Бомба

«Америка не знает, куда направляется, но бьет рекорд скорости по дороге туда».

Лоренс Питер, американский литератор.

6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление по поводу атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и имеет его в своем распоряжении. Что-что, а заявления Вячеслав Михайлович делать умел. Правда, здесь поторопился… Хотя в иных случаях, наоборот, старался не спешить.

Для страны жизненно важным было СКОРЕЙШЕЕ создание оружия адекватной силы. Сталин не собирался завоевывать чужие земли. Свои бы отстоять и отстроить. Но мирное созидание было возможно лишь при наличии в арсенале предостерегающего инструмента разрушения.

Рассказ о поиске путей решения научно-технических задач – сам по себе увлекательный и познавательный. Но, к сожалению, выступающий за рамки нашей книги. Поэтому – почти телеграфным стилем.

Группы ученых шли несколькими «тропами» (Курчатов, Кикоин, Арцимович, Алиханов), но исследовательские процессы требовали времени и затрат.

А нужно ли было так «распылять силы»? Не целесообразнее ли сосредоточиться на одном направлении? Может быть, это помогло бы раньше добиться заветной цели – создания атомной бомбы? Такие сомнения возникали у многих, в том числе и у самого Сталина. Игорь Васильевич Курчатов в своем докладе об итогах работы в 1947 году ответил и на эти вопросы:

«При равной производительности заводов количество бомб, которое может быть получено за одно и то же время при помощи атомных котлов, почти в 10 раз больше, чем количество бомб, которое может быть получено на диффузионных и электромагнитных заводах.

Котлы «уран – тяжелая вода» дают такое же количество бомб, как и уран-графитовый котел, при равной производительности, но требуют дорогостоящей тяжелой воды и более сложны по конструкции. На основе сказанного, казалось бы, можно было заключить, что все преимущества на стороне уран-графитовых котлов и что можно было бы ограничиться работами лишь в этом направлении. Это заключение, однако, оказывается неверным, т. к. не только одной производительностью атомных бомб определяется ценность метода.

Очень важным является также глубина использования сырья, определяющая, сколько атомных бомб может быть сделано из данного количества сырья и позволяет ли метод использовать наряду с ураном также и торий. В отношении использования сырья уран-графитовый котел дает худшие результаты, чем диффузионный и электромагнитный методы и чем котел «уран – тяжелая вода». Котлы с тяжелой водой имеют преимущество перед другими методами, так как позволяют использовать торий. Таким образом, было бы неправильно идти только в направлении уран-графитовых котлов».

Далее Курчатов приводит любопытные цифры. Он пишет о количестве бомб, которые можно получить из 1000 тонн урана разными методами: 20 штук при использовании уран-графитового котла, 50 – при диффузионном методе, 70 – при электромагнитном, 40 – при котле «уран – тяжелая вода». Ну а затем начинаются поистине фантастические подсчеты: комбинация трех методов дает уже иной порядок цифр – 300 бомб, уран-ториевый котел с тяжелой водой – 3000 бомб, а обогащенный урановый котел на быстрых нейтронах – 16 000 бомб!

От таких цифр даже у Сталина могла закружиться голова. Оснований сомневаться в верности расчетов Курчатова у него не было, а потому он поддерживал все рекомендации Игоря Васильевича. Действительно, в выборе научного лидера Атомного проекта Сталин не ошибся.

Но не все шло гладко.

В декабре 1946 года был запущен первый (экспериментальный) атомный реактор, потребовавший 45 тонн урана. Для запуска промышленного реактора, требовавшегося для получения плутония, было нужно ещё 150 тонн урана, которые были накоплены только к началу 1948 года. Из-за непригодности предполагавшейся к эксплуатации системы загрузки испытательные пуски реактора начались лишь 8 июня 1948 года (над год позже намеченного), но в конце 1948 года произошла серьёзная авария, из-за которой реактор был остановлен на 2 месяца, при этом была произведена ручная разборка и сборка реактора, в процессе которой переоблучились тысячи человек, включая участвовавшего в ликвидации аварии И. В. Курчатова (его вмешательство было необходимо, так как только он в тот момент знал, как отличить дефектные блоки). Облучился и один из руководителей атомного проекта А. П. Завенягин.

10 килограммов плутония, необходимых для повторения американской бомбы, были получены в СССР к середине 1949 года, благодаря по-настоящему героической деятельности тысяч известных и оставшихся безымянными для истории людей.

Из-за задержки с наработкой необходимого количества плутония установленный постановлением СМ СССР № 234-98сс от 8 февраля 1948 г. срок изготовления первого экземпляра РДС-1 – 1 марта 1949 г. – не был выдержан, однако в августе 1949 г. все работы по изготовлению компонент и подготовке РДС-1 к испытанию были завершены, а Семипалатинский полигон готов к проведению испытания и проведению исследований и измерений эффективности бомбы. План испытания предусматривал окончательную сборку бомбы на полигоне (без баллистического корпуса и приборов, необходимых при сбрасывании бомбы с самолёта) и подрыв её на башне высотой 33 метра.

Разведывательные материалы по американскому плутониевому заряду для атомной бомбы позволили сократить сроки создания первого советского заряда, хотя многие технические решения американского прототипа не являлись наилучшими. Даже на начальных этапах советские специалисты могли предложить лучшие решения как заряда в целом, так и его отдельных узлов. Поэтому первый испытанный СССР заряд для атомной бомбы был более примитивным и менее эффективным, чем оригинальный вариант заряда, предложенный советскими учеными в начале 1949 года. Но для того, чтобы гарантированно и в короткие сроки показать, что СССР тоже обладает атомным оружием, было принято решение на первом испытании использовать заряд, созданный по американской схеме.

СССР взял на вооружение американскую практику. Что уж тут стесняться? К тому же торопливость была вполне объяснима: не поспешим сегодня – завтра торопиться будет некуда. Да и некому…

Заряд для атомной бомбы РДС-1 был выполнен в виде многослойной конструкции, в которой перевод активного вещества – плутония в надкритическое состояние осуществлялся за счет его сжатия посредством сходящейся сферической детонационной волны во взрывчатом веществе.

РДС-1 представляла собой авиационную атомную бомбу массой 4,7 тонны, диаметром 1,5 метра и длиной 3,3 метра. Она разрабатывалась применительно к самолету Ту-4, бомболюк которого допускал размещение «изделия» диаметром не более 1,5 метра. В качестве делящегося материала в бомбе использовался плутоний.

18 августа 1949 г. был подготовлен проект постановления СМ СССР «О проведении испытания атомной бомбы», который был представлен Л. П. Берия на утверждение И. В. Сталину. Однако И. В. Сталин не подписал это постановление.

Более того, с участием И. В. Сталина состоялось только одно совещание по атомной тематике. Оно прошло 9 января 1947 г. Согласно журналу учета посетителей кремлевского кабинета И. В. Сталина, в совещании приняли участие В. М. Молотов, Л. П. Берия, Г. М. Маленков, А. Н. Вознесенский, В. А. Малышев, а также ведущие ученые и руководители, задействованные в атомном проекте. И все.

Почему? Что остановило Сталина? Документально подтвержденного ответа нет. Но есть интересные записи в дневниках Лаврентия Павловича, опубликованных С. Кремлевым.

