Письма С.Ю. Витте к Д.С. Сипягину (1900–1901 гг.)

7-го (июля 1900 Г.)

Дорогой Димитрий Сергеевич.

(…) Китайские дела все в том же мраке, как были, когда вы выезжали. Одно несомненно, что во всяком случае будет стоить много денег и много жизней. Главная беда в нашей неготовности: ни Сибирская дорога еще не кончена, ни Маньчжурская дорога уже совсем не кончена, ни коммерческого флота у нас нет, и потому при исполинской силе мы там сравнительно слабы. Я советовал на всякий случай сосредоточить побольше войск. Лучше деньги потерять, чем престиж. Мобилизировали, кроме Амурского, часть Сибирского округа, из России назначили около 25 тысяч человек. А доставить очень трудно. В Стретенске на Шилке, точно узкое горлышко, приходится проходить каплями. Морем из России 25 тысяч доставим (последняя партия) только в начале октября. Таким образом, приходится действовать горстями. Теперь говорят: смотрите, как Китай силен. Это пропагандирует и военное ведомство. Китай так же слаб, как и был, только лучше вооружился. 100–150 тысяч наших войск, если бы были на месте, его разгромили бы. Не Китай силен, а сильны стихии, дистанции, океаны и моря, а мы на это не обратили внимания.

Бедный государь, видимо, тревожится, но замечательно себя сдерживает. Эта выдержка весьма ободряющим образом действует на окружающую атмосферу. Дай ему бог хладнокровно перенести наступившие события, а также дай ему бог, чтобы его не сбили дурными советами! (…)

Ваш С. Витте.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 32–33.

Дорогой и милый Димитрий Сергеевич.

(…) Китайские дела сами по себе все в такой же неопределенности. Но в наших к нему отношениях в последнюю неделю были большие перипетии. Алексей Николаевич, как всегда, зарывается — сам начал вести переговоры с дипломатами, мобилизировал до 150 тысяч войск и все хочет лезть вперед, Китай обезоружить, японцев устранить, Пекин взять и даже под шумок залезть в Корею. Гр. Ламздорф, конечно, всему этому не сочувствует и хочет действовать успокоительно, но покуда довольно безуспешно. Ему оказывают мало внимания. Взявши Тянь-цзин, пришлось решать — идти ли в Пекин, или нет? Куропаткин, конечно, идти — и всех разгромить. Ламздорф — нет. Наконец, гр. Ламздорф пришел ко мне и объяснил, что его положение невозможно как для дела, так и лично для него, — что он хочет заявить, что здоровье его заставляет оставить (совсем) службу. Вследствие сего я прежде всего имел крупный разговор с Ал. Ник. Куропаткиным, объясняя ему, что он военный министр, а не министр иностранных дел и не министр финансов, а потому или пусть он назначит вместо нас своих генералов, или пусть не выходит из своей роли. Я также старался разъяснить ему, что все подобные увлечения только приведут Россию к новым бедам. Что, не говоря о том, что китайская история будет стоить нам массу денег и много жертв, но, что самое главное, если мы из этого дела скоро не выпутаемся и ослабим Россию, то, несомненно, этим воспользуется Европа и поднесет нам самые неожиданные сюрпризы, — и что таким образом мы пустим насмарку все царствование Александра III. По-видимому, мой разговор ему был неприятен, но произвел впечатление, хотя, конечно, на несколько часов. Ему быть корпусным командиром на войне, а не министром. Хотя я сегодня имел всеподданнейший доклад, но тем не менее вчера написал его величеству длинное письмо, высказав мое мнение по разногласию — идти ли в Пекин или нет. В этом письме я напомнил весь ход событий — от коронации до Тяньцзина — и пришел к заключению, что нам следует идти в Пекин только тогда, если все другие меры не приведут к успокоению, что несомненно, как только мы подойдем к Пекину, все оставшиеся христиане там будут избиты, а законная власть подвергнется той же участи или уйдет вглубь. Значит, мы получим стены и цели не достигнем. Тогда Куропаткин скажет, нужно идти далее. Европа нас науськивает, а сама посылает туда горсти и только поддерживает наши фалды. Необходимо не зарываться, а стараться локализировать болезнь, и, установивши порядок в нашем районе (Маньчжурии), удалиться восвояси. Сегодня же во время доклада я решился прямо говорить о министре иностранных дел. Я высказал ту мысль, что теперь необходим министр иностранных дел, что положение гр. Ламздорфа невозможно. Если есть кандидат, нужно его немедленно назначить, а гр. Ламздорфа освободить, — если нет, то назначить гр. Ламздорфа. Затем я высказал мое мнение о графе — это не Бисмарк, не Салисбюри, но он никогда государя не подведет, и из всех дипломатов я его считаю наиболее соответствующим. В результате его величество сказал, что на днях назначит Ламздорфа. Это Куропаткину будет неприятно, так как он думает, что совсем престиж Ламздорфа уничтожил.

