Глава 14 Тактика легионов

«Так возьмемся за оружие и станем в тот строй, которым славятся римляне. Ведь что касается боевого построения, то беспорядочное и как попало расположенное войско варваров может стать врагом самому себе, а наши стройные ряды, тесно сомкнутые и опытные в боях, станут спасением для нас и гибелью для врагов. Итак, бейтесь в доброй надежде, как это подобает, да и привычно римлянам».

(Геродиан. IV. 14. 7)

Успехи римского оружия в немалой степени зависели от развития тактического искусства, постоянно совершенствовавшегося в результате череды беспрерывных войн. В разное время военная теория и практика римлян изменялись под влиянием столкновений с различными национальными традициями ведения боя и благодаря обращению к опыту греков; римская тактика оттачивалась в противостояниях «отцу стратегии» Ганнибалу и другим не менее ярким полководцам противника. Наступательное мышление римлян также наложило свой отпечаток на те способы и приемы, которыми они пользовались в ходе боевых действий.

Теоретическую базу военного дела разрабатывали в своих произведениях многие римские писатели, но многое, написанное ими, до нашего времени не дошло. Во II в. до н. э. теоретический труд «О военном деле» («De re militari») составил Марк Порций Катон Старший. В императорскую эпоху свое преобладающее положение сохраняли изыски греческих теоретиков, которые охотно посвящали свои труды римским аристократам и императорам. По-видимому, единственными военно-теоретическими произведениями римской литературы этой эпохи, заслужившими всеобщее признание, был утерянный военно-теоретический труд Корнелия Цельса и написанная Фронтином работа о военных хитростях в истории войн в жанре, далеком от теории.

Не дошли до нашего времени и официальные «Установления» Октавиана Августа, по сути, являвшиеся в современном понимании «военным уставом», который затем был дополнен Траяном и Адрианом. В них содержались предписания относительно набора и вербовки новобранцев, организации и структуры частей, служебного распорядка, строевого учения, снабжения и управления. Эти практические указания и предписания скорее всего были дополнены теоретическими объяснениями и общими обоснованиями, так что устав был в то же время и руководством по всей военной науке. Из числа более узких исследований и технических указаний до нашего времени сохранились работы по полиоркетике, такие как, например, раздел в трактате архитектора Витрувия, посвященный сооружению военных машин, а также описание римского лагерного устройства, написанное неизвестным автором, которого принято именовать Псевдо-Гигином (по имени известного землемера, среди сочинений которого и сохранился этот текст). Кое-что из вышеперечисленных несохранившихся теоретических трудов и практических уставов дошло до нас благодаря компиляторскому таланту Флавия Вегеция Рената, который писал в конце IV в. н. э. и, не будучи человеком военным, имел весьма поверхностные представления об описываемых вещах, но зато наводнил свою книгу цитатами из других авторов, не удосужившись даже устранить разночтения, что крайне помогло исследователям в выявлении вставок и заимствований.

Переходя к непосредственному рассмотрению римской тактики, важно отметить те основополагающие моменты, которые являлись ядром всей системы в целом. Римская тактика основывалась на структуре армии и традиционном военном обучении, а также на ограниченном диапазоне маневров и хитростей, в которых был отражен опыт полководцев предшествующего времени.

В конце республиканского периода с особенно большим размахом римляне стали применять в сражениях полевые укрепления, что стало логическим развитием использования укрепленных лагерей в качестве баз как для обороны, так и наступления. Полевые инженерные сооружения, такие как рвы, небольшие редуты для установки метательных орудий, создавали разного рода препятствия для продвижения врага. Это давало возможность приобрести тактические преимущества над численно превосходящим неприятельским войском. Например, во время похода против бельгов Цезарь, который сначала уклонялся от генерального сражения ввиду численного превосходства противника, затем решил использовать выгодное расположение своего лагеря на холме, дополнительно создав прикрытие для своих флангов: он провел поперечные рвы длиной около 400 шагов по обоим склонам холма, на концах этих рвов заложил редуты для тяжелых метательных орудий (Цезарь. Галльская война. II. 8; ср. Фронтин. Стратегемы. II. 5. 17). Военачальник императора Отона Светоний Паулин в одном из сражений во время гражданской войны 69 г. н. э., прежде чем развернуть строй и ввести в бой пехоту, приказал сначала засыпать канавы и расчистить поле битвы (Тацит. История. II. 25; ср. Дион Кассий. LXXVI. 26. 3).

