Глава 2 «Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру»

Нападение фашистской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года всколыхнуло всю российскую эмиграцию. Для эмигрантов наступил момент решающего выбора. Для некоторых начало войны ускорило переход на патриотические позиции, к поддержке Советского Союза. Для других 22 июня 1941 года оживило надежды на скорое свержение советской власти и на реставрацию старых порядков в России, пусть и с помощью германского оружия. Однако по-настоящему активно ту или иную позицию заняли далеко не все эмигранты. Довольно значительная часть их вела себя пассивно, стараясь не высовываться и не рисковать жизнью, небольшим, но стабильным достатком, служебным положением и едва начавшей появляться уверенностью в завтрашнем дне.

Подобный раскол был характерен и для казачьей эмиграции[65], но здесь были свои особенности. Во-первых, лишь небольшая часть казаков-эмигрантов открыто встала на сторону СССР, вступив в борьбу с гитлеровским режимом. Во-вторых, у казаков-эмигрантов, выступивших открыто на стороне Германии в войне против Советского Союза, не было согласия в вопросе о дальнейшей судьбе России, и зачастую они не только не сотрудничали, а враждовали друг с другом, считая своих оппонентов чуть ли не предателями казачьих интересов. При этом одни стояли за возрождение единой национальной России, другие за ее расчленение, уничтожение Московии и создание независимой Казакии. В-третьих, именно среди простого, никак не связанного с теми или иными партиями и группировками казачества был довольно велик процент «пассивных», не желавших принимать никакого участия в новой войне казаков. Как это часто бывает, именно, в общем-то, ни в чем не заинтересованные люди испытывали на себе основные тяготы и лишения военного времени.

Это они голодали, замерзали, умирали в нищете и регулярно мобилизовались немецкими властями на те или иные работы. «Положение ухудшается, пишет в мае 1942 года руководитель организации казаков-самостийников в Сербии П.С. Поляков, — казаки теряют веру. Что особенно ухудшает положение — это вопрос с питанием. По новым порядкам свободной продажи муки, масла, смальца, мяса и т. д. — нет. В теории всеми этими продуктами должны мы снабжаться государством. Но сербы, почему не знаю, вопроса этого не решили. Мясо выдается раз в месяц по 100–150 граммов, смальц вообще не выдается, а муки дают кукурузной раз-два в неделю по 265 граммов. Короче говоря, мы или должны голодать, или идти покупать на черной бирже. На черной же бирже цены, при среднем заработке семейного казака 1 120 динар в день, следующие: смальц 600 динар кило, мясо 120–130, мука 75 динар кило и т. д. Эту зиму казаки голодали, перебивались с хлеба на квас, да и того хуже. Вопрос с отъездом в Германию на заработки не меняет дела, так как можно посылать лишь 2000 динар в месяц, а на эти деньги при теперешней дороговизне здесь семье не прожить. А тут еще, как назло, большинство наших казаков ужасно плодовитый народ — то двое, то трое, а то и сам-семь»[66].

В разных странах Европы были группы и отдельные казаки, вступившие на путь антифашистской борьбы. Формы этой борьбы и симпатий к Родине — России были различными. Бывший эмигрант, протоиерей Г.Б. Старк писал, в частности, о таких проявлениях среди казаков-эмигрантов во Франции: «В годы войны эмигранты помогали русским пленным, прятали их. Вспоминаю, как в Леможе я однажды попал на выступление русских казаков, которые зарабатывали на жизнь джигитовкой. После выступления мы встретились за чаем в домашней обстановке. Конечно, много говорили о России, пели песни, и вдруг один из казаков, молоденький мальчик, упал лицом на стол и зарыдал. Оказалось, что он бежал из плена, и казаки спрятали его в своей труппе под видом артиста»[67].

Сербы, хорваты и словенцы до сих пор чтят память оренбургского казака Ф.Е. Махина. Еще в 30-е годы он в своих статьях в белградском журнале «Русский архив» дал анализ военно-политической обстановке в Европе и точный прогноз будущих направлений гитлеровской агрессии. В 1939 годы бывший полковник Оренбургского войска вступил в ряды компартии Югославии, находившейся в то время в глубоком подполье, а с 1941 года — в состав Народно-освободительной армии Югославии (НОЛЮ). Во время войны Ф.Е. Махин был одним из руководителей отдела пропаганды Верховного штаба НОЛЮ и начальником его исторического отдела. Умер прославленный казак в 1945 году, в звании генерал-лейтенанта, его именем названа одна из улиц Белграда.

О казаках — участниках антифашистской борьбы в Чехословакии писал в своих воспоминаниях и эмигрант Д.И. Мейснер: «В Словакии русские эмигранты приняли участие в восстании 1944 года, носившем подлинно героический характер… В городе Банска- Бистрица — центре восстания — местный врач, по происхождению донской казак, В.П. Каклюгин ушел вместе с партизанами в горы, а когда они были в городе, предоставил свою квартиру в распоряжение борцов Сопротивления. Его задачей было содействие партизанам прежде всего врачебной помощью. В борьбу включилась также вся его семья. Дочь Ирина, ныне живущая в Болгарии, стала радисткой партизанского отряда, а 16-летний сын Владимир — связным словацкого Национального совета… Бывали и более сложные случаи: инженер Поляков, тоже донской казак, не принадлежал к тем, кто радовался приходу русских. Партизаны после занятия Банска-Бистрица его даже арестовали. Он просидел 2 месяца, пока партизаны были в городе, потом они взяли его в горы как арестованного. В ноябре горный район, где скрывались партизаны, был окружен бендеровцами и гитлеровскими оккупантами. Они прорвали оборону партизан и принялись за расстрелы. В эти тяжелые минуты Поляков сразу определил свое место. Он добился, чтобы ему дали оружие, и героически дрался с немцами и бендеровцами. После окончательного освобождения страны он стал одним из первых советским гражданином и уехал на родину»[68].

Однако большинство вождей и атаманов казачьей эмиграции встретили события 22 июня восторженно, надеясь на скорый реванш. «Я прошу передать всем казакам, — писал П.Н. Краснов, — что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру (дословно. — П.К.)! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр I в 1813 году»[69]. Через день, 23 июня, в письме атаману Е.И. Балабину он дал подробные разъяснения по поводу проводимых исторических аналогий: «Итак… Свершилось! Германский меч занесен над головой коммунизма, начинается новая эра жизни России, и теперь никак не следует искать и ожидать повторения 1918 года, но скорее мы накануне событий, подобных 1813 году. Только роли переменились. Россия — (не Советы) — является в роли порабощенной Пруссии, а Адольф Гитлер в роли благородного Императора Александра I. Германия готовится отдать старый долг России. Быть может, мы на пороге новой вековой дружбы двух великих народов»[70].

По случаю нападения Германии на Советский Союз донской атаман граф М.Н. Граббе 28 июня издал специальный приказ-воззвание, в котором обратился с призывом к донским казакам поддержать агрессию Гитлера и готовиться к возможному возвращению домой. «Донцы! — говорилось в этом приказе. — Неоднократно за последние годы в моих к вам обращениях предсказывал я великие потрясения, которые должны всколыхнуть мир; говорил неоднократно, что из потрясений этих засияет для нас заря освобождения, возвращения нашего в родные края.

22 сего июня Вождь Великогерманского рейха Адольф Гитлер объявил войну Союзу Советских Социалистических Республик. От Ледовитого океана до Черного моря грозною стеною надвинулась и перешла красные границы мощная германская армия, поражая полки Коминтерна. Великая началась борьба. Донское казачество! Эта борьба — наша борьба.

…От имени Всевеликого Войска Донского я, Донской Атаман, единственный носитель Донской власти, заявляю, что Войско Донское, коего я являюсь Главою, продолжает свой двадцатилетний поход, что оружие оно не сложило; мира с Советской властью не заключало; что оно продолжает считать себя с нею в состоянии войны; а цель этой войны — свержение Советской власти и возвращение в чести и достоинстве домой для возобновления и возрождения Родных Краев при помощи дружественной нам Германии. Бог браней да ниспошлет победу знаменам, ныне поднятым против богоборческой красной власти!

Атаманам всех Донских казачьих и Общеказачьих станиц no всем странам в эмиграции приказываю произвести полный учет всех казаков. Всем казакам, в станицах и организациях казачьих не состоящим, приказываю в них записаться. Связь со мною держать всемерно»[71].

С приветственной речью к казакам и всем эмигрантам обратился и генерал-лейтенант Е.И. Балабин — атаман Общеказачьего объединения в Германской империи (полную речь Е.И. Балабина и приказ-воззвание М.Н. Граббе см. в Приложении 1.1). «Долгожданный момент освобождения России, — отметил атаман, — наконец наступил: 22 июня Вождь Германского народа, предупреждая нападение красных войск на свою территорию, приказал доблестной своей армии начать наступление… Ныне освободительная задача возлагается Всеблагим Промыслом на Вождя Великой Германии Адольфа Гитлера. Под его мудрым и благословенным водительством началось освобождение России, шестой части света, и не одной только России, но всего человечества, на священные права и свободу которого кремлевские злодеи замышляли и упорно подготовляли изменническое нападение»

[72]. К моменту начала Великой Отечественной войны в рядах эмигрантского казачества не было единства. Большая часть казаков группировалась вокруг своих официальных лидеров — атаманов Донского, Кубанского, Терского и Астраханского войск за границей — генералов М.Н. Граббе, В.Г. Науменко, Г.А. Вдовенко и Н.В. Ляхова, а также духовного лидера казачьей эмиграции П.Н. Краснова и руководителя Общеказачьего объединения в Германской империи атамана Е.И. Балабина[73], которые традиционно связывали свое будущее с освобожденной от власти большевиков Россией.

