Глава 1 Истоки и развитие идеологии казачьего коллаборационизма в эмиграции

История казачества в российской эмиграции имеет свою специфику, обусловленную той ролью, которую оно играло на протяжении всей своей многовековой истории и которая особенно ярко проявилась в годы Гражданской войны в России.

Позиция казаков в период противостояния 1917— 1920-х годов, в свою очередь, уходит корнями в историю их взаимоотношений с центральной властью в России, которые складывались постепенно в течение нескольких веков и носили очень непростой характер.

Власть поощряла развитие казачьей колонизации на границах Русского государства и мирилась с особенностями казачьего военно-земледельческого быта, допуская при этом большую или меньшую независимость казаков и не стремясь к абсолютной регламентации их действий. Однако действия казаков не раз обращались и против Москвы. Это обстоятельство вызвало затяжную и кровопролитную внутреннюю борьбу, которая длилась с перерывами вплоть до конца XVIII века, когда после подавления пугачевского бунта вольному юго-восточному казачеству был нанесен окончательный удар. Оно постепенно начало утрачивать (по крайней мере внешне) свой оппозиционный характер и со временем даже приобрело репутацию одного из самых консервативных государственных элементов, став опорой престолу. Власть, в свою очередь, демонстрировала свое расположение к казачеству, всячески подчеркивая его исторические заслуги и обещая сохранить «казачьи вольности» и неприкосновенность казачьих угодий и владений. Одновременно она старалась принимать меры, чтобы «вольность» не развивалась чрезмерно в ущерб централизованному устройству российской государственности, чтобы никогда не повторились восстания Пугачева и Разина, так сильно встряхнувшие Россию. К числу таких мер стоит отнести ограничение казачьего самоуправления, назначение атаманами казачьих войск лиц не казачьего сословия, зачастую совершенно чуждых казачьему быту, традициям и обычаям.

Несмотря на тяжесть поголовной военной службы, казачество, в особенности южное, обладало известным благосостоянием, практически полностью исключавшим тот важный материальный стимул, который поднимал против царской власти рабочий класс и крестьянство России. В силу узко-территориальной системы комплектования в армии казачьи части имели однородный состав, обладали отличной боевой спайкой и дисциплиной. По свидетельству генерала А.И. Деникина, казачество даже после знаменитого «Приказа № I»[5], в отличие от многих других частей армии, практически не знало дезертирства[6].

Благодаря многовековой «вольной» истории, врожденному чувству «казачьей вольности и самостоятельности» события 1917 года были восприняты большинством представителей казачества прежде всего как банкротство российской государственности. И вот здесь-то свою роль сыграли с молоком матери впитанные особенности восприятия мира и государства. После известия об отречении Николая II от престола среди казаков проявилось и все более усиливалось стремление к созданию обособленных от центральной власти казачьих организаций. В течение 1917 года повсеместно возникали казачьи правительства, проходили выборы станичных и окружных атаманов и даже самосоздавались представительные учреждения: Крути и Рады. Причем их влияние и компетенция увеличивались пропорционально ослаблению авторитета и власти Временного правительства. Даже те казаки, которые тяготели к революционной демократии, не стали в полной мере составной частью общероссийского революционного движения, а остались замкнутыми в своих сословно-корпоративных рамках. Именно с этого момента стала более отчетливо проявляться эволюция идеи казачьей независимости — от создания областного самоуправления к созданию автономии, федерации, конфедерации и даже независимого государства, которая так бурно развивалась в 20—30-е годы и особенно в годы Второй мировой войны. Все чаще и чаще казачьи лидеры стали высказывать намерение сформировать самостоятельную, подчинявшуюся только им казачью армию. Все эти тенденции значительно усилились после захвата власти большевиками в Петрограде и Москве, после разгона Учредительного собрания и подписания сепаратного мира с немцами.

Эти настроения в среде казачества наиболее четко сформулировал генерал-лейтенант П.Н. Краснов в самом конце Второй мировой войны: «1). В свое время была Великая Русь, которой Следовало служить. Она пала в 1917-м, заразившись неизлечимым или почти неизлечимым недугом. 2). Но это верно только в отношении собственно русских областей. На юге (в частности, в казачьих областях) народ оказался почти невосприимчивым к коммунистической заразе. 3). Нужно спасать здоровое, жертвуя неизлечимо больным. Есть опасность, что более многочисленный „больной элемент“ задавит здоровый (русские — казаков. — П.К.)»[7]. П.Н. Краснов стал самым авторитетным вождем казачества, который к середине Второй мировой войны постепенно пришел к идее «самостийности» казачества. Однако важно помнить, что подобные настроения в той или иной форме он высказывал еще задолго до начала своей эмигрантской деятельности.

В ходе Гражданской войны, когда большевики брали под свой контроль все больше и больше территорий, генерал Краснов, до тех пор делавший все, что было в его силах для «спасения» России, в конце концов утратил надежду на скорое освобождение всей страны. Будучи прагматиком, он пришел к мысли, что, если не удается спасти целое, надо спасать хотя бы часть. С этой идеей Краснов прибыл в Новочеркасск, где 3 мая 1918 года Круг спасения Дона избрал его атаманом. П.Н. Краснов считал, что для восстановления законной власти в России на территории Всевеликого Войска Донского должно быть образовано самостоятельное государство со всеми необходимыми институтами власти. В качестве естественного союзника в сложившейся в то время исторической и геополитической ситуации он рассматривал Германию. Генерал даже говорил: «Без немцев Дону не освободиться от большевиков»[8]. Краснов выступал против единого командования Белыми армиями на Юге России, так как не верил в повсеместную победу Белого движения, но был уверен, что она возможна в отдельно взятых казачьих областях. Он согласился подчиниться Деникину лишь после капитуляции Германии в ноябре 1918 года, когда на Дон прибыли представители держав Антанты, поддерживавших концепцию единого белого командования, но и тогда продолжал настаивать на сохранении автономии Донской армии. В конечном итоге П.Н. Краснов был вынужден сложить с себя полномочия Донского атамана, и Большой Войсковой круг передал атаманскую власть генерал-лейтенанту А.П. Богаевскому. Однако идея генерала П.Н. Краснова о том, что спасение России надо начинать, прежде всего, с казачьих земель, которые, ко всему прочему, было бы желательно сделать в той или иной степени независимыми от центральной власти, звучали в программных заявлениях многих казачьих организаций, созданных в эмиграции после окончания Гражданской войны.

К концу 1917 года казачество как военно-служилое сословие было представлено 12 казачьими войсками: Донским, Кубанским, Терским, Астраханским, Уральским, Оренбургским, Семиреченским, Сибирским, Забайкальским, Амурским, Уссурийским. Существовало также небольшое количество красноярских и иркутских казаков, образовавших в 1917 году Енисейское казачье войско и Якутский казачий полк Министерства внутренних дел[9].

Казачье население насчитывало к этому времени около 4,5 млн. человек (2,4 % от всего населения страны). В боевом строю к 1917 году находилось около 300 тысяч казаков[10]. В 1918–1922 годах казачество принимало активное участие в кровопролитной братоубийственной Гражданской войне, в ходе которой в основной своей массе выступило на стороне Белого движения. Во многих казачьих областях возникали независимые казачьи правительства, действовали белые казачьи атаманы и организовывались никому не подчиняющиеся казачьи армии. По различным данным, в рядах Красной армии оказалось от 20 до 40 % казаков, а в рядах белых — не менее 60–80 %. Все это привело к тому, что, выступив силой, альтернативной Советам в дни Октябрьской революции и в годы Гражданской войны, казачество вызвало негативное отношение к себе не только со стороны большевиков и их лидеров, но и со стороны основной массы простого населения, по тем или иным причинам поддержавшего Советскую власть.

Повсеместно отношения между казачеством и местными жителями (Северный Кавказ, Урал, Сибирь, Дальний Восток) ухудшались. «Казачий комитет при ВЦИК, — читаем мы в одном из обращений того времени, — известивший о крайне обостренном отношении в пределах Уральской области между казаками и войсками, руководимыми Советской властью, настойчиво просит о прекращении напрасного кровопролития и разрешении вопроса мирным путем»[11].

Несомненно, в первую очередь большевистское руководство обращало особое внимание на юг России, где проживала значительная часть казаков Кубанского, Терского и Донского казачьих войск. Именно в этих районах процесс интеграции казачества в новый социальный строй оказался наиболее трудным, и именно эти районы стали главными центрами ожесточенного, нередко — открытого вооруженного противостояния казаков и Советской власти. При этом большевистское правительство сумело воспользоваться многовековыми трениями во взаимоотношениях между казаками и другими коренными народами Северного Кавказа, заняв ярко выраженную антиказачью позицию. Когда местные жители, получив негласное одобрение «сверху», начали принудительно выселять казаков из своих станиц, вырезать их семьи, разрушать дома, кладбища и святыни, большевики не только не попытались их остановить, но придали подобному казачьему геноциду политическую обоснованность. Печально известное Циркулярное письмо ЦК РКП(б) к местным партийным организациям от 24 января 1919 года признавало «единственно правильной самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». «Никакие компромиссы, — говорилось также в этом документе, — никакая половинчатость недопустимы»[12].