19 августа 1949 года. «Подготовили Проект Постановления по РДС-1. Отнес Кобе. Посмотрел, почитал, спрашивает: «А если не взорвется?» Я пожал плечами. Он говорит, не буду подписывать. «Постановления должны быть выполнены и мы их всегда выполняли. А это Постановление то ли выполним, то ли нет. Пусть будет Проект, вы его принимайте и мне направляйте. А испытывать будем без Постановления».

Вот такая «восточная мудрость»… Но в любом случае кто-то должен был взять на себя если не глобальную, историческую ответственность, то хотя бы банальную административную.

Секретарь Специального комитета В. А. Махнев сделал на первом экземпляре проекта отметку о том, что Л. П. Берия вернул оба экземпляра проекта постановления и сообщил, что «вопрос обсуждался в ЦК и решения выноситься не будет» (т. е. постановление приниматься не будет).

25 августа 1949 года. «Выезжаю в Казахстан. Там все готово, предварительно назначено на 29 августа. Окончательно доложил т-щу Сталину. Он посмотрел, сказал, что не верит он, что у нас что-то получится. Потом спросил, а сам я верю? Твердо ответил, что верю, что все будет хорошо. Он спрашивает: «А если нет?» Тогда, ответил, будем работать дальше…

Ничего не сказал. Рядом сидели Анастас (Микоян), Георгий (Маленков), Булганин и Лазарь (Каганович). Прямо это касается только Булганина. Он молчит. Я тогда говорю: «У нас все готово. Разве что люди Николая Александровича подведут. Полигон за военными, они его называют «Двойка».

Тут Николай Александрович задергался, заворочался и голос подал. Говорит, я уже не министр. Коба не принял, говорит: «Все равно, считай твоя епархия. Два года командовал, два дня как сдал». Тогда Николай тоже заверил, что у них тоже все готово. Хорошо. Хоть какая-то страховка.

Я спрашивал у Игоря Васильевича (Курчатова), уверен он или нет? Говорит, уверен, Лаврентий Павлович. Потом смеется, говорит: А оправдается ли или нет моя уверенность, не знаю». Ну, раз шутит, значит уверен».

26 августа 1949 г. Л. П. Берия перед отъездом на полигон подписал протокол заседания Специального комитета, повестка дня которого была обозначена: «Об испытании первого экземпляра атомной бомбы». Сформулированное в протоколе решение гласило: «Принять внесённый тт. Ванниковым, Курчатовым и Первухиным проект Постановления Совета Министров Союза ССР „Об испытании атомной бомбы“ и представить его на утверждение Сталина».

Проект предусматривал назначение научным руководителем испытания И. В. Курчатова, заместителями научного руководителя испытания по различным вопросам Ю. Б. Харитона, П. М. Зернова и П. Я. Мешика. Проект предписывал «испытание атомной бомбы произвести 29-30 августа 1949 г. на Полигоне № 2 (в 170 километрах западнее г. Семипалатинска), построенном и оборудованным в соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 19 июня 1947 г. № 2142-564сс/оп».

Так что ответственность за предстоящие испытания доселе невиданного оружия взял на себя Лаврентий Павлович Берия.

Ну, а теперь о том, где и как происходило событие. Пожалуй, одно из важнейших в биографии Отечества.

Главной особенностью требований к конструкциям РДС-1 и РДС-2 было то, что эти изделия должны были быть отработаны как реальные авиационные бомбы, пригодные для сброса с самолёта. В связи с этим программа работ включала баллистические испытания макетов этих бомб и создание приборов, обеспечивающих взрыв на заданной высоте. Полагаем, что подробности будут интересны читателю.

Начнем с документа.

«Заместитель министра внутренних дел СССР, заместитель начальника 1 Главного управления при Совете Министров СССР Завенягин – Л. П. Берия, 4 сентября 1949 года, Совершенно секретно.

В соответствии с Вашим распоряжением докладываю:

Подписки о неразглашении сведений об испытании отобраны от 2883 человек, в том числе от 713 непосредственно участвовавших в испытании работников КБ-11, полигона, научно-исследовательских организаций и руководящих органов, включая всех уполномоченных Совета Министров и ученых.

У остальных работников полигона в количестве 3013 человек отобрание подписок будет закончено в трехдневный срок».

Такое начало практически гарантировало благополучный финал. Во всяком случае, в отношении секретности.

Вот оценка работы спецслужб СССР, данная в книге «Великие шпионские операции времен холодной войны (1945-1965)» Карела Пацнера (Technet. cz, Чехия):

«О ходе советских атомных исследований Запад ничего не знал. Миллион людей производил в СССР атомную бомбу, из которых почти 100 тысяч это ученые и инженеры. Как же возможно, что никто из них не допустил никакого промаха, который привел бы к разоблачению всего проекта за рубежом, и что не было тех, кто из ненависти к коммунистическому режиму передал бы западным агентам информацию? Как же возможно, что западные разведки не смогли вовремя узнать о гигантских усилиях? У американской разведки во время войны не было возможности что-то узнавать в России. На это обращает внимание Джеффри Ричелсон в книге American Espionage and the Soviet Target («Американский шпионаж и советская цель»). Лишь иногда некоторым офицерам из ведомства американского военного атташе и специалистам, работающим в рамках программы ленд-лиза, удавалось получить незначительную информацию. Учитывая советскую шпиономанию, когда любого подозрительного тут же арестовывали и отправляли в лагерь или тут же расстреливали, туда было трудно отправлять хорошо обученных агентов. Создалась атмосфера, когда на любого иностранца лепили ярлык шпиона или, по крайней мере, потенциального шпиона. Кроме того, граждане вообще боялись просто заговорить с человеком, который выглядел чужим, чтобы их не обвинили в пособничестве. И все русские, работавшие в консульствах, должны были доносить советской контрразведке. Да и тех избранных, кто ездил за границу, было довольно мало. Поэтому среди них офицеры западных спецслужб не могли найти и завербовать агентов. Эти времена настали намного позже. Между сталинской империей и остальным миром в 30-е годы выросла почти неприступная стена, которая просуществовала еще два десятилетия. О Советском Союзе знали немногое – только то, что Кремль позволял знать.

Этот информационный вакуум также стал причиной того, что в конце 1946 года после множества споров физиков группа американских специалистов под руководством разведки ЦРУ пришла к выводу, что СССР начнет проводить испытания своих первых атомных бомб не ранее 1950-1953 гг., но, вероятнее всего, с 1952 года. Это предположение всех успокоило. Никто не считал необходимым как-то серьезно проверять ход советской ядерной программы. (В том числе и первый министр обороны США Дж. Форрестол, который 22 мая 1949 года с криком «Русские идут!» выбросился из окна 16 этажа Национального военно-морского медицинского центра США).