С началом войны резко активизировалась количественно меньшая, но политически гораздо более активная, находившаяся под влиянием ярко выраженной национально-сепаратистской идеи группа казаков-националистов, отстаивающая мысль о создании независимого казачьего государства — Казакии, которое включило бы в себя территории всех казачьих областей — «от Сана и до океана». Политическая активность самостийников достигла наивысшего размаха именно летом — осенью 1941 года, после нападения фашистской Германии на Советский Союз.

22 июня 1941 года, в день начала войны, руководитель Казачьего национального центра Василий Глазков направил на имя Гитлера, Геринга, Риббентропа и Нейрата восторженную телеграмму, в которой выразил свою полную поддержку и одобрение всем действиям немцев: «Казачий Национальный Центр, — говорилось в этом документе, — в исторический момент решения Вождя приносит ему именем всего Казачества в Зарубежье и в порабощенной казачьей Родине выражение радостного чувства верности и преданности… Мы, казаки, отдаем себя и все наши силы в распоряжение Фюрера для борьбы против нашего общего врага. Мы твердо верим, что победоносная германская армия обеспечит нам восстановление казачьей государственности, которая будет верным сочленом держав Пакта Трех»[74]. Одновременно КНЦ был преобразован в «Казачье национально-освободительное движение» (КНОД). Его представитель в Берлине передал специальный меморандум послам Италии и Японии. Приветствия в связи со вступлением в войну с Советским Союзом были направлены правительствам Финляндии, Венгрии и Румынии. Во многих европейских странах в крупных городах проводились шумные митинги в поддержку действий Германии. Специально для Гитлера в конце августа — начале сентября казаки подготовили подробное письмо, в котором говорилось о казаках как об особом народе, «находившемся под рабством России в течение 180 лет до революции», и подарок. «В величину половины квадратного метра, — описывает это творение управляющий иностранным отделом КНОД П. Харламов, — вышивается карта КАЗАКИИ, на казачью землю с запада входит немецкий солдат и поднимает руку для приветствия, его встречает казак с хлебом и солью. Получается прекрасный подарок-символ. Мы понимаем, что Вождь не нуждается в нашем подарке, но в нем нуждаемся мы»[75] (Торжественные выступления и воззвания казаков-националистов по случаю начала войны см. в Приложении 1.2).

28 июня в Праге казаки-националисты устроили торжественный митинг-собрание, где с поздравительной речью по случаю начала войны выступил руководитель КНОД В.Г. Глазков: «Час освобождения наступает! — заявил он. — В этот исторический час все казаки должны проникнуться сознанием всей важности наступивших событий и сознанием ответственности, которая легла сейчас на плечи нашей эмиграции. Казаки, перед лицом великих событий станем выше житейских и мелочных недоразумений… Станичники, над нашей прекрасной ковыльной степью встает солнце Свободы. В эти решающие для нашей Казачьей Родины дни напряжем все наши духовные и физические силы… Казаки, вперед по пути славы и чести!»[76] По окончании митинга была принята официальная резолюция, приветствовавшая германское вторжение. На следующий день эта резолюция, в которой от имени всего казачества было принято решение «стать в ряды против Советов за освобождение своей Казачьей Родины»[77], была принята и одобрена собранием, организованным активистами КНОД в Берлине. Причем председательствующий на этом собрании Глазков настолько вошел в раж и вообразил себя «лидером всех казаков в эмиграции», что совсем утратил чувство реальности и заявил, будто из протектората Чехия и Моравия, Силезии, Болгарии и генерал-губернаторства (Польша) уже вышли и влились в немецкую армию заранее сформированные казачьи боевые группы, которые вот-вот вступят в схватку с большевиками, а впоследствии составят костяк армии «независимой Казакии». Самостийники также призвали всех казаков вступать в свои ряды, так как якобы только они могут рассчитывать на возвращение в родные края. Еще через несколько дней эта резолюция была одобрена представительствами КНОД в вестмарке (Эльзас и Лотарингия), генерал-губернаторстве (Польша), Румынии, Словакии, Венгрии, Болгарии и Франции.

Кроме этих пропагандистских акций, в первые дни руководство КНОД издало несколько официальных распоряжений и приказов, касающихся всех казаков-эмигрантов, вне зависимости от их членства в данной организации. «В наступивший 22 июня с. г., — говорилось в одном из таких официальных документов, — исторический момент борьбы за освобождение нашей Казачьей Родины каждый казак и казачка должны быть готовы принять активное участие в этой борьбе. Для того, чтобы Казачество могло быть вполне подготовленным к ней (к борьбе против большевиков. — П.К.), необходимы его организованность, дисциплина и точный учет сил. Для этого вменяется в обязанность всем казакам и казачкам:

1) состоять в одной из казачьих национальных организаций;

2) войти в связь с оторванными от казачьей жизни станичниками и привлечь их к участию в организованной жизни Казачества;

3) главам казачьих организаций вести точный учет своих членов, их семейств, перемены адресов;

4) иметь постоянную связь с Руководителями по странам, представителями Казачьего Национального Центра в различных странах и с самим КНЦ — в порядке первостепенной подчиненности;

5) в местах, где есть казаки, но нет еще организованных групп, создать таковые, избрать доверенных и связаться с высшими организациями;

6) отдельно вести учет неказакам, коренным жителям Казачьих Земель и оторванных ранее у Кавказского Линейного Войска — Ставропольской губернии и от Кубанского Войска — Черноморской губернии; они тоже будут призваны к участию в борьбе за освобождение нашей общей казачьей Родины;

7) вести учет неказакам, принимавшим участие в вооруженной борьбе 1918–1920 годов в составе казачьих частей;

8) вести учет мужьям и семьям казачек — неказакам, желающим принять участие вместе с казаками в наступившей вооруженной борьбе с СССР.

Каждый казак и казачка и каждый из неказаков, кровно связанный с Казачьими Землями, обязан принять участие в этом освободительном бое, вне зависимости от теперешнего гражданства и подданства.

Всем казакам, способным владеть оружием, предлагается дать КНЦ через своих Руководителей по странам или в исключительном случае непосредственно следующие о себе сведения: 1) имя, отчество, фамилия, станица, Войско; 2) год, месяц, день и место рождения; 3) чин или звание и род оружия; 4) образование; 5) фирму или место службы; 6) заработок; 7) чин или звание; 8) состав семьи и адрес проживания; 9) состояние здоровья. Всем специалистам казакам, казачкам и коренным иногородним — докторам, врачам, инженерам, духовенству, педагогам, коммерсантам, экономистам, ветеринарам, медицинскому и санитарному персоналу, мастерам и ремесленникам — дать о себе в кратчайший срок сведения… без различия своей принадлежности к той или иной организации»[78].

Помимо официальных резолюций и документов, на одном из официальных собраний казаков-самостийников были упорядочены «приветствия и обращения казаков-националистов». «Для однообразия приветствия казаками-националистами, — говорилось в распоряжении В. Глазкова, — и выявления единства с иными национальными народами устанавливается приветствование друг друга давно принятым в КНО Движении способом — поднятием правой руки на высоту плеча и словами „Слава Казачеству“, ответ — „Слава“. Приветствием „Слава Казачеству“ пользоваться и в переписке. В обращении к казакам пользоваться словом „Станичник“»[79].

Самостийники спекулировали на искреннем желании многих тысяч казаков-эмигрантов взять в руки оружие и идти воевать против ненавистного «жидобольшевизма». Штаб-квартира КНОД в Праге (впрочем, как и все остальные казачьи организации) была буквально завалена письмами, заявлениями и постановлениями вроде: «…Выражаем готовность активно участвовать в борьбе с коммунизмом, отдавая свои силы и даже жизнь за святое дело борьбы против жидо-масонства. Подписали 19 человек»[80]. Лидеры казаков-националистов начали издавать персональные обращения к казакам, в которых призывали вступать в несуществующие боевые отряды и даже армии, внося тем самым еще большую сумятицу в ряды казачества. В какой-то момент самостийники совсем зарвались и начали насильно мобилизовать всех казаков. «Хватают молодежь на улице, — пишет 2 июля 1941 года в одном из своих писем атаман Е.И. Балабин, — записывая их в формируемые ими казачьи полки. Г-н Гусельщиков, заговорив у пансиона русской гимназии с абитуриентом Ф. Корольковым и узнав, что он казак, силой мобилизовал его. Вручив Королькову 60 крон на дорогу; он сказал: „Сейчас поедешь в Пардубице — там я формирую казачий полк“»[81].

Весь трагизм ситуации заключался в том, что немецкие власти не были заинтересованы в казаках-воинах, но нуждались в бесплатной рабочей силе. В результате многие из тех, кто поверил самостийникам, дал свое согласие на «добровольную» мобилизацию и вступление в несуществующие казачьи отряды, были просто-напросто обмануты. Вместо оружия и «освободительной» борьбы на Востоке они получили лопаты и кирки на немецких заводах в Германии и Европе.