Наряду с этим широкое применение получили и легкие метательные орудия в качестве полевой артиллерии. Однако настоящими столпами военной системы Рима, за исключением этих нововведений, продолжали быть традиционные принципы, которые некогда привели ее к неоспоримому превосходству: регулярность, дисциплина, выучка, гибкость и практически безграничная вера в эффективность наступательного действия. Вместе с тем, прослеживая по сохранившимся свидетельствам происходившие изменения, мы не можем с уверенностью сказать, кто из римских военачальников вводил новые тактические приемы и в какой степени эти нововведения обязаны знакомству с военной наукой греков или анализу допущенных ошибок.

Наиболее важным тактическим новшеством, появившимся в конце республиканского периода и сохранившимся во времена Ранней империи, был переход к когортному построению легиона, заменившему прежний строй в три линии, состоявшие из манипулов гастатов, принципов и триариев. Действительно, ко времени Цезаря следов манипула не обнаруживается. Последние указания на использование манипула как такового встречаются в рассказе Саллюстия о действиях Метелла против нумидийского царя Югурты во время войны, которую вел с ним Рим в 111–105 гг. до н. э. Считается, что когорта как тактическое подразделение легиона заменила манипул в результате проведенных Гаем Марием преобразований, которые связаны с его подготовкой к отражению вторжения германских племен кимвров и тевтонов в 104–102 гг. до н. э. В качестве модели для когортной организации, введенной Марием, могли послужить отряды римских союзников и латинов, о действиях которых в качестве самостоятельных подразделений известно на протяжении II в. до н. э. Скорее всего манипулы и когорты как тактические подразделения в течение некоторого времени сосуществовали. Пережитки манипулярной организации легиона обнаруживаются в наименовании рангов легионных центурионов (см. выше главу 8) и в планировке фортов и лагерей в последующие времена. Рядовые римские солдаты иногда именовались manipulares, а товарищи по военной службе в императорское время нередко называли себя commanipulares или commanipuli (дословно «товарищи по манипулу»).

Манипулярная тактика

Важно также вспомнить, что в результате реформ Мария произошла отмена цензовых показателей для записи римских граждан на службу в легионы. Легионеры теперь стали вооружаться одинаково, и снабжение вооружением происходило за счет государства. Соответственно, прежние различия в снаряжении легионеров, зависевшие от их имущественного положения и определявшие разное место в боевых порядках, исчезли. В составе легиона были упразднены легковооруженные пехотинцы-велиты, набиравшиеся из числа наиболее бедных граждан и выполнявшие роль застрельщиков перед началом регулярного сражения тяжелой пехоты или прикрывавшие фланги. Единообразие вооружения легионеров и построение по когортам означали отказ от манипулярного строя, представлявшего собой, по сути дела, расчлененную по фронту и в глубину фалангу. Прежний стандартный боевой порядок в три линии тяжелой пехоты – гастатов, принципов и триариев, различавшихся по возрасту, а отчасти и по вооружению (гастаты были вооружены длинным копьем, а не метательным пилумом) – был упразднен.

