Глава 17 «Грозное сияние войны»

«Плотные ряды войска, прежде чем оно вступит в рукопашную схватку, должны, развертываясь для атаки, держать свои мечи высоко над головой, поворачивая их к солнцу. Сверкающие наконечники копий и блестящие клинки, отражая солнечный свет, посылают вперед грозное сияние войны».

(Онасандр. Стратегикос. 29. 2)

В новейших работах по военной истории древности все большее внимание исследователей привлекают, с одной стороны, морально-психологические аспекты военных действий, поведение человека в бою, а с другой – та своеобразная эстетика военного дела, которая находит свое проявление и в описаниях античных историков и поэтов, и в батальных сценах на изобразительных памятниках (как на монументах, воздвигаемых в честь одержанных Римом побед, так и на небольших рельефах, украшавших надгробия отдельных солдат и офицеров), и в воинских церемониях и ритуалах – от заурядного строевого смотра в каком-нибудь отдаленном гарнизоне до пышных триумфов и торжественных въездов императора в город, и в архитектуре военных сооружений, и в декоре, украшавшем вооружение и экипировку римских воинов. Между этими сторонами, как представляется, существует глубинная связь. Более того, как мы попытаемся показать далее, в военном деле античного мира в целом, и Древнего Рима в частности, морально-психологические и эстетические аспекты очень часто самым непосредственным образом переплетались не только друг с другом, но и с сугубо практическими моментами.

Дело в том, что, как, наверное, и в любом обществе, в Древнем Риме существовал – и часто целенаправленно насаждался и культивировался – определенный образ войны, запечатленный в слове, в изображениях, в массовых зрелищах; он использовался и в целях официальной государственной пропаганды, и для самовыражения тех людей, для которых война была профессией и (или) средством снискать славу. Понятно, что образ этот неоднозначно соотносился с конкретной реальностью военных действий, реконструировать которую во всей ее полноте призвана историческая наука. Но именно через него только и возможно проникнуть в психологию отдельного сражающегося воина и более или менее зримо представить грозный лик римской битвы. Вместе с тем внешний облик и отдельного бойца, и боевых порядков войска в сражениях Античности сам по себе выступал как исключительно важный психологический фактор, игравший подчас решающую роль в исходе индивидуальных поединков и целых сражений. Отнюдь не случайно ему уделялось самое пристальное внимание и практиками военного дела, и теми писателями, которые повествовали о римских войнах.

Поэтому, прежде чем обратиться к детальному рассмотрению индивидуальных действий легионеров на поле боя, следует бросить некий общий взгляд на «лик римской битвы», выделив в нем два взаимосвязанных момента, на которые особое внимание обращали уже древние авторы. Это, во-первых, сам вид выстроенного и готового вступить в сражение войска, то впечатление, которое производили противостоящие друг другу большие массы вооруженных людей. Во-вторых, это внешний облик отдельных «человеческих единиц», составлявших эти массы, тех бойцов, которым предстояло исполнять свой высший воинский долг и предназначение – жертвовать своей жизнью ради достижения победы. Именно такой взгляд позволит лучше понять как специфику античного военного дела в целом и «лик битвы», каким он был в древности, так и некоторые особенности римского отношения к воинскому статусу.

Рельеф с изображением сражения на памятнике, возведенном в Сан-Реми-де-Прованс (Гланум) в память о двух внуках Августа – Гае и Луции

Не будет, наверное, преувеличением сказать, что в античной древности воинская экипировка, «мундир», красота оружия и слаженность воинского строя были не менее значимы в знаковом смысле, чем военная униформа в государствах Нового и Новейшего времени. Следует, однако, оговориться, что в римской армии не существовало какой-либо униформы, «мундира» в современном смысле этого понятия, и для наглядной демонстрации воинского статуса служила одежда солдата, его вооружение и экипировка в целом, как минимум воинский пояс, портупея, balteus, cingulum militare (именно оружие и пояс выступают у Ювенала как отличительная особенность военнослужащих: «Кто ходит с оружьем и перевязь носит на плечах» [Сатиры. XVI. 49]). В различных контекстах (в бою, на параде и других церемониях, в повседневной жизни, на изобразительных памятниках) использовались различные комбинации элементов экипировки[213].