Во всех коллективных и персональных документах казаков-самостийников весьма отчетливо проявлялось их стремление к окончательному размежеванию с наиболее видными представителями русской казачьей эмиграции. Поливая их грязью и обвиняя во всех смертных грехах, самостийники тем самым надеялись переманить на свою сторону по возможности максимальное количество рядовых казаков-эмигрантов. 9 августа 1941 года в Праге состоялось собрание, на котором, помимо казаков-националистов, присутствовали представители украинской и белорусской диаспор. Зал, в котором проходила встреча, был украшен немецкими и казачьими флагами, портретами Гитлера и атаманов Кондратия Булавина и Игнатия Некрасова[82]. В своей речи Василий Глазков сообщил о ходатайстве перед Гитлером о разрешении официального формирования Казачьего Походного Войска. Лидер самостийников заявил также о «лжепатриотизме великих князей, царских послов Саблиных и других дряхлых превосходительств, вопиющих из далекого Лондона о поддержке „объединителя“ земель русских „батюшки“ Сталина». Для таких деятелей, к числу которых был отнесен и А.И. Деникин, Глазков выдумал новый термин — «бело-большевики». «Не забывайте, станичники, — отметил также в своем выступлении руководитель КНОД, — что русские люди ушли в эмиграцию из-за своего прошлого. Казаки же ушли в эмиграцию из-за своего будущего. А посему мы, казаки, не можем и не должны связывать свое будущее с русским прошлым!.. Мы, казаки, приветствуем каждую бомбу и каждую гранату, которые летят на головы московских тиранов!.. Слава Богу, Москва горит! Хайль Гитлер! Слава Казачеству!»[83]

После этого собрания с сентября 1941 года в журнале казаков-националистов «Казачий вестник» началась откровенная травля всех казачьих организаций, которые не поддерживали идей Глазкова и их лидеров — атаманов Е.И. Балабина, В.Г. Науменко, П.Н. Краснова, М.Н. Граббе. Одновременно в этом же издании регулярно начали появляться статьи-панегирики в честь «нового освободителя всех казаков Адольфа Гитлера» и его «победоносной Германской армии», а также пространные материалы расистско-биологического свойства про ненавистных «русских оккупантов», их характер и умственные способности. Вот лишь некоторые примеры подобного «творчества»: «Мы говорим вам ясно, — обращается к своим оппонентом из умеренной эмиграции самостийник А. Морозов, — если вы в действительности русские холопы-воры и разбойники и „явление исключительно русского характера“, то возвратитесь к тому народу, который по вашему мнению вас породил, но перестаньте „ни к селу, ни к городу“ называться казаками и не путайтесь в наши казачьи дела»[84]. А вот пример казачьего самоопределения и отношения к германскому народу, ведущему войну против большевизма, звучащий в статье видного деятеля казаков-националистов М. Карпова «Довольно безгласности»: «Мы, казаки — „не сословие“, не „нагаечники“, а народ вполне особый и вполне национально самобытный… На Казачестве не было и нет страшного каинова клейма раболепства и кнутобоязни… Наш вольный станичный быт, сохранившийся, несмотря ни на что, до самых большевицких времен, тоже ничего общего не имеет с „ломанием шапок“ и земными поклонами русского крестьянина. Об этих поклонах и „добрых баринах“ мы знаем только по литературе. Сословной слоености, доведшей Россию до пропасти, мы не знаем… Адольф Гитлер освобождает наши земли от кровожадного поработителя. У нас, у казаков, нет двух мнений о величии германского похода против большевизма. Нас не нужно убеждать в том, что жид есть жид, а не довольно симпатичное, но оклеветанное существо. Цену жидовской симпатичности мы определили давно и точно. Мы запретили жиду вход в наши станицы и хутора. Мы жида узнаем чутьем без специальных желтых ярлыков»[85].

Что касается отношения к Гитлеру и его роли в будущем величии казачества, то его наиболее художественно отобразил в статье «Победа Национализма» казак-калмык Басан Бембетов: «…Вовремя пришел „Господин будущего“, „двигатель мира“, ведущий его к „разумной цели“, как скажет иной философ. Сейчас этот „Посол божий“, „Пятый всадник“, „разит“ всех остальных „всадников образа звериного и печать его“. „Тяжкий млат“ кует такой булат, что чувствует его весь мир. „Колесо“ истории в самом деле движется с такой силой и стремительностью, что дрожит вся земля… Против Адольфа Гитлера, строителя новой жизни, объединились в паническом страхе все тайные и явные враги и душители человека и, несмотря на это, все они „развеваются, как дым от ветра“ и „тают, как воск от огня“. Потому-то от него бегут, как чорт от Бога, или зарываются вглубь, как крот от света, и наши „бывшие“. По свойственной им природе они не пристали к нему, как не пристают пыль и ржа к золоту. Но подобно тому, как все живое, ярко-зеленое и пышно цветущее, клонится к Солнцу, так и казачьи националисты пошли с Адольфом Гитлером. Этим только и объясняется инициативность и динамизм казачьих сепаратистов — этих „Господ“ казачьего будущего, „двигателей“ казачьего мира и „ведущих“ Казачество к иной, разумной цели; этих казачьих „Всадников“, одинаково владеющих оружием божьим и человеческим; этих казачьих душ и сердец, в такт и унисон бьющихся с пульсом здоровой мировой жизни и гармонически сочетающихся с целебным духом современности»[86].

«Темна, разбойна, страшна, — говорится о русских в одной из статей „Казачьего вестника“, — душа русского человека, ухитрившегося, стоя тысячу лет на рубеже Европы и Азии, не принять ни от одной, ни от другой ни малейшей положительной черты. Русский характер, душа русского, остаются неизменными в своей кровожадности, в зверстве, в стремлении попрать все, чему поклонялся сам до вчерашнего дня, в стремлении уничтожить святыни других и всех заставить поклониться чему-то бесформенному, рожденному в кале и грязи, сложившемуся в воспаленном мозгу… Казаки — прежде всего — люди. Это не хор, не оперетта, это народ; народ, не убивавший своих братьев, не осквернивший ни своих, ни чужих святынь (по всей видимости, в отличие от русских. —П.К.)»[87]. «Казаки националисты, — дается определение казакам- самостийникам и всему остальному казачеству в статье Я. Лопуха „Кто такие казаки националисты“, — это те казаки, которые на основании исторических данных считают себя отдельным, народом от великороссов, особой нацией, так как они образовались от смешения антов и готов, живших на Таманском полуострове и в низовьях Дона, с казахами, чигами и другими народами черкасского племени… Казаки „русские“, а их незначительная часть, — это потомки холопов и преступников, бежавших когда-то к казакам, и потому без указки барина они жить не могут»[88].

Однако простыми оскорблениями и пропагандистскими статьями самостийники не ограничились, и 1 мая 1942 года они опубликовали специальное воззвание- угрозу ко всем казакам, не желающим вступать в КНОД: «Казакам же, не вошедшим по каким-либо причинам в наше КНОД, и казакам, находящимся в службах чужих интересов, Правление Отдела в Протекторате Чехия и Моравия напоминает о том, что кто себя считает Казаком, тот должен работать только в казачьих организациях, на благо Казачества, ибо работая в чужих организациях; или прикрываясь казачьим плащом и работая под руководством чужих, теряют не только облик казачий, но и их работа не идет на пользу Родной Земли, а на пользу врагов ее»[89].

Еще одной стороной деятельности казаков-националистов в первые месяцы после нападения Германии на Советский Союз была пропаганда идеи независимой Казакии. Причем лидеры самостийников старались убедить в необходимости создания Казакии не столько своих соратников, сколько людей, от которых в будущем в той или иной степени могло зависеть, быть или не быть независимому казачьему государству Именно для того, чтобы иметь весомые документальные подтверждения ее существования, в самом начале 1942 года эмиссар казаков-националистов в Италии получил задание сфотографировать карту Казакии во Дворце Дожей в Венеции. «Желательно было бы сделать фотографию карты Казакии, — наставлял своего подчиненного В. Глазков, — как ее нанесли по сведениям древних путешественников и торговцев на стену одного из залов Дворца Дожей в Венеции… Наличие такой фотографии было бы хорошим средством для пропаганды существования Казакии уже в древнее время»[90].

Также с подачи В. Глазкова всем консулам стран союзников Германии в Праге были направлены специальные письменные послания, в которых разъяснялись плюсы существования Казакии именно для их государства. «Его Превосходительству, — говорилось в одном из таких посланий, — Господину Генеральному Консулу Королевства Венгерского в Праге. Правильное разрешение казачьей проблемы есть также и в интересах Венгрии, так как Казачество, занимая только в Европе 870 000 кв. км при 15 миллионах населения, при выгодном стратегическом положении его Земель может служить противовесом для Венгрии на случай возможных экспансий с Севера, одинаково угрожающих и казачьему народу. Просим принять уверения в совершенном почтении и глубокой преданности. Инженер Василий Глазков»[91].

Естественно, подобная активность не могла понравиться представителям законной казачьей власти. Однако в ответ умеренная казачья эмиграция не стала заниматься написанием и распространением обвинительных статей. Признавая, что «работа самостийников взволновала всех казаков и наделала много хлопот», они ограничились обращениями к своим станичникам, призывая к спокойствию и выдержке. «Прошу станичных атаманов, — обратился 2 июля 1941 года ко всем казакам, входящим в Общеказачье объединение в Германской империи, атаман Е.И. Балабин, — объявить всем казакам, чтобы спокойно ждали распоряжений от меня и не поддавались на агитацию неуравновешенных или заблуждающихся лиц. Надо спокойно выжидать события, которые должны разыграться в ближайшие МЕСЯЦЫ /июль, август, сентябрь/. И уповать на Бога, предавши и себя и Родину на волю Божию. Ибо мы щепки, забитые в заводь, подле бурно несущегося потока»[92]. «Некоторые группы казаков эмигрантов, — говорилось в обращении атамана Кубанской казачьей станицы в Праге полковника Шелеста ко всем казакам-кубанцам от 17 июля 1941 года, — представители ничтожного меньшинства из нас, до настоящего времени продолжают стремиться стать руководителями и спасителями казачества… Снова они объявляют о собрании всех казаков…

Категорически запрещаю членам станицы посещать без моего личного разрешения эти собрания, при этом нарушение настоящего моего приказания будет считаться нарушением дисциплины с соответствующими из сего выводами… По освобождении наших Казачьих Земель, в том числе и Кубани, в административной и хозяйственной жизни настанет полный хаос… Посему нам дорог каждый кубанец, который может в той или иной области жизни Края приложить свои руки… Мы же, казаки-кубанцы, считаем свою интеллигенцию „по пальцам“. Посему святая обязанность кубанской интеллигенции быть прежде всего на Кубани, где работа для нее будет в общероссийских интересах продуктивнее»[93].