Кстати, надежных данных, которые о чем-то говорили, поступало слишком мало. Первую попытку внедрить агентов, специализирующихся на ядерных исследованиях, предприняли англичане. После окончания войны они отправили, в качестве реэмигрантов, в Латвию двух человек, чтобы те наладили контакт с местными антисоветскими партизанами. В ночь на 15 октября 1945 года их переправили туда на катере. Но Красная армия и тайная полиция были очень многочисленны и имели сеть осведомителей, поэтому британских шпионов очень скоро, за несколько недель, обнаружили и арестовали. Как только в руки контрразведки попадает агент, ей выгодно перевербовать его, то есть заставить его под ее контролем передавать в центр хорошо продуманную дезинформацию. Одновременно из задач, которые ставит центр перед своим агентом, офицеры контрразведки могут понять основные интересы неприятеля. В эту шпионскую игру СССР играл с Лондоном с помощью пойманных агентов. Когда Секретная разведывательная служба Великобритании (MI6) отправила в марте 1946 года в Прибалтику вторую группу, советские контрразведчики уже ожидали ее. Так игра окончилась. Но британские спецслужбы были наводнены советскими агентами, которые передавали в Москву информацию обо всех операциях. Поэтому и парашютисты, которые оказались в августе на советской территории независимо друг от друга, не имели шансов на успех. В течение зимы Советы всех их переловили. Одной из последних попыток была высадка двух групп, которые должны были взять образцы воды в нескольких русских реках. По ним англичане хотели определить, где находятся ядерные заводы. Образцы, которые были переданы в Лондон, были очень радиоактивными, как будто вода была прямо из атомного реактора, заявил Гордиевский. Неудивительно, ведь это была «обманка» советских спецслужб. Всего в 1949-1956 гг. британцы отправили в Советский Союз более 42 человек. КГБ всех их задержал, большую часть казнил, а некоторых перевербовал против Запада. Это были напрасные потери, особенно потому, что с 1951 года офицеры MI6 начали подозревать, что в группах, скрывающихся в лесах Прибалтики, у советской контрразведки есть свои информаторы. После войны американское ЦРУ вербовало агентов среди русских, белорусов и украинцев, которые попали в Западную Европу. Они прекрасно были знакомы со сложными условиями жизни в России, поэтому отлично вписывались в советскую жизнь. Весной 1948 года руководство ЦРУ начало отправлять этих людей на советскую территорию. По словам Ричельсона, они должны были собирать «секретную информацию об СССР, о его военных планах, атомном оружии и усовершенствованных ракетах, о советских операциях в Восточной Европе, Северной Корее и Северном Вьетнаме, о московских контактах с иностранными коммунистическими партиями и группами, борющимися за национальное освобождение». Из-за массового переселения населения, которое еще проходило в СССР, американцы надеялись, что эти агенты уйдут от внимания сотрудников госбезопасности. С осени 1949 года с самолетов, взлетевших в Западной Германии, Скандинавии, Греции, Турции, Иране и Японии, в рамках операции «Редсокс», спрыгивали обученные агенты. Через пять лет акция ЦРУ была завершена, потому что провалилась. Большая часть агентов вскоре замолчала, так что почти никаких данных передано не было, а вот расходы на их подготовку были весьма велики. Либо их быстро арестовали, либо они испугались и перестали работать сами. Все боялись известной жестокости сотрудников спецслужб. Например, в сентябре 1949 год агента «Ивана» высадили недалеко от авиационной базы, за которой он должен был следить. За последующие 13 месяцев он отправил пять радиосообщений и три письма на конспиративные адреса в Германию. Ему удалось стать электриком на местном консервном заводе. Аэродром казался ему спокойным и неинтересным, поэтому он решил, что перестанет отправлять данные центру. С тех пор о нем никто ничего не слышал.

Вскоре после войны американцы начали отправлять разведывательные самолеты в патруль вблизи от советских границ. Сначала ЦРУ в рамках «Проекта 23» интересовало расположение и точные характеристики радаров. В конце декабря 1947 года эти приборы также смогли получить первые снимки советской территории – Чукотского полуострова. Во время этих разведывательных полетов также нужно было устанавливать уровень радиоактивности в атмосфере, как потребовал председатель Комиссии по атомной энергии США адмирал Льюис Страусс в апреле 1947 года. Это могло бы помочь выявить советские ядерные испытания или аварии. Необходимую для этого технику опробовали во время собственных ядерных испытаний в начале 1948 года на Маршалловых островах в Тихом океане. Метод определения радиоактивности довольно прост. Через фильтрационную бумагу всасывается воздух, и так на ней остаются частички пыли, включая радиоактивные частицы от атомных взрывов. Уровень радиоактивности затем измеряли ученые в лаборатории. Особо секретная операция «Блюбой» началась 12 мая 1948 года. В тот день в воздух над Тихим океаном поднялся первый самолет WB-29, оборудованный такими детекторами. Более чем за год разведывательные самолеты зафиксировали 111 случаев повышенной радиоактивности. Все они были естественного происхождения: частицы появляются после извержения вулканов или при землетрясениях, а кроме того, естественная радиоактивность появляется в некоторых местах под влиянием определенных необычных геофизических процессов. Но фильтрационная бумага, которую привел WB-29 с обычного вылета 3 сентября 1949 года над Тихим океаном, дала другой результат. Лаборатория Лос-Аламос и Военно-морская исследовательская лаборатория сошлись во мнении – очень сильное излучение. По пути от острова Гуам к Японии на высоте около трех километров радиоактивность была выше в 10 раз, чем радиоактивность от вулканов, землетрясений и флуктуации естественного порядка. «Эти явления соответствуют тому, что источником продуктов распада был взрыв атомной бомбы, чьи ядерные компоненты напоминают бомбу из Аламогордо, – заявил профессор Оппенгеймер. – Взрыв произошел между 26 и 29 августа в каком-то месте между 35-м градусом восточной долготы и 70-м градусом северной широты…». СССР испытал первую атомную бомбу – точную копию плутониевой, которую американцы сбросили на Нагасаки».

Профессор не ошибся! К тому же он сам еще в 1939-м подбросил Лаврентию Берия идею создания грозного оружия.

Итак, где произошел взрыв, в очередной раз встряхнувший мир?

Место для учебного полигона № 2 Министерства Вооруженных Сил было выбрано в районе города Семипалатинска Казахской ССР в безводной степи с редкими заброшенными и пересохшими колодцами, солеными озерами, частично покрытой невысокими горами.

Сама площадка, предназначенная для сооружения испытательного комплекса, представляла собой равнину диаметром примерно 30 км, окруженную с юга, запада и севера невысокими (до 200 м) горами, – прекрасное место, как будто бы сама природа позаботилась о том, чтобы создать максимальные удобства для предстоящих испытаний.

Штаб воинского подразделения, являющегося хозяином будущего полигона, вместе с жилым городком, с научной и материальной базой, расположился на берегу реки Иртыш в 60 км на северо-восток от испытательной площадки, в 120 км от Семипалатинска.

Территория в радиусе 100 км вокруг выбранного центра испытательного поля, использовавшаяся лишь казахами-кочевниками для выпаса скота, не имела постоянных поселков, и после создания полигона была отчуждена. Для казахов-кочевников примерно в 20 км от воинского городка вниз по течению Иртыша был сооружен поселок из сборно-щитовых домиков вблизи древнего казахского поселения Акжары. Однако эта дома не соответствовали житейским традициям кочевников и просуществовали недолго – были порушены и сожжены.

На территории дислокации воинского подразделения на берегу Иртыша были сооружены здание штаба командования воинской части, дом офицеров, двухэтажная гостиница для командированных, два 8-квартирных дома – один для командного состава воинской части, другой – гостиница для прикомандированных членов комиссии. Тут же, рядом со штабом, разместились двухэтажные здания военторга – промтоварный и продовольственный магазины. Вблизи было выстроено несколько кварталов двухэтажных 8– и 12-квартирных жилых домов для офицеров воинской части.