Однако высказанное в научной литературе мнение о том, что в римской армии не существовало такого понятия, как «парадная форма», и как в бою, так и во время учений и парадов римские солдаты имели одно и то же снаряжение[214], представляется чересчур категоричным. Известно, в частности, что во время торжественных мероприятий старшие офицеры облачались в белые одежды, а остальные надевали нагрудные украшения и наградные знаки. Так, Тацит, рассказывая о вступлении императора Вителлия в Рим в 69 г. н. э., пишет: «Перед орлами шагали, все в белом, префекты лагерей, трибуны и первые центурионы первых десяти манипул; остальные центурионы, сверкая оружием и знаками отличия, шли каждый впереди своей центурии; фалеры и нагрудные украшения солдат блестели на солнце» (История. II. 89). Кроме того, рядовые же воины снимали с оружия чехлы и выходили в полном боевом облачении, лошадей также выводили в полном убранстве, так что вид выстроенного для торжественной церемонии римского войска, блиставшего золотом и серебром, представлял весьма внушительное зрелище, способное произвести мощное впечатление на неприятеля, как показывает, например, парад, устроенный Титом под стенами Иерусалима по случаю выдачи жалованья, который описан Иосифом Флавием: «Все пространство перед городом засверкало золотом и серебром: для римлян не было ничего восхитительнее этого зрелища, для их врагов – ничего ужаснее» (Иудейская война. V. 9. 1).

Рискнем даже высказать и попытаемся обосновать мнение, что эта «внешняя» сторона военной жизни играла в Древнем Риме, пожалуй, более важную роль, чем в настоящее время или в недавнем прошлом, и самым непосредственным образом была связана с практическим применением войск в военных действиях. Это обусловлено несколькими причинами. Во-первых, несмотря на довольно высокую степень унификации вооружения и экипировки в отдельных родах войск, в римской армии существовал достаточно большой простор – особенно у командиров разного ранга – для проявления индивидуального вкуса при выборе и приобретении защитного доспеха и личного оружия, отличающихся качеством изготовления и отдельными деталями, например, использованием драгоценных металлов и художественных элементов в их декоре, а соответственно, и стоимостью. Это связано прежде всего с тем, что воинское снаряжение производилось, вплоть до периода Поздней империи, в небольших частных мастерских или индивидуальными оружейниками, а также на так называемых легионных «фабриках», то есть в оружейных мастерских, существовавших при отдельных легионах. По словам известных специалистов по римскому оружию М. Бишопа и Дж. Коулстона, это означало, что в период принципата конечный продукт разрабатывался и изготовлялся военнослужащими для самих себя в такой степени, какую редко можно встретить в более современных армиях. Естественным результатом этого было то, что вкусы солдат находили непосредственное выражение в тех предметах, которые они заказывали или производили для себя; а поскольку они вынуждены были платить за свою экипировку, они, естественным образом, были заинтересованы в том, чтобы снаряжать себя так, как им нравилось. Поэтому экипировка подразделений в период Империи, очевидно, была в значительной мере результатом моды и вкусовых пристрастий в рамках провинциальной армии или даже отдельной воинской части[215]. Кроме того, оружие и другие элементы воинской экипировки являлись собственностью военнослужащих и были, помимо всего прочего, одним из показателей их материального благополучия, а стало быть, предметом особой персональной заботы каждого воина. Поэтому представление о жестком единообразии в одежде и снаряжении античных армий не соответствует действительности: правильнее говорить о некоей однородности этих элементов внешнего облика.

Легионер начала I в. н. э.

