Мы едем в Померанию

Через три дня мы уже ехали в Германию. Ехали в пассажирском вагоне и ввиду многочисленности семейства занимали целое купе. Белоруссия поразила нас очень большой разрухой. В Минске трудно было отыскать даже взглядом целый, неразрушенный дом. Брест миновали ночью. Сразу же наш, а затем и польский таможенный контроль. Нам все это было очень интересно, удивительно и необычно.

В Польше оказалось гораздо меньше разрушений. Под вечер приехали в Варшаву. Вот тут нас ждали самые большие приятные неожиданности.

Как только поезд остановился, по перрону начали бегать какие-то люди и кричать: «Кивбаса, кивбаса, лимонад» и еще какие-то слова, которых мы не понимали. Я эти крики запомнил на всю жизнь и вот почему.

Отец сразу поднялся и вышел из вагона. Возвратился он очень быстро. В руках у него было несколько батонов колбасы, булки и четыре бутылки лимонада. Надо было нас видеть в этот момент!

Настоящую колбасу я ел еще до войны, то же можно сказать и о белом хлебе, а мои младшие братья этой роскоши вообще не помнили. Отец дал каждому из нас по большому куску колбасы с булкой, налил по стакану лимонада – и началось пиршество! Мы потом между собой это так и называли – пир в Варшаве. Колбаса и хлеб показались нам необыкновенно вкусными, мы долго их смаковали.

Наконец въехали в Германию. Здесь разрушений было больше, хотя, помнится, немало встречалось почти нетронутых войной городов и деревень. И вот достигли цели нашего путешествия.

Это оказался небольшой городок под названием Хаммерштайн, где располагался тяжелый танкосамоходный полк резерва Главного командования, в котором служил отец.

Эта территория по послевоенным соглашениям отходила к Польше. К декабрю 1945 года, моменту нашего прибытия, здесь было настоящее переселение народов. Заканчивалось отселение немцев. Начали уже в массовом порядке прибывать поляки. Непрерывно шли какие-то репатрианты. Наши воины старших возрастов преимущественно на конных повозках обозами направлялись на родину.

В Хаммерштайне, я думаю, даже в его лучшую пору было не более 10 тысяч жителей. К моменту нашего приезда он был пустынным – немцы уже уехали, а поляки только начали прибывать.

Полк наш расположился в серых бетонных казармах какой-то немецкой части, которая здесь стояла раньше. Офицеры и их семьи жили в двухэтажных домах. Нам предоставили довольно просторную трехкомнатную квартиру.

В ней был водопровод, работал туалет. В каждой комнате были печки, которые отапливались углем. На кухне стояла плита для приготовления пищи.

Сравнительно недалеко от этого городка располагался город Нойштеттин.

Еще дальше, к морю, был расположен центр провинции Померания – город Штеттин. Собственно, за время пребывания в Германии я видел только эти три немецких города.

В Германии нас поразила очень высокая городская культура. После двух военных лет, проведенных в вятской деревне, испытав жуткое бездорожье, крайнюю бедность жизни и в целом бытовой культуры, мы постоянно изумлялись всему тому, что видели в Германии. Мне рассказывали, что при вхождении в Германию наших солдат и офицеров поразил высокий уровень материальной жизни немцев: обилие одежды, обуви, мебели, бытовой техники, радиоприемников, велосипедов, мотоциклов.

Деревни в тех местах оказались почти не разрушенными бомбежками или артобстрелами. Они практически ничем не отличались от городов. Кирпичные дома со всеми социальными удобствами не могли, естественно, вызывать у наших людей ничего, кроме зависти. Помню, ординарец отца по фамилии Сафронов все расспрашивал его, почему немцы так хорошо жили, а мы так бедно?

