Обращение с перебежчиками

Обращение с перебежчиками

В связи с делом Носенко необходимо сказать несколько слов о системе обращения с перебежчиками в США в целом. Многие из них опасаются, что со временем будут ликвидированы теми людьми, к помощи которых они прибегли. Мои коллеги и я понимали, насколько глубокими могут быть такие переживания для этих ищущих помощи людей, учитывая это в ЦРУ традиционно относились к перебежчикам не только корректно, но и бережно. Но обращение с Носенко было совсем другим, поэтому полезно понять причины такого контраста.

В феврале 1964 года, появившись в Вашингтоне и столкнувшись лицом к лицу с американскими скептиками, Носенко пострадал от своей же собственной честности. Не в пример Голицыну и прочим перебежчикам, он не пытался приукрашивать или искажать известные ему факты, чтобы возбудить интерес следователей к своей особе и таким образом поднять ценность передаваемой информации. Стоило Носенко предоставить хоть какие-либо сведения, указывающие на возможность участия Советского Союза в убийстве президента Кеннеди, он почти наверняка избежал бы той печальной участи, уготованной ему на целых четыре года жизни. Как важный свидетель, дающий ценную информацию о преступлении, глубоко взволновавшем всю нацию, Носенко был бы передан из рук ЦРУ в распоряжение гораздо более компетентных и здравомыслящих сотрудников ФБР. Но подобная судьба была уготована не для него, поскольку стало ясно, что его признания по поводу подозрений в причастности КГБ к убийству Кеннеди носили в основном не тот характер, который требовался. Информация Носенко об Освальде не давала достаточных оснований для передачи дела Носенко в ФБР.

В 1964 году, выезжая из Советского Союза в Женеву, как обычно, в качестве надзирающего лица, Носенко не собирался возвращаться на родину и, разумеется, не имел ни малейшего понятия о том, что Энглтон и Бэгли уже выстроили против него целое дело. При этом руководящие сотрудники контрразведки во главе с Энглтоном решили, что входящие с Носенко в контакт люди не должны показывать, что он находится под подозрением. Поэтому в течение почти двух месяцев после прибытия на Запад отношение к Носенко было притворно сердечным. Примером такой двуличности может послужить следующая выдержка из записи его допроса:

Носенко: Мне бы хотелось знать, что я должен ожидать в будущем?

Бэгли: Посмотрим. Согласно моему докладу [вышестоящему начальству], Вы пожелали перебраться в Соединенные Штаты, чтобы получить какую-либо работу — шанс для будущей жизни, дающий вам определенную безопасность и возможность трудиться на знакомом вам поприще. Это верно? 

Носенко: Абсолютно.

Бэгли: Наш директор не против. Остается обсудить средства, которые могли бы способствовать обеспечению вашей карьеры и приобретению личной независимости. Оказанная Вами большая помощь и наше желание предоставить эту независимость позволяют нам открыть для Вас банковский счет, а впоследствии предложить годичный рабочий контракт. Кроме того, учитывая последнее дело [здесь Бэгли упоминает о разоблачении Носенко важного советского шпиона, назвать которого я не имею права], мы собираемся добавить к начальной сумме некую дополнительную.

Все эти обещания, в дальнейшем оказавшиеся ложными, были, разумеется, сделаны Носенко исходя из предположения, что он является советским агентом, хотя сам Дж. Эдгар Гувер, отнюдь не имеющий репутации человека легковерного, считал его обыкновенным перебежчиком. Собственно говоря, согласно документам Гувер полагал, что Голицын, ставший для Носенко Немезидой (Богиней возмездия), сам являлся провокатором КГБ. Это свидетельствовало о доверии Гувера к подозреваемому.

Подобное различие точек зрения дополнялось тем, что ФБР желало иметь больше времени для получения надежной информации, которой, как там полагали, мог обладать Носенко. Позиция ЦРУ, напротив, заключалась в том, что их узник Носенко (хоть и неофициально) должен содержаться в изоляции, дабы предотвратить возможность руководства его действиями со стороны мифических «контролеров КГБ». В то же время в ЦРУ выступили с предложением, чтобы с Носенко некоторое время обращались достаточно хорошо, чтобы обеспечить его содействие следствию. К сожалению, ЦРУ выиграло это «сражение мнений», и с этого момента ФБР не играло в этой истории сколько-нибудь заметной роли.

По мере обсуждения вопроса в штаб-квартире ЦРУ все более преобладало намерение «расколоть» Носенко, то есть использовать любые возможные приемы, чтобы заставить его признаться в соучастии в «заговоре» КГБ. Таким образом, в апреле 1964 года ЦРУ решило, что единственной мерой пресечения для столь опасного (но вместе с тем весьма полезного) «гостя» будет помещение его в охраняемое день и ночь «защищенное от побега помещение».

Уведомленный о подобном намерении Носенко, конечно, встревожился. Позднее он объяснил, что боялся как бы ЦРУ, с максимальной скоростью вытянув из него всю нужную им информацию, не выставило бы его на улицу без всякой защиты и средств к существованию. В таком случае Носенко оказывался не только предоставленным самому себе в незнакомой стране, но без поддержки ЦРУ подвергался, по его мнению, опасности быть ликвидированным или похищенным КГБ. Однако Юрий даже не подозревал, что его опасения просто меркнут по сравнению с истинными намерениями управления.

План, рожденный совместными усилиями сотрудников контрразведки и советской секции ЦРУ, явно строился на принципе «нос увяз — всей птичке пропасть». Предполагалось, что со временем Носенко непременно сознается в существовании разветвленного шпионского плана против Соединенных Штатов, в котором сам он, разумеется, играет главную роль. После получения полного признания Носенко собирались передать в руки КГБ. С другой стороны, на случай, если он все-таки не «расколется», планирующие уготовили ему печальную судьбу. В любом случае все Должно было окончиться неизбежной смертью Носенко. Черный юмор этой ситуации заключался в том, что следователи ЦРУ могли бы поверить в правдивость показаний Носенко при том условии, если бы он им солгал, подтвердив, что по-прежнему продолжает работать на КГБ. Но даже и в этом случае Носенко скорее всего был бы «ликвидирован» (если воспользоваться любимым выражением его тюремщиков). Итак, что бы он им ни сказал, последствия должны были оказаться трагическими. Он просто не мог выиграть!

Несмотря на испытываемые тревогу и неуверенность, Носенко некоторое время охотно сотрудничал со следствием. К сожалению, по мере того как его страхи усиливались, он начал пить почти беспробудно.