Здравствуй, любимый город

Наконец, приехали. Всего несколько месяцев назад была сокрушена фашистская блокада и враг окончательно отброшен от стен Ленинграда. Покидали мы его заснеженным, пустынным, содрогающимся от взрывов тяжелых вражеских снарядов, и было очень интересно увидеть, какой он теперь, что в нем изменилось.

Первая новость – нам дали другую квартиру, в доме, расположенном недалеко от домика, где мы провели блокадные месяцы. Работали все системы обеспечения жизни города: водопровод, канализация, электричество. В городе действовал транспорт. Мы получили продовольственные карточки и начали жить.

Для меня до сих пор остается загадкой, почему отец решил так рано возвратить нас домой из эвакуации. Дело в том, что, проживая в интернате, мы особых хлопот родителям не приносили. Нас кормили, поили, одевали, мы учились в школе. Мама, конечно, была в худшем положении, но со временем тоже как-то приспособилась к обстановке. Вела огород, подрабатывала в колхозе. Ленинград же продолжал, по существу, оставаться на военном положении. Немцы были еще очень близко от него, всего в каких-то 150–200 километрах, а финны на Карельском перешейке находились вообще в нескольких десятках километров.

Правда, в это время уже шло интенсивное возвращение из эвакуации множества людей, но это преимущественно были взрослые люди, нужные в производстве. Детей еще не возвращали. Я хорошо помню, с каким изумлением в интернате узнали о нашем предстоящем отъезде в Ленинград. Директор интерната даже отговаривала маму от этого намерения. Задним числом скажу, что она была права, поскольку по возвращению в Ленинград мы вновь окунулись в массу проблем и трудностей.

Но, как бы там ни было, мы вернулись.

В первый же день я решил пройтись по местам, памятным с блокады. Оказалось, что домик, в котором мы жили в дни блокады, огородили забором, и я туда не попал. Затем я прошел по улице, по которой таскал на санках воду из Невы. Ничто уже не напоминало о той жуткой картине, когда снег, мороз, одиночество и смерть шли рука об руку. Теперь кругом было оживленно, сновали люди, шли трамваи, работали магазины. Даже не верилось, что все, что происходило с нами в блокаду, было с нами именно здесь, что это не был сон.

По этой улице я дошел к тому месту на Неве, где в блокадные жуткие дни брал воду из проруби. Пересчитал семнадцать ступенек, казавшихся мне ледяным Эверестом, когда я втаскивал на них санки с ведром воды. Посидел на теплом парапете набережной. Невская вода как всегда облизывала камень, равнодушная к горестям людей.

Таврический сад был закрыт, там шли какие-то работы. Прошел к Смольному, обошел все окрестности. Во многих местах еще сохранялись развалины, кое-где шли восстановительные работы. Постоял у музея А. В. Суворова, полюбовался на картину «Переход через Альпы».

До начала занятий в школе я еще очень часто ездил по городу, осмотрел много улиц, памятников, сооружений. Ленинград выглядел суровым и напряженным, как богатырь, выстоявший в тяжелом бою. Может быть, мое тогдашнее восприятие города определялись контрастом с только что оставленной деревней, может быть, я стал смотреть на него другими глазами, поскольку, кроме блокадных воспоминаний, у меня за плечами уже было немало жизненных впечатлений и прочитанных книг.

Больше всего меня притягивала величественная Нева, я как будто увидел ее впервые. Ошеломляющее впечатление в этот раз произвели на меня Петропавловская крепость с ее шпилем, Стрелка Васильевского острова, памятник Петру I. Упоминаю об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть значение городской культуры для формирования убеждений молодых людей, особенно тех, кто намерен заниматься государственным строительством, обороной страны. В России нет другого городского ансамбля, который мог бы соперничать в решении этой задачи с Санкт-Петербургом. Правда, замечу, что, на мой взгляд, нынешнее название города крайне неудачно. Это поняли еще в старой России, переименовав его в Петроград.

Мне совершенно непонятно, почему город, олицетворяющий нашу державную мощь, символ нашего сопротивления врагу, нашей способности выстоять в жуткой обстановке, получил свое имя на языке нашего врага в той страшной войне. Рано или поздно это нужно исправить.

В это же время я начал приобщаться к музейному фонду Ленинграда. Посетил Эрмитаж, побывал в Русском музее, в Военно-морском, Артиллерийском музеях. Как следствие – на всю жизнь полюбил все, что связано с морем, а также античное искусство. Может быть, по этой же причине, когда пришло время, пытался поступить в военно-морское училище. К сожалению, меня не приняли. Замечу, что в то время в музеях работали замечательные, любящие свое дело экскурсоводы. Все посетители невольно заражались их энтузиазмом и любовью к искусству и культуре. Вскоре я обнаружил, что в округе появилось много газетных витрин. Благодаря им я пристрастился к чтению газетных материалов. Большей частью увлекался военной публицистикой. Особенно нравились очерки И. Эренбурга, В. Гроссмана, К. Симонова.