(…) В городе многие говорят, что я ввел государя в Порт-Артур и что я виновник всего этого несчастья. Я даже побаиваюсь, что это говорили ее величеству Марии Федоровне. Я, конечно, беззащитен — не могу же я оглашать все имеющиеся у меня несомненные документальные доказательства. Кстати, я их теперь собрал — для истории — и покажу вам по приезде.

(…) Крепко жму вашу руку.

Ваш С. Витте.

14 июля 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 33–35.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

… У нас ничего нового нет. Теперь можно думать, что большинство дипломатического корпуса в Пекине живо. Думаю также, что Югович с большинством своих сотрудников будут спасены. Вопрос о движении к Пекину все еще окончательно не решен. Очевидно, во всяком случае, что, если мы пойдем, то не будем играть в этом движении доминирующей роли. Покуда все являются двойственные решения. О графе Ламздорфе еще решения не последовало, но я его ожидаю с дня на день. По-видимому, императрица Мария Федоровна не сочувствует движению в Пекин и вообще воинствующим тенденциям.

Ваш С. Витте.

19 июля 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 35.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Наконец, кризис с м-ром и.д. разрешился. Вчера его величество объявил гр. Ламздорфу, что его назначает управляющим министерством иностранных дел, с добавлением «не временно, а постоянно». Вчера же гр. Ламздорф просил назначить кн. Оболенского товарищем. Я всему этому очень рад. Вчера же государь несколько осадил пыл А.Н. Куропаткина, высказавши, что спешить идти в Пекин не следует. Вместе с тем он согласился, чтобы командующим отрядом граф Вальдерзе, т. е. немец, а значит, во всяком случае, не мы пойдем в голове. Кроме того, гр. Вальдерзе будет ехать дней 40, а к тому времени может быть (дай бог) дело совсем поуспокоится. Таким образом, вчера произошел хороший поворот, а то в последнюю неделю А.Н. Куропаткин совсем ошалел, все и всех хотел громить и страшно интриговал против назначения гр. Ламздорфа. Ему, очевидно, хотелось это трудное время быть хозяином положения. Признаюсь, я был в отчаянии и несколько раз словесно и письменно старался отвратить его величество от этого опасного пути. Под этим влиянием даже написал маленькую заметку, которая будет напечатана кн. Мещерским в «Гражданине» в четверг (если получаете «Гражданин», обратите внимание) и которая, наверно, вызовет бурю негодования у Алексея Николаевича, который, вероятно, будет требовать репрессалий. Но кн. Мещерский в данном случае рассчитывает на снисходительность нашего милого министра внутренних дел, так как его товарищи вряд ли рискнут что-либо сами по себе предпринять. (…)

Ваш С. Витте.

25 июля 1900 г..

Дорогой Димитрий Сергеевич.