Общее управление делами казачества было сосредоточено в Казачьем отделе ВЦИК, и со временем большевистское руководство, устав от постоянных восстаний в казачьих землях, начало понимать, что исключительно репрессивными методами сломить дух казаков, изменить их менталитет невозможно. Однако раскрученный маховик «расказачивания» было уже не остановить, и все попытки хоть как-то наладить взаимоотношения между казачеством и другим местным населением с одной стороны и казачеством и советской властью с другой проваливались. Ярчайшим примером является неудача декрета от 1 июля 1918 года, в котором казакам давались заверения в том, что никто их «расказачивать» насильно не будет. Несмотря на указания из центра, казачье население на местах продолжали уничтожать и выселять.

После разгрома армии Деникина в марте 20-го года положение казачества еще более ухудшилось. Уже в апреле этого года командир Кавказской трудовой армии И. Косиор докладывал в ЦК РКП(б): «Выселению подлежат около 9000 семей (казаков-сунженцев), из которых 1500 семей контрреволюционные»[13]. Неоднократные обращения казаков к новым властям с просьбой о возвращении на прежние места проживания не приносили никаких результатов, поскольку все очищенные от «нежелательных элементов» земли официально закреплялись за чеченским и ингушским округами. Естественно, в подобных условиях в среде казачества не могли не проявиться с новой силой националистические настроения по отношению к горцам, имеющие многовековые корни и сохранившиеся до сегодняшнего дня. Все это только усугубляло разрыв казачества с советской властью, способствуя тому, что довольно существенная его часть была вынуждена бежать из страны, а оставшиеся либо ушли в подполье, либо заняли ярко выраженную выжидательно-враждебную позицию.

20—30-е годы также очень сильно ударили по казакам как некой социальной общности. Однако уже с середины 30-х годов советское правительство вновь обратило внимание на казачество как на особую национально-сословную общность: казакам было вновь разрешено служить в армии, начали создавать небольшие казачьи части, казаки принимали участие в парадах (в своей традиционной униформе) и т. д. Хочется поспорить с исследователем данной проблемы Н.Ф. Бугаем, который безосновательно делает вывод, будто «огромные потери в Гражданской войне, затем в ходе коллективизации и в результате других предпринимаемых мер со стороны Советов и большевистской партии, привели в конечном результате к значительной нивелировке между казаками и другими группами населения»[14]. История Великой Отечественной войны не подтвердила выводы исследователя. Огромное количество казаков, воюющих в рядах Советской армии против захватчиков, ощущали себя не безликими воинами, а наследниками славы своих прославленных предков и шли на смерть с осознанием того, что продолжают дело своих отцов и дедов. Важно отметить, что произошло это не благодаря, а скорее вопреки всем действиям советской власти в 20—30-е годы. Казаки, воевавшие в рядах германской армии, также ощущали себя особым сословием или даже национальностью, ведущей «справедливую» борьбу за освобождение своих земель от поработителей.

Как уже было сказано, в рядах Белого движения именно казачество было наиболее непримиримым врагом советской власти. Неудивительно, что довольно значительная его часть после поражения в Гражданской войне предпочла тяготы и лишения эмиграции компромиссу и сотрудничеству с большевиками.

Среди двухмиллионной российской эмиграции казаки занимали особое место. В общей своей массе они были частью так называемой военной эмиграции, многие входили в состав врангелевских воинских частей за границей, например, в Донской корпус под командованием Ф.Ф. Абрамова, а позднее — в Русский Общевоинский союз (РОВС), некоторые служили в Югославской пограничной страже и югославских строительных войсках (примерно 7 тысяч кубанцев и донцов), во Французском иностранном легионе, наемниками в Китайской армии. В 30—40-х годах XX века казачья эмиграция на время попала в центр внимания многих европейских разведок. Европейские государства планировали воспользоваться их услугами в деле свержения большевистского режима в СССР или для наведения порядка на собственных территориях.

На фоне интенсивного процесса расказачивания в Советском государстве казаки-эмигранты стремились к сохранению своей культуры, обычаев и традиций и делали для этого очень многое. Особенно это было характерно для донцов и кубанцев, которые на чужбине бережно хранили реликвии и регалии своих предков; всемирную известность получили хоры донских и кубанских казаков, которые знакомили русскую диаспору и многих иностранцев со старинными казачьими песнями и духовным пением. Наиболее показательным примером казачьей жизни за рубежом стали казачьи станицы в Болгарии, правительство которой разрешило въезд в страну 14 тысячам казаков. Столица этой страны город София превратилась в своеобразную европейскую столицу казаков.

Казачье командование в Болгарии активно пыталось решить вопросы организации и обучения войск, укрепления дисциплины и поднятия боевого духа. Был даже заключен договор с начальником штаба болгарской армии, по которому предусматривалось сохранение русской армии в Болгарии и право ношения формы. Частям предоставлялись помещения, паек и обмундирование. Предусматривалось участие казаков во всевозможных государственных и общественных работах (строительные, дорожные и т. д.), открывались казачьи школы и училища, в которых подрастающим казачатам рассказывали о славной истории их предков.

В условиях эмиграции в наибольшей степени проявились такие качества казаков, как взаимная поддержка, чувство локтя, способность выстоять в экстремальных условиях. Во Франции, Чехословакии, Китае и других центрах казачьего расселения создавались и действовали казачьи станицы и союзы, благотворительные и студенческие организации и объединения. Неслучайно бывший член Государственной думы князь П.П. Долгоруков писал в 1928 году: «В эмиграции мы оценили солидарность и спаянность казаков, выгодно отличающую их от общерусской „людской пыли“[15].

В исторической науке до сих пор нет единой точки зрения о численности российской эмиграции в начале 20-х годов, крайне противоречивы и данные источников, посвященные этой проблеме. По сведениям Лиги Наций, всего Россию после Октябрьской революции и Гражданской войны покинули 1 млн 160 тысяч беженцев[16]. Американский Красный Крест отмечал, что на 1 ноября 1920 года численность русских эмигрантов составляла 1 млн. 966 тысяч 500 человек[17]. В дальнейшем в исторической литературе закрепилась цифра — 2 миллиона эмигрантов.

Еще более сложным является вопрос о численности казаков-эмигрантов. Максимальным их число было в первые годы эмиграции. Вместе с семьями казаков Дона, Кубани и Терека в изгнании к концу 1921 года оно достигало, по данным исследований О.В. Ратушняка, около 65 тысяч человек[18]. Однако в 1925–1926 годах численность казаков на чужбине значительно сократилась, так как часть их возвратилась в Россию, а часть приняла гражданство страны пребывания. Общее число строевых казаков (без членов семей) к середине 20-х годов составляло более 40 тысяч человек[19], этой цифры на сегодняшний день придерживается большинство исследователей.

В европейских странах правовое положение русских эмигрантов, в том числе и казаков, было довольно сложным и неопределенным. В 1921 году они получили статус беженцев, бесподданных, так как советское руководство указом от 15 декабря 1921 года лишило российского гражданства всех эмигрантов, которые не получат советские паспорта к 1 июня 1922 года. Позднее, в 1924 году, Лигой Наций были введены для эмигрантов особые удостоверения, так называемые „нансеновские паспорта“. Они выдавались тем государством, в котором находился конкретный беженец. Паспорт Нансена[20]служил удостоверением личности владельца и подтверждал его статус лица без гражданства. Его можно было предъявить при обращении за визой и разрешением на выезд за рубеж. В течение всего срока своего действия паспорт Нансена давал владельцу право обращаться к властям за получением вида на жительство. На основании Декларации Лиги Наций, подписанной в 1928 году и возобновленной в 1933 году, страна, признавшая паспорт Нансена действительным, принимала его владельца под свою защиту и должна была предоставить ему право на жительство и трудоустройство, причем на более выгодных условиях, чем для прочих иностранцев. В то же время нансеновские паспорта не устраняли огромных трудностей при получении виз и разрешений на работу, не давали прав на пособие по инвалидности, болезни, безработице, то есть социальное положение эмигрантов оставалось тяжелым и зависело от воли местных властей. Нужно учесть также, что ряд европейских стран (Англия, Голландия, Дания, Швеция, Норвегия, Италия, Испания, Португалия) так и не признали нансеновские паспорта действительными на своей территории. Признавали такие паспорта, как правило, те государства, которые были заинтересованы в дешевой рабочей силе для восстановления своей экономики после Первой мировой войны (Франция, Бельгия, Люксембург, Германия) или руководствовались соображениями славянской солидарности (Болгария, Югославия, Чехословакия).

