3. АПТЕКА В СЕН-ЖЕРМЕН
3. АПТЕКА В СЕН-ЖЕРМЕН
Не понимаю, почему японцы не прикончили своих заложников одного за другим.
(Карлос после захвата японскими боевиками французского посольства в Гааге).
Директор театра и непосредственный начальник Карлоса, Мохаммед Будиа вел настолько разгульную жизнь, что израильская разведка, державшая его под наблюдением, дала ему прозвище “Синяя борода”. Одной из его первых побед после возвращения во Францию стала кассирша Эвелин Барг, большеглазая блондинка из Германии, похожая на молодую Брижит Бардо. Очарованная не только самим мужчиной, но и его идеалами, она отправилась с ним в Роттердам, чтобы взорвать израильский торговый склад. Однако несмотря на то, что Будиа считался специалистом по пиротехнике, взрывчатка оказалась заложенной неверно и вместо израильского склада разрушила очистительный завод компании “Галф ойл”.
Однако это не поколебало возлюбленную Будии, и она вызвалась предпринять еще одну попытку. В пасхальные каникулы 1971 года он отправил ее в Иерусалим вместе с двумя марокканскими красавицами. Им было поручено уничтожить несколько гостиниц. Будиа превратил эту троицу в ходячую взрывчатку — их бюстгальтеры, пояса, тюбики для губной помады были начинены взрывчаткой и таймерами, а нижнее белье пропитано горючими веществами. В коробках для полотенец помещалось другое жизненно важное оборудование. Однако израильская полиция арестовала их в аэропорту, и после допроса, касавшегося их происхождения, политических взглядов и отношений с Будиа, стало очевидно, что все трое руководствовались любовью.
Владелец театра быстро пережил эту потерю. У него начался роман с Терезой Лефевр — французским физиотерапевтом сорока с небольшим лет, однако и эта попытка соединить любовь с подрывной деятельностью ни к чему не привела. Пара безуспешно попыталась взорвать замок Шёнау в Австрии, который служил транзитным лагерем для евреев из России на пути в Израиль. Были, впрочем, и удачи, когда Бодиа и Тереза в августе 1972 года с помощью 20 кг взрывчатки взорвали очистительный завод в порту Триест в Северной Италии, который питал трансальпийский трубопровод, перегонявший топливо в Вену, Баварию и Центральную Европу. Пожар бушевал два дня, уничтожив 250000 тонн неочищенной нефти и превратив в дым 2,5 миллиарда долларов.
28 июня 1973 года, вскоре после полудня, Будиа вышел из дома одной из своих парижских любовниц на улице Фоссе-Сен-Бернар, который располагался неподалеку от Сены прямо напротив естественнонаучного факультета университета. Как обычно, опытный специалист по взрывчатке заглянул в выхлопную трубу своего серого “Рено-16” и внимательно оглядел стартер перед тем, как сесть в машину. Удовлетворенный осмотром, он открыл дверь автомобиля и, держа в руках ключ зажигания, проскользнул внутрь на водительское место.
Он еще не успел оторвать от земли левую ногу, как прогремел взрыв, разорвавший его в клочья. Сила взрыва была такова, что ему оторвало голову, и ошметки плоти завалили багажник машины, стоявшей впереди. Тело окаменело, словно пораженное ударом молнии, рука застыла на приборной доске, а левая нога так и осталась на мостовой. У него на коленях французский полицейский позднее обнаружил ключ зажигания.
“Нам не остается ничего другого, как наносить удары по террористическим организациям повсюду, куда мы только сможем дотянуться”, — предупредила палестинских боевиков премьер-министр Израиля Голда Мейер после бойни на Мюнхенской Олимпиаде. Будиа стал одной из последних жертв группы под названием “Гнев Господень”, созданной властями Израиля специально, чтобы отомстить за резню в Мюнхене.
Убийцы Будии знали, что поместить мину-ловушку под днище автомобиля им не удастся, поскольку он обнаружит ее во время обычного осмотра машины. Поэтому израильтяне попросту подложили нажимную мину под водительское сиденье, когда “Рено” стоял на улице. Поскольку у такой мины нет проводов, используемых в обычных минах, которые срабатывают в момент включения зажигания, ее установка потребовала меньше одной минуты. Чтобы исключить всякие подозрения, команда “Гнева Господнего” и применила такой элементарный способ. Однако их причастность к убийству была установлена Разведывательным управлением, которое занималось контрразведкой, когда им была выслежена группа наблюдения Моссада, снимавшая в Париже несколько квартир.{85} По чистой случайности во время взрыва никто больше не пострадал.
Через месяц после этого убийства Карлос вылетел в штаб-квартиру Народного фронта, находившуюся в Бейруте. Палестинцы остались довольны его работой в Лондоне и приказали расширить поле деятельности, чтобы заполнить брешь, образовавшуюся после убийства Будии. Однако успехи Карлоса были не настолько впечатляющими, чтобы он мог заменить Будию, и после своего возвращения в Европу в сентябре он снова осел в Лондоне. А на место Будии был назначен Мишель Мухарбал, невысокий щеголеватый ливанец с высокомерным, пристальным взглядом и свисающими усами, которому был присвоен громкий титул “главы комитета внешних сношений в Европе”. К своему огорчению, Карлос был назначен лишь его помощником.
Порывистому двадцатитрехлетнему Карлосу претила мысль о необходимости подчиняться Мухарбалу, который очень мало походил на борца за свободу. Выпускник Бейрутской школы искусств и профессиональный декоратор интерьеров, он не был даже членом Народного фронта, хотя и числился бойцом одной из групп, близких к нему. Тридцатидвухлетний Мухарбал поселился во Франции в 1960-х годах и к 1973-му имел жену и любовницу, которые не подозревали о его тайной деятельности, включавшей переправку денег для создания склада оружия и взрывчатки, а также изготовление фальшивых паспортов для членов “Черного сентября”.