Во-вторых, следует иметь в виду, что войска маршировали и выполняли маневры в строю не только на парадах, но и на поле боя, где они выстраивались сплоченными частями и подразделениями, отличавшимися такими деталями вооружения, как, например, цвет и изображения на щитах, форма и украшения шлемов (здесь можно вспомнить созданный Цезарем из галлов легион «Жаворонков» – legio V Alaudae, вероятно, получивший такое название по характерным гребням на шлемах, напоминавшим хохолок жаворонка)[216]. Эти детали, несомненно, служили для того, чтобы различать соответствующие отряды во время сражения, и хорошо «читались» опытным взглядом командующего. Вместе с тем именно эти знаки являлись одним из факторов идентификации подразделений наряду, скажем, с цветом солдатских туник. Отметим, однако, что воины одного и того же подразделения, как показывают изображения на колонне Траяна, могли иметь шлемы различной формы, а украшения в виде султанов и гребней на них были подвержены изменчивой моде или вообще могли в некоторые периоды не надеваться в сражении. Возможно, что некоторые из этих элементов экипировки могли служить также и для того, чтобы опознать после боя павших солдат.

В-третьих, элементы воинского «костюма» и снаряжения были особым знаком, выделявшим военнослужащих как специфическую социальную группу, и средством их индивидуального и статусного самовыражения (причем как в жизни, так и посмертно – на надгробных памятниках, на которых очень часто погребенные воины изображались в военном наряде, с оружием и регалиями). Кроме того, некоторые элементы декора на ножнах мечей, панцирях, накладках перевязей и поясов, наградных бляхах (фалерах) и т. п. предметах вооружения и экипировки могли включать изображения членов императорского дома, различных божеств и обожествленных понятий, которые использовались, таким образом, как одно из средств офицальной пропаганды или же добровольно выбирались и заказывались самими солдатами, стремившимися таким образом заявить о своих ценностных предпочтениях[217].

Следует также подчеркнуть, что качество и характерные детали оружия и доспехов так же, как и некоторые знаки отличия (insignia, dona militaria), надевавшиеся в бой, служили, очевидно, наглядной демонстрацией воинского ранга, престижа и боевых заслуг их обладателя, что было особенно важно в таком иерархическом сообществе, каким была армия. И это имело тем более существенное значение, что в Античности решающий этап всякого сражения представлял собой рукопашную схватку в непосредственном контакте, лицом к лицу с неприятелем, сочетание коллективных действий и серии поединков с участием наиболее отважных бойцов-застрельщиков (прирожденную агрессивность и храбрость которых как раз и призваны были поощрять разнообразные награды). И в этих схватках очень важно было зримо показать противникам, с кем они имеют дело, внушить им соответствующие чувства, заранее продемонстрировав свое потенциальное превосходство. В такой ситуации экипировка и отдельного бойца, и войсковых частей в целом приобретала не только сугубо функциональное, но и знаковое значение, несла определенную информацию, подобно, скажем, боевой раскраске индейских воинов (а если говорить об античном мире, то можно вспомнить татуированные тела и раскраску кельтских воинов, нередко сражавшихся обнаженными). Не стоит забывать и о присущем римской армии духе состязательности, о столь характерном для римского солдата стремлении отличиться в бою, выделиться среди своих соратников и обратить на себя внимание начальников и командующего, о чем мы уже говорили выше.

Можно указать также еще на один немаловажный момент. Вооружение и снаряжение (несмотря на то что многие их элементы появились в римских вооруженных силах благодаря заимствованиям у других народов) были значимым показателем «технического» превосходства римлян (так же, как их дисциплина и организованность, противопоставлявшиеся в этом смысле неистовству и природной отваге варваров). Это обстоятельство, надо сказать, находит свое «идеологическое» выражение в римских изобразительных памятниках. Если в греческом искусстве (во всяком случае, до начала эллинистической эпохи) были широко распространены сцены, подчеркивающие «героическую» наготу эллинских воинов (которые, возможно, и в реальности сражались обнаженными)[218], то на римских памятниках, в частности на рельефах колонны Траяна, обнаженными в сражении представлены только германцы из вспомогательных отрядов, тогда как римские легионеры всегда изображаются в доспехах.