Строительство полигона было начато в 1947 году, а к июлю 1949 года в основном было закончено. Всего за два года были выполнены работы колоссального объема, причем с отличным качеством и на весьма высоком техническом уровне. К этому еще необходимо добавить, что все строительные материалы, начиная от песка и гравия и кончая металлическими конструкциями, доставлялись на строительные площадки автомобильным транспортом по грунтовым дорогам за 100-200 км. Движение шло круглосуточно и зимой, и летом. На трассах через каждые 25 км были устроены пункты, где уставший водитель мог отдохнуть, обогреться или вызвать по телефону техническую или медицинскую помощь в случае непредвиденных обстоятельств.

В центре опытного поля была смонтирована металлическая решетчатая башня «1-П», высотой 37,5 м, для установки испытуемого изделия РДС-1. Башня оборудована грузовым и пассажирским подъемником с электрическим управлением. В 25 м от башни находилось здание из железобетонных конструкций, с мостовым краном в зале для установки плутониевого заряда в заряд из ВВ.

Опытное поле условно разделено на 14 секторов. Среди них: два фортификационных сектора; сектор гражданских сооружений и конструкций; физический сектор; военные сектора, в которых на различном удалении от центра в открытом виде и в укрытиях различного типа размещались образцы вооружения и военной техники всех родов войск; биологический сектор.

В 1500 м от центра в западном направлении сооружен отрезок шоссейной дорога с железобетонным мостом с пролетом 8-10 м. Полотно дороги поднято на насыпь высотой 3-4 м. На полотне установлены грузовые автомобили.

В 1000 м от центра в юго-западном направлении сооружен отрезок железной дороги с металлическим мостом с пролетом 20 м. На мосту и перед мостом на путях установлены грузовой вагон и цистерна с горючим.

В 800 м от центра в южном направлении сооружены два трехэтажных дома, один из которых экранировал другой. Расстояние между домами соответствует ширине нормальной городской улицы (примерно 20 м).

В 1500 м от центра в юго-восточном направлении сооружено здание электростанции с двумя дизельными генераторами, в направлении на центр сооружена ЛЭП на металлических опорах протяженностью 2 км.

В 1500 м от центра в северном направлении сооружено кирпично-бетонное здание промышленного типа упрощенной конструкции с мостовым краном.

По радиусам в северо-восточном и юго-восточном направлениях на различных расстояниях от центра сооружены приборные здания для размещения в них фотохронографической, кино– и осциллографической аппаратуры, регистрирующей действие ядерного взрыва.

На расстоянии примерно 1000 м от центра в восточном направлении сооружено подземное здание 1 ОП, в котором размещена аппаратура, регистрирующая световые, нейтронные и гамма-потоки ядерного взрыва от датчиков, расположенных на поверхности на различных расстояниях от центра взрыва.

Оптическая и осциллографическая аппаратура, устанавливаемая во всех измерительных пунктах (сооружениях), управляется по кабелям с программного автомата, размещаемого в сооружении 12П. Кабельная линия управления подрывом заряда на расстоянии 3 км от центра имеет рубильниковый разъединитель, размещенный в железобетонном бункере ПП. В 7 км от центра в юго-восточном направлении сооружена землянка для производства тренировочных взрывов зарядов. В 200-300 м от центра на глубинах 15-30 м были сооружены отрезки тоннелей метро с различными конструкциями армирования. На различных расстояниях от центра сооружены отрезки взлетно-посадочных аэродромных полос из железобетона и металлических щитов.

Для исследования воздействия ударной волны и светового излучения ядерного взрыва на военную технику по всему полю было расставлено множество самолетов различных конструкций и назначений, танков, артиллерийских ракетных установок, корабельных надстроек, боеприпасов и пр.

Военная техника устанавливалась на различных расстояниях от центра взрыва разнообразной ориентированностью к центру взрыва, в укрытиях капонирного типа и на открытых площадках. На расстоянии примерно 9 км от центра установлены два самолета Пе-2, один – как бы на взлете, второй – на крутом вираже.

На расстоянии 1000 м и далее, через каждые 500 м были установлены 10 легковых автомобилей «Победа». На расстоянии до 5 км было выстроено несколько щитовых и рубленых жилых деревянных домов.

На расстоянии 500-2500 м были сооружены фортификационные постройки: окопы с бревенчатым и хворостяным покрытием крутостей, землянки, дзоты, доты и прочее.

В бронемашинах, убежищах и на открытых площадках на различных расстояниях от центра размещались подопытные животные: собаки, овцы, свиньи, крысы, мыши и даже два верблюда.

В местах расположения техники и подопытных животных измерялись величины световых, нейтронных и гамма-потоков и амплитуды ударной волны.

Скоростная и нормальная киноаппаратура производила съемку развития взрыва, образования и развития газового облака, с различных расстояний от центра взрыва и воздействия ударной волны на сооружения и военную технику.

Таким образом, опытное поле обустроено большим разнообразием средств определения воздействия параметров ядерного взрыва на технику, наземные и подземные сооружения различного хозяйственного и военного назначения, на животных. Оснащено приборами, предназначенными для регистрации параметров ядерного взрыва: ударной волны, светового излучения нейтронного и гамма-потока.

Кроме того, с целью изучения воздействия проникающего излучения на продукты питания на различных расстояниях от центра взрыва были размещены на открытом поле комплекты НЗ: консервы, колбасы, шоколад, напитки и прочее.

Все это огромное хозяйство – техника, животные, измерительные комплексы, системы автоматизированного управления этими комплексами, требовало квалифицированного обслуживания и в очень больших объемах. Для этого было привлечено большое количество военнослужащих офицерского и рядового состава, большинство из которых имело инженерный опыт времен Отечественной войны. Для перевозки вооружения, техники и имущества других родов войск понадобилось 90 железнодорожных вагонов.

Наибольший интерес представлял физический сектор. В нем на двух дублирующих северовосточном и юго-восточном направлениях было построено: 15 железобетонных башен высотой 20 м; 2 металлические башни такой же высоты; 17 малых железобетонных башен высотой 3 м; 2 подземных каземата; 2 пульта автоматического управления приборами, командный пункт с программным автоматом.

В целом для обеспечения задач физического сектора на полигоне было построено 44 сооружения и проложена кабельная сеть протяженностью 560 км.

В сооружениях и на поверхности земли была размещена аппаратура, предназначенная для измерения параметров, характеризующих работу изделия и поражающих факторов взрыва.

Теперь мы знаем, что Семипалатинский полигон был построен всего за два года силами 15 тысяч строителей и обошелся разоренной и голодной после Великой Отечественной войны стране в громадную по тем временам сумму – около 180 миллионов рублей, не считая затрат на всю остальную подготовку к испытанию.

И настал тот день!

Вот отчет об испытании первой атомной бомбы, написанный рукой А. С. Александрова 13.09.49 и подписанный И. В. Курчатовым, А. П. Завенягиным, Ю. Б. Харитоном, М. Г. Мещеряковым, К. И. Щелкиным и М. А. Садовским.

«Ровно в 7 часов, одновременно с третьим коротким сигналом автомата, окрестности были озарены необычайно яркой вспышкой, и для всех стало очевидно, что атомный взрыв успешно осуществлен. Раздались возгласы: «Есть! Получилось! Вышло!» Не трудно представить состояние людей, в течение стольких лет готовившихся к испытанию принципиально нового вида оружия.