Несмотря на то что в публичных выступлениях и обращениях лидеры умеренных казаков называли самостийников ничтожно малой группой неуравновешенных и заблуждающихся отщепенцев, в частной переписке они характеризовали их куда более уважительно. И связано это было с тем, что, по мнению некоторых атаманов, казаки-националисты были тесно связаны с гестапо и даже с СС. «Вообще это движение, — написал атаман Е.И. Балабин 12 июля 1941 года в письме генералу П.Н. Краснову, — гораздо серьезнее, чем кажется с первого взгляда. Надо хозяевам (немцам. — П.К.) взять какую-либо определенную линию. Ведь сейчас идет какое-то натравливание друг на друга. Ненависть и непримиримость между сепаратистами и казаками Российского направления настолько велика, что дело легко может дойти до убийства… Невольно напрашивается вывод, что мы им совсем не нужны, а нужны такие, как Глазков… Надо же прекратить это безобразие. Ведь они не мне приносят зло, а казакам и всему Русскому делу»[94]. Одновременно тот же Е.И. Балабин пытался выставить Василия Глазкова и как пособника большевиков, работающего на «жидовские деньги». «Эти самостийники, — сообщал он в своем письме начальнику Управления делами российской эмиграции в Германии В.В. Бискупскому, — обладают большими средствами и оплачивают приезд самостийников из провинции… Во главе движения стоит Глазков. Раньше для разложения эмиграции он получал деньги от Пилсудского из Польши, а теперь, вероятно, работает на жидовские деньги, так как женат на жидовке Латти, а может быть, и на большевистские»[95].

Наиболее остро конфликт между самостийниками и сторонниками «Единой и неделимой России» проявился в казачьих станицах Болгарии и в Праге.

12 июля 1941 года Василий Глазков сообщил представителю Центрального Правления КЛОД в Болгарии И.М. Евсикову о своем признании правительством Рейха в качестве руководителя КЛОД. По неизвестной причине Евсиков воспринял это известие как свидетельство того, что Германское руководство предоставило казакам-националистам возможность участвовать в борьбе против коммунистов, и в этот же день специальным распоряжением обязал все станицы, хутора, группы казаков и отдельных представителей казачьей эмиграции, проживающих в Болгарии, немедленно прислать ему «свои постановления или отдельные заявления, скрепленные собственноручными подписями, где должно быть ясно и определенно указано о готовности принять активное участие в общеказачьем национальном освободительном деле»[96]. До получения новых предписаний и назначений все казаки должны были оставаться на своих местах и «спокойно заниматься своим делом, но быть готовыми по первому же приказу явиться на указанное место». Все заботы о семьях казаков руководство КНОД обязалось взять на себя. Евсиков даже был готов простить казаков, которые состояли в организациях, выражавших «антигерманские настроения», соглашаясь считать их «введенными в заблуждение своими руководителями».

Несмотря на резкий и не терпящий возражений тон заявления Евсикова, самостийники сразу же столкнулись с определенными сложностями. Казачьи руководители, подчиняющиеся законной атаманской власти, просто-напросто отказывались с ними сотрудничать.

«П.К. Харламов (представитель КНОД. — П.К.), — сообщает Евсиков в своем отчетном письме в Прагу, — ходил даже к граббовскому окружному атаману дьякону Я. Никитину, уговаривал этого сукиного сына, в присутствии 6 казаков 4 часа уговаривал, но… дьякон пошел на другой день к Абрамову (генерал Ф.Ф. Абрамов — представитель Войскового Донского атамана в Болгарии. — П.К.), и тот дело развалил, дьякон от объединения окончательно отказался. Уговаривал П.К. Харламов и Д.Д. Нежевого — „представителя Донского атамана“, уговаривал эту сволочь три битых часа в присутствии 5 казаков, призывал к объединению, он также сукин сын отказался, говоря, что будет ждать инструкций от „атамана“, ждет до сих пор. Вы понимаете, станичники, хотелось все устроить по-хорошему, но что с такой сволочью делать!»[97]

18 июля 1941 года наконец последовала реакция на выступление самостийников со стороны одной из самых популярных среди простых казаков, а следовательно, и многочисленной организации — Центрального правления Союза казаков в Болгарии, председателем которой был уже упомянутый дьякон Я. Никитин. За его подписью в Болгарии был распространен специальный информационный бюллетень, полностью посвященный проблеме «казаков-националистов, а также издаваемых ими всякого рода прокламаций». «В последнее время, — говорилось в этом любопытнейшем документе, — в связи с поражением и разгромом большевиков и появившейся надеждой освобождения России от интернационального жидо-масонского ига, разорившего нашу Родину и наши Святыни, как ядовитые грибы после дождя, появились и повылезали из темных щелей всякого рода „вожди“ и казачества, стремящиеся в мутной воде ловить рыбу, о которых до сих пор никто не слыхал, а если и слыхал, то только как о лицах, состоящих в организации, работавшей на польские, чешские и советские деньги по разложению эмиграции». Далее следовал небольшой экскурс в историю жизни руководителя КНОД Василия Глазкова и местного руководителя этой организации Евсикова. «Василий Глазков, — утверждал Я. Никитин, — являясь представителем непризнанной в Болгарии организации, а потому и нелегальной, назначил г-на Евсикова, члена Союза казаков националистов в Болгарии, основателем и председателем которого был высланный из Софии полицией за связь с большевиками Павел Кудинов, как платный агент советской разведывательной службы в Болгарии с задачей не только информационной, но и агитационной, с целью коммунизации русских организаций»[98].

На следующий день, 19 июля, был издан и распространен документ, адресованный начальникам казачьих частей и групп, атаманам казачьих станиц и хуторов в Болгарии. Документ был подписан представителями Войсковых атаманов: Дона — генерал-лейтенантом Ф.Ф. Абрамовым, Кубани — полковником Милашевичем, Терека — Цыгулиевым и Болгарии — Никитиным. В тексте говорилось о том, что Правление КНОД и самого Глазкова никто не выбирал. Правление и Представительство в Болгарии были созданы без ведома Войсковых атаманов и, следовательно, являются самозваными, а их распоряжения — обыкновенными фальшивками, не подлежащими исполнению. Далее сообщалось, что Евсиков является чуть ли не платным агентом советских спецслужб[99]. На это самостийники ответили новым распоряжением, в котором вновь заявили, что Василий Глазков «официально признан Германским правительством» и что «все остальные возглавители или руководители казачества официального признания не имеют, а поэтому и руководящей роли в национальном казачьем деле играть не могут»[100].

Спустя два месяца после начала войны Представительство Донского атамана М.Н. Граббе в Болгарии в лице своего председателя Д.Д. Нежевого и секретаря М.Я. Горбачева сделало шаг к примирению с самостийниками. 22 августа был составлен так называемый «проект информации», в котором говорилось, что в Третьем рейхе сформировалось три течения среди эмигрантов бывшей Российской империи: Русское национальное движение, стремящееся к созданию «единой и неделимой России»; Украинское национальное движение, защищающее идею самостоятельного Украинского государства; Казачье национальное движение, защищающее идею самоопределения казачества. В проекте говорилось: «Веря, что эмигрантам будет дана возможность вернуться в Родные Края, они должны открыто заявить о своей преданности антикоммунистическим идеям Великого рейха, а также о их готовности, по возвращении домой, работать на восстановление там здоровой национальной государственности и экономики. Для этой цели каждый эмигрант должен ДОБРОВОЛЬНО и ПРЕДВАРИТЕЛЬНО зарегистрироваться в организации того Движения, которое всего ближе ему по уму и по сердцу… Каждый казак, зарегистрировавшийся в своей казачьей организации, этим, самым не превращается: в „русского“, „самостийника“ или „единонеделимца“; его запись означает, что он хочет вернуться к себе на Родину, что он антикоммунист и что он готов к будущей восстановительной работе. Что касается того: КТО будет записавшимися командовать, то ими будет командовать ТОТ, кому это будет поручено Вождем Германского рейха».[101]. Однако все попытки умеренных казаков в Болгарии найти хоть какой-то компромисс и начать совместные действия по сплочению казачьих рядов провалились. Самостийники продолжали забрасывать простых казаков всевозможными приказами и распоряжениями, в которых наставали на том, что они, и только они являются легитимной и признанной в Берлине казачьей властью.

Вплоть до конца войны самостийники и сторонники «Единой и Неделимой России» оставались врагами. В Праге это противостояние закончилось даже показательным судебным разбирательством. 2 июля 1941 года атаман Общеказачьего объединения в Германской империи Е.И. Балабин обратился к немецким властям со специальным циркуляром, в котором обвинил одного из руководителей КНОД — Федорова в преступной и незаконной деятельности. Самостийники на это обвинение ответили просто: подали иск в суд. «В понедельник, 20-го сего октября, — писал Е.И. Балабин в одном из писем генералу П.Н. Краснову, — было, первое заседание суда. Началось с оскорбительного для меня предложения Федорова. Федоров требовал от меня извинений, немедленной уплаты судебных издержек и, в случае неимения у меня денег, в трехдневный срок экзекуции квартиры»[102]. Генерал Краснов попытался было прекратить судебное разбирательство между казаками, которое, по его мнению, только дискредитировало казачье движение в глазах не только всего казачества, но и немецких властей, но Е.И. Балабин был непреклонен и решил довести дело до конца. На предложение П.Н. Краснова о полюбовном прекращении процесса он категорично заявил: «Раз дело попало в суд, то прекратить его невозможно. Разве только заставить Федорова взять дело обратно, но мне, пожалуй, это и невыгодно — будут говорить, что испугался суда и значит не прав»[103]. В конце 1941-го — начале 1942 г. в Праге состоялось еще несколько безрезультатных судебных заседаний, и в конечном итоге из-за различных формальностей судебное разбирательство заглохло.