Важно также иметь в виду, что на любой войне весьма значимым фактором психологического воздействия на противника еще до начала сражения являлся общий вид построенных и двигающихся на поле боя войск. И роль этого фактора была особенно велика в Античности, когда исход войн обычно решался в ходе генерального сражения, а дистанционное воздействие на противника чаще имело подчиненное значение по сравнению с прямым физическим контактом. Из многочисленных высказываний античных писателей о такого рода воздействии достаточно привести только несколько наиболее характерных примеров. Плутарх, рассказывая о битве Суллы против войск Митридата Евпатора при Херонее (86 г. до н. э.), пишет: «Даже чванливая пышность драгоценного снаряжения отнюдь не была бесполезна, но делала свое дело, устрашая противника: сверкание оружия, богато украшенного золотом и серебром, яркие краски лидийских и скифских одеяний, сочетаясь с блеском меди и железа, – все это волновалось и двигалось, создавая огненную, устрашающую картину, так что римляне сгрудились в своем лагере, и Сулла, который никакими уговорами не мог вывести их из оцепенения, ничего не предпринимал, не желая применять силу к уклоняющимся от битвы, и с трудом сдерживал себя, глядя на варваров, с хвастливым смехом потешавшихся над римлянами» (Плутарх. Сулла. 16. 3–5). Наверное, еще более сильное впечатление произвело боевое развертывание македонского войска в битве при Пидне на Эмилия Павла, который, по словам Плутарха (Эмилий Павел. 19), ощутил испуг и замешательство и впоследствии часто вспоминал об этом зрелище. Если верить тому же Плутарху (Помпей. 69), даже Цезарь в битве при Фарсале был устрашен блеском оружия помпеянской конницы.

Легионер конца II – начала III в. н. э.

Указания на такого рода впечатления, конечно, представляют собой известное литературное «общее место» и обычно используются античными авторами, чтобы, противопоставляя римлян неримским народам и варварам, подчеркнуть пристрастие последних к роскоши и показному блеску, их более низкую боевую эффективность при всей их многочисленности и экзотичности их снаряжения[219]. Указывая же на единообразие строя римлян и относительную скромность их вооружения, античные историки тем самым выдвигали на первый план римское превосходство в воинской доблести. Так, Ливий, рассказывая о знаменитом поединке Тита Манлия с галлом, пишет: «…посредине остались стоять двое, вооруженные скорее как для зрелища, чем по-военному: заведомые неровни на вид и на взгляд. Один – громадного роста, в пестром наряде, сверкая изукрашенными доспехами[220] с золотой насечкою; другой – среднего воинского роста и вооружен скромно, скорее удобно, чем красиво; ни песенок, ни прыжков, ни пустого бряцания оружием…» (Ливий. VII. 10. 6–8). В изложении истории Самнитских войн тот же Ливий неоднократно противопоставляет римлян с их доблестью самнитам с их роскошным вооружением, рассчитанным на то, чтобы психологически поразить неприятеля, но на деле бесполезным. Характерно при этом, что римские военачальники внушают своим войскам мысль о том, что воину надлежит своим видом устрашать противника и полагаться не на золотые и серебряные украшения, а на железо самих мечей и собственное мужество; «доблесть – вот украшение бойца, все прочее приходит с победой, и богатый противник – всего лишь награда победителю, будь сам победитель хоть нищим» (Ливий. IX. 40. 1–6). Римский военачальник Папирий Курсор, обращаясь к легионерам на воинской сходке и говоря о таком снаряжении противника, подчеркивает, что в нем «много показной роскоши, но мало бранной силы: не гребнями ведь поражают врага, и даже разукрашенный и раззолоченный щит пронзят римские копья, и где мечом решается дело, там строй, блистающий белизной туник, скоро окрасится кровью» (Ливий. IX. 39. 11–13). Аналогичным образом диктатор Камилл, воодушевляя своих бойцов перед сражением с галлами, подчеркивает превосходство римского оружия над кельтским и как бесполезные перед истинным мужеством оценивает приемы, используемые галлами для устрашения врага: «Ведь что ужасного для идущих в бой могут сделать косматые волосы, суровость в их взорах и грозный внешний вид? Ну а эти неуклюжие прыжки и пустое потрясание оружием, и частые удары по щитам, и сколько другого расточается и движениями, и звуками среди угроз врагам из-за варварского и неразумного бахвальства, – какую пользу по самой своей природе способно это принести тем, кто нападает безрассудно, или какой страх внушить тем, кто сознательно стоит среди опасностей» (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. XIV. 9. 4 (15)).