Наверное, подобные вопросы задавали многие наши люди, но едва ли они могли тогда получить на них связные ответы. Конечно, при том дефиците товаров, который в те годы был в наших городах, и почти полном их отсутствии в деревнях такая разница не могла не огорчать и не вызывать вопросов. В Германии я впервые увидел радиоприемник «Телефункен». Это было изумительное «произведение искусства». Отделанный дубом корпус, весь сияющий лампами, глазками, исторгающий море музыки, различной информации, – он буквально ошеломил меня.

28 февраля 1946 года, в день, когда мне исполнилось 14 лет, родители устроили вечеринку в честь моего дня рождения. Были приглашены сослуживцы отца, некоторые мои друзья. Это было такое давно забытое счастье, что, вспоминая об этом, у меня до сих пор теплеет на душе. В этот день отец подарил мне трофейный спортивный велосипед. Весь отделанный никелем, хромом, с коробкой передач, двойным тормозом, – он казался мне настоящим чудом и затем служил мне много лет.

Однажды, катаясь с приятелями на велосипедах по автобану, мы решили заехать в недалеко расположенную деревню. Цель наша была простой – нарвать там черешни, которая к тому времени поспела. Мы знали, что деревня эта была пустой.

Но неожиданно к нам подошли два довольно пожилых поляка, они вполне прилично говорили по-русски. Эти поляки оказались посланцами какой-то общины, которая должна была вскоре переехать сюда из Польши. Узнав, что мы дети советских офицеров, они отнеслись к нам очень доброжелательно, показали деревню и места, где можно было нарвать черешни.

С изумлением и какой-то сердечной болью я ходил по этой деревне, внимательно рассматривая ее. Практически все дома были целыми, очень добротными, в основном кирпичными. Солидными были также хозяйственные постройки. У каждого дома были водяные колонки, причем действующие. Вся прилегающая к домам площадь и уходящие в поля дороги были заасфальтированы. Около домов и вдоль дорог – масса фруктовых деревьев, яблонь, груш, черешен. В общем, картина полного благополучия. Естественно, я мучительно сравнивал с ней нашу вятскую деревню с ее бедностью, лучиной и бездорожьем. В голове у меня просто пульсировали мысли: почему же у нас так плохо, а здесь так хорошо? Ответа на этот вопрос я не знал.

С подаренным мне велосипедом была связана одна интересная встреча. Однажды с двумя приятелями мы возвращались домой после довольно продолжительной прогулки.

В какой-то момент догнали конный обоз, расположившийся на обочине на отдых. Сразу поняли, что это наши соотечественники. Остановились, разговорились с ними. Оказалось, что на Родину возвращаются угнанные в свое время на принудительные работы в Германию люди. Народ среди них был самый разный: мужчины и женщины, старые и молодые. Были совсем подростки. Ехали они из района Гамбурга после продолжительной проверки. Пунктом назначения для них был Псков. Когда узнали, что я из Ленинграда, забросали меня вопросами. Помню, что их очень интересовало, сохранился ли город, как он сейчас выглядит, каково нам было в блокаду. Выяснил, что в Германии они работали в сельском хозяйстве. На мой вопрос, как к ним относились хозяева, один весьма пожилой мужчина ответил: сволочи они все!

Город Нойштеттин, по сравнению с Хаммерштайном, был более значительным. Там располагались большие штабы, военная комендатура. Там же была школа, в которую нас возили учиться. И здесь по сравнению с нашими городами бросалась в глаза более высокая степень материальной культуры. Хотя на облике обоих городов лежала тяжелая печать какого-то холодного, гарнизонного уклада, мрачности, но все было вполне благоустроено. Улицы и даже пешеходные дорожки были заасфальтированы. Все дома – кирпичные или бетонные. Особый колорит городам придавали черепичные, в большинстве своем красные, крыши. Скаты крыш располагались под острым углом друг к другу, что создавало своеобразное, очень интересное впечатление. Даже окна домов выглядели для нас необычно. Они были продолговатой формы, часто отделанные вычурными деталями. Поражало большое количество различного рода шпилей – на кирхах, военных, служебных зданиях. Создавалось впечатление какой-то устремленности города к небу. Вообще во всем облике господствовала готика. Здесь было много фонтанов, памятников, скверов, цветников, литых решеток.

