ужаса и потрясения, но не успел схватить пистолет, который всегда держал на прикроватном столике. Беспомощно изгибаясь под тяжестью злоумышленников, Карлос среди десятка людей, сгрудившихся в спальне, узнал и своих суданских телохранителей. Руки ему завели за спину и надели на них наручники. Ноги заковали в кандалы. На голову надели капюшон. Однако тот оказался слишком тонким и не помешал Карлосу разглядеть, что последовало за этим.
Карлос различил суданского военного врача, отметив про себя, что тот находился в ранге майора, который приблизился к нему, держа в руках шприц. Карлоса, который так и не избавился от своего детского страха перед уколами, скрутили и заставили лежать неподвижно, пока врач что-то вводил ему в бедро. “Наверное, яд”, — мелькнуло у него. Однако один из нападавших заверил его в том, что это всего лишь транквилизатор. И уже через несколько минут Карлос ощутил его действие, когда его подняли и перенесли из виллы к ожидавшему снаружи фургону. Его бесцеремонно запихали внутрь и уложили на носилки.
После непродолжительной поездки по пустынным и плохо освещенным улицам Хартума фургон резко затормозил. К этому времени Карлос уже должен был заснуть, но каким-то образом ему удалось справиться с транквилизатором и сохранить ясное сознание. Пока он судорожно пытался понять, что происходит, до него донесся рев самолетного двигателя. Когда открылась задняя дверца, он увидел, что фургон стоит на взлетной полосе хартумского аэропорта рядом с небольшим самолетом без опознавательных знаков. Насколько он мог судить, это был самолет “представительского” типа. Еще через несколько мгновений его подняли на борт, дверца захлопнулась, самолет отбуксировали на взлетную полосу, и он начал разгоняться.
Когда самолет взлетел, охранники, наблюдавшие за Карлосом, наконец сообразили, что его капюшон слишком тонок, и надели на него еще один шерстяной колпак. Карлос показал жестом, что задыхается, и колпак слегка приподняли, чтобы освободить ему рот. Однако это была последняя уступка, после чего Карлоса запихали ногами вперед в большой плотный джутовый мешок, стянув ноги и предплечья кожаными ремнями, так что снаружи оказалась одна голова. (“Его стянули как сосиску”, — заявляли позднее адвокаты Карлоса.)
Меньше всего похитители Карлоса были заинтересованы в том, чтобы он восстановил свои силы, црэтому в течение шестичасового полета его не кормили и не поили. Все еще борясь с действием транквилизатора и пытаясь понять, кто его похитил, Карлос разобрал тихую английскую речь. “Неплохо, — произнес Карлос, стараясь, чтобы его расслышали за гулом самолетного двигателя. — Вы, наверное, американцы”. Но ему ответили по-французски с оттенком галльской гордости: “Нет, вы находитесь на французской территории”.{409}
Карлос оказался в руках генерала Филиппа Рондо и сопровождавшей его группы из ДСТ. Самолет представлял собой “Дассо Мистери Фалькон” из специального авиаподразделения, официально зарезервированного исключительно для правительственного пользования. Однако, как выяснилось во время позднейшего скандала, эти самолеты довольно часто использовались министерскими женами и любовницами, которые считали ниже своего достоинства прибегать к услугам общедоступных видов транспорта.
Идея, чтобы группа говорила по-английски, принадлежала хитроумному Паскуа. Страна, правительство которой вело не-прекращающуюся войну с так называемым англо-саксонским лингвистическим и культурным империализмом, наняла в виде исключения англоговорящих агентов, чтобы убедить Карлоса в том, что он захвачен Моссадом. “Карлос похвалялся тем, что убивал израильских разведчиков, — пояснял Паскуа. — И теперь, услышав английскую речь, он мог счесть, что оказался в руках израильтян, которым проведение подобных операций было более свойственно, чем французам”.{410}
Однако, когда контрразведчики убедились в том, что их операция подходит к благополучному концу, один из них не смог удержаться и воскликнул по-французски: “Ура, Паскаль, мы победили!” А через несколько минут “Мистери” приземлился на военном аэродроме неподалеку от Парижа. Рондо передал Карлоса встречавшей их группе из ДСТ, и его запихали в “универсал”. Кто-то накрыл Карлоса одеялом, и сверху на него сели два агента. Один из них крепко придавил его голову к днищу машины несмотря на то, что Карлос по-прежнему находился в джутовом мешке.