Стоит, кстати, отметить, что изображение Ливием внешнего облика самнитских воинов находит соответствие в вазовой живописи, в частности в серии ваз из района апулийского города Арпы, а также в росписях гробниц из окрестностей Пестума. Возможно, что пристрастие самнитов к роскошным одеждам и блестящему вооружению выражает присущий их элите воинский идеал мужественности, который контрастно отличался от римского, заключающегося в суровой простоте и непоколебимой стойкости. Другие италийские народы, с которыми приходилось сражаться римлянам, также питали пристрастие к подобному показному блеску оружия и доспехов, а некоторые использовали и еще более экзотические средства, как, например, воины Фиден, которые, по словам Флора (I. 6. 7), для возбуждения страха выходили в сражение, «словно фурии – с факелами и пестрыми повязками, развевающимися, как змеи». «Но это погребальное обличье, – замечает римский историк, – стало предзнаменованием их гибели».

Отдавая себе отчет в литературности подобного рода свидетельств и оценок, явно преувеличивающих и идеализирующих римскую простоту, не следует думать, что римские военные обращали на свой внешний облик и его использование как средства психологического воздействия на неприятеля меньше внимания, чем другие народы древности, и визуально выглядели некой «серой массой». Суть дела заключается в другом. Как можно заключить из ряда свидетельств, римляне, чьи легионные боевые порядки, конечно, не отличались чрезмерной пестротой и пышностью, отнюдь не чурались использовать демонстративный блеск оружия и тому подобные приемы. Соответствующие предписания можно найти в военно-теоретических трактатах. Онасандр, в частности, пишет (Стратегикос. 28; 29), что военачальник должен развертывать свои боевые порядки, предварительно позаботившись о том, чтобы вооружение его воинов было начищенным и сверкало, ибо «идущие в атаку отряды выглядят более устрашающими, если их оружие блестит, а грозный вид вселяет страх и смущение в сердца врага»; и от таких начищенных доспехов и поднятых над головою клинков, отражающих солнечные лучи, исходит грозное сияние войны.

Разумеется, в числе значимых и достаточно эффективных средств морально-психологического воздействия на противника перед началом боя римляне, как и прочие народы, использовали звук сигнальных труб и рогов, который мог вполне целенаправленно применяться римскими военачальниками как для воодушевления своих воинов, так и для устрашения неприятеля. Этим же целям психологического воздействия на противника служил громогласный боевой клич, дружно издаваемый всем войском, о чем также упоминает Онасандр (Стратегикос. 29). Такой особый клич, получивший распространение в период Империи, был заимствован у германцев и именовался в римской армии barritus[221]. Примечательно в этом плане свидетельство Иосифа Флавия (Иудейская война. III. 7. 25–27). Во время обороны Иотапаты (Йодфата) он распорядился, чтобы защитники города, когда легионы издадут боевой клич, заткнули уши во избежание паники. Арриан в «Построении против аланов» (гл. 25) предписывает хранить молчание до тех пор, пока враг не окажется в пределах досягаемости римского оружия. Так же действуют и легионеры Светония Паулина в битве с британцами: «Вслед за этим противники устремились друг на друга – варвары с громким криком и грозными песнопениями, римляне же в молчании и сохраняя порядок до тех пор, пока не приблизились к неприятелю на бросок копья» (Дион Кассий. LXII. 12).