Консолидация казаков за границей началась с образования казачьих станиц и хуторов. Вторым этапом консолидации было создание специальных казачьих организаций, улучшающих условия быта и жизни казаков. Нередко такие организации носили благотворительный характер. Уже в начале 20-х годов во многих европейских странах возникли самые разнообразные комитеты или кассы казачьей взаимопомощи. Однако подобные организации были разрозненными, мало связанными друг с другом и часто строились по земляческому принципу. Поэтому третьим этапом консолидации казаков стало создание Казачьих союзов, обладающих следующими характерными особенностями: во-первых, это были достаточно крупные союзы, включавшие основную массу казаков-эмигрантов данного региона, страны пребывания, а иногда и соседних стран; во-вторых, эти союзы объединяли казаков всех казачьих войск, то есть создавались не по земляческому или национальному принципу; в-третьих, Казачьи союзы подчеркивали свой неполитический характер и объединяли казаков независимо от их политических симпатий и пристрастий; в-четвертых, руководителями союзов были, как правило, достаточно авторитетные лидеры казачьей эмиграции, имевшие поддержку или правительства страны пребывания, или провинциальных органов власти. Самыми крупными и влиятельными союзами стали Общеказачий сельскохозяйственный союз в Чехословацкой республике и Казачий союз во Франции[21] (его структуру см. на рис. 1).

Схема 1. Структура Казачьего союза в Париже. 1926 год.

Отличительной особенностью основной массы русских эмигрантов 20—30-х годов был не только горячий патриотизм, неподдельный и глубокий интерес ко всему, что происходит в России и за ее пределами, но также чрезвычайная политическая пестрота и накал политических страстей. А если учесть личные амбиции, честолюбие и тщеславие лидеров многих организаций, постоянные склоки и дрязги, характерные для эмигрантской жизни, станет понятно, почему белой эмиграции в общем и казачьей в частности так и не удалось достичь политического единства, несмотря на общее негативное отношение к советской власти и к политическому режиму в СССР.

Основные политические объединения и организации российской эмиграции 20—30-х годов можно условно разделить на 4 группы. Первая группа — левая эмиграция (республиканцы социалистического и демократического лагеря), в которую входили меньшевистская РСДРП, партия социалистов-революционеров и близкие к ним организации. Вторая группа — умеренные и правые республиканцы. Это Народный союз защиты Родины и Свободы (савинковцы), Республиканско-демократическое объединение (РДО) во главе с П.Н. Милюковым и „Крестьянская Россия“. К третьей группе относились широкие слои эмиграции, так называемые непредрешенцы, то есть призывавшие не предрешать заранее, до свержения советской власти, форму государственного устройства в России. Форму должен был выбрать сам народ России через Учредительное собрание или другим способом. Среди непредрешенцев немало было скрытых монархистов и сторонников военной диктатуры. К ним относилась значительная часть политически активного казачества в эмиграции. Четвертая группа политических объединений в эмиграции — монархисты. Среди них выделялись врангелевцы, правые кадеты, конституционные монархисты, легитимисты. К типично монархическим относились Русский Общевоинский союз (РОВС), Национальный комитет, Высший монархический союз, Братство русской правды, Союз младороссов и др.

Для политических настроений казачьей эмиграции были характерны следующие черты. Во-первых, практически все казаки были приверженцами идеологии Белого движения и категорического неприятия политического режима в СССР. Вторая особенность состояла в том, что казачья эмиграция была расколота на различные политические течения, организации, группы и союзы, хотя заявлений о необходимости казачьего объединения на чужбине и попыток в этом направлении было сделано немало. Однако единства достичь так и не удалось. Полковник Терского казачьего войска Н.А. Бигаев отмечал в 1928 году: „Увы! — эмигрантское казачество разлилось на множество громко и на разные лады журчащих ручейков, не желающих слиться в единый „атаманский“ поток“[22]. Третья особенность политических настроений казаков в эмиграции состояла в том, что значительная часть рядовой казачьей массы была очень далека от активной политической жизни, занята больше своими хозяйственными и бытовыми проблемами и до поры до времени не проявляла особой активности в борьбе с большевиками.

Несмотря на пестроту взглядов, в казачьей европейской эмиграции можно выделить три политических направления. Критерием для их выделения является отношение к проблемам государственного устройства, в том числе к месту и роли казачьих земель в составе Российского государства. В первое входили монархисты, сторонники П.Н. Врангеля, П.Н. Краснова, Общевоинского союза. Это наиболее правое крыло эмиграции преобладало в Югославии, Болгарии, было достаточно сильным среди казаков во Франции и Германии. Второе направление — умеренное — было представлено Объединенным советом Дона, Кубани и Терека, войсковыми атаманами этих казачьих войск[23]. Наибольшее число сторонников этого течения проживало во Франции. По многим вопросам они были согласны с казаками-монархистами. Третье направление — демократическое, антимонархическое, республиканское, которое впоследствии трансформировалось в крайне националистически-сепаратистское движение казаков-националистов, или самостийников (также их называли сепаратистами и пораженцами). Они выступали за создание „Великой Казакии“, простирающейся от Центральной Украины до реки Самары или даже до реки Эмбы, которая протекает в Актюбинской и Гурьевской областях современного Казахстана. Центром этого течения была казачья эмиграция в Чехословакии. Именно здесь активно действовали Союз возрождения казачества, Общеказачий сельскохозяйственный союз, Союз вольного казачества, Общество изучения казачества, „Литературная семья“ (см. схему 2).

Схема. 2. Политические течения в казачьей эмиграции в 1920 — начале 1930-х годов.

Монархически настроенное казачество в эмиграции объединилось вокруг своего признанного вождя — великого князя Николая Николаевича, двоюродного дяди Николая II, бывшего Верховного главнокомандующего русской армией в годы Первой мировой войны, а затем назначенного наместником на Кавказе и командующим кавказской армией. Для казаков-монархистов он был законным наследником российского престола. Все лидеры казачьего монархического движения стремились подорвать доверие казаков к избранным войсковым атаманам, к Объединенному совету Дона, Кубани и Терека. Наиболее отчетливо это проявилось в открытых письмах бывшего донского атамана П.Н. Краснова. Явно идеализируя политику царей династии Романовых по отношению к казачеству, П.Н. Краснов в одном из своих писем в 1924 году писал следующее: „Не надо забывать, что „деспоты“ сберегли казаков, как одну из лучших жемчужин Российской короны, в течение трех веков, а народоправцы (войсковые атаманы и правительства Дона, Кубани и Терека в 1919–1924 гг. — П.К.) размотали казаков ровно в три года так, что от них не осталось и самого звания“[24]. В этом же письме он также заявил: „Если в России будет императорская власть, если в первые дни после свержения ига коммунистов мы увидим во главе Русского освободительного движения Его Императорское Высочество Великого Князя Николая Николаевича, мы, казаки, можем быть спокойны: полная самостоятельность решать свои дела по своим желаниям, и земли, и недра земельные, и войсковые угодия за нами, казаками, и останутся. Только не расточили бы их наши выборные народоправцы, как прогуляли они войско и проиграли войну с красными. Но если появится в России опять народоправство, встанут черные тени Керенских, Савинковых, Черновых, Авксентьевых, Милюковых и им подобных, они во имя партийной программы, во имя общей справедливости так сравняют казаков с иногородним населением, что будет им не лучше, чем при коммунистах“[25]. При этом у П.Н. Краснова и его сторонников явный монархизм сочетался с идеей защиты интересов казачества и даже создания казачьей автономии в рамках России.

Генерал П.Н. Краснов неоднократно выступал со своими проектами решения казачьего вопроса в России (особенно на Дону), и, хотя эти предложения были заведомо невыполнимыми, они только усиливали его популярность среди простых казаков-эмигрантов, измученных лишениями и страданиями на чужбине. „Если казаки, — рассказывает об одном из таких предложений, изложенных П.Н. Красновым в очередном открытом письме от 17 октября 1921 года, умеренный казак И. Лунченков, — всецело доверятся ему и „низложат“ Богаевского, передав власть ему, Краснову, то он обещает в течение двух месяцев со дня вступления в атаманство возвратить всю казачью массу к родным станицам. И, раззадоривая истосковавшихся людей, приподнимает чуть-чуть завесу своей тайны — у него, Краснова, уже заключен договор с Северо- Американскими Соединенными Штатами, по каковому Америка немедленно вступает в переговоры с Советской Россией об оставлении советской властью территории Дона. Советская власть для прекрасных американских глаз, конечно, принимает предложение Америки и покидает Дон, а последний образует нечто вроде самостоятельного государства во главе с Красновым. Опытный шулер Краснов, понимая казачий практицизм, предусматривает в своем обращении даже мелочи: так, освободители — янки вместе с беглыми донцами и атаманом привезут Дону многие тысячи земледельческих орудий, самые лучшие отсортированные семена, породистый племенной американский скот и даже… настоящих американских наседок с настоящими американскими яйцами“[26].