(…) Что касается китайских дел, то они все-таки еще путаные. Но, слава богу, назначение гр. Ламздорфа представляет в этом деле очень успокоительный факт. Я и гр. Ламздорф, серьезно говоря, более боимся Куропаткина, нежели китайцев. Он меня просто поражает своею государственною или недобросовестностью, или же ограниченностью. Не говоря уже о высылке массы войск, о громадных расходах, об ежедневных новых излишних мерах и по телеграфу и по путям сообщения и проч., — меня также возмущают все его реляции, все описания каких-то битв, в коих всегда у нас никто не убит и не ранен, или пострадали десятки человек, в то время когда китайцев убито сотни, всегда они бегут и бросают все оружие и доспехи. И, чтобы воевать или драться с таким противником, он поднял чуть ли не всю Россию, собрав более 200 тысяч войск. Если это глупость, то еще бог с ним, но я боюсь, что не затевает ли он чего-либо. В последнее время я имел с ним несколько раз неприятные объяснения, но без толку — говорит одно, а делает другое. Может быть, разгадкою его действий служит следующее. На днях он у нас обедал, и во время объяснений с ним после обеда он мне, между прочим, высказал, что в вопросе о нужном количестве войск компетентен лишь один главнокомандующий. Когда же я его спросил, кто же главнокомандующий, он ответил, что хотя многие (в том числе Ванновский, специально для сего сюда приехавший) и настаивают на необходимости назначения главнокомандующего, но что им и государем с самого начала дела решено, что главнокомандующий есть государь, а он его начальник штаба, и что теперь уже нельзя отменить это решение. Судите сами, что все это значит. После сего я понял жалобы гр. Ламздорфа, что он не имеет времени делать доклады — так как военный министр засиживается у государя, занимаясь военною игрою на карте. Конечно, это не игра, а расставление и перемещение войск в Китае. (…)

Ваш С. Витте.

31 июля 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 37–38.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Вот взяли и Пекин. Оказывается, что шли-шли, не встречая сопротивления, и дошли. Таким образом, история с Вальдерзе, вероятно, обратится в комический инцидент — конечно, прискорбный для германского императора. Французы очень не хотели принять Вальдерзе, покуда гр. Ламздорф не шепнул им, что из этого командования ничего не выйдет, ибо до приезда его и войск или мы дойдем до Пекина, или явится китайское правительство и начнутся переговоры. Все миссии остались почти невредимы; итак, оказывается, что, в сущности, у китайцев никаких войск нет, что все это — выдумки военных и преимущественно А.Н. Куропаткина. В последние 10 дней он, впрочем, стал податливее, и, по моему настоянию, его величество отменил отправку двух бригад (16 батальонов) из России морем. В общем потери наши самые ничтожные. Но все-таки у нас и теперь назначено под ружье более 200 тысяч человек. Все умоляю, чтобы поуменьшили.

Теперь, собственно, с Китаем кончено. Начнутся тяжкие переговоры. Ужасно боюсь, что разыграются аппетиты. Очень хлопочу, дабы мы показали пример сговорчивости и искреннего исполнения нашего обещания, громогласно заявленного государем, что мы ничего не хотим, кроме восстановления порядка. Опять гр. Ламздорфу придется бороться с А.Н. Куропаткиным, который предъявляет невозможные требования, приводящие, в сущности говоря, к уничтожению Маньчжурии как провинции Китая. Это особенно опасно потому, что в таком случае японцы могут потребовать, да и потребуют, себе Корею. Вообще, в этом деле будет труднее всего разделаться с Японией. Она играла выдающуюся роль — шла за европейцев — и по справедливости захочет вознаграждения, и если свои вожделения направит на север Китая, то мы можем с нею столкнуться. (…)

Искренно вам преданный С. Витте.