Когортное построение легиона

Благодаря этим новшествам стали возможны бо?льшая оперативная гибкость и маневренность, а также возросла эффективность воинского набора, когда на службу стали привлекать и граждан италийского происхождения. Это, в свою очередь, привело к тому, что большинство римских легионеров стали составлять солдаты, не имевшие навыков действий в составе манипул, но привычные действовать в составе крупных отрядов, что было характерно для италийских союзников Рима. Аппиан, описывая армию италиков, участвовавшую в Союзнической войне (91–88 гг. до н. э.), говорит о ее делении по когортам (Аппиан. Гражданские войны. I. 48). Поэтому именно пополнение римской армии за счет италиков следует считать одним из важнейших факторов перехода к когортной организации, заменившей манипулярную. Когорта еще со времени Второй Пунической войны использовалась в качестве структурно-организационной единицы, но теперь она приобрела еще и тактические функции, получив возможность самостоятельно действовать в бою. Взаимодействия когорт, по причине их большей численности и упрощенности маневрирования, не предъявляли столь высоких требований к индивидуальной подготовке бойца, как при манипулярной тактике. Этот фактор, видимо, был более существенен в процессе внедрения когортной системы, нежели столкновения с кимврами и тевтонами, как традиционно считали многие исследователи[180]. Безусловно, появление и закрепление в римской армии новых тактических приемов и боевых порядков было довольно длительным по времени процессом[181], но уже ко времени Юлия Цезаря когортное построение легиона стало общепринятым, о чем свидетельствуют данные античных авторов (например: Фронтин. Стратегемы. II. 3. 5; Плутарх. Сулла. 17; 19; Аппиан. Гражданские войны. I. 87, 88).

Контуберния в бою

Тем не менее действия когорт на первый взгляд напоминали традиционную манипулярную тактику. Тактическое применение когорт было самым разнообразным. Когорты могли действовать самостоятельно. В уличных боях также прослеживается когортная тактика. Более того, когорты не без успеха применялись даже в схватках с войском Такфарината в Нумидии, поднявшего восстание против Рима в правление Тиберия и избравшего для борьбы с римлянами партизанскую тактику (Тацит. Анналы. III. 74).

Для боя когорта строилась в линию по 8–10 рядов в глубину и около пятидесяти человек по фронту. Чтобы обеспечить быстрый переход от сомкнутого строя к открытому, перед началом сражения было необходимо удерживать интервал между когортами равным ширине самой когорты, что сохраняло традиционную гибкость и маневренность легиона с «шахматным» построением. Легион мог строиться в три линии по принципу 4–3–3, когда четыре когорты размещались в первой линии, а вторая и третья линии состояли из трех когорт каждая. Когорты, возможно, имели промежутки между собой, по крайней мере до момента непосредственного соприкосновения с противником. Промежутки могли быть закрыты когортами из второй линии, выдвигавшимися вперед, чтобы заполнить свободное пространство в первой линии. Либо промежутки закрывались путем растяжения когорт первой линии по фронту. В этом случае расстояние между солдатами увеличивалось, и они свободно могли действовать своим оружием.

Такое построение (triplex acies) было излюбленным у Юлия Цезаря, который применял его на всем протяжении войн в Галлии. Описание этого построения отсутствует в источниках императорского периода, вследствие чего логично предположить, что triplex acies постепенно выходил из употребления, поскольку в наибольшей степени годился для крупномасштабных сражений наподобие битвы при Фарсале или других столкновений гражданских войн. По всей видимости, во времена Империи легионы обычно развертывались в одну линию глубиной в восемь человек (Арриан. Построение против аланов. 15–17), что было возможно, если две когорты, каждая построенная в четыре шеренги, выстраивались одна за другой, либо если создавалась единая линия когорт глубиной в восемь рядов. В любом случае при таком построении все когорты образовывали общую боевую линию и не имели резервных когорт позади себя, как это практиковалось в период Поздней республики[182]. Такое построение, по всей видимости, объясняется тем, что римляне теперь почти не сталкивались в генеральных сражениях с противниками, имевшими достаточно сильную тяжеловооруженную пехоту, которая могла бы противостоять легионерам в ближнем бою. Кроме того, неглубокий строй давал возможность одновременно участвовать в сражении большей части легиона, но требовал хорошей выучки, дисциплины и высокого морального духа[183].

Таким образом, когорты выстраивались в зависимости от конкретной ситуации, согласно решению военачальника, который мог построить когорты в одну (simplex acies) или две (duplex acies) линии.