Спустя секунд 20 двери командного пункта были закрыты. Несмотря на большое расстояние от центра поля, набежавшая через несколько секунд ударная волна сопровождалась мощным грохотом, в здании командного пункта были выбиты стекла и некоторые из присутствующих были оглушены и чувствовали сильную боль в ушах. После прохождения ударной волны двери командного пункта были открыты, все присутствовавшие вышли из помещения и стали наблюдать за полем.

Громадный черный столб дыма и пыли из центральной части поля поднимался к небу и вскоре ушел за облака… По земле простиралась огромная туча пыли…»

Из книги участника испытаний А. И. Веретенникова («Рядом с атомной бомбой», М., 1995): «На командном пункте непосредственно после взрыва произошел любопытный эпизод. Нейтронный фон составлял обычно 2-3 отсчета механического счетчика в минуту, то есть регистрировались отдельные приходящие на него импульсы. И постоянство фона, с учетом статистических флуктуации, было свидетельством сохранности одного из важнейших элементов «специзделия» – нейтронного запала (НЗ) до самого последнего момента перед подрывом. Сведения о нейтронном фоне Флеров сообщал руководству вслух каждые пять минут. Когда уже произошел взрыв, никто уже не обращал внимания на счетчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз вместо одного он зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3-4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистрации электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв.

В момент взрыва на месте центральной части появилось светящееся полушарие, размеры которого в 4-5 раз превышали размеры солнечного диска, и яркость была в несколько раз больше солнечной. После первой вспышки наблюдавшие сняли очки и увидели большую огненную полусферу золотистого цвета, которая затем превратилась в большое бушующее пламя, и в следующий момент сменилось быстро поднимающимся столбом дыма и пыли…»

Через 20 минут после взрыва к центру поля были направлены два танка, оборудованные свинцовой защитой, для проведения радиационной разведки и осмотра центра поля.

Разведкой было установлено, что все сооружения центра снесены. На месте центральной башни образовалась воронка диаметром 3 и глубиной 1,5 метра, радиоактивность превышала 50 тысяч микрорентген в секунду. Почва в центре поля сплавилась и образовалась сплошная корка шлака. Гражданские здания и промышленные сооружения были полностью или частично разрушены.

Как вспоминает В. И. Жучихин, вышедшие с командного пункта «увидели картину ужасающих разрушений: окна и двери механической мастерской, склада оборудования, зданий ФАС и ВИА были полностью выбиты и искорежены. Кое-где на зданиях провалилась крыша. Финские домики приобрели неузнаваемый вид. При более близком рассмотрении стало ясно, что разрушения домиков имели такие масштабы, что о восстановлении не могло быть и речи. Руководство испытаниями, в составе которого был Л. П. Берия со своим телохранителем-полковником, вооруженным до зубов (хотя трудно было представить, от кого он должен был отстреливаться), выйдя из командного пункта, обнимались и целовались, поздравляя друг друга с успехом».

На другой день, 30 августа 1949 года, состоялась поездка на опытное поле, где представилась страшная картина великого побоища.

Дозиметрическая служба оперативно сумела ограничить зоны опасной радиационной обстановки. На время не более 15 минут разрешалось заезжать в зону, ограниченную радиусом примерно 2 км от эпицентра. Но и с этого расстояния хорошо просматривалось все поле. Видны самолеты, разломанные пополам или лежащие на спине вверх колесами, танки, лежащие на боку со сбитыми башнями, пушки, у одной из которых лафет находился в одном месте, а ствол воткнут казенником вверх в другом, превращенная в груду искореженного металла корабельная рубка и все десять сгоревших автомашин «Победа».

Железнодорожный и шоссейный мосты искорежены и отброшены до своего места на 20-30 м. Вагоны и автомашины, располагавшиеся на мостах, полуобгоревшие, были разбросаны по степи на расстоянии 50-80 м от места установки.

Жилые дома городского типа и цеховое здание разрушены полностью. Щитовые и бревенчатые жилые дома на расстоянии до 5 км были разрушены полностью. Несколько опор ЛЭП были изуродованы и сорваны с мест крепления.

30 августа 1949 г. из района испытания Л. П. Берия и И. В. Курчатов написали доклад, который был вручен И. В. Сталину 31 августа 1949 г. В нем были изложены предварительные результаты испытания.

«Докладываем Вам, товарищ Сталин, что усилиями большого коллектива советских ученых, конструкторов, инженеров, руководящих работников и рабочих нашей промышленности, в итоге 4-х летней напряженной работы, Ваше задание создать советскую атомную бомбу выполнено. Создание атомной бомбы в нашей стране достигнуто благодаря Вашему повседневному вниманию, заботе и помощи в решении этой задачи…».

28 октября 1949 г. Л. П. Берия представил И. В. Сталину заключительный доклад о результатах испытания атомной бомбы. Доклад подписан Л. П. Берией единолично. К нему был приложен проект постановления СМ СССР «Об использовании результатов испытания на полигоне № 2»

25 сентября 1949 года газета «Правда» опубликовала сообщение ТАСС «в связи с заявлением президента США Трумэна о проведении в СССР атомного взрыва».

«Сообщение ТАСС

23 сентября президент США Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Одновременно аналогичное заявление было сделано английским и канадским правительствами.

В связи с этим ТАСС уполномочен заявить следующее.

В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов – строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что это могло привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.

Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия, и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В. М. Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 года. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 году.»

За пару дней до этого, Берия записал в дневнике:

«Трумэн объявил о нашем взрыве. Вячеслав (Молотов) не знает, как реагировать. Снеслись с Кобой. Я предложил факт взрыва не признавать, сказать, что в СССР производятся мощные взрывные работы, а секрет атомной бомбы нам известен уже давно. И сослаться на заявление Вячеслава от 6.11.47 г. Пусть ломают голову, когда мы заимели Бомбу и сколько их у нас. А то узнают, что у нас одна была, и ту взорвали, и шарахнут они по нам, пока их у нас не стало много.

Коба согласился. Готовим сообщение ТАСС.

Но Взрыв мы провели, это они ущучили верно. Провели и точка!

Вот тебе и гений Капица. Обошлись без гения».

Ну, а теперь – о водопаде наград. Орденов и премий не жалели!

За успешное выполнение специального задания правительства более 800 научных, инженерно-технических и руководящих работников научно-исследовательских, конструкторских организаций и промышленных предприятий были награждены орденами и медалями Советского Союза. Только 29 октября 1949 г. было подписано четыре наградных Указа Президиума Верховного Совета (ПВС) СССР, одно отдельное постановление Совета Министров (СМ) СССР и одно совместное постановление ЦК ВКП(б) и СМ СССР.

Подписанию указов и постановлений предшествовало обсуждение их проектов на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) от 29 октября 1949 г. По итогам заседания было принято совместное постановление ЦК ВКП(б) и СМ СССР № 5039-1925сс, в котором утверждены проекты всех указов ПВС СССР. Указы не подлежали опубликованию и хранились в ЦК ВКП(б) и ПВС СССР в порядке, установленном для хранения секретных документов.

На этом же заседании Политбюро ЦК ВКП(б) от 29 октября 1949 г. было принято решение о награждении Героев Социалистического Труда Б. Л. Ванникова, Б. Г. Музрукова и Н. Л. Духова второй золотой медалью «Серп и Молот». В Указе ПВС СССР от 29 октября 1949 г. отмечалось, что они были награждены «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания правительства, дающие право на присвоение звания Героя Социалистического Труда». Награжденным на руки была выдана соответствующая грамота по установленной форме.