Только после того как машина въехала на территорию штаба ДСТ, находившегося под сенью Эйфелевой башни, Франция официально заявила Карлосу о том, в чьих руках он находится. Ему был предъявлен ордер на арест, выданный судьей Жаном-Луи Брюгьером, который специализировался в области борьбы с терроризмом начиная с 1982 года после кровопролитий в ресторане Голденберга.{411} ДСТ не сомневалась в том, что Карлос окажется за решеткой. Вид присмиревшего Карлоса, идущего через двор в наручниках и кандалах через девятнадцать лет и сорок девять дней после убийства комиссара Аррана, инспектора Ду и инспектора Донатини, был слишком отрадным зрелищем, чтобы его можно было пропустить.
В своем страстном желании отплатить по старым счетам ДСТ не колеблясь позволила себе некоторые вольности в толковании французского законодательства, правда, тут же попыталась замаскировать свое развязное поведение. Согласно официальным сообщениям, Карлос добровольно сел в самолет, направлявшийся на военную базу в Виллакублэ. В своем первом рапорте комиссар Пуссель писал, что 15 августа он дежурил в штабе контрразведки, когда в четверть одиннадцатого утра ему поступило сообщение, что “человек, опознанный как Ильич Рамирес Санчес, или Карлос, родившийся в 1949 году в Каракасе и проживавший в Судане, находится в Виллакублэ”.{412}
Согласно отчету Пусселя, в половине одиннадцатого он прибыл в аэропорт и, обнаружив, что у путешественника нет ни паспорта, ни других документов, удостоверяющих личность, приказал переправить его в штаб контрразведки.{413} В отчете Пусселя не объясняется, как он мог проверить документы Карлоса, когда тот лежал на взлетной полосе в узком мешке, скрывавшем его до шеи, с закованными эа спиной руками и двумя колпаками на голове.{414}
Франция нарушила как национальный, так и международный законы. Она не смогла добиться экстрадиции Карлоса из Судана правовыми методами, и у нее не было ордера на арест, чтобы оправдать его захват. Ордер на арест, выданный за убийства на улице Тулье, устарел, а что касается взрыва на улице Марбёф — единственного расследования, которое еще не было отправлено на полку, — то этот ордер имел силу только в пределах Франции.
Интересным совпадением является и тот факт, что ордер на арест Карлоса за взрыв на улице Марбёф был выдан судьей Брюгьером в июне, за три месяца до этого. Таким образом, была обойдена процедура обращения в Интерпол для получения разрешения на экстрадицию Карлоса из Судана. Если бы Франция прибегла к ней, это дало бы Карлосу время на то, чтобы улизнуть.
К полудню оказавшись перед членами ДСТ впервые после расстрела троих из них на улице Тулье, Карлос занял воинственную позицию. “Я — революционер-интернационалист”, — гордо заявил он.{415} У него были сняты отпечатки пальцев, их сравнили с теми, что были найдены на стаканах с виски на улице Тулье, и оставленными на письме с угрозами, которое он послал министру внутренних дел Деффер-ре после ареста Копп и Бреге. К двум часам дня ДСТ окончательно убедилась в том, что перед ними был Карлос. Карлос был препровожден в тюрьму с усиленной охраной, носившую довольно странное название “Сан” (“Здоровье”) и расположенную к югу от Латинского квартала и улицы Тулье.
Согласно утверждению Ива Бонне, пытавшегося убить Карлоса в 1982 году на швейцарском курорте, это было сделано с излишней поспешностью. Будучи избранным в парламент в 1993 году от партии консерваторов, он, однако, не спешил испортить праздник ДСТ и придержал свои опасения при себе. Однако позднее он высказал их в довольно открытой форме. “Единственное, что нас интересовало и что оправдывало арест Карлоса, а не его убийство, заключалось в установлении его сообщников, тех, кто помог ему уехать из Франции после убийств на улице Тулье, — утверждал он. — Вместо того чтобы везти его обратно с такой помпой, надо было спрятать его где-нибудь и допросить. Такого негодяя, как Карлос, можно было избивать и подвергать пыткам. Я бы сам отлупил его полицейской дубинкой. Может, это растянулось бы на несколько месяцев, но Карлос не вышел бы из подвалов ДСТ, так и не открыв рта. А теперь мы никогда ничего не узнаем”.{416}
Известие о поимке Карлоса заставило Паскуа встать в то воскресное утро в половине пятого. Однако он не стал сетовать на столь раннее пробуждение. Карлос еще не был доставлен в “Сан", а министр внутренних дел уже созвал пресс-конференцию. Паскуа не пришлось делиться славой, поскольку Рондо решительно отклонил его приглашение.