6 августа 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 38–39.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Неладно все идет у нас. Поход на Пекин явился неожиданностью для гр. Ламздорфа. А.Н. Куропаткин все уверял, что Пекин теперь брать нельзя, что можно начать улажение только в начале сентября и что к тому времени будет и достаточно войск. Успокаивая все гр. Ламздорфа, который соответственно сему вел все переговоры, оказалось, что Алексей Николаевич устранил отдела адмирала Алексеева, коему все время Ламздорф давал инструкции, назначил Линевича и давал ему инструкции (сам или по повелению?) идти в Пекин, по секрету от гр. Ламздорфа. Вы можете себе представить, как теперь гр. Ламздорф взбешен и в каком он глупом положении. Что даст нам Пекин? Граф Ламздорф смотрит на это как на большую ошибку, ожидает массу осложнений. Признаюсь, что если я не смотрю на это так пессимистически, то все-таки предпочитал бы, чтобы Пекин не был взят. Думаю, что тогда дело уладилось бы скорее. Но это не все. Несмотря на самые гласные формальные уверения, что нам ничего не нужно, кроме порядка, вдруг Гродеков объявляет, что правый берег Амура — наш. Государь благодарит, и это публикуется. Затем берут важнейший порт, Нью-чжан, и водворяют там русский флаг и русское управление. То же делают в Харбине. Все это возбуждает злобу и недоверие к нашим словам китайцев, ревность, злорадство Европы и тревогу в Японии. А тут Алексей Николаевич призывает к себе ежедневно иностранных военных агентов и, бог знает, что им рассказывает, что мы воюем, что мы хотим забрать весь север, что мы не допустим Японию в Корею и будем с ней воевать. Наконец, начинаются протесты англичан из-за Нью-чжана, и Япония говорит: вы берете Маньчжурию, мы в таком случае возьмем Корею. На это резолюция: в таком случае идти в Корею. При таких обстоятельствах я вчера снова решился написать его величеству, что Куропаткин его ведет к беде. Что нельзя государю от министра иностранных дел говорить одно, а делать другое (sic). Что мы не должны преследовать никаких корыстолюбивых целей. Что нам нужно только водворить в наших пределах порядок и уйти обратно. Что, громя мечом и огнем Китай, мы себе в нем приготовляем вечных врагов. Что нам нужно как можно скорее покончить с беспорядками на Восточно-Китайской дороге и уйти обратно. Что если мы туда втянемся, то нам наверное что-нибудь поднесут на западной или азиатской границе. Что все происходящее на Дальнем Востоке не встречает увлечения в русском самосознании. Что это очень опасно — могут развиться внутренние психические эпидемии. Что это обыкновенно так бывает. В заключение я умолял государя приказать военному ведомству бесхитростно и без честолюбивых замыслов выполнять его программу, с самого начала начерченную, а не вводить нас все в большие усложнения. Так как письмо это очень решительное, то я прочел его Победоносцеву. Он мне сказал, что мой долг его послать. Я послал третьего дня вечером. Вероятно, вследствие моего письма его величество в тот же вечер приказал гр. Ламздорфу приехать на другое утро. Гр. Ламздорф развивал ему то же, жалуясь на Куропаткина, то, что мы влезаем в чреватые события. Особенно жаловался на факт и способ занятия Пекина. Его величество был милостив, но перебивал гр. Ламздорфа, выражая, что все-таки азиатов нужно было проучить. В конце концов он согласился дабы гр. Ламздорф подтвердил, что несмотря на последние события государь остается верным своей первоначальной программе. Гр. Ламздорф особенно настаивал на том, что нельзя говорить одно, а делать другое, что слова государя священны, что нельзя говорить именем государя неосторожно, но раз что-либо сказано, должно быть исполнено. Государь просил гр. Ламздорфа приехать еще в субботу (сегодня четверг) во время доклада военного министра и сказал, что все, что вы мне говорите, вчера написал мне министр финансов. На это гр. Ламздорф заметил (что совершенно верно), что ему неизвестно, что писал министр финансов. Сегодня германский император (Вильгельм) заявил, что он не хочет посредничества Ли Хун-чана, так как он ему не верит (потому, конечно, что он к нам расположен). Мы послали за ним крейсер везти его в Таку, а германский император заявляет, что если Ли Хун-чан приедет в Тянь-цзин, он его предупредит, что он накажет китайцев, когда Вальдерзе приедет. Далее Куропаткин подал длинную записку государю о всех китайских событиях и о причинах и следствиях: нужно оккупировать северный Китай. Записка гладко написана, но, по моему мнению, показывает полное незнание дела. Я ему составил ответ, думаю завтра передать государю. Как видите, все неутешительно. Нет линии, нет твердости, нет слова, а Куропаткин бесится. Все это наводит на грустные размышления. Государь уезжает в среду, не беря с собою ни Ламздорфа, ни Куропаткина. Я уеду во вторник вечером и приеду в Париж 19-го. Думаю, что государь будет рад от нас, а особенно от меня, отвязаться. Я уезжаю с спокойною совестью. Все, что я мог сделать, чтобы Россию не впутать в беды, я сделал, я все сказал, хотя это и не нравится. Затем не от меня зависит ход дела. Что будет, того, значит, не миновать. Тяжкое время!