Однолинейное построение было выгодно при малочисленности армии, которую требовалось максимально растянуть по фронту (Африканская война. 13). Но иногда, при внезапном нападении противника, просто не было достаточно времени для развертывания нескольких линий (Цезарь. Галльская война. II. 20). Недостатком однолинейного построения было отсутствие поддержки со стороны тыловых линий. Вследствие этого не было никакой возможности заменить уставших воинов свежими силами из резерва. Если сражение продолжалось часами, то сражавшиеся в первом ряду, несмотря на практику тренировок с утяжеленным оружием (Вегеций. I. 11), не могли в течение этого времени выдержать напряжения рукопашной схватки. Как показывают современные исследования[184], боец в передовой линии, активно действующий «штатным» холодным оружием, может сражаться эффективно не более 15–20 минут, после чего нуждается в отдыхе. Поэтому римляне стремились заменять уставшие отряды свежими силами, используя механизм смены линий строя. В случае же невозможности таких замен затянувшийся бой мог прерываться паузами, во время которых обе стороны подавались немного назад для небольшого отдыха и замены раненых бойцов (Аппиан. Гражданские войны. III. 68). Впрочем, А. Голдсуорти утверждает, что ни отступление раненых, ни замена уставших не могли быть осуществлены в принципе, когда линии находились в непосредственном боевом контакте с противником[185]. Можно, однако, предположить, что внутри центурии отдельные солдаты могли по своему усмотрению или же по команде центуриона замещать друг друга на линии схватки с противником, давая возможность своим товарищам перевести дух.

Протяженность отдельных сражений могла быть достаточно большой – до нескольких часов, и невозможно представить, что все это время большая часть легионеров рубилась врукопашную. Некоторые описания сражений показывают, что во время затянувшегося боя возникали паузы, принимаемые обеими сторонами. Весьма выразительный пример такого затяжного сражения дает рассказ Диона Кассия о второй битве при Бедриаке в 69 г. н. э., в которой сошлись войска Вителлия и Веспасиана. Противники, пишет Дион, продолжали сражаться с прежним упорством, несмотря на утомление и наступившую ночь, правда, часто останавливались для отдыха и вступали в разговоры друг с другом. «И всякий раз, когда появлялась луна, которая то и дело скрывалась множеством несущихся туч, было видно, как воины то сражаются, то останавливаются и опираются на копья или даже садятся. Теперь, когда они смешались, им приходилось окликать друг друга, называя имя Вителлия или Веспасиана, осыпая при этом бранью или восхваляя одного из двух. <…> И разве не достоин удивления тот факт, что, когда женщины из города принесли под покровом ночи хлеб и воду воинам Вителлия[186], те, насытившись сами и утолив жажду, протягивали пищу неприятелям» (Дион Кассий. LXV. 12–13).

Однако эти перерывы в ходе боя были обусловлены не только усталостью сражающихся, но и элементарным страхом за собственную жизнь. Поэтому более предпочтительно было сломить боевой дух противника залпом пилумов, нежели вступать в ближний бой, в котором можно было понести тяжелые потери, если враг был настроен решительно. Безрассудная рубка ограничивалась инстинктом самосохранения. Это заставляло солдат при неблагоприятно складывающихся условиях держать «безопасную дистанцию» от врага[187]. Важно отметить, что римская дисциплина позволяла эффективно управлять этой безопасной дистанцией, не давая возможности подразделениям обратиться в паническое бегство, либо, наоборот, безрассудно и с риском для общего дела врубаться в ряды противника, если это не было обусловлено тактической необходимостью. Благодаря такому положению дел сама дистанция позволяла вести продолжительный бой, выжидая наиболее благоприятного момента для решающей атаки; эта дистанция и в самом деле была безопасной, так как минимизировала потери. Такое представление о римском пехотном сражении как о противостоянии на безопасной дистанции, прерываемом периодическими и локальными атаками и схватками, помогает объяснить функционирование системы из нескольких боевых линий, при которой большая часть солдат была свободна от истощающего напряжения противоборства передовых линий.