Паскуа выступил в самом величественном и большом зале своего министерства. Положив локти на стол, покрытый ярко-красным сукном, он принялся читать подготовленное заявление, останавливаясь лишь для того, чтобы облизать губы или бросить величественный взгляд на собравшихся журналистов. Брифинг, устроенный главным полицейским Франции, являлся грубым примером того, как фабрикуются новости. Самое честное заявление, сделанное им, звучало следующим образом: “В течение долгого времени мы надеялись на то, что Карлос будет передан нам. Но все наши надежды оказались тщетными”, после чего он кратко упомянул “дружественные службы”, оказавшие помощь Франции.
По версии министра внутренних дел, он еще в начале года был проинформирован о том, что Карлос, возможно, находится в Судане, после чего он отдал распоряжение предпринять необходимые меры по проверке этой информации с целью получения “неопровержимых доказательств”. Утром 14 августа суданские власти сообщили Франции, что они установили личность Карлоса и готовы немедленно отреагировать на французский ордер на арест. В результате ДСТ, заявил в заключение Паскуа, задержала Карлоса на авиабазе Виллакублэ. Больше ничего сообщено быть не может, поскольку правительство засекретило остальную информацию, связанную с этим эпизодом. В действительности Паскуа знал, что Карлос находится в Судане и, получив все “неопровержимые доказательства” от ЦРУ, на протяжении долгих месяцев вел переговоры с суданцами, а потом лично послал в Хартум группу агентов ДСТ для его захвата.
Паскуа отвечал за то, чтобы цена, заплаченная за выдачу Карлоса, а именно возвращение двух убийц в Тегеран и разнообразные обещания, данные министром внутренних дел Судана, сохранялись в тайне. Любые слухи о том, что за выдачу Карлоса было заплачено будь то в форме сотрудничества с секретными службами Судана или в любой иной форме, он опровергал, называя их “ложью, дезинформацией и жаждой скандала”. Только “извращенное сознание” может допустить мысль о том, что Франция может вести переговоры с Суданом. Не сам ли Паскуа провозгласил в ноябре 1986 года, когда теракты сотрясали Париж, “никаких переговоров и никаких сделок”? Утверждение Паскуа, что ему лишь недавно стало известно о местонахождении Карлоса, было направлено на то, чтобы в зародыше уничтожить все предположения, что в этой операции мог принимать участие Иран.
Судан в этой хорошо организованной кампании по формированию общественного мнения поддержал Францию. “Мы ни о чем не договаривались и не ставили себе целью получение какой-нибудь помощи”, — заявлял президент Хасан Омар аль-Башир, добавляя, однако, что выдача Карлоса “положительно повлияла на отношения между Суданом и Францией”. Любые же предположения о том, что в деле мог быть замешан шейх Хасан аль-Тураби, ошибочны, решительно утверждал он. “Доктор аль-Тураби не вмешивается в такие дела”.{417}
Паскуа был настолько счастлив, что Судан наконец уступил его уговорам, что попытался восстановить его международную репутацию. Выдав Карлоса, заявлял Паскуа, Судан порвал с терроризмом. Однако Вашингтон, по-прежнему находившийся в достаточно прохладных отношениях с французским министром внутренних дел, умерил его энтузиазм своим бесстрастным заявлением о том, что Судан сохранит свое место в черном списке госдепартамента. И лишь много позднее Паскуа выразил признательность Вашингтону и ЦРУ. “Проведение операции по захвату Карлоса оказалось возможным только благодаря потеплению отношений между США и Сирией,” — признавал он. “Соединенные Штаты оказывали давление на Сирию с тем, чтобы она прекратила оказывать поддержку террористам. И действительно, определенные представители ЦРУ помогли нам установить местонахождение Карлоса. Именно они нашли его”. Но Паскуа не мог удержаться от того, чтобы тут же не добавить ложку дегтя: “Мы тоже выяснили, где он находится”, — добавляет он. Еще меньше он склонен был к тому, чтобы отдать должное генералу Рондо, которого он вообще не упоминал. С другой стороны, он не мог не признать стремления отомстить, которым было движимо ДСТ: “Когда секретная служба терпит серьезную неудачу, как это было на улице Тулье, и когда это приводит к гибели ее сотрудников, она обязана отомстить, отомстить за погибших. С того самого момента, как Карлос убил офицеров ДСТ, эта организация только и стремилась к тому, чтобы арестовать его и заставить заплатить за совершенные им преступления”.{418}