“Он был умелым, умным и трудолюбивым человеком, но храбрым я бы его не назвал”, — такова была сдержанная оценка, данная Карлосом своему боссу.{86} Своим друзьям он постоянно жаловался на Мухарбала. Подруга Карлоса Индия тоже ощутила напряженность при их встрече. “Только я имею право говорить тебе, что делать, а что нет, — утверждал Карлос. — Берегись Мухарбала и держись от него подальше. Запомни, что из соображений безопасности ты должна говорить мне обо всех его предложениях”.{87}
Несмотря на явные различия, Карлос и Мухарбал были едины в своем мнении, что за смерть Будиа необходимо отомстить. Наконец Карлос нашел применение своему списку смертников и сделал свой первый выстрел в Джозефа Эдварда Зифа, президента компании “Маркс и Спенсер”. “Как ни странно, но Зиф остался жив, — вспоминал Карлос несколько лет спустя. — Несмотря на тяжелое ранение, врачи ухитрились спасти его. А когда через две недели я решил предпринять еще одну попытку, он уже улетел из Лондона на Бермуды”.{88} Днем позже, в канун Нового года, Народный фронт запоздало взял на себя ответственность за это покушение, объявив об этом на пресс-конференции в Бейруте.
Карлос настолько приукрасил покушение в своем воображении, что начал неправильно излагать факты. “Я выстрелил три раза, — вспоминал он. — Пуля попала Зифу в верхнюю губу. Обычно я стреляю трижды в нос — это убивает мгновенно. Слуга попросту ничего не видел. Я ушел с ножом-выкидушкой в кармане и револьвером, в котором еще оставалось две пули”.{89} На самом деле он выстрелил в Зифа один раз, а не три: на полу была обнаружена одна-единственная гильза.
Карлос понял, что плохо подготовлен. “Для того, чтобы кого-нибудь убрать, нужно два пистолета. Один с глушителем, а второй — очень мощный. Тогда вы можете защищаться, если произойдет что-то непредвиденное. Кроме того нужно иметь две гранаты и шофера. Вот и все, что необходимо для проведения операции. У меня же не было ничего. У меня был только этот старый пистолет с пятью пулями, которым я не смог даже до конца воспользоваться”. И все же он наконец приступил к тому, что считал своим революционным долгом. “Время, когда я был бунтующим студентом с революционными идеалами, прошло. Я начал действовать. Именно в это время и родился настоящий Карлос”.{90}
Меньше чем через месяц Карлос предпринял менее дерзкую попытку. И на этот раз его мишенью были израильтяне, а именно банк “Апоалим” в Чипсайде. “Я изготовил две пластиковые бомбы, обе по 200 г взрывчатки в тротиловом эквиваленте. Швырнул их через центральный вход по направлению к кассам. Одна их них упала прямо перед служащим вместо того, чтобы проскользить по паркету. Он остался жив, потому что вовремя отскочил назад. Взрыв полностью разрушил фасад банка. Эта операция наделала много шума в средствах массовой информации несмотря на то, что обошлось без жертв{91}.
Тем не менее Карлос снова придает своим достижениям более радужные тона. На самом деле он просто подошел к банку утром 24 января, одной рукой открыл входную дверь, а другой попытался швырнуть бомбу, упакованную в коробку из-под обуви и обернутую в коричневую бумагу, через стойку. Однако, захлопываясь, дверь выбила у него сверток из рук. Тот заскользил по полу и ударился о стойку, где и взорвался, проделав небольшую дыру в полу, разбив окна и ранив девятнадцатилетнюю секретаршу. Взорвался только детонатор. Полиция определила ручную гранату русского производства, которая была начинена 600 г сильной взрывчатки оранжевого цвета. Взрывчатка была того же типа, который применялся Народным фронтом в предыдущих акциях.
В своих судебных показаниях Карлос не стал ни подтверждать, ни отрицать того, что стрелял в Зифа и взрывал банк, и предпочел сослаться на свои “моральные” обязательства как недавно назначенного офицера: “В Народном фронте существует дисциплина, моральный кодекс и разделение труда. И я не вправе выступать от имени всей организации и брать на себя ответственность за ее действия. К этому времени я уже был профессиональным революционером, и все мои действия без исключения были частью войны за освобождение Палестины. К тому же я находился на содержании у этой организации.{92}
Однако он вполне мог рассказывать о своей деятельности родным. В течение долгого времени его родители находились в полном неведении о новых занятиях своего сына, и его откровения вызвали настоящий шок. Во время одного из редких визитов его отца в Лондон Карлос решил объясниться начистоту. “Ильич собрал нас в Лондоне и сказал, что примкнул к боевикам, — вспоминал Рамирес Навас. — Это должно было подготовить меня к дальнейшему, иначе дело кончилось бы инфарктом”.{93}
Услышав рассказ сына, старый марксист разрыдался, и его не могли успокоить в течение четверти часа. Однако сын, уже утративший страх перед отцом, строго произнес: “Реакцию лучшего из отцов я уже видел. Теперь я жду реакции товарища, ибо именно ты наставил меня на этот путь, и каждый день с утра до позднего вечера я думал лишь о том, чтобы быть достойным своего отца”.{94} После этих слов Рамирес Навас вытер слезы, и они обнялись. “В кругу семьи отец проявлял огромную нежность, в то время как посторонние считали его суровым и строгим”, —как-то заметил Карлос о Рамиресе Навасе.{95}
В течение многих лет отец и сын часто ссорились из-за своих политических разногласий, однако на людях Рамирес Навас всегда поддерживал позицию своего наследника: “Переход от капиталистической системы к социалистической возможен только с помощью вооруженной борьбы. Поэтому, с философской точки зрения, я полностью разделяю взгляды своего сына Ильича, хоть мы и расходимся в воспросах стратегии”.{96} Как-то позднее Карлос объяснял отцу: “Неужто ты считаешь, что мы можем изменить этот мир? Конечно же, нет. Сменятся бесчисленные поколения, но каждое из них должно оставить свой след в этой жизни”.{97}
Для того чтобы самому оставить подобный след, Карлос все активнее использовал своих любовниц как в Лондоне, так и в Париже. За несколько недель до покушения на Зифа в пабе “Утки и селезни” он познакомился с испанской официанткой Марией Анжелой Отаолой Баранка (для друзей — просто Анжела). За завтраком он разговорился с ней по-испански и рассказал о своих путешествиях и многочисленных языках, которые ему удалось выучить. Через три дня он пригласил эту темноволосую двадцатилетнюю проказницу на свидание. И она не упустила случая заметить, как контрастируют его маленькие изящные кисти с плотным телосложением и как завиваются на шее его волнистые волосы.