Ваш С. Витте.

10 августа 1900 г.

Если бы еще не было такого разумного министра иностранных дел, то совсем бы была беда.

Я говорил и писал его величеству, что не вижу цели взятия Пекина. Послы оказались целыми, в последнее время с ними установились сношения, и, наверное, при терпении кончилось бы тем, что или в Пекине все умиротворилось бы, или они были бы нам сданы. С этой целью можно было бы подойти к Пекину и взять их. Что же касается китайского правительства, то, как я писал, оно ушло. Что же теперь идти далее? А между тем, войдя в Пекин и без нужды разгромив его, нелегко оттуда уйти. Но все-таки нужно ожидать благоприятного случая, чтобы уйти. Не ожидать же нам Вальдерзе и его погрома.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 39–41.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Вчера у нас, наконец, было совещание у его величества (я, гр. Ламздорф и Куропаткин). Были приняты решения, подтверждающие программу, с самого начала беспорядков заявленную его величеством, т. е. полное бескорыстие, восстановление порядка, скорейшее возвращение домой и решение не соблазняться никакими соблазнами. Куропаткин, видя настояние его величества, во всем уступал, но я ему глубоко не верю. Он положительно сорвался с цепи и ежедневно без удержу юродствует. Как высказала императрица Мария Федоровна, — хочет себе при жизни монумент Петра I.

Во вторник выезжаю и в воскресенье буду в Париже, буду стремиться скорее вернуться. Боюсь, очень боюсь, что Куропаткин в это время натворит.

Крепко кланяюсь.

Ваш С. Витте.

13 августа 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 41.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Китайские дела, как вам это видно из газет, идут хорошо. По крайней мере, острый период окончился — от китайцев ничего серьезного, в особенности на севере, ожидать нельзя. Как я всегда говорил, у них никакого серьезного войска не оказалось. Таким образом, после взятия Мукдена (что, вероятно, последует на днях), вероятно, начнется демобилизация. Я это весьма прошу, и А.Н. Куропаткин обещает. Что касается переговоров, то они будут идти весьма и весьма долго. Очень жаль, что пошли в Пекин. Благодаря этому правительство (гидра, Куропаткину) ушло и, в сущности, не с кем говорить. Император, императрица — в руках шайки Двана, и извольте теперь их освободить. Куропаткин хотел сию гидру захватить, а вышло, как Ламздорф и я предсказывали, совершенно обратное. Это — неприятная сторона дела, которая, в конце концов, не грозит бедами, но крайне затянет все дело.

Я также не боюсь компликаций с европейскими державами, но остается черная точка — Япония. Боюсь, что она влезет в Корею, и хотя государь сказал, что он и тогда не двинется, но все-таки это будет очень неприятно. Это, по существу, неприятно и, пожалуй, может нас возбудить. Я советую сделать предложение о нейтрализации Кореи. (…)

Ваш С. Витте.

Пятница (ранее 18 сентября 1900 г.)