При построении в две линии, которое описывает Вегеций, опираясь на источники раннего принципата, более сильная первая когорта помещалась на правом фланге передовой линии. Пятая когорта находилась слева и имела в своем составе более опытных солдат, нежели во второй, третьей и четвертой когортах. Шестая и десятая когорты размещались на правом и левом флангах второй линии и также формировались из наиболее тренированных и выносливых воинов из-за потенциальной уязвимости флангов (Вегеций. II. 6; 18). При этом деление на antesignani («сражающихся перед знаменами», т. е. в первых рядах) и postsignani («сражающихся позади знамен») также может обозначать не просто солдат, стоящих впереди или позади знамени, а две линии когорт (Фронтин. Стратегемы. II. 3. 17).

Авл Геллий упоминает, не называя по имени, латинских авторов, которые писали о военном деле, и приводит из их сочинений ряд специальных военных терминов (vocabula militaria), относящихся к разновидностям боевых построений: «фронт» (frons), «резерв» (subsidia), «клин» (cuneus), «каре» (orbis), «клубок» (globus), «ножницы» (forfices), «пила» (serra), «крылья» (alae) и построение наподобие каре (turres) (Авл Геллий. Аттические ночи. X. 9. 1–3). Не все из перечисленных терминов сейчас достаточно прозрачны, чтобы внятно охарактеризовать те построения и их действия, которые они обозначали у римлян. Хотя некоторые из них описываются Вегецием, благодаря чему о них можно сказать несколько слов. «Клином» («свиным рылом»), по словам Вегеция, назывались отряды пехоты, соединенные в боевой строй, в котором первые ряды короткие, а дальнейшие становятся все шире. Хотя нет никаких свидетельств, что римляне выстраивались при этом в виде треугольника. Можно предположить, что и другие построения с плотно сомкнутым строем в виде квадратов и прямоугольников могли использоваться при построении клином, когда две пехотные колонны сходились под углом в одну определенную точку вражеского построения, буквально прорывая его. Против такого клина формировали строй в виде буквы V, именовавшийся «ножницы», который захватывал клин с двух сторон, не давая ему прорвать боевую линию. Равным образом и «пила» выстраивалась перед фронтом в виде прямой линии, чтобы приведенный в беспорядок строй мог вновь выправиться. «Клубком» (глобусом) назывался строй, который, будучи отделен от своих, пытался ворваться в гущу врагов.

Решение о применении того или иного построения в ходе боя также принималось военачальником, исходя из складывающейся ситуации. Полководцы имели возможность выбирать из нескольких видов тактики. Они решали этот вопрос в зависимости от характера противника, условий местности, наличных сил и других обстоятельств. Когда войско вступало на вражескую территорию, точно не зная о передвижениях противника, оно должно быть готово дать отпор в любой момент. В этих условиях солдат с утра перед лагерем распределяли с учетом возможного сражения, и они продвигались вперед до непосредственного соприкосновения с противником, уже находясь в боевом порядке.

Однако вернемся к началу сражения. Приняв решение о том, какое необходимо организовать боевое построение в зависимости от условий выбранной местности, и выстроив войска в формацию с центром и двумя крыльями (флангами), римский полководец завязывал бой. Однако прежде этого военачальник проводил еще целую серию подготовительных мероприятий. В римских военных трактатах часто подчеркивается важность генеральных сражений. И в истории римских войн немало примеров, когда военачальники стремились вступить в решающую битву, даже несмотря на трудности, связанные с неудобной местностью (см., например: Тацит. Агрикола. 35; История. II. 41; III. 21; V. 14). Это можно объяснить тем, что разнообразие тактических схем и используемых сил, включая легионы, конные и пешие вспомогательные отряды, позволяло римским войскам вполне успешно действовать даже при неблагоприятных топографических условиях[188]. Но следует все же отметить, что римская армия крайне редко вступала в бой с ходу, непосредственно после долгого марша. Обычно военачальник давал возможность войску отдохнуть и возвести укрепленный лагерь, который мог служить укрытием на случай внезапных нападений неприятеля. Кроме того, перед сражением было целесообразно измотать силы врага, как это сделал Тиберий в войне с паннонцами, «когда свирепые варвары выступили на самом рассвете, удержал своих на месте и предоставил неприятелю страдать от тумана и дождей, которые в тот день выпадали часто; затем, заметив, что враг теряет силы не только от стоянки под дождем, но и от бездействия, по сигналу пошел в атаку и победил» (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 15).