Б. Л. Ванников являлся начальником Первого главного управления при СМ СССР, Б. Г. Музруков – директором завода № 817 (ныне Производственное объединение «Маяк» в г. Озерске (Челябинск-40, Челябинской области)), Н. Л. Духов – заместителем главного конструктора КБ-11 (ныне Российский федеральный ядерный центр Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики в г. Сарове (Арзамас-16), Нижегородской области). До подписания указов о награждении участников атомного проекта в СССР не было прецедентов повторного награждения золотой звездой Героя Социалистического Труда.

Следующим Указом ПВС СССР от 29 октября 1949 г. 33 научным, инженерно-техническим и руководящим работникам научно-исследовательских, конструкторских организаций и промышленных предприятий, принимавшим участие в решении задач советского атомного проекта, «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания», в том числе и немецкому ученому Николаусу Рилю, было присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Отдельным Указом ПВС СССР от 29 октября 1949 г. были награждены наиболее отличившиеся при выполнении специального задания правительства 808 научных и инженерно-технических работников. Из них: орденом Ленина – 260 человек, орденом Трудового Красного Знамени – 496 человек, орденом Знак Почета – 52 человека.

Работавший в аппарате Л. П. Берии генерал А. С. Александров, которого позже назначили заместителем Б. Л. Ванникова в ПГУ и затем начальником КБ-11 (Арзамас-16, ныне г. Саров, Нижегородской области), так вспоминал о подготовке документов о награждениях:

«Однажды Берия поручил мне подготовить проект постановления Совета Министров СССР о мерах поощрения за разработку вопросов атомной энергии… При подготовке проекта мне пришла мысль: а что же эти товарищи будут делать с деньгами – ведь на них ничего не купишь в наших условиях! Пошел я с этим вопросом к Берии. Он выслушал и говорит: «Запиши – дачи им построить за счет государства с полной обстановкой. Построить коттеджи или предоставить квартиры, по желанию награжденных. Выделить им машины». В общем, то, что я предполагал разрешить им купить, все это теперь предоставлялось за счет государства. Этот проект был утвержден».

Кроме указов ПВС СССР, председатель СМ СССР И. В. Сталин подписал Постановление СМ СССР от 29 декабря 1949 г. № 5070-1944сс, в котором было отмечено, «что в результате совместных усилий большого коллектива ученых, конструкторов, инженеров, руководящих работников, строителей и рабочих советской промышленности успешно выполнено задание о практическом решении в СССР проблемы использования атомной энергии». Были награждены особо отличившиеся советские и немецкие ученые и специалисты. Среди перечня правительственных наград – ордена, Сталинские премии, дачи, автомобили, пожизненное право на бесплатный проезд на всех видах транспорта в пределах СССР, бесплатное обучение детей в любых учебных заведениях страны за счет государства и др.

Немецкий ученый – доктор Николаус Риль, начальник лаборатории завода № 12 и руководитель разработки и внедрения в производство технологии изготовления чистого металлического урана был удостоен высшей советской награды «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания». Ему было присвоено также звание лауреата Сталинской премии первой степени, установлен двойной оклад жалования на весь период работы в СССР. Помимо 350 тыс. рублей и автомашины «Победа», полученных в 1947 г., была выделена премия в сумме 350 тыс. рублей и по его желанию – дом-особняк в Москве с обстановкой.

Один из наиболее видных немецких специалистов, работавших в СССР, Макс Штеенбек так суммировал вклад своих соотечественников в советский атомный проект: «Западная пропаганда… при каждом удобном случае утверждала, что советскую атомную бомбу создали якобы немецкие ученые. Абсолютная чепуха! Конечно, мы сыграли определенную роль в разработке ядерной темы, но наша задача никогда не выходила за те границы, где освоение энергии четко переходит от мирного применения к использованию в военных целях».

К слову, параллельно с «атомным проектом» шли работы по созданию ракетного комплекса.

Когда советские инженеры получили доступ к трофейной немецкой ракетной технике, они были ошеломлены как мощностью двигателей, так и разнообразием различных моделей немецких ракет.

Несмотря на то, что американцы основательно пограбили Пенемюнде, где велись основные немецкие работы в этой области, на долю советских специалистов осталось много моделей различных ракет «Рейнтохтер», «Рейнботе», «Вассерфаль», «Тайфун» и отдельные фрагменты «Фау-2».

Москва требовала быстрее вывезти эти трофеи в Советский Союз и заняться их изучением. Но отправленные в Германию команды специалистов пришли к выводу, что эти сложнейшие узлы без чертежей и документации, и без их создателей, – ни что иное, как металлолом.

Специалисты доказывали советскому руководству необходимость попытаться из найденных узлов на заводах Германии организовать сборку и испытание ракет ФАУ-2, направив все усилия на поиск документации и немецких специалистов, участвовавших в создании узлов ракеты, монтаже и испытаниях.

Предложения были поняты и нашим специалистам позволили искать решения, чтобы заполучить опыт немецких инженеров в области создания ракет.

Руководитель трофейной команды Борис Евсеевич Черток пришел к выводу: для того чтобы привлечь в помощь немецких специалистов, необходимо создать авторитетную фирму, и он создал институт, который назвал «Raketen bau Entwicklung», или сокращенно «RABE» («РАБЕ»).

Немецкие специалисты, работавшие в институте «РАБЕ» вместе с советскими коллегами не находились за колючей проволокой, но были под постоянным присмотром людей И. А. Серова.

Начальником института был утвержден Черток, который развернул интенсивную «подпольную» деятельность по переманиванию на работу в свой институт немецких специалистов, сбежавших в американскую оккупационную зону вместе с главным конструктором немецких ракет Вернером фон Брауном.

Ему удалось выкрасть из американской зоны Гельмута Греттрупа, ближайшего помощника и единомышленника фон Брауна, и уговорить Греттрупа работать на Советский Союз.

Борис Черток даже замахнулся похитить самого Вернера фон Брауна, но спецслужбы НКВД категорически запротестовали, опасаясь международных осложнений. Однако Гельмут Греттруп сумел переманить из американской оккупационной зоны на работу в институт «РАБЕ» многих профессоров и докторов наук из бывшей команды фон Брауна. Был привлечен к работам аэродинамик Цейзе – это был настоящий эрудит. Уговорили австрийца Нэра – строителя, специалиста по наземным сооружениям пусковых площадок.

В созданном исследовательском институте «РАБЕ» были достигнутые обнадеживающие результаты.

Не будем вдаваться в подробности, скажем лишь, что из разрозненных агрегатов было собрано 12 ракет Фау-2, и на десяток ракет были собраны агрегаты, из которых в Москве удалось собрать еще порядка 10 ракет.

В мае 1946 г. службы НКВД доставили в СССР первую партию немецких специалистов по ракетной технике, порядка 234 человека: 13 профессоров, 32 доктора-инженера, более 100 инженеров и несколько практиков и техников.

Вместе с семьями их было более 800 человек.

Первый пуск ракеты Фау-2 состоялся 18 октября 1947 г. на полигоне Капустин Яр. Ракета пролетела 207 км; отклонившись на 30 км от курса, она разрушилась в плотных слоях атмосферы.