ДСТ насладилась местью, потому что Карлоса предали его спонсоры. Арабские лидеры, в течение многих лет поддерживавшие, укрывавшие и пользовавшиеся его услугами, хранили гробовое молчание. Из всех покровителей Карлоса лишь его бывший учитель Джордж Хабаш из Народного фронта осудил эту сделку. Полупарализованный Хабаш выразил свое возмущение “дешевым сговором, направленным против борца за освободительное движение. Правительство Судана могло попросить Карлоса уехать из страны, если его присутствие представляло для них опасность или приводило к усилению внешнего давления”.{419}
За исключением палестинских экстремистов, лишь один голос был подан в защиту Карлоса. Кто-то из друзей позвонил его отцу Рамиресу Навасу, чтобы сообщить, что жизнь его сына подошла к логическому концу. Рамирес Навас был потрясен этим известием и разрыдался точно так же, как он это сделал за двадцать лет до этого, когда сын сообщил ему о своем решении стать боевиком. Первой, кому он позвонил, была его бывшая жена. Только атеистическое мировоззрение и симпатия к политическим взглядам сына заставляют его смиряться с постоянной болью, которую он испытывает из-за сына, сообщил бывший адвокат. Рамирес Навас предпринял попытку найти убежище для своего блудного сына на родине. Однако его обращения к бывшему президенту Рамону Веласкесу ни к чему не привели, особенно после того, как Франция, узнавшая об этом, пригрозила Венесуэле тем, что прекратит поставлять запчасти для самолетов “Мираж”.
Рамирес Навас, давно распрощавшийся с надеждой на грядущую революцию, в течение последних лет занимался гневным обличением политической коррупции у себя на родине. Он выражал свои горькие чувства в стихах, одно из которых “Отмщение” читал только самым близким друзьям. “Я тоже боролся за установление справедливого общества”, — утверждал крепкий и жилистый Рамирес Навас, одетый в свои семьдесят столь же элегантно, как и в юные годы. “И не то чтобы я устал, я просто понял, какие силы противостоят этому. Не сомневаюсь лишь в одном: Ильич умрет той смертью, которую он сам себе выбрал. Возможно, он — единственный, кому это удастся сделать”.{420}
После ареста Карлоса Рамирес Навас повесил тяжелый замок на серые ворота своего скромного дома с оцинкованной крышей, в котором висящие в дверных проемах простыни заменяли двери, а имена и номера телефонов были записаны на деревянных стенах, чтобы разделить участь своего первенца. “Мой сын — величайший герой во всем мире”, — заявлял Рамирес Навас. “Он — великий человек, поступающий в соответствии с собственными убеждениями. Я живу только ради своих сыновей, своих трех мальчиков, хотя некоторые полагают, что я это делаю только ради одного из них”.{421} Позднее из тюрьмы Карлос послал отцу свою фотографию, где он стоит на фоне мирного сельского пейзажа, украшавшего стену его камеры. “Моему старику в память о нашей духовной общности”, — нацарапал он на ней.
Мать Карлоса держала свои чувства при себе. Когда в Каракас прилетели представители французской уголовной полиции, чтобы навести справки о юности Карлоса, Эльба отказалась их принять, сославшись на то, что она только что перенесла зубоврачебные процедуры. Однако позднее она решила присоединиться к своему бывшему мужу и брату Карлоса Ленину — миллионеру, возглавляшему строительную компанию, когда тех начали вызывать в судебные инстанции. Она ничего не могла сообщить французским полицейским, за исключением того, что подтвердила свое право не отвечать на их вопросы, так как в соответствии с конституцией Венесуэлы граждане освобождались от дачи показаний против своих родственников.{422}
И лишь младший брат Карлоса Владимир, инженер по профессии, согласился давать показания, но и он был чрезвычайно сдержан в своих ответах, главным из которых стал “не знаю”. Проявляя редкую преданность брату, он заявил, что ему мало что известно о любовных похождениях Карлоса: “Мне известно лишь о его отношениях с Магдалиной Копп, в результате которых родилась моя племянница Эльба”.{423}
Получив обнадеживающие сведения из Судана, Паскуа первым делом позвонил главе расследований всех терактов на территории Франции судье Брюгьеру: “Добрый день, месье судья. У меня для вас посылочка”, — сообщил ему министр. Тремя месяцами ранее он поставил Брюгьера в известность о своих переговорах с суданцами. С этого момента судья, которому в течение последующих нескольких лет предстояло встречаться с заключенным бесчисленное количество раз, стал для Карлоса представителем Франции и его спарринг-партнером.