Анжела приняла приглашение и сочла Карлоса приятным и воспитанным молодым человеком. Они разговаривали о политике, сепаратизме басков и ситуации в Палестине, причем, что касается последней, Карлос не проявлял никакой воинственности. Он назвался Карлосом Мартинесом Торресом, экономистом из Перу, работающим в Лиме. Анжела стала одной из первых женщин, которой он назвал кличку, данную ему палестинцами. Вскоре они стали любовниками, а чтобы объяснить свои частые отлучки, Карлос сказал, что его работа предполагает частые поездки, главным образом во Францию, Германию и Швейцарию. Квартира, в которой Карлос жил вместе с матерью и братьями, совсем не годилась для подобного рода отношений, поэтому они встречались либо в Королевском отеле в Инвернесс-Террас, либо в ее скромной квартирке на последнем этаже, которую она снимала над прачечной в Бэйсуотере на улице Хирфорд в доме 24-В.
В конечном итоге из-за своих частых поездок за границу Карлос потерял Анжелу, которая предпочла Барри Вудхэмса, ученого, работавшего на военном предприятии в исследовательском центре в Портон-Даун в Уилтшире. Она познакомила их у себя дома, и оба со временем стали собутыльниками. “Он мне очень понравился, вот и все, — вспоминал Вуд-хэмс. — Мы пили и разговаривали, и он был очень мил. В основном мы болтали о жизни”.{98}
В обществе Анжелы и Вудхэмса Карлос обычно напускал туману и таинственно намекал на то, что он путешествует нелегально, и хвастался суммами, которые он выигрывал в покер. Он очень переживал из-за своего веса. Как-то обидевшись на то, что его попросили подвинуться, он заставил Вудхэмса встать на весы в кухне, чтобы разрешить спор. Обсуждая смертный приговор, вынесенный двум преступникам во Франции, которых должны были гильотинировать, Карлос заявил, что люди, убивающие из-за денег, а не по политическим причинам, заслуживают смерти.
Вудхэмс, рассказывавший Карлосу об африканских сафари, в которых он принимал участие в детстве, обнаружил, что его друг разделяет его интерес к оружию. Карлос утверждал, что хорошо стреляет из пистолета, намекая, что занимался этим в тире. Во время одной из вечерних встреч Карлос хвастливо заявил Вудхэмсу, что умеет отлично стрелять и может поразить мишень из пистолета 22 калибра на расстоянии в 25 метров. Он также утверждал, что несмотря на все предосторожности, предпринимаемые в аэропортах службами безопасности, к примеру в парижском аэропорту имени Шарля де Голля, любой обученный диверсант может захватить самолет.
Карлос по-прежнему встречался с Анжелой и колумбийским адвокатом Нидией Тобон, когда в июне 1974 года познакомился в Париже с молодой и красивой брюнеткой, которая вскоре пополнила список его любовниц. Карлос встретился с двадцативосьмилетней колумбийкой Ампаро Сильвой Масмелой в “Канделярии” — южноамериканском кабаре на улице Месье-лё-Прэнс в Латинском квартале. Застенчивая Ампаро Сильва Масмела жила на постоялом дворе ордена сестер вознесения в XVI округе. Она приехала в Париж, чтобы изучить французский язык, и зарабатывала на жизнь уборкой в домах зажиточных парижан.