При последующих запусках такие отклонения были абсолютно недопустимыми. Положение спасли находившиеся на полигоне немецкие специалисты. Доктор Магнус, специалист в области гироскопии, и доктор Хох – специалист в области систем управления. Они выявили причины и сделали необходимые изменения в системах управления ракет. Отклонения в падении ракет вошли в заданную норму.

В качестве премии немецкие специалисты получили от наркома обороной промышленности Дмитрия Устинова по 25000 рублей и канистру спирта, что в условиях заброшенного в степях полигона играло не последнюю роль.

Постановлением Совмина № 1017-419 от 13 мая 1946 г. на базе лаборатории телемеханики НИИ-20 и завода № 1 при Министерстве вооружения было сформировано Специальное Бюро № 1 НКВД (СБ-1)

(п/я № 1323) по созданию систем управления ракетами, которую возглавил Серго Берия.

21 ноября 1952 года Серго Лаврентьевич продемонстрировал правительственной комиссии технические возможности созданных систем. В качестве мишени был использован отслуживший свой срок крейсер «Красный Кавказ».

Опытный пуск самолета-ракеты превзошел все ожидания. На расстоянии около 90 км система ракеты осуществила самозахват цели и вывела ракету в центр крейсера, отчего тот разломился пополам и затонул. Присутствовавший при испытаниях Лаврентий Павлович был просто поражен мощью нового оружия – результатом труда советских инженеров и рабочих.

За успешное выполнение правительственного задания по созданию ракетных систем Серго Берия был награжден орденом Ленина и удостоен Государственной премии СССР.

Эффективность научных учреждений, сформированных под руководством Л. П. Берии, признавало руководство страны и лично Сталин. Поэтому подчинённым Берии поручали задачи, которые вообще-то должны были решать другие ведомства. Например, проектирование и строительство первой советской атомной подводной лодки в конце 1952 года было поручено не Минсудпрому или ВМФ, а Спецкомитету по созданию ядерного оружия, который возглавлял Л. П. Берия.

А как же был отмечен вклад в реализацию атомного проекта его непосредственного руководителя – заместителя председателя СМ СССР Л. П. Берии? Совместным Постановлением ЦК ВКП(б) и СМ СССР ему была выражена благодарность и выдана Почетная грамота. Кроме того, отдельным указом ПВС СССР он был награжден орденом Ленина и ему присвоено звание лауреата Сталинской премии первой степени.

«Воздавать нужно каждому свое» (Марк Тулий Цицерон).

По меньшей мере странно… Оставь Сталин у руля Атомного проекта того же Молотова – сбылся бы прогноз американцев: атомное оружие оказалось бы у СССР не раньше конца 50-х годов. Без Лаврентия Берия успех любого серьезного дела в 40-50 годы был просто немыслим. Но когда зашла речь об адекватной награде…

Проект совместного постановления ЦК ВКП(б) и СМ СССР был представлен на согласование И. В. Сталину, который написал на документе: «За» и адресовал его Г. М. Маленкову с резолюцией: «На рассмотрение пятерки». Свои согласующие подписи поставили Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Л. М. Каганович и Н. А. Булганин. Сам Л. П. Берия в обсуждении проекта участия не принимал. По крайней мере, его фамилия в числе согласующих членов пятерки не упомянута.

И. В. Сталин подписал постановление как секретарь ЦК ВКП(б), а от правительства стояла подпись заместителя председателя СМ СССР Г. М. Маленкова.

То есть, решение было коллегиальным. А значит, ничьим?..

В Указе Президиума Верховного Совета СССР о награждении Л. П. Берии была записана следующая формулировка: «За организацию дела производства атомной энергии и успешное завершение испытания атомного оружия».

Указ был отпечатан в трех экземплярах. Один экземпляр хранился в ЦК ВКП(б), один – в ПВС СССР, и один экземпляр был направлен лично Л. П. Берии.

Ни о каких «исключительных заслугах» человека, без которого атомной бомбы в СССР просто не было бы (слова И. Курчатова), в Указе обнаружить не удалось. Ни в одном из трех экземпляров…

Не заметили заслуг товарищи по Политбюро, обсуждая наградной Указ? Вот Мао Цзэдун заметил! Когда в конце декабря китайский лидер приехал на празднование 70-летия Сталина, он обратился к Иосифу Виссарионовичу с просьбой: «Товарищ Сталин, отпустите товарища Берия в Китай. Пусть он и у нас бомбу сделает». Не Ванникова попросил отпустить, не Мазрукова и даже не Курчатова с Кикоиным и Харитоном. БЕРИЯ!

Китайцы даже обещали отыскать у себя уран, только дай им Бомбу. Берия с ходу не понравилась эта затея (китайцам – Бомбу?.. Еще чего!), а Сталин, вроде, был не против… Может, в шутку.

По какой причине Л. П. Берия не был представлен к присвоению звания Героя Социалистического Труда во второй раз? Кто как не он был этого достоин!? По какой причине он был награжден отдельным Указом ПВС СССР от 29 октября 1949 г., в котором кроме его фамилии не было никого? Ведь все указы всё равно не подлежали опубликованию и с ними лауреатов знакомили только в части их касающейся.

К моменту награждения Л. П. Берия ранее, Указом ПВС СССР от 30 сентября 1943 г., был удостоен такого звания «за особые заслуги в области усиления производства вооружения и боеприпасов в трудных условиях военного времени». Можно допустить некую скромность руководителя атомного проекта. В защиту этой версии говорит и то, что, после присвоения Л. П. Берии воинского звания «маршал», в официальных документах его фамилия в сочетании с этим званием практически нигде не упоминается. Тогда почему же И. В. Сталин не настоял или не предложил представить своего заместителя повторно к званию Героя Социалистического Труда?

Давайте откровенно. В Советском Союзе и современной России сложилась такая практика: руководитель работ, на которого возлагался весь груз ответственности за выполнение важных государственных задач и проектов, соответственно после их успешного выполнения награждался самой высокой и ценной наградой. Поощрение же остальных участников, внесших наибольший вклад в выполнение поставленных задач, шло по нисходящей значимости награды, размера премий и количества привилегий. Что же помешало тогда адекватно оценить труд Л. П. Берии?

Не будем гадать. К тому же есть версия самого Берия. Она – в двух дневниковых записях.

Вот первая, от 29 октября 1949 года.

«Подписаны все указы по награжденным. Мазрукову, Ванникову и Духову дали по второй Звезде. Заслужили, особенно оба Бориса. В войну я их обоих особенно сильно дергал. Мазрукова особенно жал по танкам, но крепкий парень. И завод взял хорошо. Ванников тоже молодец, мы с ним тоже каши похлебали».

И следом – вторая от 1 ноября.

«За атомную бомбу я получил от товарища Сталина орден Ленина, Почетную грамоту и Благодарность от Политбюро.

Не за награды работаем, а все-таки обида есть. Мог бы товарищ Сталин и мне дать Вторую Звезду. Не хочет выделять. У всех по одной, а если бы у меня Вторая, то почета больше, знать будут больше и память будет дольше. А то и не вспомнят.

Помню, до войны мы с Чиаурели (советский кинорежиссер, актер, скульптор, народный артист СССР, пятикратный лауреат Сталинской премии) показывали ему грузинские фильмы и попросили наградить орденом Титберидзе (старейший работник грузинского кинематографа).