Родившийся в стране басков в семье, которая славилась тем, что ее представители в течение уже шести поколений занимали административные должности (среди его предков были тулузские парламентарии, находившиеся в оппозиции Людовику XIII), пятидесятилетний Брюгьер был не из тех, кого можно обвести вокруг пальца. Он открывал рот только для того, чтобы всунуть в него трубку или гаванскую сигару, и отнюдь не был склонен к откровениям. Даже когда ему и приходилось делиться какими-нибудь тайнами, он делал это чрезвычайно неохотно, бормоча себе под нос. Когда он сердился, морщины у него на лбу становились глубже и он выпячивал подбородок, за чем следовала вспышка холодной ярости, которую он нередко умышленно инсценировал, если она могла помочь ему добиться желаемого результата.
В течение последних двадцати лет он имел дело с отбросами парижского “дна” — хозяйкой великосветского публичного дома мадам Клод; японскими гангстерами и японским убийцей, съевшим свою голландскую подругу и ставшим последним человеком во Франции, которого приговорили к смертной казни; с торговцами оружием, переправлявшими его из Ливии Ирландской республиканской армии; арабскими боевиками и ливийскими шпионами. Ему чудом удалось избежать смерти, когда телохранитель обнаружил гранату, привязанную в двери его квартиры нейлоновой ниткой. “Профессиональный риск”, — сухо откомментировал этот эпизод Брюгьер. В течение десяти лет он не расставался с пистолетом системы “магнум 357”, настолько мощным, что пулей, выпущенной из него, можно было пробить багажник кадиллака, убить шофера и повредить двигатель. Благодаря этому пистолету он получил свое прозвище “Шериф”, которое вполне подходило человеку, любившему демонстрировать коллегам быстроту своих реакций и однажды доставшему пистолет для того, чтобы расчистить себе путь на автостраде.
Брюгьер снискал себе и другое прозвище — “Адмирал”, когда он командовал французским военным кораблем и попытался войти в Ливию, чтобы расследовать взрыв французского авиалайнера в сентябре 1989 года. Полковник Каддафи помешал ему это сделать. Тогда он лично поднял тяжелый транспортный самолет, пересек Сахару и, передав управление, выбросился с парашютом в полном военном обмундировании, чтобы отыскать обломки погибшего авиалайнера. “Я не люблю ходить проторенными путями”, — признавался судья. “Я действую разрушительно, но только в рамках закона, правда, закона в его предельных выражениях. Это неизбежно приводит к конфликтам, иногда межведомственным”.{424}
Карлос стал для него самым большим подарком, и он задолго начал готовиться к этой встрече. Выяснив, что, возможно, речь шла о похищении, Брюгьер решил получить документы Штази. За два года до этого глава ДСТ Жак Фурне отправил в Берлин своего агента, чтобы тот обобщил имеющиеся сведения о Карлосе. Фурне был уверен в том, что его агенту показали все, что было можно. “Когда Берлинская стена пала, началась эйфория. Мы были уверены, что все архивы всплыли наружу”, — пояснял Фурне, занимавший пост советника президента Миттерана. “Кое-что действительно всплыло, но не все. Немцы хотели сохранить целостность государства и через несколько месяцев прекратили выдачу материалов. Нам удалось многое выяснить, но мы не знали о том, что у них еще оставалось. Возможно, у них есть материалы по Карлосу и КГБ, которые всплывут не раньше чем через 20 лет”.{425}
Копии оригинальных досье Штази начали поступать к судье Брюгьеру в июле, и он пребывал в хорошем настроении, готовясь к встрече с Карлосом во Дворце правосудия, поскольку предпочитал вести бой на своей территории, а не в тюрьме. Возглавляя расследование всех преступлений Карлоса, совершенных им на территории Франции, именно Брюгьер отвечал за проведение допросов в соответствии с законом. Именно Брюгьеру предстояло собрать и предъявить улики, подтверждающие вину Карлоса, а затем выступить со своими рекомендациями перед апелляционным судом, чтобы решить вопрос о том, должен ли тот предстать перед судом.