Карлос пленил ее своими разглагольствованиями о революции и бесконечными букетами цветов. Вопреки своим правилам, он признался ей, что является членом Народного фронта, ответственным за операции вместе с официальным политическим лидером Андре (псевдоним Мухарбала) и что они собираются истребить всех евреев в Европе, повинных в смерти Будиа.{99}
Однако самые близкие отношения у Карлоса были с Индией, и именно к ней он обратился за помощью, когда создавал склад оружия для операций в Европе. Как-то июльским вечером 1974 года он позвонил Нидии из Парижа и попросил ее как можно скорее приехать. Она прилетела, и Карлос вручил ей тяжелый черный чемодан. “Держи это у себя до моего приезда или до тех пор, пока к тебе кто-нибудь не зайдет и не назовет точную дату моего рождения”, — это было все, что он удосужился ей сказать.{100}
По словам Нидии, забравшей чемодан в Лондон, она лишь позднее обнаружила, что в нем находится. “Ты только посмотри, любимая, на эту красоту. Это чешский скорострельный автоматический пистолет М-32. Просто чудо!” — произнес Карлос, с детским восхищением знакомя ее с содержимым чемодана, когда они встретились снова. “Карлос поднес дуло ко рту и дунул в него с такой нежностью, словно хотел поцеловать. Затем он вытащил гранату… и сунул ее мне в руки, показав, как нужно выдергивать чеку. “Забудь, что ты женщина, — высокомерно добавил он, — и не закрывай глаза”.{101}
Летом 1974 года антисионистская кампания, организованная Мухарбалом и Карлосом, который все больше времени проводил в Париже, оказалась направленной против трех французских газет. Плюс к этому они решили нанести удар и по Дому радио — огромному круглому зданию на Сене, в котором находилась государственная радиовещательная корпорация. В августе месяце при поддержке боевиков из левоэкстремистской группы “Прямое действие” они нанесли удар по редакциям газеты “Аврора”, которая славилась своими произраильскими симпатиями, еженедельника правого толка “Минута” и ежемесячника “Ковчег”, в здании которого размещался Объединенный еврейский национальный фронт. При этом была проявлена определенная гуманность: “Мы начали операцию около двух часов ночи. То есть мы дождались, пока в помещении никого не осталось. Нам не нужны были жертвы. Можете себе представить всю трудность этой грандиозной операции против трех сионистских компаний и одной государственной, которую нужно было осуществить в самом центре Парижа”.{102}
Карлос заблаговременно предупредил газеты о готовящихся взрывах. Автомобили, арендованные заранее и начиненные взрывчаткой, взорвались у стен газетных редакций, а таймер на бомбе в Доме радио был установлен неправильно, и она не взорвалась. Тем не менее, Карлос был доволен своей, к тому времени самой успешной операцией и отсутствием жертв. Организация, назвавшаяся “группой коммандос имени Будиа”, взяла на себя ответственность за взрывы, назвав пострадавшие газеты “орудием преступных махинаций израильских секретных служб в Европе”.
До этого момента теракты Карлоса в Лондоне и Париже обходились без гибели людей, если не считать случая с Зи-фом, когда его целью было именно убийство. Однако его следующий шаг вызвал резкое повышение ставок. Хаддад поставил Карлоса и Мухарбала в известность, с кем они должны кооперироваться и каковы их дальнейшие задачи. Их новыми сообщниками оказались члены Японской Красной армии — небольшого, но очень активного движения, возникшего в результате противодействия войне во Вьетнаме и призывавшего к полному уничтожению капитализма. Они прославились тем, что заживо закапывали своих членов, которые, с их точки зрения, проявляли недостаточную преданность революции. Во время своего первого угона самолета в марте 1970 года члены Японской Красной армии использовали ритуальные самурайские мечи и трубчатые бомбы для того, чтобы заставить японский авиалайнер приземлиться в Северной Корее. После того как Соединенные Штаты начали выводить свои войска из Вьетнама, Японская Красная армия примкнула к палестинскому движению и в мае 1972 года по приказу Хаддада учинила бойню в израильском аэропорту “Лод”. И теперь Мухарбалу и Карлосу предстояло сотрудничать с этими головорезами.
За месяц до взрывов в редакциях парижских газет французская полиция случайно арестовала одного из членов Японской Красной армии. Атлетически сложенный 25-летний Ютака Фуруйя был задержан пограничной службой в аэропорту “Орли” в тот момент, когда он сошел с самолета, приле-тевшего^из Бейрута. Фуруйя, которого на самом деле звали Ямада Иошиаки, как определила полиция, отказался объяснить происхождение трех фальшивых паспортов с его фотографиями, которые были обнаружены в черном хромированном чемодане. Мало чего удалось от него добиться и по поводу 10 000 фальшивых долларов и груды зашифрованных записей. “Я марксист-ленинист. Я действую из идеологических соображений, я поддерживаю палестинцев и Японскую Красную армию”, — сообщил он полиции в аэропорту, добавив, что является безработным.
Безработный путешественник был препровожден в ДСТ — французскую службу контрразведки, к комиссару Жану Аррану, который был новичком в отделе по борьбе с терроризмом. В ДСТ, ближайшем аналоге британской МИ-5 или американского ФБР, лишь за два года до этого было создано бюро под кодовым названием В, которое специализировалось в области борьбы с терроризмом. Ранее этим занимались подразделения А (контрразведка) и С (техническое обеспечение и телекоммуникации). Все три подразделения располагались в штаб-квартире ДСТ возле Елисейских полей в зданиях, в которых во время войны находилось гестапо. Это оставшееся от нацистов наследство очень раздражало главу ближневосточного отдела В-2 Аррана, который в свое время входил в десант, высадившийся в Нормандии в “день Д” вместе с войсками “Свободной Франции” генерала де Голля.
Перед тем, как встретиться с Фуруйя, Арран прочесал имевшиеся у него досье. Проведенное расследование показало, что Фуруйя был отнюдь не случайным курьером, а являлся активным членом японской “Красной армии”, участвовавшим в январе того же года в подрыве нефтеочистительного завода в Сингапуре, принадлежавшего компании “Шелл”. С помощью японского посла в Париже криптографы “раскололи” шифры, найденные в его бумагах, и выяснили, что они содержат детально разработанные планы нападений на японские посольства и различные компании в семи европейских городах. Одно из посланий, написанное на рисовой бумаге, выглядело внешне совсем безобидно:
“Маленькая мисс Полная Луна!
Я умираю от любви к тебе.
Позволь мне снова обнять твое прекрасное тело.
Твой раб Сузуки”.
Предметом страсти Фуруйя оказалась Марика Ямамото, также входившая в Японскую Красную армию, которая работала продавщицей в одном из роскошных бутиков на авеню де ла Опера, обслуживавшем японских туристов.