Еще одной немаловажной причиной, по которой лидеры самостийников и атаманы «единонеделимцев» так и не смогли найти общий язык, была серьезная сословная, послужная и возрастная разница между ними. «Единонеделимцев» возглавляли старые царские, а потом и белые генералы (Краснов, Балабин, Науменко, Граббе, Вдовенко, Ляхов), по достоинству оцененные, награжденные многими орденами и медалями. Они обладали в эмигрантском обществе политическим весом и потому были уверены, что повести за собой казачество в эти смутные и тяжелые годы должны именно они. Лидерами же самостийников были молодые, никому не известные казаки нижних чинов, многие из которых славились вдобавок очень темным прошлым. Более того, некоторые из них знали о своей казачьей родине только понаслышке. Василий Глазков, например, был вывезен с Дона еще младенцем.

Казаки-националисты, понимая, что соперничать в популярности со старыми, умудренными опытом казачьими атаманами им не под силу, выбрали очень простую тактику: обвинять старых атаманов во всех бедах казачества, поскольку они всегда были с Россией, а не с «простым казачьим народом». И эта тактика сработала, многие казаки под напором постоянной обличительной информации, почерпнутой из журнала и многочисленных распоряжений самостийников, разочаровались мнимым бездействием старых атаманов и вступили в «активную и признанную Гитлером» КНОД. Вот лишь несколько примеров отношения к представителям законной казачьей власти в письмах простых казаков. «Глазкова нам нельзя обходить, — пишет 10 октября 1943 года простой казак во Франции своему станичному руководителю, — не потому, что он Глазков, а потому, что он что-то делает…. и делает все, что в его силах, во имя чисто Казачьих интересов, и если эти интересы кому-то не милы, то не Глазкова в этом вина… Станичник Семенкин заявил, что генерал Краснов дезертир, а кроме того, в течение всего пребывания за границей не скрывал своего русофильства; а мы знаем, что русофильство казака (да еще „большого“) или группы казаков — только вред для казачества. Краснову мы не можем верить, он слишком устарел и закоснел в своих убеждениях, чтобы повернуться на 180 градусов»[104]. «Я думаю, — пишет простой казак из Венгрии, — что нашим национальным силам необходимо пробиваться туда, где уже засели подобные П.Н.К. (генерал Краснов. — П.К.) и Н. (генерал Науменко. — П.К.). Прискорбно, что Казачество и до сих пор не освобождено от тех, которые своей работой на родных землях и здесь в эмиграции принесли много горя, а у некоторых еще не засохла казачья кровь на руках»[105]. «Ясно, что всей Наумовской (сторонникам генерала Науменко. — П.К.) шпане, — утверждает казак- эмигрант, живущий в Италии, — остается только бить поклоны и ставить свечки за здравие Сталина, который хотя и истребил миллионы непокорных, но является возглавителем основной их политической платформы»[106]. «Дело касается генерала Краснова, без мыла пробирающегося, посредством своих обращений к казачеству, помещенных в разных изданиях, — на верхи казачьей общественности»[107], — характеризует в феврале 1944 года деятельность П.Н. Краснова рядовой казак-самостийник.

В пользу самостийников был еще и тот факт, что, благодаря националистическим идеям, им покровительствовали в определенных немецких кругах. Немецкие покровители просто-напросто запрещали старым атаманам вступать в споры с самостийниками, разрешая последним поливать своих оппонентов грязью.

В первые недели и даже месяцы войны практически для всех казачьих эмигрантских организаций был характерен небывалый эмоциональный подъем, связанный с надеждами на уничтожение большевизма и скорое возвращение в родные края. Большинство казачьих лидеров, вне зависимости от взглядов и политических предпочтений, надеялись, что немецкие войска в течение нескольких недель дойдут до казачьих земель и позовут казаков налаживать жизнь в «Новой Европе». Именно поэтому уже с конца июня 1941 года в среде казачьей эмиграции резко активизировалась работа по разработке проектов воссоздания казачьих войск и организации жизни после возвращения на родину.

В июне 1941 года атаман Е.И. Балабин направил в адрес германского правительства специальный Меморандум (см. Приложение 1.3), в котором рассматривал различные вопросы, связанные с обустройством будущей мирной жизни на казачьих землях, а также разъяснял немцам роль казачества и войсковых атаманов в трагических событиях русской революции. Уже 7 июля помощник атамана Общеказачьего объединения в Германской империи И. Горбушин, не дождавшись никакого ответа от немцев, направил Балабину подробную записку с обоснованием финансовых, организационных и других мер, обеспечивающих возвращение мужчин-казаков на родину и материальное обеспечение их семей, пока остающихся в эмиграции. Этот план предусматривал, в частности, персональные ссуды для отъезжающих, ежемесячные пособия семьям и лицам, состоящим на иждивении отъезжающих[108].

Но этими приготовлениями Е.И. Балабин не ограничился, и в конце июля — начале августа в Праге по его распоряжению начала работу специальная «Комиссия по обустройству будущего на Кубани». «В Кубанской станице, — говорится в отчете о работе этой комиссии, — работа в образованных комиссиях идет довольно успешно. Вчера была образована новая комиссия — школьная. Член станицы инженер Трошин прочитал короткий доклад по реформе низшей, средней и высшей школы на Кубани… Но для этого нужны идеальные учителя, а где теперь их взять. В комиссии „хозяйственной“ работа идет очень успешно, номы становимся перед такими вопросами, в которых, как говорится, сам черт ноги поломает. В тупик нас ставит сатанинское изобретение товарищей — колхозы. Как Вам ни покажется странным, но мы пришли к определенному и ясному заключению: в первое время мы не только не можем ликвидировать их, но, наоборот, всеми мерами стараться о полном их сохранении и, во всяком случае, самочинное ликвидирование колхозов самим населением приведет нас к неисчислимым хозяйственным бедствиям… При работах в комиссиях выяснилась необходимость так или иначе приступить к разрешению основных вопросов нашего дальнейшего существования… Этих основных вопросов два: 1. Принятие всех без исключения мер к тому; чтобы заранее убедить германские высшие власти, а если это будет признано необходимым, то и самого Вождя А. Гитлера, в том, что в общих интересах необходима передача власти в наших Землях нашим Войсковым Атаманам. 2. Всеми способами и средствами и у кого угодно найти материальные средства, ибо без денег мы ничего не можем сделать… Вообще же здесь настроение не особенно веселое, ибо война затягивается»[109].

Казаки-самостийники также не остались в стороне от подготовки к «скорой отправке в родные края». 1 ноября 1941 года руководитель КНОД Глазков издал специальное распоряжение, согласно которому каждый из казаков-эмигрантов должен был указать ту специальность, работая по которой он «смог бы принести наибольшую пользу по возрождению казачьих земель». «Членам КНОД и всем казакам, — говорится в этом документе, — предлагается в кратчайший срок заявить, в каком из нижеуказанных отделов желают в соответствии со специальностью, способностями и пригодностью работать по возрождению в Казачьих землях. Отдел 1 — внутренний, административный, 2 — военный, 3 — национального попечения — просвещение, здравоохранение, социальное обеспечение, церковь, 4 — народное хозяйство — земледелие, торговля, промышленность, пути сообщения, благоустройство, статистика, 5 — финансовый, 6 — юстиция, 7 — внешний, 9 — Казачье Национальное Движение»[110]. Это распоряжение было претворено в жизнь, и вплоть до конца войны вся работа в КНОД была разделена непосредственно по вышеуказанным отделам. Однако этим казаки-националисты не ограничились и осенью 1941 года начали подготовку к отправке первой группы казаков из Болгарии в казачьи земли. Сам вопрос прорабатывался настолько тщательно, что руководители казаков-самостийников на местах уже начали решать «важнейшие вопросы, как-то: брать ли с собой болгар (этот вопрос волновал представителей КНОД в Болгарии), женившихся на казачках, и какими документами необходимо снабдить всех казаков-переселенцев, чтобы они не имели никаких проблем в дороге»[111].

Одним из наиболее значимых трудов по восстановлению Войска Донского стала программа, подготовленная в штабе Донского атамана Граббе в Париже[112]. «Казачество надеется, — говорилось в небольшом введении к этому документу, — что германская государственная власть даст возможность Донскому Атаману теперь же приступить к подготовительным действиям для исполнения той великой миссии, которую возлагают на него события»[113]. Составители этого проекта исходили из предпосылки, что исторические и духовные «свойства казачества не могли исчезнуть за какие-нибудь двадцать лет» и что нынешнее советское поколение «донской молодежи не потеряно для созидательной конструктивной работы в новых условиях». Однако осуществление всех мер по переустройству Донского края после освобождения должно было принадлежать «устойчивым и патриотическим элементам казачества», ушедшим в эмиграцию и благодаря этому сохранившим воинские части и административный аппарат Войска Донского. Высшая власть в Донской области, согласно проекту, должна была принадлежать Войсковому атаману. Все управление должно было быть организовано по двум принципам: областное — войсковая власть по назначению и местное — выборная власть на местах. Для выборов в местные органы власти устанавливался возрастной ценз: не менее 50 лет для избираемых и не ниже 40 лет для выборщиков. Другим непременным условием избирательного права должна была стать «связанность выборщиков и избираемых с местными интересами». Все эти условия должны были обеспечить преимущество эмигрантам и стать гарантией от проникновения в местные органы власти просоветски настроенных элементов.