Вот еще одно очень характерное свидетельство о деятельности П.Н. Краснова в эмиграции в начале 20-х годов: „Огромным влиянием на казаков продолжал пользоваться инициатор создания станиц генерал Краснов. Он посылал циркулярные письма в станицы, намечая планы борьбы с большевиками, по преимуществу, фантастического характера, абсолютно невыполнимого. Но истерзанные последними испытаниями казаки верили в них. Краснов становился кумиром и в то время мог повести за собой казачью массу. Было желание у многих казаков избрать его Походным атаманом и поставить таким образом во главе зарубежного казачества“[27]. Однако, несмотря на такую поддержку простого казачества, ему так и не удалось стать Походным атаманом Войска Донского, хотя и было несколько моментов, например в конце 1922-го — начале 1923-го гг. на Пловдивском съезде, когда П.Н. Краснов был очень к этому близок. Многие опасались, что П.Н. Краснов может ввергнуть казаков в авантюру, к которой призывал в своих многочисленных открытых письмах и статьях.

Кроме сторонников П.Н. Краснова, среди казаков- монархистов за границей существовало течение врангелевцев во главе с командующим Донским корпусом, генерал-лейтенантом Донского казачьего войска Ф.Ф. Абрамовым. Монархизм этой группы был прикрыт лозунгом великой неделимой России, основные законы для которой должно было дать Учредительное собрание. У врангелевцев не было разработанной программы по казачьему вопросу, казаков они рассматривали лишь как слуг России, как свою военную силу, и будущее казачества как отдельного сословия с множеством привилегий их мало интересовало.

Умеренным политическим течением среди казачьей эмиграции, противостоящей как монархистам, так и демократическому крылу, являлись сторонники Донского атамана А.П. Богаевского, Кубанского и Терского Войсковых атаманов (В.Г. Науменко и Г.А. Вдовенко), Казачьего союза во Франции и Объединенного совета Дона, Кубани и Терека, созданного 19 января 1921 года в Константинополе. Их политическая платформа строилась на началах народоправия, то есть в соответствии с волеизъявлением казачества и конституцией (по типу конституции Всевеликого Войска Донского 1918 года). Казачьи края должны были сохранять определенную автономию, самостоятельность, но в рамках единого Российского государства. Многие сторонники этого политического течения были федералистами.

Данное течение среди казачества за границей формировалось в обстановке нарастающего противостояния выборных атаманов Дона, Кубани и Терека с врангелевцами и монархистами. Суть противостояния заключалась в следующем. В 1920 году все атаманы признали П.Н. Врангеля Главнокомандующим русской армией, которому на время борьбы с советской властью добровольно подчинялись все казачьи части. Естественно, что Врангель крайне негативно воспринял создание Объединенного совета Дона, Кубани и Терека, расценивая это как шаг к сепаратизму. Эти разногласия в дальнейшем только усиливались, исключая всякий шанс на консолидацию и объединение.

Политическую линию умеренного крыла казачьей эмиграции наиболее полно и четко выражали в своих взглядах и выступлениях А.П. Богаевский, В.А. Харламов и И.Н. Ефремов. Самый авторитетный член Объединенного совета Дона, Кубани и Терека А.П. Богаевский писал в одном из своих писем из Франции в Болгарию в мае 1924 года: „Живется мне здесь не очень весело. Все портят политика и недоброжелательное отношение людей, думающих, что можно повернуть судьбу на свой лад и возвратить все, что было потеряно в дни революции. Люди не желают слышать голоса здравого смысла“[28].

В.А. Харламов во время эмиграции работал в парижской газете П.Н. Милюкова „Последние новости“ и редактировал орган Общеказачьего сельскохозяйственного союза в Чехословакии „Казачий путь“, был одним из руководителей этого союза, членом Ученого совета при Русском историческом архиве Министерства иностранных дел в Русском народном университете (Прага), возглавлял студенческое „Демократическое объединение“, близкое по идеологии к кадетской партии. Свою политическую позицию В.А. Харламов точно определил на заседаниях Константинопольской группы кадетской партии. 27 апреля 1921 года он заявил: „Врангель оказался роковым человеком для десятков тысяч людей, вверивших ему свою судьбу. Не одна сотня казаков расстреляна в Советской России в результате интриг…

Мы никогда не возражали против вооруженной борьбы, сознавая, что против большевиков можно бороться лишь оружием, но мы себе даем также отчет, что решающее для свержения большевиков — происходит в России, в Красной армии, в широких массах населения, и что освободить народ против его желания немыслимо…“[29]А 26 мая 1921 года он подчеркнул: „Ни Богаевский, ни Харламов, ни Объединенный совет вообще не собираются строить самостоятельного государства, по образцу Грузии, Эстонии или Петлюры. Мы добиваемся лишь самостоятельности в отношении Советской России; мы хотим создать наше государство в нашем районе“[30].

Донской казак-эмигрант И.Н. Ефремов был членом кадетской партии, бывшим членом Государственной думы, министром Временного правительства и Российским посланником в Швейцарии. В 1928 году, в ответах на анкету Казачьего союза в Париже, он писал: „При сколько-нибудь нормальном развитии России мне представляется единственно возможным республиканско-федеративный строй, в котором казачество должно найти простор для автономного развития своих краев на началах былого народоправства. Но сами эти начала, в особенности в современном углубленном понимании, требуют равенства не только гражданского, но и политического, не только как управляемых, но и как участвующих в управлении. Перед законом казаки и иногородние должны быть равны.

Нельзя отстоять свои права, лишая прав других. Но большее развитие казаков, как общее, так в особенности политическое, их сплоченность, их традиции надолго сохраняют за казаками преобладающее значение в управлении казачьими краями“[31]. Далее Ефремов подчеркивал, что „казаки имеют несомненное право, если пожелают, предоставить иногородним полное равенство перед законом, остаться обособленными в частной жизни, иметь свои обособленные сословные собрания, учреждать по подписке свои казачьи стипендии, избирать станичными атаманами только казаков, выдвигать из своей среды наилучших кандидатов на все должности по местному самоуправлению, суду, народному образованию и т. д.“[32]

Предшественником организаций казаков-самостийников стал так называемый „Союз возрождения казачества“, который был создан еще в июне 1921 года в Константинополе под руководством казаков Б.Н. Уланова и В.Т. Васильева. Вот какую оценку только что созданной организации дал агент Разведуправления РККА в середине 1921 года: „Союз возрождения казачества“ полагает, что в случае падения нашей власти в России, имея уже прецедент самостоятельного управления, до образования, в конечном счете, какой-либо общероссийской власти, может у себя анархии не допустить, призвав к жизни Круг, раду, и тех людей, которые знакомы с этой работой и находятся за границей. Отмечая вообще малое количество „государственных“ людей среди казаков и малочисленной казачьей интеллигенции, Союз предлагает объединить эти элементы вокруг себя»[33].

В начале 20-х годов правление Союза переехало в Прагу, и именно Чехословакия на долгие годы стала центром демократического, а впоследствии и самостийного направления казачьего движения в эмиграции. Программа «Союза возрождения казачества» предусматривала следующие задачи: «Казачьи земли должны быть независимыми демократическими республиками со своими законодательными (Войсковые круги, рады) и прочими государственно-административными и хозяйственными организациями…

Форма будущего государственного строя России, когда волей и усилиями всего Русского Народа будет свергнута советская власть, определяется как Российская Демократическая Федеративная Республика, Республики казачьих земель войдут в состав Российской Демократической Федеративной Республики как отдельные штаты со своими законодательными и государственно-административными органами»[34]. В состав правления «Союза возрождения казачества» вошли такие видные деятели казачьей эмиграции, как П.А. Орлушин, Г.Ф. Фальчиков, В.Т. Аспидов, генералы В.И. Сидорин и И.Ф. Быкадоров. По своим взглядам этот Союз был скорее близок к партии эсеров и находился на ярко выраженных антимонархических позициях. Всю ответственность за поражение Белого движения в борьбе с большевиками в 1918–1920 годах он возлагал на монархистов, а также на Деникина, Врангеля и партию кадетов. В объяснительной записке к программе «Союза возрождения казачества» ее авторы прямо заявляли: «Казачеству совершенно не по пути с теми, кто на протяжении трехлетней борьбы с большевиками был оплотом реакции, кто был чужд и враждебен демократическому духу его. Среди друзей и сотрудников казачества не найдут места те, кто не перестает носиться с идеей единоличной военной диктатуры и вдохновлять и защищать очередное Главное Командование с его своеобразной государственностью»[35].