Несмотря на то, что Арран засыпал его градом вопросов, Фуруйя продолжал хранить молчание. Однако его записная книжка оказалась более красноречивой. Она позволила ДСТ арестовать тридцать членов и сторонников “Красной армии”. Министерство внутренних дел Франции объявило, что все сторонники “Красной армии” в Париже арестованы, не упомянув о том, что один из них, француз по национальности, являлся членом коммунистической партии и занимался подделкой паспортов для японцев. Несмотря на возмущение ДСТ, он был выпущен по распоряжению министра внутренних дел князя Мишеля Понятовского, потомка последнего польского короля, известного своими правыми убеждениями. С Фуруйей тоже обошлись чрезвычайно мягко: он был обвинен лишь в хранении трех фальшивых паспортов и поддельных денег и приговорен лишь к нескольким месяцам тюремного заключения.
Понятовскому, прославившемуся своими “ударными” рейдами, с помощью которых полиция очищала парижское метро от наркоторговцев, не удалось оправдать свою репутацию бескомпромиссного борца с криминалом, и восемь членов Японской Красной армии были высланы по его приказу в нейтральную, но дружественную Швейцарию. Приняв сомнительный подарок, швейцарцы туг же переправили их в Западную Германию, которая не замедлила перебросить их через голландскую границу.
Через несколько дней боевики “Красной армии” нанесли удар по французскому посольству в Гааге. “Знаете, кто это сделал? Те самые ребята, которых вы выставили!” — заявил через несколько часов голландский полицейский представителю ДСТ.
План нападения на посольство был разработан за несколько недель до этого, и осуществившие его японцы входили в группу, с которой работали Мухарбал и Карлос. И тот, и другой участвовали в организации нападения, предоставив необходимые средства, автоматы и гранаты. 3 сентября Карлос прибыл в Цюрих, чтобы еще раз обговорить детали с тремя боевиками “Красной армии”, высланными из Франции. Через неделю он еще раз посетил Цюрих вместе с Мухарбалом, чтобы передать японцам 4000 франков на покрытие их расходов.
В соответствии с планом японцы должны были захватить французского посла и прорваться в посольство. Однако они опаздали, и Карлосу пришлось уносить ноги, поскольку охрана близлежащего американского посольства стала проявлять к нему интерес. Через полчаса он услышал завывание полицейских сирен и увидел людей, бежавших по направлению к посольству Франции. “Я подошел поближе, чтобы посмотреть, что происходит. Из посольства донеслись звуки выстрелов. В тот же момент я увидел, как из посольства выходит женщина в полицейской форме. Она была ранена. Я постоял еще некоторое время вместе с другими зеваками, пока не появилась полиция. Я позвонил в приемную посольства из телефонной будки, но полиция уже перерезала провода. Так что же там произошло:{103}
Группа из трех террористов, прибывшая к французскому посольству слишком поздно, чтобы встретиться с Карлосом, захватила автомобиль посла, в котором кроме шофера никого не было. Под угрозой оружия они заставили его провести их в кабинет посла. Когда в происходящее вмешался находившийся поблизости полицейский патруль, началась перестрелка. Руководитель группы был ранен в руку. Два офицера полиции тоже получили ранения. Но японцы сумели избавиться от полиции и захватили посла, бывшего бойца Сопротивления, графа Жака Сенара вместе еще с десятью заложниками. В письме, выброшенном через окно, японцы потребовали освобождения находившегося во французской тюрьме Фуруйи и самолета “Боинг-707” с экипажем на борту. Японцы заявили, что все заложники будут находиться в кабинете посла, и отказались принять химический туалет, предложенный голландскими властями. Поскольку все были вынуждены пользоваться одной корзиной для бумаг, которая неопорожненной оставалась в помещении, царившая вонь делала положение людей невыносимым.
Когда Карлос вылетал в пятницу в Париж, закованный в наручники Фуруйя уже двигался ему навстречу. “Решение было принято немедленно, — признавал Пьер Оттавиоли из элитной группы криминальной бригады, принимавшей участие в переговорах. — Условием освобождения заложников было освобождение одного заключенного. А в посольстве было много людей”.{104} Премьер-министр Жак Ширак приказал освободить Фуруйя из сверхнадежной тюрьмы Ла Сайте в Париже, и в сопровождении разговорчивого комиссара Брус-сара и его бригады по борьбе с терроризмом пленник вылетел в амстердамский аэропорт “Шипол”, где ему предстояло дожидаться конца переговоров.
Фуруйя вел себя уверенно и находился в прекрасном расположении духа. Перед посадкой в самолет, принадлежавший министерству юстиции, он довел до белого каления шефа полиции Жана Равиоли своим весельем. “Он не разговаривает. Он только смеется”, — пожаловался Паолини премьер-министру Жаку Шираку.
В своих мемуарах Бруссар пишет, что Паолини приказал ему принять участие в переговорах и приготовиться к захвату посольства вне зависимости от участия голландской стороны, поскольку дипломатическое представительство считается французской территорией. “С другой стороны, вопреки тому, что писали позднее журналисты, я не получал приказа застрелить Фуруйю в случае, если террористы начнут убивать заложников! Способствуя утечке подобной информации, французские власти, возможно, хотели произвести впечатление на противника…”{105}
На самом деле такой приказ был. В тот же вечер один из членов ДСТ, безуспешно возражавший против высылки боевиков Японской Красной армии, написал Понятовскому рапорт о захвате посольства. Незадачливый чиновник был затребован к начальству прямо из ресторана, расположенного напротив министерства внутренних дел. Он застал министра в кабинете с сигарой в одной руке и бокалом бренди в другой за перевариванием жареного цыпленка, остатки которого еще не были убраны с его величественного стола. Понятовский сообщил ему, что ДСТ отстранена от этого дела. “Если с послом что-нибудь случится, комиссар Бруссар пристрелит Фуруйю”, — заявил министр. Понятовский был всецело за то, чтобы отпустить заключенного японца, особенно учитывая, что тому оставалось сидеть всего лишь три месяца. К тому же он опасался, что отказ выполнить требования японцев может повлечь за собой террористические акции на территории Франции. Выслав всех членов Японской Красной армии, глупо было оставлять у себя Фуруйю.