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 42.

Сегодня, дорогой Димитрий Сергеевич, получил ваше письмо. Я полагаю выехать отсюда в самом конце месяца, а, следовательно, если вы приедете сюда между 25 и 27, то меня застанете. Но о выезде моем с государем ничего не говорил. Уверен, что не встречу возражений. Но я не знаю, как будет с гр. Ламздорфом и Куропаткиным — скоро настанет момент формулировки наших условий по китайскому делу, и тогда мое участие почти по каждому пункту будет необходимо. Если мы будем врознь, будет большое замедление. Куропаткин говорит, что в конце месяца выедет, гр. Ламздорф говорит, что ему надо ехать, но не знает, что скажет его величество. Таким образом, весь этот вопрос находится в неопределенном положении. (…)

Ваш С. Витте.

15 октября 1900 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 43–44.

Дорогой Димитрий Сергеевич.

Вот писал тебе, что у нас все тихо и что только что-то творит Безобразов. В последние дни то, что он творит, начало обнаруживаться из различных разговоров государя с Ермоловым, гр. Ламздорфом, Гессе — и различных эпизодов. Безобразов, за спиною которого стоит Вонлярлярский, впутанный в целую массу промышленных дел (вероятно, теперь теряет деньги), и Альберт пришли к заключению, что со мною кашу не сварить, а потому находят, что нужно прежде всего очистить дорогу. Впрочем, кажется, Альберт в эту часть решения не посвящен. Так как Безобразов не менее двух раз в неделю сидит у государя, по часам, то, конечно, он ему рассказывает всякую чепуху и всякие эфемерные планы. Эти разговоры и выливаются иногда в действия. Так, недавно вдруг государь встревожился, что будто я продал англичанам все ископаемые Сибири для того, чтобы этою ценою заключить с Ротшильдом заем. Сначала мы ничего не понимали, потом оказалось, что дело идет об одном английском обществе в Сибири, устав коего прошел в апреле. Государь два раза говорил об этом с Ермоловым, наводил через гр. Ламздорфа справки; встретив в них отпор и совершенно определительные объяснения, перестал говорить. Со мною же ни слова. Потом вдруг Безобразов объявил Ермолову высочайшее повеление (проект указа), чтобы все ископаемые Приамурского края передать В.А. Об-ву, с тем чтобы существующие там компании признать уничтоженными. После объяснения с Ермоловым опять дело затормозилось. Но тем не менее государь все Ермолова не отпускает. Время экономическое переживаем мы дурное, вследствие известных причин много крахов, а тут еще неурожай. На эту тему государю внушают, что, мол, нужно в корне переменить политику финансовую — что вот, мол, результаты моей политики. А как переменить? Конечно, не знают. Вопрос для него только в том, чтобы очистить себе дорогу и в мутной воде рыбу половить. Тут на спину мне валят и земства. Под моим, мол, влиянием уничтожена самодеятельность России, мол, я хочу чтобы государь был отдален от народа, а власть перешла к чиновникам и, следовательно, министрам. Государь со мною ничего не говорит. Отбарабаню доклады и баста, да во время докладов и времени для разговоров нет, но я чувствую, что он находится в каких-то смущениях. Выяснилось тоже, что то желание его, чтобы я ехал в Маньчжурию, а то желание, чтобы я не ехал, основано на том же источнике. Кажется, ему внушено, что если я поеду, то приобрету еще больший ореол и значение и что нужно меня с Востока совсем устранить. Как-то раз государь мне мельком сказал: не следует ли передать Восточно-Китайскую дорогу министерству путей сообщения; я, не зная, откуда сие идет, ответил, что — да, года через три, может, это будет удобно. — Одним словом, Безобразов творит какую-то кашу, и благодаря характеру государя трудно выяснить правду. Государь же находится в смущении, и у него бродят какие-то мысли. (…)

Крепко тебе жму руку.

Твой С. Витте.

12 июля 1901 г.

Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 45–46.