Легионер III в. н. э.

Это было, очевидно, обычной римской практикой[222]. Можно в этой связи вспомнить и сообщение Аппиана (Гражданские войны. III. 68) о том, как во время так называемой Мутинской войны (43 г. до н. э.) у Галльского Форума в бой с двумя легионами Марка Антония вступил Марсов легион: эти многоопытные ветераны, «обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководцев, считая эту битву своим личным делом», сражались без боевых криков, «так как это никого бы не испугало». Впрочем, выбор между двумя возможными вариантами наступлением на врага – безмолвным или громогласно-шумным (с боевым кличем и бряцанием оружия) – диктовался, по всей видимости, конкретными обстоятельствами в каждом отдельном случае[223]. Известно также, что римские бойцы, как легионеры, так и солдаты вспомогательных войск, иногда шли в бой с песнями: так первые действовали в битве при Фарсале (Дион Кассий. XLI. 60. 6) и в сражении при Лугдуне во время гражданской войны 193–197 гг. (Геродиан. III. 7. 3), а о поющих в битве германских ауксилариях сообщает Тацит (Анналы. IV. 47. 3; История. II. 22. 1).

Так или иначе, с началом непосредственного боевого столкновения противников мощным фактором психологического воздействия на сражающихся становился сам шум битвы, крики, звон и лязг оружия, ржание лошадей, рев животных и т. д. На неопытных воинов это могло оказать даже парализующее воздействие (Испанская война. 31. 6).

Вместе с тем у римлян было другое средство психологически повлиять на противника еще до начала непосредственного боевого столкновения: выучка и слаженность при совершении маневров, и оно было, наверное, не менее действенным, чем у других античных народов, греков или македонян[224]. В связи с этим можно вспомнить эпизод, описанный Титом Ливием (XL. 47. 7–9). Семпроний Гракх во время осады Кертимы в Испании в 180 г. до н. э. приказал всем своим воинам в полном снаряжении совершить серию маневров перед послами этого города. В результате рассказов посланников оказалось достаточно, чтобы город сдался без боя. Даже одно только зрелище римского войска, собранного в одном месте во всем блеске своей экипировки и выстроенного по родам оружия и подразделениями, могло иметь немалый психологический эффект, как показывает упомянутый выше рассказ Иосифа Флавия о том впечатлении, какое на осажденных в Иерусалиме иудеев произвел войсковой парад, устроенный Титом (Иудейская война. V. 9. 1). Более чем 200 лет спустя император Аврелиан, по сообщению Дексиппа (Дексипп. Фр-т. 24 = FHG. III. 682), смог произвести сильное впечатление на посольство скифов-ютунгов тем, что перед встречей выстроил перед трибуналом свои войска в боевой порядок, с золотыми орлами, императорскими изображениями и прочими штандартами на посеребренных древках (в том числе c названиями и номерами легионов, начертанными золотыми буквами). В числе других подобных примеров нужно вспомнить один из эпизодов, рассказанный Плутархом в биографии Лукулла. Когда последний во время военной кампании против армян, действуя под Тигранокертами, направил часть своего войска переправиться через реку, армянский царь Тигран, посчитав, что римляне отступают, сказал со смехом своему вельможе Таксилу: «Видишь, как бегут твои «неодолимые» римские пехотинцы?» На что Таксил ответил: «Хотелось бы мне, государь, чтобы ради твоей счастливой судьбы совершилось невозможное! Но ведь эти люди не надевают в дорогу свое самое лучшее платье, не начищают щитов и не обнажают шлемов, как теперь, когда они вынули доспехи из кожаных чехлов. Этот блеск показывает, что они намерены сражаться и уже сейчас идут на врага» (Плутарх. Лукулл. 27. 5). Здесь, как мы видим, отмечен не только блеск подготовленного к битве вооружения, но и такой важный момент, как облачение перед боем в лучшие одежды.

