Жизнь преподносит новые испытания

Итак, после 18 лет службы в Красной Армии и участия с первого и до последнего дня в Великой Отечественной войне моего многодетного отца демобилизовали без предоставления пенсии, какого-либо жилья и иных льгот… Несомненно, что судя по наградам и благодарностям, отец воевал на совесть. Так было на Лужском рубеже и «Дороге жизни». Последний год войны он был в самом пекле сражений. Не жалел себя. Испытал радость побед и горечь неудач. Думаю, что он заслуживал более достойной участи. Но ему, чудом уцелевшему на войне, с женой и пятью малолетними детьми, надо было все начинать с нуля.

Ему пришлось привезти семью в комнату родителей в коммунальной квартире, из которой много лет назад уходил в армию. Однако была в теперешнем его положении большая разница сравнительно с молодостью. В армию он уходил один, а вернулся с пятью детьми и с беременной женой, которая в октябре этого же года разрешилась еще одной дочерью. Представляю, какой ужас охватил бабушку, когда она увидела нас и узнала, что мы приехали к ней на постоянное жительство. Она пока жила одна, потому что ее сын Володя, брат отца, с которым она вместе жила в этой комнате, еще служил в армии. К ее чести, она гостеприимно раскрыла всем нам объятия. После небольшой трапезы, улеглись спать на полу.

Дом, в котором она жила, был построен еще до революции, специально для немецких специалистов, которые работали на ситценабивной фабрике. Это был красивый кирпичный дом, с широкими мраморными лестницами, высокими потолками, просторными прихожими и кухнями. Он отличался повышенным по тем временам уровнем комфорта. После революции, когда уехали немцы, квартиры в этом доме переделали в коммунальные, то есть в одной квартире проживали несколько семей, занимая одну или больше комнат, в зависимости от состава семьи. Но комнаты в этих квартирах выделялись только лучшим производственникам фабрики. Получил комнату в этом доме и мой дед. Этот дом существует и сегодня, правда, сильно обветшал и своим видом вызывает щемящую грусть по тем временам, когда здесь кипела молодая жизнь. Но вернемся опять в ту далекую эпоху.

Началась наша новая жизнь. Сравнительно с предвоенным временем город сильно изменился. В годы войны Серпухов был прифронтовым городом, хотя больших разрушений не было видно. Здания сплошь были не ремонтированные, некрашеные, обшарпанные, дороги разбитые, скверы запущенные. Вокруг веяло бедностью и неустроенностью. Но главное, что изменилось, так это жизнь людей. Во многих семьях еще оплакивали близких и родных, погибших на фронтах, на углах сидели калеки, выпрашивая милостыню. Народ в массе своей был очень бедно одет. Одежды и обуви в магазинах купить было невозможно. Распределялись эти товары по ордерам, то есть были строго нормированы.

Очень болезненным для нашей большой семьи оказался переход вновь на карточную систему обеспечения продовольствием. После короткого периода сытой жизни в Германии мы вновь вернулись к привычному полуголодному состоянию. Правда, в городе существовала рыночная торговля. Особенно впечатляла так называемая барахолка, на которой рядами стояли женщины, предлагая самые бесхитростные товары. С удивлением смотря на это, я еще не догадывался, что очень скоро и моя мама также будет вынуждена встать в эти ряды, стремясь спасти семью от нужды.

На рынке были и продовольственные товары. В Серпухове исторически сложилось предместье, так называемое Заборье. Люди, проживавшие там, обитали в собственных домах, держали огороды, имели скот. Заборье пережило войну и, судя по всему, неплохо себя чувствовало и после войны. Говорю это без тени какой-то зависти к этим людям, напротив, вижу в них проявление особой жизненной силы. «Заборцы» в большинстве своем работали в городе на производстве и при этом крепко держались за землю. Их отличало отменное здоровье и жизнерадостность.

Еще до революции в Серпухове было развито производство хлопчатобумажных тканей. В городе работали ткацкие, прядильные, отделочные фабрики. Для проживания работников владельцы фабрик строили так называемые спальни. Это были очень большие кирпичные здания. В одной комнате селили по нескольку семей, иногда до 18–20 человек. Обитатели спален славились неумеренным пьянством, там господствовал криминал. За годы советской власти в городе было построено немало современных предприятий, громадные усилия были приложены для развития культуры и образования. Однако районы спален еще во многом сохранили свою специфику, накладывали особый отпечаток на жизнь города. В то время довольно было сказать о человеке, что он «из спален», и это для всех было характеристикой, причем, как можно было догадаться, далеко не положительной. Говорю об этом довольно подробно, поскольку в районе рядом с этими спальнями мне предстояло прожить немало лет.