Кровожадный замысел министра всего лишь отражал мнение премьер-министра, о чем не мог догадываться чиновник из ДСТ. Когда через несколько дней Ширака попросили подтвердить сообщения, что он предупреждал похитителей о том, что их товарища ждет смерть, если хоть один заложник будет убит, он недвусмысленно ответил: “Когда мы становимся свидетелями такого примитивного проявления насилия, я склоняюсь к тому, чтобы уничтожать нарушителей спокойствия, которые в действительности не являются ни выразителями какой-либо философии, ни представителями какого-либо политического течения”.
Бруссар не ожидал, что ему придется так долго охранять молчаливого Фуруйю на взлетном поле опустевшего амстердамского аэропорта “Шипол”, на котором стоял лишь французский самолет в окружении голландских солдат и танков. Голландские власти, стремившиеся к тому, чтобы у японцев сложилось самое благоприятное впечатление об их стране, обеспечивали того газетами, горячей пищей и выпивкой. Французам же выдавался только сухой паек. По просьбе охраны Фуруйя любезно согласился заказывать несколько больше того, что был в состоянии съесть, чтобы охранники могли добавлять это к своему рациону. Впрочем, это не вызвало с их стороны особой благодарности. По инициативе Бруссара французы решили припугнуть Фуруйю, который время от времени связывался с посольством по радио. Инспектор достал свой “магнум-375” и приставил его к виску японца. “Если твои друзья убьют хотя бы одного заложника, ты станешь трупом. Понял?” Фуруйя не отреагировал на это заявление.{106}
Переговоры тянулись более двух дней, в течение которых похитители отказывались от всякой пищи, опасаясь яда или снотворного. Смрад, царивший в кабинете посла Сенара, усугублялся запахом загноившейся раны одного из японцев. Се-нар мужественно подбадривал своих товарищей по несчастью, развлекая их карточными играми и стоически перенося все издевательства похитителей, которые, изрешетив фотографию президента Франции, висевшую над столом, начали стрелять, целясь послу между ног.
В Париже Карлос ломал себе голову над тем, каким образом он может помочь боевикам. Если бы он знал, что правительство Ширака готово согласиться на шантаж боевиков, он, возможно, отказался бы от тактики, к которой прибегали французские анархисты. Но он опасался, что Франция, отказавшись выслать террористам “Боинг”, будет стоять на своем и не освободит Фуруйю. К тому же он считал, что решимость японцев слабеет. “Я не понимаю, почему они не начали убивать заложников. Одного за другим”, — признавался он позже.{107}
В воскресенье днем, вооружившись пистолетом и двумя осколочными гранатами US-M26, Карлос отправился в Сен-Жермен де Пре на левом берегу Сены — место, облюбованное парижскими интеллектуалами и художниками. В самом центре этого микрорайона под сенью массивной колокольни церкви Сен-Жермен ютилось кафе “Дё-Маго”, излюбленное место встречи интеллектуальной элиты, привлекавшее к себе любителей Оскара Уайльда, Эрнеста Хемингуэя и Жана-Поля Сартра. На противоположной стороне бульвара располагалась аптека Сен-Жермен, совмещавшая под одной крышей кафе, ресторан и комплекс бутиков, сверкающих стеклом и хромом и ведущих оживленную торговлю в то время, как большинство местных лавок было закрыто. Этот шикарный французский вариант американских аптек привлекал толпы стильной молодежи и принадлежал Марселю Блуштейну-Бланше, еврею по национальности и владельцу рекламной империи.
Карлос вошел в аптеку Сен-Жермен и поднялся в ресторан, расположенный на втором этаже. Облокотившись на медную балюстраду, он принялся разглядывать толпу, входящую и выходящую из бутиков. Затем он медленно и осторожно вытащил чеку из одной гранаты и бросил ее в толчею перед табачным киоском. Отскочив от мраморного покрытия, граната откатилась в сторону и остановилась около молодой пары, которая разглядывала пластинки. Карлос успел очутиться снаружи прежде, чем граната взорвалась, и сотни металлических осколков впились в тело молодого человека и его жены. Несмотря на тяжелые ранения и потерю двух пальцев, женщине, Ярушке Бенцо, удалось выжить. Ее муж скончался от потери крови.
Популярному певцу Жану-Жаку Дебу чудом удалось избежал ранения, когда он решил не стоять в длинной очереди за сигаретами. Он уже выходил на улицу, когда раздался взрыв: “В жуткой панике люди давили друг друга. Я видел маленького мальчика, лет, наверное, двенадцати — он с невероятным изумлением смотрел на свою левую руку, которой не было”. Официанты из ближайшей закусочной пытались накладывать грубые жгуты, используя салфетки и скатерти, чтобы остановить кровь. Во время взрыва было убито двое и ранено тридцать четыре человека.
Тем же вечером японцы, скрывавшиеся в здании посольства в Гааге, восторженно приветствовали эту акцию, хотя и не сразу связали ее с деятельностью своего сторонника. Этот взрыв, помеченный в записной книжке Мухарбала словами “японская операция”, оказался бессмысленным. Однако Карлос, через четыре дня улетевший в Лондон в одну из своих явочных квартир с перуанским паспортом под именем Карлоса Андреса Мартинеса Торреса, отказывался признавать это. Он утверждал, что именно его вмешательство заставило Францию отступить: “французское правительство испугалось общественного мнения”.{108}
Французская разведка и полиция не увидели никакой связи между взрывом гранаты в Париже и осадой посольства, и переговоры продолжились в течение еще двух дней. Французы не только освободили Фуруйю, но также снабдили японцев “Боингом” и 300 000 долларами выкупа, поскольку опасались за жизнь заложников. Акция Карлоса не сыграла при этом никакой роли. Посол Сенар не смог сдержать слез от стыда за “капитуляцию”, которой завершилось 100-часовое испытание. На первом же заседании кабинета министров президент Франции Валери Жискар д’Эстен попытался придать героический оттенок исходу дела, заявив, что Франция “повела себя как великая держава и сумела защитить своих граждан”.