Далее следовал целый ряд мер, направленных на отмену всех установлений советской власти, и создание на Дону системы новых социальных и экономических отношений. В обязательном порядке подлежали регистрации все коммунисты и комсомольцы, с последующей передачей их дел казачьим атаманским военным судам. К тем же, кто непосредственно принимал участие в расстрелах мирных граждан, должна была применяться высшая мера наказания. Провозглашалась свобода всех вероисповеданий (кроме иудаизма). Другой наиважнейшей для казаков задачей должна была стать ликвидация колхозов и совхозов, «временно, однако, сохраняемых в настоящем их положении», но переименованных в «сельскохозяйственные трудовые артели», с переизбранием председателей на основе нового возрастного ценза и с предоставлением членам артелей права свободного выхода. Планировалось сразу же по возращении на родину приступить к открытию учреждений сельскохозяйственного кредита, а также к снабжению земледельцев машинами и орудиями труда и, по возможности, всем необходимым.

Отменялась государственная монополия торговли, поощрялись частная предпринимательская деятельность и занятие ремеслами. Вместе с тем крупные запасы товаров и продуктов должны были немедленно браться на учет и служить фондом обеспечения продовольственной политики войсковой власти. Далее предполагалось принять все меры для скорейшего возобновления работы фабрик и заводов, поступающих до соответствующих распоряжений в ведение войсковой власти, а также восстановления путей и средств сообщения и организации общественных работ. Восстанавливалось право собственности на городские, а также мелкие и средние земельные внегородские владения, причем прежний собственник мог вступить во владение внегородским имуществом лишь в том случае, если таковое не имело находящегося на месте «добросовестного владельца». Из поступающих в распоряжение войска крупных земельных участков прежние владельцы могли получать участки с находящимися на них постройками в размере, не превышающем установленной для данной местности нормы среднего владения. Весь процесс возвращения собственности должен был определяться соответствующим земельным законом. Провозглашалось право частной собственности на недра, причем закон должен был определять права прежних владельцев.

На всей территории войска предполагалось объявление военного положения и учреждение казачьих атаманских военных судов. Гражданские суды низшей инстанции должны были продолжать деятельность при условии замены прежних членов-коммунистов выборными судьями.

Для организации культурно-просветительской деятельности предполагалось использовать уже существующие школы, но только после увольнения учителей- коммунистов и привлечения к педагогической работе «благонадежных лиц». Вместо отменяемых дисциплин, таких как политграмота и марксизм-ленинизм, во всех школах планировалось ввести Закон Божий. Одной из важнейших задач новой власти должно было стать проведение переписи населения и установление соотношения коренного населения и переселившихся на территорию за последние 20 лет. Одновременно с переписью должно было проводиться отграничение территории Войска Донского от остальных территорий России и установление его границ по состоянию на 1914 год.

Для проведения всех запланированных мероприятий, а также для поддержания порядка и безопасности в области предполагалось незамедлительно приступить к формированию охранных полков и сотен с привлечением в их ряды казаков лишь старших сроков службы. Командный состав должен был состоять из лиц особо надежных, в число которых могли быть назначены и казаки из числа бывших советских граждан, тщательно проверенных и не вызывающих никаких опасений. Однако в большинстве своем командный состав охранных полков и сотен должен был формироваться из казаков, вернувшихся из эмиграции. На таких же условиях предполагалось создать отряды местной полиции.

Основными задачами на первом этапе подготовки к планомерной отправке на родину были признаны: подготовка кадров войсковой администрации и командного состава охранных полков, тщательная проработка планов всех мероприятий. Для этого считалось необходимым выяснить качественный и количественный состав эмигрантского казачества и установить контакт с крупными группами казаков на Балканах.

«Все изложенные меры, — говорилось в конце документа, — могут в равной степени быть применены к землям Войск Кубанского и Терского, условия существования коих более или менее общи с областью Войска Донского»[114]. К этой декларации была также приложена подробная «Смета», носящая, однако, скорее идеологический, нежели финансовый характер. Она не столько дополняла, сколько обосновывала предшествующий текст: «Неминуемое занятие в ближайшее время Донской Области армиями Великогерманского рейха выдвигает на первый план необходимость организации донской казачьей власти на месте»[115].

Такая подробная разработка и проработка практически всех аспектов будущей жизни на Дону была связана еще и с тем, что большая часть казаков-граббовцев даже теоретически не рассматривали вариант, что «Войсковая власть» немцами вообще не будет создана. В этой связи очень показательно письмо казачьего офицера И.Г. Акулинина, которое он написал 20 июля 1941 года атаману М.Н. Граббе: «Если до нашего прихода на Дону, на Кубани и в других Казачьих краях… будет организована Войсковая власть — немецким Командованием или самими Казаками — наш долг явиться в распоряжение этой власти и дать ей отчет о наших действиях»[116].

В конце сентября Общеказачье объединение в Германской империи также решило обратиться к своим немецким покровителям со специальной программой возрождения казачьих земель. Е.И. Балабиным были сформулированы «Тезисы к меморандуму Германскому правительству и Германскому военному Командованию» с просьбой, чтобы: «1) отдельные члены Общеказачьего Объединения в Германии не были бы мобилизованы для какой бы то ни было работы в освобожденных частях России, а все без исключения были посланы для работы в своих родных Землях… 2) было разрешено Общеказачьему Объединению принять соответствующие предварительные меры к скорейшей по освобождению наших Земель переброске необходимых сил из нашей среды для установления порядка и руководства всеми сторонами жизни наших Краев… 3) было бы весьма желательно, а для нас, казаков, это было бы Божьим благословением, если бы организация власти и порядка на наших Землях были переданы нашим Войсковым атаманам в тех пределах, в коих найдут возможным представители Германии»[117]. Помимо этих «смиренных» просьб, в меморандуме были и откровенные руководства к действию для немецких властей. Казаки буквально требовали как можно быстрее после освобождения казачьих земель перевезти все «живые силы» казачества на родину и ни в коем случае не посылать «культурных казаков» на работы в другие части Европы и России, так как они «были необходимы для установления порядка во всех казачьих областях».

Как обычно, наиболее радикальные программы по восстановлению и налаживанию казачьей жизни в будущей независимой Казакии были разработаны казаками-самостийниками. Причем, по мнению разработчиков этих проектов, казаки могли быть полезны немцам не только в казачьих землях, но и везде, где есть что и от кого охранять, ведь главной опасностью для организации будущей жизни в освобожденной от большевизма России, по их мнению, были русские мужики, способные «на всякие пакости». «Думаю, — писал 15 сентября 1942 года руководитель КНОД в Словакии сотник Г.Л. Еременко, — что мы были бы полезными сотрудниками и союзниками Германской империи при восстановлении хозяйственного и административного порядка не только в казачьих краях, но и вообще на территории, занятой германскими войсками. Если бы нам предоставили возможность жить так, как живут словаки, то наша благодарность немцам не знала бы границ, более верных помощников у них бы не было, в этом нет никаких сомнений. Казаки были всегда верными тем, кто оказывал им услугу… Русские — особенный народ, у них все возможно, и ожидать можно всяких неожиданностей… Ведь у нас (на казачьих землях. — П.К.)там половина населения русские, за которыми нужно смотреть в оба, дабы не саботажничали и не делали пакости»[118].

Основной упор при разработке трудов по будущему устройству «Казакии» казачьи теоретики-самостийники делали на то, что «казачьи области, где щедрая природа, как из рога изобилия, разбросала по всем уголкам нашей земли самые разнообразные и богатые плоды земные, должны остаться земледельческими»[119]. И именно благодаря этому «Новый порядок в Европе, о котором говорит почти весь мир… несомненно будет простираться и на Казачьи земли, которые в будущем будут играть большую роль в международном хозяйстве»[120]. По мнению основного разработчика «Проекта будущего земледелия и землевладений в Свободной Казакии»[121], руководителя Болгарского отделения КНОД, бывшего агронома И.М. Евсикова сразу же после освобождения на казачьих землях необходимо было создать независимое от правительства Министерство земледелия. Оно должно было делиться на 3 самостоятельных отделения: животноводческое, земледельческое и лесоводческое, которые бы, в свою очередь, делились на более мелкие подразделения — инспектората (например, инспекторат рыболовства или орошения и укрепления гор и насаждений). На местах представителями этого министерства должны были стать агрономы, которые делились на областных, окружных и станичных (участковых). Также планировалось организовать разветвленную сеть земледельческих и животноводческих станций и государственных хозяйств, задачей которых было бы изучение почвенных, климатических и экономических условий данного региона, изучение приспособляемости различных видов и сортов культурных растений и животных, производство и сохранение семенного фонда. Во всех школах планировалось ввести общеобразовательные сельскохозяйственные науки. Наиболее способных учеников и уже зрелых специалистов предполагалось посылать на стажировки в Германию перенимать опыт. Что касается частной собственности на землю, то здесь, по мнению И.М. Евсикова, должно было быть сохранено бывшее казачье землепользование, то есть общинное и паевое владение землей.