Вершиной тактического полководческого таланта была способность навязать боевые действия противнику в самых неподходящих для него условиях. Фронтин упоминает несколько подобных случаев, которые стали залогом римской победы. Юлий Цезарь установил, что германцы не сражаются в период убыли луны, и, навязав Ариовисту бой именно в этот период, победил неприятеля, скованного суеверием (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 16). Веспасиан же напал на иудеев в субботу, когда им запрещалось предпринимать серьезное дело, и таким образом победил их (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 17).

Итак, чтобы продемонстрировать свое превосходство, римская армия вступала в бой не прежде, чем она примет наилучший боевой порядок[189]. Бой начинали лучники и пращники, в задачу которых входило уничтожение некоторого количества живой силы противника для его деморализации и расстройства его боевого порядка[190]. Им вторили залпы катапульт и баллист, а если враг был в пределах досягаемости, то метали дротики (пилумы). Однако при сближении сторон время перестрелки сокращалось примерно до 5 минут[191]. С этой точки зрения совершенно немаловажным вопросом было увеличение дистанции поражения, ведь требовалось нанести как можно больший урон противнику, находясь на недосягаемом для его оружия расстоянии. Как представляется, именно этим был вызван отказ от применявшегося столь долгое время римскими легионерами пилума, дальнобойность которого составляла не более 50 метров, и замена его ланцеей (lancea), которую специально обученные легковооруженные ланциарии могли метать на расстояние около 80 метров[192].

В «Построении против аланов» Арриан комбинирует возможность применения всех возможных метательных снарядов. При построении в восемь шеренг первые четыре были вооружены пиками-контосами (скорее всего гастами), а четыре последующих имели на вооружении ланцеи. Вспомогательные подразделения на флангах расставлены подобным же образом: тяжелая пехота прикрывала лучников и копьеметателей. Лучники формировали девятую шеренгу позади легионов. За ними располагались артиллерия и конные стрелки. Несмотря на такое расположение, когда, казалось бы, ланциариям, пешим и конным лучникам приходилось вести огонь вслепую, их действия направлялись словесными командами (vocalia) или сигналами, звуковыми (semivocalia) или немыми (muta).

Вслед за «артподготовкой» римляне шли на сближение с неприятелем; при этом они иногда поднимали невообразимый шум, в котором сливались удары копьями по щитам и боевой клич, что, правда, было более эффективно тогда, когда оба строя сходились на короткую дистанцию (Вегеций. III. 18). Практиковали легионеры и наступление на врага в полном молчании (см. далее гл. 17). Это позволяло слышать команды и звуковые сигналы, передаваемые с помощью труб и рожков.

Кроме того, во время своих маневров на поле боя солдаты должны были зорко следить за своими знаменами, с помощью которых также передавались приказы командующего. Разнообразные значки и штандарты (vexillum, cantabra, aquila, dracones и т. д.) являлись не просто символами подразделений, но и объектами, по сути дела, культового поклонения. Такое особое отношение к ним было, помимо всего прочего, связано с их важной оперативно-тактической ролью: в качестве незвуковых сигналов (muta signa) (Вегеций. III. 5; Ливий. XXIII. 35. 6; Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 5. 7); они служили для управления войсковыми подразделениями и согласования их действий в бою и на марше. На военных парадах и смотрах эти же самые штандарты и значки выполняли уже совсем иные функции. Главной здесь была сакральная сущность, выражавшаяся в их культовом почитании как особых святынь (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 6. 2). Скорее всего в представлении воинов знамена были наделены специфической божественной сущностью и играли в торжественных военных мероприятиях важную ритуально-церемониальную роль[193]. Неслучайно в военной практике римлян весьма действенным был сугубо римский прием, когда знаменосец или военачальник бросал знамя в строй или лагерь врагов либо сам со знаменем в руках устремлялся вперед, вынуждая воинов, чтобы спасти знамя, отчаянно сражаться (Фронтин. Стратегемы. II. 8. 1–5)[194].