Течение так называемых казаков-самостийников начало выделяться среди казачьей эмиграции демократического толка в Чехословакии в начале 20-х годов. Первой их акцией стала резолюция об отсоединении Кубани от России, изданная в Праге в октябре 1921 года и подписанная 16 казаками. В 1926 году из- за личных амбиций руководителей «Союз возрождения казачества» распался на несколько конкурирующих организаций. Самой крупной из них стал «Союз вольного казачества», образованный осенью 1925 года частью казаков-студентов в Чехословакии при поддержке генералов И.Ф. Быкадорова и Т.М. Старикова, популярных в казачьих массах. Они выступили с программными требованиями создания на территории Дона, Кубани и Терека единого казачьего государства, которое должно быть самостоятельным вплоть до образования в России Федеративной республики, после чего на особых договорных началах войти в нее как единый штат. Наконец, в 1927 году был создан Совет вольного казачества, в который вошли И.Ф. Быкадоров, Т.М. Стариков, И.А. Билый, М.Ф. Фролов, Федоров, И.И. Колесов, И.П. Вифлянцев. Именно эта инициативная группа и основала «вольноказачье» движение, популярность которого заметно выросла в конце 20—30-х годов среди казачьей эмиграции в Европе. Вольные казаки стояли за решительное и окончательное отделение казачества от России и создание независимого казачьего государства «Казакии» в пределах Дона, Кубани, Терека, территорий астраханских, яицких (уральских) и оренбургских казаков. «Мы уже обязаны не служить кому бы то ни было, — писал донской казак генерал- лейтенант Т.М. Стариков, — не искать себе господина, а защищаться, добывать себе право на жизнь.

Единственным для этого средством служит создание самостоятельного казачьего государства в пределах европейского казачества. К этому должны быть направлены все силы и средства, весь казачий разум. Мы не должны допустить уничтожения казачества. Защита его есть наш долг, наша святая обязанность… Будущее казачье государство по своему географическому положению и по природным богатствам находится в исключительно благоприятных условиях. Не пройдет и десяти лет, как оно превратится в одно из самых цветущих государств в Европе»[36]. Росту популярности этого движения способствовали не только политические идеи независимости казаков от центральной российской власти, но и личность самого генерала И.Ф. Быкадорова, который был основным идеологом «вольноказачьего» движения. Простые казаки отзывались о нем как о человеке исключительной честности, храбрости и порядочности.

Подробное разъяснение программных положений вольноказачьего движения содержится в ответах И.Ф. Быкадорова на вопросы анкеты Казачьего союза в Париже, которые он дал в конце 20-х годов. В том, что большевики смогли захватить и удержать власть в России, казачий генерал обвиняет русский народ: «Большевистскую власть без сопротивления, без какой-либо борьбы, добровольно принял единственный народ бывшей России — великорусский; он принял, как программу, как свою идеологию и большевизм. Борьба против большевистской власти и большевизма, борьба вооруженная, начиналась там, где кончалась великорусская или начиналась этнографическая граница других народов».

Рассуждая о том, какая власть после поражения большевизма будет наиболее приемлемой для казачества, Быкадоров писал: «Никакая власть российская (центральная) не сможет быть благой для казачества, какая бы она ни была: монархическая, кадетская (Милюковская), эсеровская (Керенского или Чернова), или евразийская (есть и такая претензия, обещающая создать Сверх-Россию) — отношение к казачеству будет сводиться к закреплению расхищения и обращению казачьих краев „в общий котел“ так, что казачество оттуда не получит и объедков. Странно надеяться на осуществление блага (или справедливости) от какого-нибудь Учредительного Всероссийского Собрания, ведь решающее большинство (количественно) там будет принадлежать великорусскому народу, а казачьи представители будут в роли только присутствующих при решении своей судьбы».

Будучи убежден в том, что «судьбы советской власти разрешатся вооруженным столкновением СССР с Западной Европой», и, касаясь перспективы развития казачества после неизбежного, как он был убежден, поражения советской власти, Быкадоров писал: «Исход борьбы должен дать для казачества полное освобождение, восстановление суверенного государственного существования его. Это необходимо для интересов казачьих краев; целесообразно, возможно в совершающемся историческом процессе и наиболее отвечает интересам коренного населения края. Для этого требуется прежде всего изживание рабской психологии, создавшейся в двухвековой кабале, о какой-то служебной роли казачества в отношении русского (великорусского) народа или России, о великодержавности, богоносительстве, мессианской роли этого народа и т. п. блуд московской, а затем и русской интеллигентской мысли; необходимо снятие духовных оков казачьей интеллигенции, возвращение к своим истокам, своему казачьему народу. Для казачества прежде всего необходимо обрести свободу своего духа. Что за попечитель о судьбе казачества великорусский народ?

Почему не другой какой-либо бывшей российской империи? Только само казачество сможет быть кузнецом своего счастья. Только в самостоятельном государственном бытие (суверенного государства или государств) казачество может осуществить высшее благо — развитие, духовное и культурное, равноправное сожительство населения своих краев, как самостоятельного государства или государств, а отсюда и воля к тому — первый и главный этап к осуществлению»[37].

Правда, уже в начале 30-х годов генерал И.Ф. Быкадоров отмежевался от движения самостийников. В марте 1932 года в «Открытом письме казакам» он писал: «Создание казачьего государства (Казакии) совершенно неосуществимо… Если бы оно было осуществлено (для тех, кто верит в это), то это были бы новые Балканы с разделением казачьих земель между Россией, Украиной и Кавказом и бутафорской Казакией. Обращение казачьего населения в каждой части в положение пограничной стражи. Это было бы равносильно возвращению казачества в своем развитии на сотню лет назад. Казачья самостийность ведет к изоляции (пребыванию в одиночестве), так как никаких добрых союзных отношений у самостийников-казаков с самостийниками-украинцами и горцами Кавказа нет и быть не может, вследствие претензии (и осуществления соответствующего договора относительно этого с покровителями) первых на казачьи земли до р. Донца и р. Маныча, на Кубань и Ставрополье, а последних на всю Терскую область»[38].

Совет вольного казачества издавал журнал «Вольное казачество» («Вильне Казацтво»), который выходил в Праге, а потом в Париже с 1927 по 1939 год. Всего вышло около 270 номеров — рекордное число для казачьих эмигрантских изданий. По мнению многих современников, этот журнал за время своего существования не испытывал никаких материальных трудностей, поскольку тайно финансировался польскими правящими кругами, заинтересованными в развитии сепаратистских тенденций в СССР. Подобное сотрудничество позволяло это издание рассылать по местам расселения казаков бесплатно, что способствовало привлечению на свою сторону большого числа простых казаков.

В 1928 году «вольные казаки» в Праге также издавали журнал «Казачья земля» под редакцией В. Глазкова и И.И. Колесова (вышло всего 2 номера).

В 1933 году вольноказачье движение раскололось. Небольшая группа сотрудников журнала «Вольное казачество» (И. Безуглов, В. Глазков, Г. Еременко) вышла из редакции из-за серьезных разногласий с главным редактором И. Билым. Они создали в Братиславе Временное центральное правление вольного казачества (вскоре эта группа переехала в Прагу, где было создано Центральное правление Союза казаков-националистов) и стали издавать литературно-исторический и информационный журнал «Казакия» (печатался в 1934–1939 годах последовательно в Братиславе, Праге и Софии, всего вышло 33 номера). Той же линии придерживалась газета «Единство и Независимость», выражавшая взгляды Общества ревнителей казачества (ОРК), находившегося в Париже. Идею казачьей государственной независимости отстаивали и представители калмыцкой диаспоры, которые видели будущее своего народа в качестве автономной области государства «Казакия». Калмыцкая национальная организация «Хальмак Тангаин тук» работала в контакте с Союзом казаков-националистов. Калмыцко-казачий журнал «Ковыльные волны» издавался во Франции.