Огромное значение при разработке будущего государственного устройства «Казакии» уделялось проектам, которые касались создания независимых казачьих вооруженных сил. По мнению разработчика «Проекта создания вооруженных сил Казакии»[122], некоего В.П. Сердюка, на службу в армию должны были поступать все казаки и иногородние граждане, достигшие 20-летнего возраста. Служба должна была продолжаться шесть лет. Вооруженные силы делились на сухопутные войска и флот («плавающая и береговая Армии»). Сухопутная армия, в зависимости от «богатства и внутреннего порядка государства, соседних государств и величины границ», подразделялась на гвардию, полевые войска, воздухоплавательные, местные войска, артиллерийские части и народное ополчение. Элитой вооруженных сил Казакии должна была стать гвардия, которую планировалась комплектовать только из «сынов Казакии, здоровых, хорошо развитых отборных граждан, грамотных (не ниже 2–3 классов средних учебных заведений)». Полевая пехота, в зависимости от вида вооружения и места дислокации, делилась на тяжелую, легкую, стрелковую, гренадерскую, ударную, крепостную и горную. Артиллерия разделялась на тяжелую, гаубичную, горную, зенитную, полевую, крепостную и береговую. Также должны были быть созданы «части специального назначения» — парашютные бригады и дивизии. Народное ополчение, куда казаки зачислялись сразу же по окончании строевой службы, делилось на три очереди запаса (по 6 лет каждая) и запас (8 лет). Каждые несколько лет планировалось проводить военные сборы, на которых должны были присутствовать все граждане, находящиеся в запасе. По достижении 50-летнего возраста мужское население Казакии освобождалось от службы и могло быть призвано в армию только в случае форсмажорных обстоятельств.

Однако все эти прожекты и планы мало интересовали простых казаков. Изрядно хлебнув горя и помотавшись по Европе, простые мужики задавали казачьим атаманам вполне конкретные вопросы о будущей жизни на родине. «Приезжаю я из заграницы в родные края, в свою станицу. Вхожу в свой дом. А там сидит крестьянин Тамбовской губернии, вселившийся в мой дом уже много лет назад по, распоряжению советской власти. Что мне с ним делать?» — спрашивает у атамана Е.И. Балабина простой казак[123].

После начала войны с СССР политика германских властей по отношению к русской и казачьей эмиграции была ужесточена. Во всех центрах русской эмиграции в странах, оккупированных немцами, за несколько дней до начала агрессии против Советского Союза были проведены превентивные аресты среди эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР. В отношении остальной массы эмигрантов политика фашистского руководства была сформулирована в распоряжении Управления делами русской эмиграции в Германии от 3 июля 1941 года: «1. Все эмигранты должны сохранять полное спокойствие, так как по отношению к ним со стороны властей не произойдет никаких изменений. 2. Все должны оставаться на местах своей службы. 3. Не следует обращаться к учреждениям ни с какими проектами или предложениями. 4. Эмигранты должны воздерживаться от всякой критики и комментариев по поводу настоящих и будущих событий. 5. В случае, если германским властям понадобится сотрудничество эмигрантов или от-, дельных эмигрантских групп, эти власти обратятся по этому поводу к Начальнику Управления делами российской эмиграции в Германии»[124]. Немецким командованием привлечение эмигрантов к войне против СССР было признано нецелесообразным, всякие отдельные выступления, декларации, заявления было приказано прекратить.

Такое отношение со стороны немецкого руководства быстро погасило воинственный дух казачьей эмиграции, лидеры которой поняли, что их роль в этой войне будет предельно простой: сидеть и ждать, когда их позовут. С каждым днем бездействия и ожидания тон высказываний становился все более и более разочарованным. 4 октября 1941 года в письме к М.Н. Граббе Е.И. Балабин писал: «Никакие казаки эмигранты казачьих войск не спасут, вместо станиц „Общественные хозяйства“, и в них вместо жидов — немцы»[125]. В том же письме Е.И. Балабин сообщал, что некоторые казаки настаивают на скорейшей подаче самым высшим немецким властям меморандума о съезде войсковых атаманов в Берлине для решения совместно с немецким правительством всех насущных казачьих вопросов. Немецкими же властями в циркулярном распоряжении подача меморандумов запрещена, и все казачьи меморандумы складываются в архиве без предварительного прочтения. «Боюсь, что такой меморандум, — заканчивал свое письмо Е.И. Балабин, — только повредит казакам, показав нашу недисциплинированность и грубое нарушение их распоряжений. На благоприятный же результат надежды мало»[126].

Генерал Краснов, еще недавно выражавший восторги по поводу начала войны и скорого долгожданного возвращения на родину, был вынужден заняться разъяснением позиции немецкого руководства менее искушенным в политике атаманам.

Уже 11 июля 1941 года, менее чем через месяц после начала войны, он писал Е.И. Балабину: «Мне кажется, что казакам все кажется их победное возвращение, массами, организованно в родные края. Круги, рады, встречи, приветствия, речи, банкеты… на деле совсем иная, необычно тяжелая и суровая действительность их ожидает. В данное время немецкому командованию нежелательна никакая лишняя болтовня. Войну с Советами ведут немцы, и в целях пропаганды среди Советских войск и населения — они тщательно избегают какого бы то ни было участия белой эмиграции. Все, кто угодно — финны, словаки, шведы, датчане, испанцы, венгры, румыны, но не Русские эмигранты. Это ведь даст возможность Советам повести пропаганду о том, что с немцами идут „помещики“ отнимать землю, что идет загонять под офицерскую палку и т. д. и т. п. — а это усилит сопротивление Красной Армии, а с нею надо кончать…»[127]

Из создавшейся ситуации генерал П.Н. Краснов видел три возможных выхода. Первый — успешное антикоммунистическое восстание в СССР и образование нового правительства, которое вступит в мирные переговоры с немцами. Второй — немцы оттеснят большевиков примерно до Волги и укрепятся. Будет оккупированная немцами часть России и большевистская Россия, война в этом случае затянется. Третий выход — комбинированный: немцы оккупируют часть России, а в остальной части образуется новое правительство, которое заключит мир с немцами, приняв все их условия. Краснов считал, что в первом случае эмигрантский вопрос, равно как и вопрос о дальнейшей судьбе казачьих областей, будет решаться новым российским правительством, пришедшим на смену сталинскому Во втором случае этот вопрос будет решаться немецким Главным командованием на оккупированной части страны. В третьем — немецким Главным командованием — на оккупированной части страны, и новым правительством России — в восточной части. «Во всех трех случаях, — подчеркивал П.Н. Краснов, — до окончания войны эмигрантского вопроса нет, и обсуждать его — это толочь воду в ступе».

Из всего вышесказанного атаман делал следующие выводы.

Во-первых — «до окончания войны на Востоке Русскую эмиграцию не трогать (переводчики, заведующие читательными пунктами, полицейско-карательные отряды не в счет)». Во-вторых — «при воссоздании России в России будет привлечена лишь небольшая часть эмиграции, вполне проверенная, вне английских и большевистских влияний». В-третьих — «привлечение всей эмиграции с ее раздорами, склонностью к безудержной болтовне, заседаниями, философствованиями, подсиживаниями друг друга почитается величайшим несчастьем для России». «Если будут восстановлены, — заканчивает свое послание П.Н. Краснов, — казачьи войска /об этом я хлопочу/, то на началах старого станичного быта и самой суровой дисциплины. Кругам и Раде не дадут говорить и разрушать работу атаманов, как это делалось в 1918–1920 годах. Итак — все темно и неизвестно. Нужно ждать конца войны, предоставить себя воле Божьей и поменьше болтать и побольше копить деньги, ибо никто ни на проезд в Россию, ни на обеспечение семей за границей, ни немцы, ни чехи, ни одного пфеннига не даст»[128].

Через три дня, 14 июля, генерал П.Н. Краснов написал атаману Е.И. Балабину еще одно разъяснительное письмо, в котором рассматривал перспективы участия и истинную роль казачества во Второй мировой войне. «Какая будет Россия, — писал генерал, — после окончания войны с большевиками, единая или разделенная на части — знают только два человека — Гитлер и Геринг, и они никому не скажут. Можно только из некоторых поступков и слов Фюрера и из сознания, что этот гениальный человек, подобного которому еще не было в мировой истории, никогда не ошибался, догадываться, что Германия не собирается создавать слабое лоскутное государство, которое сейчас же станет объектом купли-продажи у Англии и Америки… Вождь, который спасет Россию, может появиться только в самой России, а не в эмиграции… Нам нужно терпеливо ждать, чем война закончится, и лишь тогда мы увидим, будем ли мы призваны немцами или тем новым правительством, которое образуется в России и заключит мир с немцами и, если будем призваны, то на какую работу»[129].

К концу 1941 года 72-летний атаман почти утратил надежду на какой бы то ни было положительный поворот в судьбе казачества. «Донскому войску, — писал он Е.И. Балабину 19 декабря, — если таковое будет, придется пережить еще много унизительного и тяжелого, прежде чем там наладится „казачья“ жизнь. Думаю, что она и не наладится. Для того, чтобы казачьи войска появились снова, нужно именно теперь восстание против большевиков на Дону и на Кубани так, как это было в 1918 году, но вот его-то и нет, и идет 1941 год, а не 1918 год»[130]. Особенно гнетущее впечатление на престарелого генерала произвел репортаж военного корреспондента финской газеты «Helsinkin sanomat» о гибели советской кавалерийской дивизии под Харьковом. 7 июля 1942 года он написал атаману Е.И. Балабину: «Были это только „ряженые“ казаки или были это казаки, у которых не прошел большевистский дурман — это все равно. Факт остается фактом. Донские казаки не восстали против жидовской власти, они кинулись в безумную атаку на немецкие пулеметы, они погибли за „батюшку Сталина“ и за „свою“, народную, Советскую власть, возглавляемую жидами. Если это будет продолжаться и дальше так… — Тихому Дону грозит участь Украины — он войдет в Украину как нераздельная ее часть, а Украина уже включается в Германию и становится ее частью как Чехия, Моравия и т. д. В историческом аспекте все это, по существу, не так уж страшно — изменился лишь масштаб времени, увы, для человеческого существования столь важный. То, что могло случиться уже этой осенью, произойдет через 10–20 лет, после медленного и систематического воспитания казачьей молодежи под немцами и несмотря на немцев. Но когда вся Россия кончает самоубийством в угоду американским жидам — наш родной, милый Тихий Дон — это уже частность»[131].