Античные писатели обращали внимание и на индивидуальный облик отдельного воина, внешний вид его вооружения и снаряжения как на фактор, имеющий большое психологическое и знаково-символическое значение. Так, Полибий (VI. 23. 13) отмечал, что высокие султаны на шлемах создавали впечатление, что воины имеют гораздо более высокий рост, что способствует устрашению врага. По свидетельству Арриана (Тактика. 34. 2), шлемы всадников имели различные украшения в зависимости от ранга воина или его искусства владеть конем. Известно, что передовые бойцы и знаменосцы в эпоху Империи носили шлемы, покрытые медвежьими шкурами – «для устрашения врагов»[225], как отмечает Вегеций (II. 16). Центурионы же, как известно по изображениям (например, CIL III 11213; 4060) и литературным свидетельствам, имели на своих шлемах наискось стоящие и посеребренные гребни, «чтобы их скорее узнавали» (Вегеций. II. 16), что было важно прежде всего в бою[226]. Подобная традиция, несомненно, была в римской армии очень давней. Еще во временя Полибия (II в. до н. э.) легковооруженные воины (velites) носили на голове волчью шкуру или нечто подобное, чтобы командиры могли в сражении отличать по этому знаку храбрых от нерадивых (Полибий. VI. 22. 3). Солдаты I Вспомогательного легиона, созданного из моряков Мизенского флота во время гражданской войны 68–69 гг., носили на шлемах украшения в виде дельфинов, а преторианцы – изображения скорпионов. Одно из подразделений из императорской гвардии в правление Константина Великого в IV в. называлось cornuti (от лат. cornu «рог»), видимо, по особенным шлемам, передняя часть которых была украшена парой рогов.

Важную роль, по всей видимости, играли изображения на щитах в виде молний, крыльев, звезд, животных и т. п.: они имели символическое значение и служили для различения армейских подразделений. О щитах как средстве идентификации со своим подразделением сообщает Вегеций (II. 18), по словам которого легионеры «рисовали на щитах различные знаки для разных когорт, digmata, как они сами их называют; и даже теперь существует обычай так делать». Об этом упоминают и другие античные писатели[227]. Еще более любопытный факт сообщает историк Дион Кассий. Во время дакийской войны, которую вел в 83 г. н. э. император Домициан, один из его военачальников, легат Теттий Юлиан, приказал солдатам написать на щитах свои имена и имена своих центурионов, чтобы на поле боя можно было хорошо различить, кто отличается храбростью, а кто – трусостью (LXVII. 10. 1).