После того как начиналось передвижение войск, были возможны три варианта развития событий[195]. Если противник, устрашенный организованностью римлян, сразу же обращался в бегство, римская фаланга разделялась на несколько частей, и конники устремлялись вперед, проникая сквозь интервалы. Одни из них начинали преследование, а другие подстраховывали их, соблюдая полный строевой порядок. Затем пехота полностью овладевала полем боя. Но такие победы случались далеко не всегда, а иногда враг не только не отступал, но и брал инициативу на себя. В этом случае следовало ослабить натиск нападавших комбинацией действий застрельщиков, артиллерии и мобильных конных отрядов. Наиболее предпочтительным для римлян развитием ситуации было полное сохранение инициативы за собой, при которой имелась возможность производить любые необходимые маневры.

В столкновениях с варварами ауксилия формировала первую линию и первой атаковала противника. Легионы вступали в бой только тогда, когда вспомогательные войска отступали под натиском врага. Римские военачальники эпохи Империи часто использовали в передовых рядах вспомогательные войска не только потому, что стремились сберечь жизни легионеров-граждан, но и потому, что во многих случаях, в зависимости от особенностей местности, вооружения и тактики противника, снаряжение и навыки ауксилариев были более эффективными.

В некоторых ситуациях командующий мог комбинировать действия пехоты и кавалерии, создав временную боевую группу, состоящую из пехоты и кавалерии, для выполнения специальных боевых задач, как это советовал Арриан.

Построение «черепахой». Рельеф колонны Марка Аврелия

Германик применил подобные комбинированные действия пехоты и кавалерии в сражении с херусками, рассеяв их одновременным нападением кавалерии с фланга и тыла, а пехоты с фронта. В битве при Иссе (194 г. н. э.) Корнелий Ануллин, командовавший войсками императора Септимия Севера, поместил своих легковооруженных солдат и застрельщиков позади легионеров, чтобы те вели заградительный огонь через их головы; одновременно для внезапного нападения в тыл врага была выслана кавалерия. Однако и в этом случае исход сражения решило именно столкновение пехоты. Вот как описывает это решающее сражение между войсками Севера и другого претендента на престол, Песценния Нигра, во время гражданской войны 193–197 гг. н. э. Дион Кассий, склонный больше к драматическим эффектам, нежели к точности собственно военных деталей: «Войском Севера командовали Валериан и Ануллин, тогда как Нигр лично присутствовал в своих боевых порядках и выстраивал их к битве. <…> Итак, Нигр расположил здесь свой лагерь на хорошо укрепленном холме и поставил впереди тяжеловооруженных пехотинцев [т. е. легионеров], затем дротикометателей и метателей камней, а позади всех стрелков из лука, с тем чтобы передовые ряды, сражаясь врукопашную, могли сдерживать своих противников, в то время как остальные вели обстрел на расстоянии поверх их голов. Что касается его флангов, то слева он был защищен крутым обрывом, спускающимся к морю, а справа – непроходимым лесом. Таким вот образом выстроил он свою армию, а в тылу расположил обозы так, чтобы никто из его солдат не мог бежать, даже если бы захотел. Ануллин, видя это, поставил впереди тяжеловооруженные части, а позади них – все свои легковооруженные силы, чтобы те, стреляя через головы первых, издалека удерживали неприятелей, давая возможность стоявшим впереди в безопасности наступать вверх по склону; свою конницу под началом Валериана он послал в обход, приказав любым путем обойти лес и внезапно обрушиться на войска Нигра с тыла. Когда противники сошлись в рукопашной схватке, одна часть воинов Севера выставила свои щиты перед собой, а другая подняла над собой, образовав «черепаху»[196], и таким образом они приблизились к врагу. Очень долгое время шла равная битва, но затем воины Нигра стали брать верх благодаря численному перевесу и характеру местности. И они бы добились полной победы, если бы вдруг на ясном небе не собрались густые тучи, не задул яростный ветер, за которым последовали мощные раскаты грома, молнии и ливень, ударивший им прямо в лицо; и в то время как войскам Севера, у которых все это происходило за спиной, ничто не причиняло вреда, солдаты Нигра, видя это перед собой, пришли в сильное замешательство» (Дион Кассий. LXXV. 7).