В июне 1946 года для детей с родителями (в основном с матерями) была организована автобусная экскурсия в город Штеттин, тогда центр провинции Померания (ныне он называется Щецин и относится к Польше). Город оказался довольно сильно разрушенным, хотя и сохранившихся построек было немало. Там я в первый раз побывал в большой кирхе, старинной, вероятно протестантской, церкви. В отличие от православной церкви здесь было много скамеек, скульптур, цветного стекла. В этой кирхе я впервые услышал звучание органа, которое произвело на меня, да и всех нас, большое впечатление. По существу, это был первый крупный европейский город, который я увидел.

От той поры было еще одно незабываемое впечатление. Какой-то приятель отца однажды пригласил нас прокатиться на его автомобиле. У него был трофейный «Опель».

Этот автомобиль и сегодня, думаю, выглядел бы весьма неплохо. Кожаные сидения, мягкий верх, серебряная статуэтка на радиаторе и прочие навороты создавали ощущение комфорта и солидности. Мы сели в автомобиль и вскоре выехали на автостраду.

Я впервые ехал по такой дороге. Она была совершенно пустынна. Автомобиль разогнался до скорости 100–110 км/час. Я это очень хорошо помню. Тогда такие дороги и такие скорости не могли не вызывать нашего восхищения.

Первое и главное впечатление от той поры состояло в том, что впервые за многие годы мы, наконец, стали сытно есть. За счет чего это происходило?

Во-первых, отец получал на складе полка вполне приличный паек на семью. В еженедельный паек входил даже один литр немецкого ликера, довольно крепкого. Как я позднее узнал, этот ликер захватил наш полк на немецком складе и оставил у себя в качестве трофея.

Во-вторых, в соседних местах располагались заповедники, якобы раньше принадлежавшие Герингу. Как бы там ни было, но офицеры полка в нашу бытность регулярно выезжали туда на охоту и всегда привозили трофеи в виде лосей и кабанов. Так что уже через неделю после прибытия мы, наконец, насытились вполне, и все были счастливы.

Однажды отец взял меня на охоту. Правда, он сам не был охотником, но в этот раз решил принять в ней участие с тем, чтобы испытать охотничьи страсти. Забрались на вышку, стали ждать зверя. Другие участники загоняли его на нас. Ждали довольно долго.

Только уже ближе к вечеру вдруг на поляну выскочили кабан и подсвинок, совсем еще маленький поросенок. Увидев нас, они сначала остолбенели, а затем кинулись в разные стороны. Раздались беспорядочные выстрелы, и скоро все было закончено. На меня эта охота произвела очень тягостное впечатление и я так и не стал охотником, хотя возможности для этого бывали неоднократно.

Не могу не отметить исключительно серьезное отношение тогдашнего руководства к организации учебы детей в школах. В самом деле, только подумать – буквально несколько месяцев назад закончилась война. Страна разорена. Идет огромный процесс сокращения и перемещения войск в Советский Союз. Только что были созданы Группы войск. И вот в такой обстановке во всех крупных гарнизонах создаются и начинают работу общеобразовательные школы.

Вскоре после нашего приезда в полк, в декабре 1945 года, мы практически сразу начали учиться. К тому времени я уже был пятиклассником. Володя продолжил учебу в четвертом классе, Вася учился во втором классе. Школа находилась в городе Нойштеттин, примерно в 40 километрах от нашего городка. Она была только создана и находилась в процессе становления. Каждый день нас возили туда на автобусе. Занятия проходили в здании бывшей немецкой школы. Общая постановка учебного процесса, как мне помнится, была достаточно четкой и организованной. Во время большой перемены ученикам давали небольшой завтрак. От школы в памяти осталось несколько эпизодов.

В моей школьной жизни было много забавных и курьезных случаев.