Лишь после того, как были проанализированы три гранаты, оставленные японцами в аэропорту “Шипол” перед отлетом в Дамаск, полиция установила связь между взрывом в аптеке и захватом посольства. Граната, брошенная в кафе, принадлежала тому же типу, и все четыре относились к партии из семидесяти пяти штук, похищенной в июне 1972 года с американской военной базы в Ниссау, в Западной Германии.
Через несколько недель после кропотливого восстановления, направленного прежде всего на уничтожение всех следов крови, битого стекла и металлических осколков, кафе и ресторан открылись снова. Среди завсегдатаев, хлынувших обратно, оказался и Карлос: позже полиция обнаружила записи, свидетельствующие о том, что он расплачивался по кредитной карточке за всякие мелочи, приобретенные им там четыре месяца спустя в январе 1975 года.{109}
“После «японской операции» работать стало труднее, — вспоминал Карлос. — С этого момента для выполнения задания стало требоваться больше мужества, осторожности и умения”.{110} Тем не менее, Карлос оставался вне поля зрения французской полиции. Британское особое подразделение знало о нем лишь то, что у него есть фальшивый паспорт. Для Хаддада и Народного фронта Карлос был чрезвычайно ценным агентом, и вскоре ему предоставилась возможность вызвать еще больший хаос.
Вначале Хаддад и Мухарбал планировали захватить самолет компании “Эль-Аль” в аэропорту “Орли” в декабре 1974 года. Но несанкционированная забастовка персонала “Эль-Аль” сорвала разработанный план, поскольку израильские самолеты перестали приземляться в этом аэропорту. Карлос, пониженный в должности до мойщика табло прибытия и убытия самолетов и схемы аэропорта, был вынужден заниматься этим в течение нескольких недель до окончания забастовки. Наконец, 13 января он и его западногерманский сообщник, рекомендованный ему Хаддадом, получили приказ приступить к акции.
Новым помощником Карлоса стал хрупкий, но самоуверенный двадцатисемилетний Иоганн Вайнрих, являвшийся совладельцем радикального книжного магазина во Франкфурте под названием “Красная звезда”. Семью годами ранее, в период обучения во Франкфуртском университете, Вайнрих и еще один юный радикал Уинфред Безе оргниэовывали протесты против войны во Вьетнаме, выводя на улицы тысячи студентов. Затем двое друзей создали Революционные ячейки, которые служили прикрытием для небольших независимых групп, утверждавших, что все правительства мира куплены американскими мультимиллионерами, и занимавшихся поджогами офисов американских компаний в западногерманских городах. Считается, что Карлос познакомился с Вайнрихом в палестинских лагерях боевиков.
Вскоре после полудня 13 января Карлос и Вайнрих припарковали арендованный белый “Пежо-304” седан к обочине внутренней дороги, соединявшей терминалы аэропорта “Орли”, там, откуда прекрасно просматривалась взлетная полоса западного комплекса, и стали поджидать прибытия самолета авиакомпании “Эль-Аль”. Карлос выбрал “Боинг-707”, следовавший из Тель-Авива в Нью-Йорк с промежуточной посадкой в Париже. Самолет имел на борту 136 пассажиров, в основном американских туристов, и семь человек экипажа. Когда самолет был уже на расстоянии ста с небольшим метров от земли, оба вышли из машины. С заднего сиденья они вытащили длинное сигарообразное оружие, покрытое до того момента оранжевым брезентом.
Это была базука российского производства РПГ-7, способная пробить танковую броню толщиной в тридцать сантиметров и отличавшаяся небольшими размерами и весом. Это было одно их тех немногих видов вооружения, которое палестинцы применяли против иорданских войск зимой 197О-го. В совершенно неподходящем для этого месте Вайнрих принялся устанавливать гранатомет на плече, стоя у белого ограждения, отделявшего дорогу от взлетной полосы аэродрома. Его ужимки и прищуренный взгляд, направленный в оптический прицел, привлекли внимание прохожих. Служащему, продававшему билеты авиакомпании “Люфтганза” в двадцати метрах от Вайнриха, такое поведение показалось странным, насторожило оно и охранника компании “Эль-Аль”, находившегося на ближайшей крыше. Потом базуку заметил офицер парижской полиции, стоявший на взлетной полосе.
Авиалайнер “Эль-Аль” находился примерно в 130 метрах, когда Вайнрих выстрелил из оружия, прицельная дальность которого равна 300 метрам. Однако реактивный снаряд прошел над кабиной пилота. Не дожидаясь результатов первого выстрела, Вайнрих наскоро посоветовался с Карлосом и перезарядил базуку. Первый снаряд попал в припаркованную машину, а затем влетел в пустую мастерскую по изготовлению “черных ящиков”. При этом он не взорвался. Через мгновение радио в кабине пилота “Эль-Аль” передало срочный приказ авиадиспетчеров всем самолетам на взлетном поле немедленно прекратить движение. Командир израильского самолета, бывший военный летчик с боевым опытом, не имел ни малейшего намерения его выполнять, так как понимал, что таким образом может стать легкой мишенью для нападающих, поэтому он начал резко набирать высоту.
Спеша сделать второй выстрел, Вайнрих забыл об отдаче, которая отбросила его назад, и стальное дуло базуки выбило ветровое стекло их машины. Реактивный снаряд пробил фюзеляж пустого югославского лайнера “DC-9” и вышел с другой стороны. Осколки металла легко ранили стюарда, полицейского и укладчика багажа, однако и этот снаряд не взорвался, врезавшись в пустые кухонные помещения.