Весьма значимым средством выделиться и произвести впечатление на неприятеля римляне считали саму ценность того оружия, которым они были вооружены. Плутарх сообщает, что всадники Помпея перед битвой при Фарсале (49 г. до н. э.) очень гордились своим боевым искусством, блеском оружия и красотой коней (Плутарх. Цезарь. 42). Но также известно, что и Цезарь специально заботился о том, чтобы его воины имели дорогое оружие, украшенное золотом и серебром, как для внушительности, так и для того, чтобы они крепче его держали в бою, опасаясь потерять столь дорогостоящую вещь (Светоний. Цезарь. 67; Полиэн. Военные хитрости. VIII. 23. 20). Тот же Плутарх, рассказывая о событиях накануне сражения республиканцев и триумвиров при Филиппах (42 г. до н. э.), свидетельствует: «Числом солдат Брут намного уступал Цезарю [Октавиану], зато войско его отличалось поразительной красотою и великолепием вооружения. Почти у всех оружие было украшено золотом и серебром; на это Брут денег не жалел, хотя во всем остальном старался приучить начальников к воздержанности и строгой бережливости. Он полагал, что богатство, которое воин держит в руках и носит на собственном теле, честолюбивым прибавляет в бою отваги, а корыстолюбивым – упорства, ибо в оружии своем они видят ценное имущество и зорко его берегут» (Плутарх. Брут. 38. 5–6). Этим литературным свидетельствам не противоречат современные археологические исследования: находки показывают, что богато декорированные элементы вооружения принадлежали не только офицерам, но и простым солдатам. О том, что такого рода элементы воинской экипировки могли иметь немалую ценность, свидетельствует один пассаж из «Истории» Тацита (I. 57), в котором сообщается, что легионеры верхнегерманской армии, примкнувшие к Вителлию, в массовом порядке и поодиночке вносили в казну новопровозглашенного императора свои сбережения, а если денег не было, отдавали свои наградные знаки, серебряные застежки, богато украшенные портупеи.

Скорее всего с той же целью – подчеркнуть свой статус и заслуги – надевались в битву и знаки воинских отличий (dona militaria, insignia): торквесы, фалеры, браслеты и т. д., которые к тому же, будучи изготовлены из цветных металлов, могли столь же ярко блестеть на солнце, как и начищенное оружие. По сообщению одного из продолжателей «Записок» Цезаря (Испанская война. 25. 7), во время кампании, которую Цезарь вел в Испании против сыновей Помпея, один цезарианец принял вызов на поединок со стороны противника; и на глазах своих соратников они сошлись в схватке, украсив свои щиты блестящими знаками отличия (insignia) как свидетельствами своей доблести и славы. О том, что это было принятым обычаем, может свидетельствовать одно место из «Записок» Цезаря, где он, чтобы подчеркнуть стремительность развернувшегося сражения, пишет, что времени было так мало, что некогда было возложить на себя знаки отличия и даже надеть шлемы и снять чехлы со щитов (Галльская война. II. 21). Понятно, что, выделяясь блеском амуниции, богатством вооружения, наградными знаками и т. п., воин сознательно делал себя более заметной и желанной мишенью для врага, но, с другой стороны, используя эти и другие подобные средства, чтобы отличаться от остальных соратников, воин получал больше шансов, что его храбрость в бою будет замечена и оценена командирами и товарищами. Такого рода желание выделиться и вместе с тем внушить ужас противнику приобретало иногда весьма экзотический вид, как, например, в случае с центурионом Корнидием, о котором рассказывает Флор (II. 26. 16): во время Мёзийской кампании, имевшей место в начале правления Августа, он появился на поле боя с насаженным на шлем горшком с углями, которые разгорались при движении, создавая впечатление, что из его головы исторгается пламя.

Таким образом, высказанные соображения и рассмотренные примеры позволяют, на наш взгляд, утверждать, что во внешнем облике вооруженных бойцов, воинских подразделений и их командиров заключался существенный фактор морально-психологического воздействия, значение которого ни в коем случае нельзя недооценивать, когда речь идет о понимании специфики античного, и в частности римского, военного дела. В римской армии формировался и культивировался особый воинский облик, отдельные элементы которого были насыщены знаково-символическим содержанием, обеспечивали индивидуальную и коллективную идентичность внутри воинского сообщества, играли немаловажную практическую роль как на поле битвы, так и в повседневной жизни военных, в армейских и государственных церемониях и ритуалах[228]. Римская идеология войны предполагала и подчеркивала превосходство римлян в военной «технике» и тактике, но вместе с тем отнюдь не исключала состязания в индивидуальной доблести, обнаружить которую, сделать видимой были призваны и индивидуальная воинская экипировка, и слаженные действия подразделений, также отличавшихся в своем облике известным своеобразием.