Все эти издания от лица организаций, которые они представляли, вели полемику со сторонниками воссоздания единой России после падения большевизма. Наиболее показательным в этом отношении является доклад одного из лидеров казаков-сепаратистов, калмыка по национальности Шамбы Балинова, прочитанный на собрании Общества ревнителей казачества в Париже. Журнал «Ковыльные волны» опубликовал доклад отдельной брошюрой, снабдив его предисловием: «Они (умеренные эмигранты. — П.К.) пытаются доказать наличие политической эволюции большевиков, говорят о национальном перерождении Сталина. Для усиления своей пропаганды, везде и всюду пишут и говорят о 16-миллионном русском народе, стараясь выставить его как единый монолит, „забывая“ то, что добрую половину этих 16 миллионов составляют нерусские народы, охваченные идеей независимости и не желающие иметь никакого дела не только с русскими большевиками, но и вообще с Москвою…»[39] Весь смысл доклада Балинова, этого «руководства к действию» для всех казаков-националистов, сводился к тому, что казачество называется особым народом, главной задачей которого является обретение в ходе справедливой освободительной войны национальной и государственной независимости. Причем, по мнению Балинова, бороться нужно не только с Советами, но и с гегемонией «Московии», так как в СССР под красным флагом «осуществляется старый русский империализм». Стремление умеренной эмиграции отстаивать целостность страны он рассматривал исключительно как «борьбу с освободительным движением угнетенных народов»[40].

В этом же докладе Балинов недвусмысленно ответил и на вопрос о том, чью сторону примут казаки- самостийники в случае, тогда еще гипотетической, войны Германии с Советским Союзом: «Казаки-националисты давно на эти вопросы имеют свой ответ: всегда и при всех случаях быть с теми, кто против Коминтерна, против большевиков, против марксизма, идти единым фронтом с угнетенными народами, в братском союзе с ними добиваться освобождения и возрождения казачества…»[41] Основными союзниками, помимо будущего агрессора, самостийники объявили украинцев и кавказских горцев, поскольку Украину и Северный Кавказ предполагалось целиком включить в состав будущей «Казакии».

Большая часть казачьей, да и русской эмиграции критически относилась к политическим взглядам самостийников. Известный русский эмигрант Д.И. Мейснер вспоминал (применительно к казачьей эмиграции 30-х годов в Чехословакии): «Среди богатых и зажиточных в прошлом казаков, а таких в эмиграции было особенно много, распространялось представление о том, что будь они подальше от Москвы, посвободнее от нее как русского центра, они обошлись бы без большевизма, а следовательно, не должны были бы стать эмигрантами. Некоторые из них, надо прямо сказать, не без лукавого участия иностранцев отрицали даже самую принадлежность казачества, в том числе и донского, к русскому народу и извергали на Россию ушаты грязи. Некоторые „поповы“, „стариковы“, „быкадоровы“, „колесовы“ и носители других подобных фамилий вдруг, к всеобщему недоумению и изумлению, оказывались совсем не русскими. На многочисленных публичных выступлениях они на чистейшем русском языке, да другого они отродясь и не знали, объясняли, что Дон и Кубань совсем не Россия, и что только „большевистское насилие“ держит эти области в ее составе. Впрочем, эти крайние самостийники были среди казачества меньшинством»[42].

Укрепление советской власти, принятие новой экономической политики (НЭПа) стали причинами, которые способствовали тому, что многие казаки приняли решение вернуться на родину Так, из 30 тысяч донских казаков, оказавшихся в эмиграции, на Дон вернулась почти половина. Многие из оставшихся покинули Болгарию и расселились по странам Европы и Америки. После переезда во Францию Донского атамана Богаевского, а затем Кубанского и Терского Войсковых атаманов В.Г. Науменко и Г.А. Вдовенко в Париже возобновились заседания «Объединенного совета Дона, Кубани и Терека». Однако жизнь распорядилась так, что казаки все больше рассеивались по континентам в поисках лучшей жизни, и сохранять связь атаманам со своими казачьими объединениями становилось все труднее. Таким образом, мы видим, что судьба казачества, оказавшегося в эмиграции, оказалась довольно трагичной. Многие умерли в эмиграции, не выдержав разлуки с родиной, тягот и лишений жизни на чужбине. Не менее трети казаков, преимущественно рядовых, в конце двадцатых годов вернулись в СССР, где их, как правило, ждали коллективизация и окончательное расказачивание. Оставшееся же в эмиграции казачество, раскиданное по всей Европе, пыталось сохранить верность своим традициям и лелеяло надежду на то, что рано или поздно ненавистный коммунистический режим в России падет и они смогут вернуться в родные края.

30-е годы XX века стали переломными в истории Европы и мира в целом. Нараставший экспансионизм и агрессивные планы германского фашизма и японского милитаризма неизбежно вели к международному политическому кризису и к угрозе мировой войны. Несомненно, все это очень сильно повлияло на уклад жизни и политические настроения русской эмиграции в целом и казачьей в частности. Во-первых, эмигрантам нужно было определить свое отношение к идеологии и политике итальянского и германского фашизма, а во-вторых, свое отношение к возможной будущей войне Германии и Японии против СССР, то есть либо занять оборонческую, патриотическую позицию, либо встать на сторону агрессора, быть пораженцем (желать поражения СССР в войне).

Первыми свои симпатии к фашизму высказали самостийники. Еще в 1929 году журнал «Вольное казачество» в двух номерах опубликовал большую статью «О фашизме», в которой говорилось: «Поучиться фашистским методам спасения государствами считаем необходимым, ибо они оказались блестящими. Тактика фашизма оказалась правильной и быстро привела к осуществлению поставленной цели. Из состояния разложения и распада фашизм, и именно фашизм, превратил Италию в цветущую страну». Далее в статье делался вывод, что больное итальянское общество вылечил доктор, а «фамилия этого доктора — фашизм»[43].

В середине 30-х годов казаки-самостийники в Чехословакии создали «Казачий национальный центр» (КНЦ) во главе с В.Г. Глазковым, который открыто ориентировался на гитлеровскую Германию, считая, что с помощью ее агрессивной политики можно уничтожить СССР, Россию, ненавистную «Московию», а затем создать независимую «Казакию». Именно эта организация проявила наибольшую активность в отстаивании идей казачьего сепаратизма и вела чрезвычайно активную антисоветскую деятельность. Так, например, еще 7 апреля 1939 года был издан специальный циркуляр «О сборе агентурных сведений об СССР»: «Необходимо немедленно, — говорилось в этом документе, — принять самые решительные меры, чтобы ничто, касающееся нашего противника СССР, не оставалось не использованным, чтобы все сведения о нем систематизировались и незамедлительно передавались в Прагу для дальнейшей обработки». Причем особенное внимание казачьи шпионы должны были уделять сбору и анализу следующей информации: «Настроения населения, отношение к власти… 5. Как живут казаки, сколько их и каких? Как к ним относится власть и они к ней? 6. Какие повинности казаков и населения казачьих областей? 10. Военные фабрики и заводы? 11. Какие пути сообщения, шоссе, железная дорога, пароходы?»[44] Неудивительно, что к этой небольшой (например, в Болгарии к 8 августа 1941 года насчитывался только 71 казак-националист)[45], но чрезвычайно активной организации проявили повышенный интерес немецкие спецслужбы, чьи представители после захвата немцами Праги имели с Глазковым несколько бесед, во время которых пообещали ему определенную, хотя и негласную, поддержку.

Не сразу заняли прогерманскую, профашистскую позицию эмигрантские казачьи организации, стоявшие за возрождение национальной России. Тем более что государства, принявшие их на своей территории, — Югославия, Чехословакия, Франция — были в напряженных отношениях с Германией, а впоследствии и сами стали жертвами фашистской агрессии. Однако по мере усиления нацистского государства большинство казаков-эмигрантов посчитало, что из двух зол — сталинский СССР и гитлеровская Германия — меньшим злом все же является Германия. Казачья эмиграция, как и большинство белой эмиграции, оценивала СССР в духе Российского зарубежного съезда в Париже, который прошел в апреле 1926 года: СССР — не Россия и вообще не национальное государство, а русская территория, завоеванная III Интернационалом. Отсюда легко сделать вывод, что возможен (а иногда и необходим) союз с иностранными силами, в частности, с Антикоминтерновским пактом, для спасения России от власти коммунистов. Непонятно только одно: почему эта часть казачества не боялась, что Россия будет расчленена союзниками, а ее население планируется практически полностью уничтожить (что и озвучил Гитлер еще в 20-х годах в библии нацизма «Майн Кампф»)? Логика рассуждений этой части казаков- эмигрантов была примерно следующей: «Съесть Россию и превратить ее в колонию… не будет по силам и 80-миллионной Германии. Россия — не Чехия. Ведь подобное положение сделало бы из России нового непримиримого врага Германии, в последних же у нее и так недостатка нет… Если бы Германия… пошла бы по линии расчленения и удушения Национальной России, это было бы „против здравого смысла“»[46].