Судья Брюгьер уже слышал о том, как высокомерно вел себя Карлос в штабе ДСТ накануне, поэтому он был изумлен тем добродушием, которое он излучал, войдя в кабинет. И выглядел он совсем неплохо после первой ночи, проведенной в тюрьме. Усатый лысеющий посетитель с закованными за спиной руками был одет так, словно собирался на летнюю вечеринку с коктейлями: на нем были безупречно белые брюки, белая рубашка и темно-красный пиджак.{426} Прославленный мастер маскировки, перенесший, по слухам, пластическую операцию, выглядел чуть менее привлекательным, чем на своих паспортных фотографиях, которые с таким усердием собирали все полиции мира, однако был вполне узнаваем.
В то солнечное августовское утро конвой забрал Карлоса из тюрьмы “Сан” и под вой сирен доставил его через Париж во Дворец правосудия. Движение было затруднено из-за целого роя фотографов и телеоператоров, следовавших рядом на мотоциклах. Фургон, перевозивший Карлоса, имел несколько больших окон, и, хотя разглядеть через них Карлоса было невозможно, сам он мог наблюдать за столь хорошо ему известными пейзажами: тенистыми набережными Сены с живописными букинистическими лавками и собором Нотр-Дам. Снайперы в черном замерли на крышах домов, когда фургон выехал на набережную Орфевр и свернул к зданию суда.
Судя по всему, эта поездка не сильно взволновала Карлоса. То ли он еще не понял, что оставшуюся жизнь ему предстоит провести за решеткой, то ли он делал вид, что не понимает этого. Судья Брюгьер приготовился к схватке, однако непосредственность Карлоса располагала к ведению шутливой беседы. Пока собеседники изучали друг друга, Карлос изо всех сил старался не проявлять ни страха, ни тревоги.
Его первые слова были адресованы конвоирам — четырем вооруженным офицерам из полиции жандармерии в пуленепробиваемых жилетах. “У нас в Ливане тоже были прицельные винтовки. Хорошее оружие”, — произнес Карлос по-французски с сильным южноамериканским акцентом.
“А вот и господин судья. Как поживаете?” — насмешливо добавил он, увидев Брюгьера. “А вы?” — парировал тот. “Пока жив”, — с улыбкой ответил человек, некрологи которого печатались уже не один раз, и, повернувшись к вооруженным офицерам, надменно добавил, указывая на Брюгьера: “Он ведь у вас теперь звезда!”
В течение двухчасового разговора, в течение которого Карлос вместе с судьей выкурил по сигаре, он вел себя с ним на равных. Он говорил о политике, женщинах, философии, делился своими воспоминаниями о Хартуме. Брюгьер был изумлен осведомленностью Карлоса в области результатов проведенных расследований. В той же легкомысленной манере Карлос пригласил судью отобедать в “Лютеции” — фешенебельном ресторане на левом берегу Сены, пообещав рассказать ему о своих подвигах. Судья вежливо отклонил его предложение. Ничуть не смутившись, Карлос продолжил: “Мы с вами сделаны из одного и того же теста, так что мы прекрасно поладим”. Когда судья поинтересовался, услугами кого из адвокатов Карлос хотел бы воспользоваться, тот назвал Жака Верже, защищавшего Магдалину Копп. “Я выбрал Верже, потому что он еще больший террорист, чем я, — пояснил Карлос. — И на его совести гораздо большей смертей, чем на моей. Он террорист такого уровня, что мне становится страшно”.
Карлос почувствовал себя менее уверенно, когда судья официально предъявил ему обвинение во взрыве редакции “Аль Ватан аль Араби” в 1982 году и опроверг его заявление о том, что он был похищен из Судана. Карлос на повышенных тонах начал настаивать на том, что его предали офицеры суданской госбезопасности, что его обкололи наркотиками и доставили в Париж. Однако Брюгьер был твердо намерен не вступать на это минное поле и продолжал выдвигать свои обвинения. Выходя из кабинета Брюгьера, Карлос выглядел уже гораздо менее жизнерадостным. “Мы оба профессионалы, — заметил позднее судья с широкой улыбкой. — Может, Карлос и не поверил мне, но он точно понял, что его песенка спета. И ему еще повезло, потому что его конец мог оказаться гораздо более страшным и внезапным”.