Нетрудно догадаться, что в конечном итоге войска Нигра обратились в бегство, устрашенные этими небесными явлениями, и победа досталась Северу.

Тем не менее роль кавалерии возрастала, по мере того как увеличивалась ее численность в римской армии. Кавалерийские формирования в римской армии стали увеличиваться уже после реформы Мария. Прежняя легионная конница была дополнена галльскими и германскими всадниками; была введена нумидийская и германская тактическая традиция, когда конница сражалась вместе с легкой пехотой. Каждому легиону было придано по 120 конников (разведчиков и гонцов). Однако теперь вместо кавалеристов из числа римских граждан стали использовать иноземные конные подразделения, набранные в местах боевых действий. Их возглавляли туземные вожди либо римские командиры (praefecti equitum).

Римляне, прорвав строй противника, редко полностью окружали разгромленное неприятельское войско, исходя, очевидно, из того соображения, что окруженная армия в отчаянии способна оказать серьезное сопротивление и, напротив, имея возможность бежать, разбитые враги скорее всего предпочтут ею воспользоваться, перестанут оказывать сопротивление и во время бегства понесут большие потери. Этот аспект особо подчеркивается в трактатах по военному искусству (Онасандр. Стратегикос. 32; Фронтин. Стратегемы. IV. 7. 16; Вегеций. III. 21).

Для преследования обращенного в бегство противника обычно использовалась конница, но к ней могли подключиться и легкая пехота, лучники и метатели дротиков (Тацит. Анналы. II. 17–18; Арриан. Построение против аланов. 27–29). Согласно Арриану, пока мобильные отряды преследуют противника, легионы продолжали движение вперед, с тем чтобы оказать поддержку всадникам, если они встретят сопротивление. Имеются свидетельства, что войска, не участвующие в преследовании, добивали раненых врагов на поле боя, снимали с убитых доспехи (Аппиан. Гражданские войны. III. 70; Дион Кассий. LXVIII. 14). Чем мог закончиться отказ от преследования противника, показывает эпизод, имевший место во время подавления восстания германского племени фризов в 28 г. н. э. Командующий Луций Апроний не стал преследовать неприятеля, а впоследствии от перебежчиков стало известно, что близ одного леса в затянувшейся до следующего дня битве было истреблено 900 римлян и что воины другого отряда из четырехсот человек, заняв усадьбу одного служившего некогда в римском войске германца и опасаясь измены, по взаимному уговору поразили друг друга насмерть (Тацит. Анналы. IV. 73).

Как видим, римляне применяли различные тактические приемы, расширяя горизонты военной теории и практики. Военная наука постоянно развивалась под воздействием внешних факторов. Римское командование умело использовало опыт своих предшественников, анализируя их победы и неудачи, дабы постоянно улучшать и оттачивать тактические приемы, нисколько не стесняясь заимствований у своих противников. Ни один маневр не являлся результатом случая, и римские военные теоретики в своих трудах немало размышляли по поводу походного построения и боевых порядков. Война становилась предметом науки, которая вырабатывала тщательно разработанную тактику, требовавшую интенсивной подготовки и постоянной тренировки войск.