Большинство казачьих организаций на чужбине не прислушались к предостережениям генерала А.И. Деникина о недопустимости для русских эмигрантов сотрудничества с Германией и участия в иностранном вторжении в Россию. Эту мысль он развил в декабре 1938 года в докладе на тему «Мировые события и русский вопрос». В частности, о задачах русской эмиграции в случае войны между Германией и СССР он сказал: «Наш долг, кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды, проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существует свобода слова и благоприятные политические условия, — явно, где их нет — прикровенно. В крайнем случае, молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться. Мне хотелось бы сказать — не продавшимся, с ними говорить не о чем, — а тем, которые в добросовестном заблуждении собираются идти в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному? В сделках с совестью в таких вопросах двигателем служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние — о судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение: это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки… Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующие на водительство русской эмиграцией… Простите меня, но это уже слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы — заключенной в клещи своих пулеметов, — этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не „чекистскую“, а просто русскую кровь — свою и своих напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее закабаления»[47].

Политика гитлеровского руководства в отношении русской эмиграции, даже ориентировавшейся на нацизм, была двойственной. В первые годы после прихода Гитлера к власти лидеры национал-социализма нередко заявляли, что политика Германии не идет вразрез с интересами национальной России, а в 1936-м Гитлер даже провел прямое различие между Россией и большевизмом[48]. Однако в дальнейшем руководители Третьего рейха проводили все более жесткую политику в отношении русской эмиграции, ограничивая ее деятельность. Такая позиция нацистского руководства легко объяснима: Гитлеру не нужна была в будущем самостоятельная Россия, даже без коммунистов, и цели русской белой эмиграции ему были абсолютно чужды. Неслучайно в 1938–1939 годах в Германии были распущены многие политические, в том числе и профашистские, организации русских эмигрантов, а контроль за деятельностью эмигрантов полностью перешел к Управлению делами русской эмиграции во главе с генералом В.В. Бискупским, которому подчинялись практически все организации. Во всех крупных городах были созданы так называемые опорные пункты, через начальников которых осуществлялось руководство действиями тех или иных, в том числе и казачьих, эмигрантских групп.

Конечно, и среди казаков-эмигрантов были патриоты России, осуждающие германский фашизм, но они явно оказались в меньшинстве. Что касается основной массы казаков-эмигрантов, то они, как правило, занимали выжидательную позицию, лишь словесно поддерживая германскую политику (в условиях германской оккупации). Впрочем, германские власти от них большего и не требовали.

Положение в рядах зарубежного казачества осложнилось во второй половине 1930-х годов, в результате усиления раскола среди донских казаков, произошедшего в связи с борьбой за атаманскую власть после смерти А.П. Богаевского в конце 1934 года. В 1935 году специальный избирательный комитет провел выборы нового атамана. Основными претендентами были граф М.Н. Граббе и противостоящие ему генералы П.Х. Попов и А.В. Черячукин. Против М.Н. Граббе уже тогда выступали самостийники, а также группа В.А. Харламова, который собрал вокруг себя казаков-милюковцев. В голосовании участвовало 5200 донских казаков из разных стран рассеяния, и генерал-лейтенант граф М.Н. Граббе получил большинство.

В 1938 году истекли три года — срок, на который он был избран Донским атаманом, и граф предложил создать комиссию для новых выборов атамана. Вскоре эта комиссия действительно была создана — во главе с председателем Союза Донских артиллеристов Шульгиным. Вот как описал в июле 1940 года дальнейшие события представитель Донского атамана в Чехословакии С.В. Маракуев: «В то же время стали поступать приговоры станиц о том, что казаки не желают производить выборы и просят графа Граббе остаться на следующее трехлетие. Таких приговоров было подано около 200 из разных стран с 3500 подписями. Так как в голосовании 1935 года приняло участие 5200 казаков, то Комиссия сочла излишним и даже невозможным производить выборы и объявила гр. Граббе Атаманом на следующее трехлетие. Но самостийники, казакийцы и Харламовцы образовали свою избирательную комиссию, назначили кандидатом одного Попова, собрали за него, по их утверждениям, никем не проверенным, — 2400 голосов, и объявили его Атаманом. В этом действии все было противозаконно и произвольно, и ген. Попов отнюдь Донским атаманом признан быть не может. Приехав в Европу, он занял сразу положение „казакийца“ и украинофила, вследствие чего группа Харламова от него отреклась, так что он остался атаманом одних самостийников»[49]. Так начал углубляться раскол среди донского казачества за границей. Часть казачьих групп, станиц и хуторов, ориентирующихся на вольно-казачье движение, признала П.Х. Попова законным Войсковым атаманом, остальные продолжали считать атаманом М.Н. Граббе.

В такой обстановке разброда, ругани и взаимных упреков встретила казачья эмиграция в Европе Вторую мировую войну и немецкую оккупацию Чехословакии, Франции, Югославии, а также установление профашистских режимов в Румынии, Венгрии и Болгарии.

С первых же месяцев оккупации резко ухудшилось материальное положение большинства казаков. Новые немецкие власти, как правило, прекращали выплату эмигрантам различных пособий и увольняли с государственной службы. Люди просто-напросто оставались без средств к существованию. «От бывшего Югославского правительства, — пишет Е.И. Балабину донской казак П.М. Ручкин, — получал пенсию в размере в 800 динаров в месяц и кое-как существовал, но с апреля сего года никакой помощи не получаю и впал в сильную материальную нужду. Идет зима, а с нею и большие заботы о насущном куске хлеба»[50]. Важно отметить, что германские власти зачастую специально мешали казачьим организациям зарабатывать деньги. Об этом прямо писал В.В. Бискупскому Е.И. Балабин 27 июня 1940 года из Праги. Объясняя, почему концерт для сбора денег на устройство детей в летние лагеря дал мало средств, он отметил: «Инстанция (германские власти в Праге. — П.К.) запретила публиковать о вечере, вывесить плакаты даже на русском ресторане, запретила где-либо предварительную продажу билетов — только при входе и только тем, у кого будет в руках письменное от нас приглашение. Несмотря на все принятые меры, о вечере многие не знали. Кроме того, это был день Троицы, и литургия окончилась в 2 часа дня, а концерт от трех. Буфет, ввиду страшной дороговизны и невозможности покупать продукты без карточек, не дал такой прибыли»[51].

Усугубляла бедственное положение казачьей эмиграции и та ее отрицательная черта, о которой еще в июне 1921 года говорили члены Константинопольской партии кадетов: «К сожалению, наша сварливость, не сплоченность, обливание помоями с апелляцией друг на друга к иностранцам очень вредят симпатиям к русским»[52] Почти через 20 лет, в 1940 году, об этой черте русской и казачьей эмиграции писал в одном из своих писем атаман Е.И. Балабин: «К сожалению, во Франции сейчас идет то же, что было здесь по приходе немцев. Многочисленные русские организации засыпали немцев жалобами друг на друга, и каждая из них настаивает, чтобы немцы слушались только их и никого больше»[53]. Все это привело к тому, что в конечном итоге германское руководство полностью разочаровалось в эмиграции. Это, например, наиболее отчетливо проявилось в том, что немцы не приветствовали участие казаков-эмигрантов, в отличие от так называемых «подсоветских» казаков, в боевых действиях на стороне Германии[54]. «Пришлось мне беседовать с немцами, — грустно написал в ноябре 1942 года генерал П.Н. Краснов, — по Казачьим делам. И вот что доверительно мне было сказано: мы предпочитаем и будем сотрудничать только с теми казаками, которые придут к нам на местах, то есть на Дону, Кубани и на Тереке. Там мы находим и организации, и жертвенную готовность бороться с большевизмом, и всячески, отдавая свое последнее, нам помогают уничтожать большевиков. В эмиграции мы не видим ни людей, ни организаций, ни казаков»[55].

Политика германских властей по отношению к казачьей, впрочем, как и ко всей русской эмиграции сводилась к резкому ограничению деятельности эмигрантов, сокращению числа их организаций, роспуску большинства из них, унификации их структуры, ко взятию всех эмигрантских организаций, как в Германии, так и в оккупированных ею странах, под жесткий контроль Берлина и Управления делами русской эмиграции во главе с В.В. Бискупским. Все это непосредственно повлияло на деятельность организаций, в которые входили казаки. В конце 1939-го — начале 1940 г. началась реорганизация казачьих союзов, объединений и станиц на территории Третьего рейха. В результате к 1941 году было создано Общеказачье объединение в Германской империи во главе с генерал-лейтенантом. Донского казачьего войска Е.И. Балабиным.

Первоначально была создана единая Казачья группа на территории Чехословакии и Моравии, получившая название Общеказачье объединение в протекторате Чехии и Моравии. В январе — феврале 1940 года в Чехии и Моравии были ликвидированы такие самостоятельные казачьи организации, как Общеказачий сельскохозяйственный союз, Общество казаков, Общество казаков-инвалидов в Праге, Калмыцкая культурно-просветительная комиссия в Праге, Терское общество в Праге, а также расформированы Кубанская и Донская имени графа Граббе станицы в Праге, станицы в Брно, Моравской Остраве, хутора в Пльзене и Младо-Болеславе. Вскоре казачьи станицы начали создаваться заново, но уже не на самостоятельной основе, а в составе Общеказачьего объединения в Германской империи, подчиненные атаману Е.И. Балабину. К 1941 году были сформированы Донская, Кубанская и Терская станицы в Праге, а также станицы в городах Брно, Пльзене, Моравской Остраве и Младо-Болеславе (см. схему 3).