Вайнрих и Карлос запрыгнули в машину и рванули прочь, бросив автоматический пистолет советского производства на обочине дороги. Через несколько километров они оставили “Пежо” на подъезде к кладбищу Тиэ, набросили чехол на базуку, оставшийся неиспользованным третий реактивный снаряд, две гранаты и еще один пистолет советского производства, которые лежали на заднем сиденье, после чего перебрались в другой арендованный автомобиль. Карлос во всем винил своего напарника: Вайнрих, объяснял он, “человек опытный и смелый, но в последний момент он сплоховал”.{111} Некоторое время спустя кто-то позвонил в агентство “Рейтер” и приписал ответственность за нападение “группе Мохаммеда Будиа”. Сообщение заканчивалось словами: “В следующий раз мы не промахнемся”.
Через несколько часов аэропорт “Орли” был окружен плотным кольцом полиции, жандармерии и силами безопасности (CRS). Патрульные машины полиции сопровождали самолеты “Эль-Аль” от прибытия до отлета. Но это не охладило пыл боевиков Хаддада. “Мы должны предпринять еще одну попытку”, — заявил Мухарбал, и все (включая Вадди Фареса Радана, ливанца, утверждавшего позднее, что именно Карлос и Мухарбал стояли за новым терактом{112}) согласились. Было выбрано новое место — обзорная площадка, открытая для публики. Карлос возражал против того, чтобы назначать акцию на воскресенье, опасаясь обилия народа. Однако его не послушали.
В пятницу, через четыре дня после первого нападения, Карлос прибыл в аэропорт, чтобы помочь трем палестинским боевикам, выбранным Мухарбалом, провести нечто вроде “генеральной репетиции”. Безоружная группа установила, что их будет отделять от цели очень небольшое расстояние. “Нам предстояло решить три проблемы, — вспоминал Карлос. — Для того чтобы скрыться, нам нужны были заложники. Такая операция могла привести к гибели нескольких ни в чем не повинных людей, а это не входило в наши планы. К тому же это могло представлять опасность для нас самих”.{113} Через два дня, в воскресенье, Карлос и его команда вновь оказались в аэропорту. День стоял солнечный, и, как он и предсказывал, терраса и в самом деле была переполнена гуляющими с детьми.
Поскольку за неделю до этого Карлос и Вайнрих бросили свое оружие в “Пежо”, единственное, что Мухарбал смог организовать для них за столь короткий срок, была менее мощная базука типа РПГ-2. Она была спрятана в ближайшем к обзорной террасе туалете. Поскольку повсюду было полно народа, группе понадобилось больше, чем ожидалось, времени на то, чтобы ее достать. После чего, боясь опоздать, боевики бегом бросились на террасу. Заметивший их с более высокой террасы офицер службы безопасности тут же открыл огонь. Дело могло кончиться страшным кровопролитием, поскольку нападавшие успели смешаться с толпой зевак. К счастью, никто не пострадал, и пули разбили лишь стеклянное ограждение, шедшее по периметру террасы. Толпа заметалась в поисках укрытия, и один из палестинцев усугубил панику, открыв огонь в воздух и швырнув гранату. Другой вытащил базуку, которую он прятал под пальто, и прицелился в авиалайнер “Эль-Аль”.
Самолет, направлявшийся в Тель-Авив, с 222 пассажирами на борту находился уже на расстоянии 400 метров, что вдвое превышало предельную дальность стрельбы для базуки типа РПГ-2. Поэтому в течение нескольких секунд палестинец не мог решить, стрелять ему или нет. В этот момент его и сфотографировал любитель-фотограф, до этого снимавший самолеты. “Террорист двинулся ко мне, нацелив на меня базуку. Я был от него в трех шагах, — вспоминал он позднее. — Сердце у меня ушло в пятки. Но он пробежал мимо”.{114}
Боевики (Карлос к этому времени уже улизнул) ворвались в здание и, паля из автоматов и швыряя гранаты, начали расчищать себе путь через зал ожидания, однако натолкнулись на патруль службы безопасности, который тут же открыл огонь. Пассажиры метались в поисках укрытия. В перестрелке восемь человек были серьезно ранены, включая офицера CRS, получившего пулю в живот. Однако палестинцам удалось сдержать натиск полиции, захватив заложников, которых они загнали в ближайшие туалеты. Лишь одному смельчаку удалось отбиться самому и отбить у них свою жену. Другая пожилая дама, исполнявшая приказы недостаточно быстро, получила пулю — к счастью, не задевшую ее и попавшую лишь в туфлю.
Всего боевики ухитрились захватить десять человек, включая беременную женщину, девочку четырех лет и священника. В первом ультиматуме, переданном из-под двери, они потребовали предоставления самолета с целью вылета за пределы Франции. Ультиматум был подписан уже знакомой полиции “группой Мохаммеда Будиа”. За время мучительного ожидания священник успел отпустить грехи всем заложникам. “В целом они вели себя очень вежливо; однако если бы переговоры закончились провалом, думаю, они так же вежливо отправили бы нас на тот свет”, — не без иронии заметил он позднее.{115}
У французского правительства не было никакого желания проявлять твердость. После семнадцати часов переговоров, во время которых заложники вынуждены были стоять, оно сдалось и согласилось предоставить “Боинг-707”, который доставил палестинцев невредимыми в Багдад.{116} Комиссар Оттавиоли из криминальной бригады, который был вызван в “Орли”, пришел в ярость от этой новой капитуляции: “Я был готов на все, чтобы их уничтожить. Я вызвал элитное подразделение жандармерии. Я до сих пор не понимаю, почему мы уступили. Можно было сделать массу разных вещей, чтобы выиграть время”.{117}