В это же время начал ходить в кинотеатры. Любил смотреть выпуски военной кинохроники. Особенно запомнился, можно сказать, запал в память выпуск, посвященный разгрому группировки фашистских войск на Украине, в районе города Корсунь-Шевченковский. В документальной ленте была хорошо показана панорама разбитой и брошенной гитлеровской боевой техники и оружия, масса истощенных, вывалянных в окопной грязи пленных немцев. Эта кинохроника, несомненно, вызывала подъем духа, гордость за нашу армию, укрепляла веру в нашу конечную победу.

В один из летних дней я посетил выставку трофейной немецкой боевой техники. Я давно мечтал наяву увидеть боевую технику врага. Особенно запомнился тяжелый немецкий танк «Тигр», у которого снарядом насквозь была пробита башня. Об этом танке уже приходилось много слышать от отца. Несомненно, это было грозное оружие. Тем приятнее было видеть, как с ним расправлялись наши артиллеристы. Другие немецкие танки не произвели особого впечатления. Лучший тогда средний немецкий танк Т-4 по всем основным показателям не шел ни в какое сравнение с нашим танком Т-34. Многие немецкие легкие танки имели клепаные корпуса, что выглядело совсем анахронизмом.

Очень меня удивило то, что у немцев на вооружении стояло много трофейной боевой техники. На выставке я впервые увидел французские и чехословацкие танки, французские гаубицы, итальянские танкетки и много другой побитой техники. Кстати, много лет спустя я узнал, что 56-й механизированный корпус генерала Манштейна, который столь активно участвовал в блокировании Ленинграда, был оснащен главным образом чехословацкими танками типа 38 (t), которые вовсе не отличались высокими боевыми качествами.

В этой связи мне хочется высказать одну мысль, которая меня давно занимает. Конечно, если говорить в целом, то немецкая армия имела высокую степень технической оснащенности. К тому же немцы умели организовать мощное огневое подавление противника. Наши воины, попавшие под удары пикирующих бомбардировщиков врага, его артиллерии, минометов, других боевых средств, сразу начали понимать, что имеют дело с сильным противником, что к нему нельзя относиться с пренебрежением. Это факт.

Но сколько мне ни приходилось выслушивать наших воинов-фронтовиков, от солдата до генерала, отношение к боевой технике врага не носило характера восхваления или, тем более, восхищения.

Напротив, когда заходил об этом разговор, всегда на первый план выходила тема превосходства нашей боевой техники и вооружения. Вне конкуренции были наши реактивные минометы «Катюши», танки Т-34, штурмовики ИЛ-2. Очень хвалили полковые пушки калибра 76 мм, противотанковые орудия калибра 100 мм, гаубицы калибра 122 и 152 мм. Летчики дружно утверждали, что наши истребители ЛА-5, ЯК-3 по меньшей мере ни в чем не уступали немецким Мессершмитам-109, Фокке-вульфам-190. Фронтовики очень хвалили автомат ППШ. Кстати, и немецкие солдаты нередко использовали в бою наши автоматы. Немцы косвенно признавали превосходство нашей боевой техники. Известны факты, когда они оснащали свои дивизии, оборонявшие побережье Нормандии, трофейными танками Т-34, противотанковыми орудиями и гаубицами советского производства. Единственное, в чем немцам завидовали, так это их «Рамам».

Так у нас называли немецкие двухфюзеляжные самолеты-корректировщики артиллерийского огня. Когда они появлялись в небе, надо было ждать артналетов и других неприятностей. У нас такого самолета не было.

Но в целом общее мнение фронтовиков сводилось к тому, что наша техника лучше.

Так было в годы войны. А что происходит в наши дни? Можно сказать, что в исторической литературе и в Интернете сформировалось какое-то направление, в котором с величайшим пиететом относятся ко всему, что связано с гитлеровской армией, в том числе и к ее технике и вооружению. Названия всех образцов техники и вооружения обязательно произносятся и пишутся по – немецки, все эти штуки, шмайсеры, ягдпанцеры. Всячески превозносятся их достоинства. Напротив, все, что касается нашей армии, изображается в черном цвете. Для нас, переживших ту страшную войну, эти упражнения в низкопоклонстве перед бывшим врагом оскорбительны, они принижают наш народ и нашу победу, тем более, что лживы по существу.

Если посмотреть на вопрос пошире, то он выглядит так. Наша страна была исторически отсталой. После революции встал вопрос: или в кратчайший срок провести модернизацию страны, или погибнуть. Был избран и осуществлен курс на модернизацию. Буквально за десятилетие созданы передовые отрасли промышленности: авиастроение, танкостроение, производство двигателей, подшипников, специальных сталей и многое другое. Были подготовлены миллионы людей, способных обращаться с современными машинами и технологиями. Все это позволило в годы войны организовать массовое производство современной боевой техники, вооружения, боеприпасов, превзойти в этом самую передовую в техническом отношении страну Европы и заложить предпосылки победы. Для нашей страны сегодня вновь актуальным встал вопрос модернизации. Думается, что опыт подобной работы, проведенной в тридцатые и сороковые годы, может сослужить нам полезную службу.