Схема 3. Структура Общеказачьего объединения в Германской империи 1941 года.

Статут этого объединения, составленный весной 1940 года, предусматривал, что в него входят «казачьи общественные организации, существующие в протекторате, и кои политически стоят на антикоммунистической основе, на основе казачьих конституций 1918–1919 гг. и Декларации Объединенного совета Дона, Кубани и Терека от 1921 года». Целью объединения являлось «единое представительство и защита правовых, экономических, культурных, духовных и прочих интересов казаков, пребывающих на территории протектората»[56].

Органами управления объединения были Совет объединения, его президиум и Ревизионная комиссия.

Помощник атамана Общеказачьего объединения С.В. Маракуев в письме от 3 июля 1940 года так объяснил характер новой казачьей структуры: «Мое тесное сотрудничество с генералом Е.И. Балабиным свидетельствует о том, что объединительная работа, генералом Балабиным предпринятая, не есть какая-то изолированная акция, отделяющая казаков Германии от казаков, живущих в других странах; а акция общая, ведущаяся со всем эмигрантским казачеством, которое не желает самостийных или украинских авантюр, а хранит верность Родине и заветам предков, которые несколько столетий жили в России и с Россией, служили ей и на этой службе прославили себя и многими подвигами, и пролитой кровью. Объединение, которое здесь предпринято, имеет в виду не тех несколько сотен человек, которые живут на территории Великогермании, а все Казачество. С нами идут и Кубанцы, и Терцы, и Войсковые Атаманы»[57].

К августу 1940 года Общеказачье объединение только в протекторате Чехии и Моравии насчитывало, по подсчетам Е.И. Балабина, 450 человек[58]. К лету 1941 года эта организация включала, кроме станиц и хуторов Чехии и Моравии, также Берлинскую станицу, Калединскую станицу в Братиславе, Беломонастырскую станицу в Венгрии, представители атамана имелись в Словакии, Восточной Пруссии, Польском генерал-губернаторстве.

Любопытно, что еще задолго до 22 июня 1941 года казаки-балабинцы начали подготовку к будущей войне. 14 апреля 1941 года атаман Е.И. Балабин опубликовал специальный приказ по станицам, хуторам и отдельно живущим казакам на территории Третьего рей- ха в Словакии: «Уже близок тот час, — говорится в этом документе, — когда от нас, казаков, потребуется сложная и серьезная работа по освобождению нашего Отечества от жидовского ига и восстановлению на нем лучших жемчужин Короны Российской — Казачьих Войск»[59].

Общеказачье объединение в Германской империи непосредственно подчинялось В.В. Бискупскому, а его указания получало через начальника опорного пункта Управления делами русской эмиграции в протекторате Чехии и Моравии К Ефремова.

Однако создание Общеказачьего объединения отнюдь не ликвидировало раскол в казачьем эмигрантском движении. За пределами остались и действовали самостийники. Довольно прочные позиции они имели в Общеказачьей станице в Праге, а в хуторах Брненской станицы активно действовал, призывая казаков не подчиняться Е.И. Балабину и В.В. Бискупскому, самостийник А.А. Гусельщиков. О ситуации, сложившейся в связи с этими противоречиями в Праге, Е.И. Балабин сообщал В.В. Бискупскому в письме от 26 февраля 1940 года: «Общеказачья станица в Праге, находящаяся в сфере влияния генерала П.Х. Попова, до настоящего времени не приступила к ликвидации, хотя лично руководители ее были осведомлены о предстоящей реформе казачьих объединений в Протекторате. В этом, несомненно, сказывается воздействие генерала ИХ. Попова и лиц, составляющих его ближайшее окружение. Генерал Попов уведомляет казаков, что его организация пользуется поддержкой властей, что он получит из Берлина Устав, которым будет руководствоваться его группа, и часть казаков ему верит. Пока деятельности генерала Попова не будет положен конец, объединение всех казаков в Протекторате достигнуто не будет. За ним пойдет, правда, ничтожное меньшинство, но оно все же будет, и казачество останется раздробленным на две группы»[60].

Уговоры и увещевания Балабина и Бискупского вскоре возымели действие. В апреле часть самостийников (так называемая Инициативная группа) выступила с протестом против действий своих лидеров и, образовав Общеказачий хутор в Праге, вошла в подчинение генерала Е.И. Балабина.

В апреле всё того же 1940 года Е.И. Балабин отмечал, что самостийники очень активно налаживают сотрудничество с Пражским гестапо. В частности, в письме П.Н. Краснову он писал: «Поповцы не унимаются. Вновь выбранный атаманом Попов хлопочет у Гестапо о снятии ареста с кассы и инвентаря прежней станицы, говоря, что у них осталось 75 казаков, а с Болгарией, Югославией и Польшей будто бы 1118 человек. Конечно, цифры ложные, а что за границей и проверить нельзя, но понимают ли это наши хозяева? А ведь ложными цифрами они оперируют в Гестапо и производят впечатление»[61].

Несомненный интерес представляет рукопись Е.И. Балабина «О самостийниках», написанная им в марте 1940 года. В ней он дает довольно точную общеполитическую оценку этого движения и его пагубную роль для казачьей эмиграции: «В среде казачьей эмиграции в Европе, — в частности, писал атаман, — народилось уже давно уродливое и скорее даже позорное явление — самостийность. В происхождении его несомненно повинна не казачья масса, а претенденты в „вожди“, честолюбцы, желающие играть политическую роль, и еще больше — те иностранные политические круги, которые строят своекорыстные расчеты на разделение России и приобретение исключительного влияния в отделившихся от государственного единства областях. Самостийники составляют несколько враждующих между собой групп, но в общем их можно разделить на две различные части. К первой принадлежат политические фантазеры, мечтающие о создании самостоятельного казачьего государства — Казакии, независимого от России и от других европейских государств; им, создателям этого государства, должна принадлежать руководятся роль в будущей его жизни. Это политические честолюбцы, невежды, не знающие ни истории, ни основ политического равновесия Европы. Послевоенный европейский режим внушил им надежду на реализацию их мечтаний: если на обломках бывшей Австрийской монархии возник ряд новых государств, то почему же из развалин Российской державы не выкроить для их удовлетворения казачью самостоятельную республику. Другая часть самостийников более практична: они просто ищут иностранных нанимателей, которые за проповедь дробления нашей Родины готовы заплатить деньги, пусть небольшие, но все же достаточные, чтобы им вести праздную жизнь и играть роль политических деятелей»[62].

Важно отметить, что без поддержки германских властей самостийники просто не смогли бы существовать. И действительно, немцы в отношении казачьей эмиграции проводили двойную политику. С одной стороны, они через Управление делами русской эмиграции официально поддерживали Общеказачье объединение в Германской империи, а с другой, прежде всего через гестапо, как бы перестраховываясь, оказывали всяческую помощь казакийцам-самостийникам.

Именно с их помощью весной 1940 года на территории Германии и протектората Чехии и Моравии был создан Всеказачий союз (самостийники) во главе с П.Х. Поповым. Отношение германских властей к казачьим организациям в целом и самостийникам в частности очень точно характеризуется в письме Е.И. Балабина П.Н. Краснову от 30 мая 1940 года: «Сейчас меня вызывает Гестапо. Разрешили издавать „Вестник“ с запрещением писать в нем не только о Попове и его сотрудниках, но и не упоминать о самостийниках. Мою просьбу написать возражения, где Поповцы ошибаются, отклонили. Кроме того, взяли с меня письменное обязательство, что ни я, ни станицы, ни отдельные казаки моей группы не будут ни устно, ни письменно возбуждать вопросы о Попове, его сотрудниках, о самостийности»[63]. Немецкие оккупационные власти даже материально лучше снабжали все тех же самостийников. Так, например, все пожилые казаки, состоявшие в организации Попова, получали по 700 крон в месяц, а всем остальным казакам в подобном пособии было отказано.

Подводя итог, можно сказать, что казаки в эмиграции в основной своей массе приветствовали нападение Германии на Советский Союз. Именно в Гитлере они видели человека, способного не только уничтожить ненавистный коммунистический режим, но и вернуть их на родину. «Может быть, — писал еще в начале Второй мировой войны генерал П.Н. Краснов, — мы накануне новой вековой дружбы двух великих народов…»[64]