Однако, несмотря на свой пессимизм по отношению к перспективам казачества, генерал П.Н. Краснов все-таки не терял надежды на положительное разрешение казачьего вопроса в будущем. Но для этого, по его мнению, должно было быть соблюдено одно важнейшее условие. «Чем больше, — продолжал генерал в письме Е.И. Балабину от 7 июля 1942 года, — хороших, толковых, честных, знающих историю Дона и других казачьих полков… пойдут теперь служить у немцев и с немцами выкорчевывать коммунизм — казаков спокойных, не зараженных истерикой, не кликуш от казачества, машущих картонными мечами донкихотов, но казаков понимающих, что и в Новой Европе, Европе национал-социалистической, казаки могут иметь почетное место, как наиболее культурная и способная часть народа Русского — тем скорее и безболезненнее пройдет этот процесс восстановления казачьих войск в Новой России, И пока нельзя сказать „здравствуй, царь, в кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону“, пока Москва корежится в судорогах большевизма и ее нужно покорять железной рукой немецкого солдата — примем с сознанием всей важности величия подвига самоотречения иную формулу, единственно жизненную в настоящее время: „Здравствуй, фюрер, в Великой Германии, а мы, казаки, на Тихом Дону“»[132]^. (Подборку писем генерала П.Н. Краснова атаману Е.И. Балабину см. в Приложении 1.4.).

Весной — летом 1942 года, в связи с начавшимся новым крупномасштабным наступлением немецкой армии на Восточном фронте и реальной перспективой «освобождения» казачьих земель Дона, Кубани и Терека, в среде казачьей эмиграции вновь начался некоторый эмоциональный подъем. Казачьи лидеры всех рангов и мастей активизировали свою политическую деятельность, а простые казаки, находясь под постоянным влиянием приказов, распоряжений и наставлений, выходивших из-под пера своих атаманов, начали уже в который раз готовиться к отъезду на родину 5 апреля Кубанский войсковой атаман генерал-майор В.Г. Науменко в своем приказе обратился ко всем казакам кубанцам: «Мировая военная и политическая обстановка говорит нам о том, что время нашего возвращения домой приближается, что пора нам из бесправных беженцев вновь обратиться в воинов, стряхнуть с себя беженскую пыль и тесно сомкнуть свои казачьи ряды с готовностью, если понадобится, пожертвовать всем для возрождения родного казачества…»[133] 13 мая 1942 за его же подписью (правда, на этот раз атаман представился как Общеказачий представитель Дона, Кубани, Терека и Астрахани) вышло распоряжение об организации «Финансово-экономического отдела». Согласно этому приказу, вновь образованный отдел должен был стать совещательным органом и заниматься специальными вопросами, связанными с настоящей жизнью казаков-эмигрантов и будущим устройством жизни на освобожденных казачьих землях. Непосредственно в его компетенции находились следующие проблемы: а) рассмотрение финансово-экономических вопросов, связанных с пребыванием казаков в эмиграции; б) разработка и подготовка финансовых и хозяйственно-экономических вопросов на случай возвращения казаков в Родные Края; в) разработка вопросов, относящихся к финансовому и хозяйственно-экономическому возрождению Юго-Востока России и особенно казачьих областей после освобождения их от большевистской власти; г) правильное ознакомление иностранных и русских кругов с казачьими Краями, их огромными природными и хозяйственными ресурсами и возможными перспективами путем непосредственного общения и соответствующих печатных изданий[134].

Казаки-самостийники также не остались в стороне от очередного приступа всеобщего поклонения немецким освободителям. Руководители КНОД распространяли среди своих станичников официальные приказы и пропагандистские прокламации, в которых возносили до небес героическую германскую армию и предсказывали скорое возвращение в родные края. После долгой работы был, наконец, закончен и утвержден официальный статут Казачьего национально-освободительного движения, который, по мысли создателей, должен был помочь простым казакам окончательно убедиться в том, что именно казачье национальное движение — это тот путь, который ведет их на родину Основными положениями этого чрезвычайно любопытного документа были 4 пункта: 1. Непримиримая борьба с советской властью, коммунизмом, еврейством и масонством. 2. Освобождение Казачьих Земель из-под власти СССР и его возможных наследников. 3. Образование на землях Европейского казачества единого самостоятельного государства — Казакии. 4. Объединение казаков, калмыков, горцев и других коренных жителей Казачьих Земель на основах верности своей казачьей родине и здоровых начал казачьего национализма[135] (полностью текст статута см. в Приложении 1.5).

В журнале «Казачий вестник» была развернута оживленная дискуссия о том, кто же должен возглавить казачество по возвращении в родные края (она, правда, больше походила на очередную кампанию по дискредитации старых атаманов). «Чем ближе родина, — писал казак-националист М. Карпов в статье „Вооруженные и наготове“, — тем острее напряженность, тем труднее и мучительнее ожидание. А добывание нашего государства и устроение его равноправным и свободным сочленом в семье народов новой, очищенной от московского богоискательства и дьяволонаходительства, Европы зависит только от выдержки и здорового, не проржавевшего от большевистской пропаганды или эмигрантской грызни, мышления и мироощущения, зависит от того инстинкта, который вывел подсоветских казаков из липких жидовских тенет, а казачью эмиграцию из душных и затхлых прихожих русских политических организаций — и привел их к КНД. То есть вывел к работе и стройке из ужаса советской обезлички и духовной разрухи, а эмигрантов — из небытия мечтаний, неумеренных честолюбий, раскольничьих споров и безудержной болтовни»[136]. Придя в очередной раз к выводу, что «русские эмигранты на 90 % стали красными… и видят в Сталине объединителя земель русских и их защитника»[137], самостийники заклеймили старых атаманов как предателей и призвали всех казаков верить только «здоровой части казачества», то есть лидерам КНОД.

Помимо этого, в прессе ряда европейских стран с подачи Василия Глазкова началась целая кампания по «продвижению» казачьего народа и восхвалению «великого благодетеля Адольфа Гитлера». Так, например, 27 июля 1942 года в одной из центральных болгарских газет появилась довольно обширная статья, посвященная освобождению немецкой армией донской столицы — города Новочеркасска. «Большевики сняли, — писал руководитель КНОД, — золотой купол казацкой святыни, который по своей красоте третий в Российской империи после Исаакиевского собора и храма Христа Спасителя, а сам храм превратили в склад. До большевистского нашествия в городе жило 135 тысяч жителей и ни одного еврея… За освобождение города Новочеркасска казачество навсегда признательно Гитлеру!»[138] Однако на этот раз самостийники не ограничились критикой, как всегда громкой и скандальной, но абсолютно не имеющей никакого отношения к реальности. На Северный Кавказ был послан специальный военный корреспондент — казак Ростислав Павлович Алидзаев. На протяжении долгого времени он писал большие отчеты о жизни на оккупированных территориях, которые публиковались в журнале «Казачий вестник». Ему удалось наладить довольно разветвленную корреспондентскую сеть, а также организовать доставку в ряд крупных городов журнала казаков-националистов. «Из Новочеркасска и Ростова, — написал он в одном из писем Василию Глазкову, — сообщают наши корреспонденты, что там „Казачий вестник“ расклеивается на главных площадях для более широкого ознакомления с ним казачьего населения, которое в тысячах толпится около „Казачьего вестника“ и с жадностью читает его строки»[139].

Даже генерал П.Н. Краснов, казалось бы, совсем утративший надежду на счастливое разрешение казачьих судеб, попав под влияние «победных» газетных репортажей о налаживании мирной жизни на оккупированных казачьих землях, писал 20 июля 1942 года атаману Е.И. Балабину: «…нужно уже думать о крупной переброске знающих и любящих Дон и Россию людей туда для службы с немцами и под немцами, а людей этих-то и нет». Также в эти дни его чрезвычайно заботила судьба казачьего эмигрантского музея, который, по его мнению, должен был как можно скорее «возвратиться на свое место в Новочеркасск»[140].

Однако время шло, на Дону, Кубани и Тереке понемногу начало налаживаться какое-то подобие «мирной» жизни, прошли выборы станичных и кое-где окружных атаманов, начали активно формироваться казачьи части из населения оккупированных казачьих территорий, а отношение немецкого руководства к казачьей эмиграции оставалось по-прежнему презрительно холодным. Немцы предпочитали сотрудничать с «подсоветскими» казачьими лидерами, разбивая тем самым все мечты эмигрантских атаманов о том, что именно им будет поручено заново строить казачью жизнь на родине. «Пока так же, как и повсюду, — писал П.Н. Краснов Е.И. Балабину 7 августа 1942 года, — немцы в занятых областях России стараются обходиться местными силами без эмиграции, питая к последней, и может быть основательно, недоверие. Эмиграция раскололась на толки и ориентации, а немцам, конечно, нужна только одна ориентация — немецкая»[141]. 12 декабря 1942 года генерал еще раз грустно подтвердил полное отсутствие у эмигрантов каких- либо перспектив. «В каждой станице для борьбы с большевиками, — сообщал он Е.И. Балабину, — организованы отдельные казачьи сотни, по всему фронту казаки военнопленные и казаки, добровольно перешедшие к немцам, организованы в полки и сотни, прекрасно вооружены и работают с немцами, вызывая их восхищение и удивление. При таких условиях естественно, что казакам эмигрантам, ничем, кроме сплетен, жалоб и кляуз, не проявившим себя, места там не будет… Эмиграция теперь или должна идти туда, или примириться с тем, что она так и останется эмиграцией или, в лучшем случае, приедет „домой“, когда ей разрешат, чтобы тихо и мирно жить на „пенсии“… Вы понимаете, что при таких обстоятельствах мне в 73 года просто смешно было бы куда-то соваться, кого-то возглавлять и путаться в дела, которые хорошо ли, худо ли, но уже идут»[142].