Однако, при всех бедах и трудностях, в городе напряженно работали заводы и фабрики. Действовали школы, техникумы, больницы. Совершенно не было беспризорничества. Все надеялись, что жизненные трудности будут быстро преодолены. Вот такое непростое было время.

Между тем наш отец получил неплохую работу. По рекомендации горкома партии его избрали руководителем партийной организации Второй ситценабивной фабрики. На этой фабрике работало около трех тысяч человек, в основном женщины. Вскоре мы получили жилье во вполне приличном доме, в котором проживал инженерно-технический состав фабрики. Квартира, правда, была коммунальной, и нашей семье из восьми человек предоставили лишь две комнаты, а в третьей комнате проживала еще одна семья. Но тогда на эти мелочи не обращали внимания. Комнаты были просторные, с балконом, прекрасным видом на реку Нара. Были даже ванная, туалет, кухня. Соседи были интеллигентные люди. От этих перемен у нас поднялось настроение.

Начали осваиваться в послевоенной жизни. Кроватей не было, спали на полу. Но, по крайней мере, не мерзли – в доме было паровое отопление. Первого сентября все, кому положено, пошли в школу. Я уже потихоньку добрался до шестого класса. Возможно потому, что к этому времени я много читал, учеба давалась мне легко. Меня приняли в комсомол. Жизнь отравляло только постоянное недоедание. Опять очень быстро мы все похудели. Зарплата у отца была маленькая, жить на нее таким кагалом, как наша семья, было, видимо, невозможно.

Спасала нас, как всегда, мама. Она стала продавать те немногие вещи, которые нам удалось привезти из Германии. Среди этих вещей был отрез искусственного шелка. Из этого шелка она начала шить всевозможные рубашки, блузки и тому подобные вещи. С этим добром отправлялась на рынок и целыми днями, часто в холод и непогоду, простаивала там, чтобы выручить хоть немного денег. В удачные дни, продав свои изделия, мама покупала нам что-то из продуктов. Иногда время и труд пропадали напрасно и она, совершенно расстроенная, приходила домой, ничего не продав. В любом случае, ее шитье тогда было для семьи серьезным подспорьем.

Зима 1946–1947 годов была очень тяжелой, голодной. Весной народ потянулся на поля собирать оставшиеся после уборки картофелины. Они, конечно были перемерзшие, полусгнившие, но из них пекли лепешки, и называли их тошнотиками. Продавали их на всех углах. Приходилось есть их и мне. Их вкус неохота даже вспоминать.

Несмотря на то, что я учился всего лишь в шестом классе, к этому времени прошел уже немалую жизненную школу. Много думал, читал. Я уже знал: мне нужно обязательно учиться, получить высшее образование. Я мечтал об институте или, возможно, о военном училище. Во всяком случае, было твердое намерение закончить десятилетку, получить среднее, а потом высшее образование. Но жизнь приготовила мне новое неожиданное испытание.

В январе 1947 года отец предложил мне сходить с ним в магазин, выкупить полученный им талон на пальто, которое предназначалось мне. По пути между нами состоялся разговор, который я запомнил на всю жизнь, поскольку он для меня оказался судьбоносным. Отец начал издалека, о том, как тяжело складывается материальное положение нашей семьи. Потом начал перечислять возможные варианты его улучшения. Я сначала не догадывался, к чему он клонит, даже сочувственно поддерживал его рассуждения. В конце концов из этих рассуждений отец сделал вывод, что единственная реальная возможность облегчить положение семьи – чтобы я бросил школу и пошел работать.

Я был ошеломлен. Разбивались прахом все мои мечты. Я учился еще только в шестом классе. Мне было лишь четырнадцать лет.

Я был небольшого роста, истощенный, ни физически, ни психологически совершенно неподготовленный для работы на производстве. С весьма незавидной долей многих фабричных пареньков я уже был знаком. По всему раскладу обстоятельств меня ждала их участь. Но делать было нечего.

Фактически с девяти лет судьба отводила мне роль ответственного за выживание нашей семьи. И вновь я вынужден был ради семьи принять на себя этот тяжкий груз.