Однажды на уроке биологии учительница задала мне вопрос: «Что такое человек?» Я ответил: «Человек – это разумное животное».

Не помню, откуда я взял такое определение, возможно вычитал у Клаузевитца, но до сих пор считаю это определение близким к истине. Но тогда, услышав мой ответ, класс взорвался хохотом, а учительница поставила мне за него жирную двойку.

В другой раз мы с приятелем по классу Мишей Ложкиным решили во время перемены сбегать в город за мороженым, благо какие-то копейки в карманах были. Мороженым торговали, конечно, поляки. Немцы к тому времени уже практически все выехали. Идя по дороге, мы вдруг увидели, что летит самолет и выбрасывает массу листовок. Причем самолет, как мы заметили, наш, со звездами.

Ложкин сразу выдвинул идею – собрать листовки и продать их пану, то есть поляку, поскольку в то время бумага была в дефиците. А на вырученные деньги купить мороженого и других сладостей.

Я согласился. Быстро собрали пачку листовок, текст которых был отпечатан на польском языке, и отправились к поляку в его магазинчик.

Вдруг навстречу нам – советский майор. Он остановил нас, потребовал показать листовки, нахмурился и велел следовать за ним в комендатуру. Там выяснилось, что листовки принадлежат враждебной Советскому Союзу партии Миколайчика (был в то время такой деятель). Они распространяли свои листовки, а мы, получается, им в этом содействовали. Мы начали ссылаться на то, что самолет был советский, и поэтому считали листовки нашими. Майор, а он оказался комендантом гарнизона, разъяснил нам, что в Польше проходят выборы и наше командование обязалось оказывать обеим сторонам равную помощь. «Так вот, – сказал майор, – придется сообщить в школу и в полк, что вы, вместо того, чтобы учиться, в целях наживы помогаете враждебным Советскому Союзу силам».

В то время подобная информация могла быть очень опасна для наших родителей. Мы с Ложкиным бросились майору в ноги, начали клясться, что все это совершили по глупости. Наконец он смилостивился и отпустил нас, как говорится, с Богом, обещая никуда не сообщать о случившемся.

Так бесславно закончилась наша попытка заняться рыночными отношениями в поверженной Германии.

Запомнился еще один случай. Однажды во время перемены мы вышли на двор.

Там увидели двух пожилых немцев, мужа и жену, которые стояли с ручной кладью и плакали. После расспросов выяснилось, что этот старик был водопроводчиком в нашей школе, а теперь, подчиняясь общему порядку, должен с женой уехать в Германию.

Помню, что рядом стояла русская женщина, завхоз нашей школы, и горевала, что теперь некому будет чинить краны и трубы. Эти немцы выглядели такими несчастными, что мне их стало жалко.

Глядя на них, невозможно было поверить, что представители этого народа, фашисты, оказались способны на величайшие злодеяния.

Учебный год я закончил вполне прилично. Начались каникулы. Мы с двумя приятелями ежедневно катались по окрестностям города на велосипедах. Рано поспела черешня, ее много росло на дорогах, и мы с удовольствием наслаждались вкусной ягодой.

На окраине города мы обнаружили остатки каких-то одноэтажных строений.

Только много лет спустя я узнал, что в этих постройках размещался лагерь для советских военнопленных, а рядом, в безымянных могилах, похоронены 40 тысяч загубленных там советских людей. В данном случае гитлеровцы надолго умело спрятали следы своих злодеяний.

В окрестностях города было еще много всякого имущества, оставшегося от войны. Однажды мы с соседскими мальчишками нашли в лесу немецкий карабин. Патронов было кругом в достатке.

Раза два или три постреляли из карабина, потом испугались и отнесли его дежурному по полку. В другой раз обнаружили на чердаке пустующего здания целый ящик немецких сигнальных ракет и придумали более серьезную глупость. Устроили из них целый фейерверк. Да так, что из полка выслали патрулей на предмет поиска ракетчиков. К счастью, нам удалось вовремя сбежать.