Сказали, что хорошо работает и хорошо руководит студией. Товарищ Сталин тогда сказал: «Работает, и хорошо, зачем же орден? Может, достаточно сердечной благодарности».

Вот и я получил сердечную благодарность, но не очень радует. И выделяет товарищ Сталин, и не выделяет товарищ Сталин. А я знаю, что мог бы сделать больше, если бы больше имел самостоятельности, но придерживает товарищ Сталин

(Выделено авторами). Обидно».

Так, может, именно неиспользованный потенциал Берия настораживал товарища Сталина, а, скорее, тех, кто был издавна рядом с Вождем и втайне считал «кремлевского новобранца» Берия инородным телом в их сплоченных рядах? А проверенная практикой военных лет способность Берия принимать самостоятельные и верные решения внушала окружению больше опасения, нежели удовлетворения от успеха общего, как провозглашалось, дела?

Но дело оставалось для Лаврентия Павловича Берия важнее всего. Атомный проект ждал своего продолжения и качественного развития. Было вполне очевидным, что это потребует новых вложений, еще более ощутимых для только поднимающейся на ноги послевоенной экономики.

«Водородная бомба: изобретение, позволяющее покончить со всеми изобретениями» (Роберт Орбен, американский юморист)

Писатель Борис Соколов сделал любопытный анализ сопоставимых затрат на достижение «атомного паритета» СССР и США в начале пресловутой гонки вооружений.

«Условия, в которых создавались атомная и водородные бомбы в США и в СССР были явно не в пользу последнего. Америка мобилизовала для участия в Манхэттенском проекте не только своих физиков, но и ученых почти со всей Европы. Допустим, в какой-то мере это компенсировалось для советской стороны тем, что она получила по каналам разведки почти исчерпывающие данные об американских разработках. Но вот экономический потенциал двух стран различался на порядок. Можно предположить, что во второй половине 40-х годов советский ВНП был меньше американского в 4 или в 5 раз, но при этом реальные военные расходы были, возможно, даже больше 50 процентов от всего ВНП[1].

В свою очередь, не менее половины военных расходов тогда направлялось на создание ядерного и ракетного оружия, т. е. в ведомство Берии. Лаврентий Павлович, таким образом, направлял развитие не менее четверти всей советской экономики, притом лучшей ее части, оснащенной самыми передовыми технологиями…

…Разумеется, в послевоенной Америке военные расходы составляли лишь несколько процентов от ВНП. А во время Второй мировой войны, когда и был осуществлен «Манхэттенский проект», на создание атомной бомбы ушла едва ли десятая часть всех американских военных расходов. Советская система показала миру свою способность мобилизовать ради достижения военного паритета все людские и материальные ресурсы страны в ущерб уровню жизни основной массы населения. На такие жертвы ни США, ни другие западные страны никогда бы не пошли. Даже в воюющей Германии вплоть до 1943 года старались поддерживать по возможности предвоенный уровень жизни и не сокращали производство предметов потребления. В СССР всегда вместо масла предпочитали пушки, ракеты и атомные бомбы…»

Международная обстановка благоприятствовала миролюбивому курсу. Берлинский кризис закончился в мае 1949 г. в пользу Запада. Сталин прекратил блокаду Западного Берлина в мае 1949 г., не добившись своих требований. Закончилась и гражданская война в Китае. Провозглашение 1 октября 1949 г. Китайской Народной Республики было стратегическим поражением США в Азии.

Но 31 января 1950 г. Президент Трумэн сделал публичное заявление о том, что он дал директиву Комиссии по атомной энергии «разрабатывать все виды атомного оружия, включая так называемую водородную бомбу, или супербомбу» (Holloway D. Stalin and the Bomb. Yale Univ. Press. New Haven & London, 1994). На следующий день это решение Трумэна комментировалось на первых страницах американских газет, причем в основном положительно.

Принимая это решение и, тем более, объявляя о нем публично, Трумэн был уверен, что научная разработка в этой области происходит успешно. Решение Трумэна означало, что вся работа будет направлена в сторону практической реализации, и что проект создания водородной бомбы получит необходимую финансовую и организационную поддержку.

Эдвард Теллер, как теоретический первооткрыватель водородной бомбы, значительно переоценивал собственный научный потенциал. Он не был физиком широкого кругозора, с опытом работ в нескольких областях. Но он обладал талантом лоббирования политиков. Он был, кроме того, крайним реакционером и фанатичным антикоммунистом.

В составе коллектива американских физиков, занятых практической разработкой атомной бомбы в «Манхэттенском проекте», достаточно авторитетный физик Эдвард Теллер еще в 1942 г. решил сконцентрировать свои усилия именно на создании водородной бомбы и начал предварительные расчеты, чтобы доказать реальность этого проекта. Эдвард Теллер родился в 1908 г. в Будапеште, но получил образование в Германии и начал свои исследования в Мюнхене. В 1935 г. он переехал в США, где был принят в лабораторию Роберта Оппенгеймера в Калифорнийском университете.

Теллер дискредитировал себя среди американских физиков выступлениями и обвинениями против Роберта Оппенгеймера, бывшего руководителя Манхэттенского проекта, «отца» атомной бомбы, на особом «политическом» суде, на котором Оппенгеймер обвинялся в нелояльности. В результате суда, получившего мировую огласку, Оппенгеймер был лишен допуска к секретным работам. Оппенгеймер был противником создания водородной бомбы. Теллер сумел убедить американскую администрацию в том, что советские физики, если и смогут создать атомную бомбу, хотя и не скоро, то никогда не смогут создать водородную бомбу. Он был убежден, что физические принципы термоядерного оружия настолько сложны и математические вычисления, необходимые для создания рабочей конструкции, настолько грандиозны по объему, что их реализация возможна только в США. Доклады, которые поступали к Трумэну от других экспертов и комиссий, также утверждали о крайне ограниченных возможностях Советского Союза в создании термоядерного оружия. Они не были столь скептичны в отношении способностей советских физиков, но были единодушны в заключениях об отсутствии в СССР индустриально-сырьевой базы, необходимой для создания атомной промышленности. По заключению американских экспертов главным фактором, ограничивающим возможности СССР, является отсутствие урана и урановой промышленности. Отмечалось и отсутствие хороших компьютеров.

Да, компьютеров не было. Но зато были мозги! И какие!

Американцы начали работу над водородной бомбой раньше, чем советские учёные, однако американцы, как показало время, пошли по неверному пути. Сведения об американских разработках поступили в СССР от Клауса Фукса в середине 1946 года. В СССР достаточно рано поняли, что американский путь создания дейтериевой водородной бомбы технически трудноосуществим и было решено делать литий-дейтериевую бомбу оригинальной конструкции («слойку»). Идеи создания такой бомбы обычно приписываются Гинзбургу и Сахарову, однако сравнительно недавно стало известно, что идея создания водородной бомбы на основе дейтерида лития-6, а также ее конструкция были предложены молодым моряком Олегом Лаврентьевым, написавшем в 1950 году письмо Сталину, содержащее ключевые идеи и попавшее к Берия. Берия распорядился создать автору условия для работы и вызвал Лаврентьева в Москву, его разработки были переданы учёным, работавшим в атомном проекте, в частности Сахарову, который упоминает об этом в своих мемуарах. Впоследствии Лаврентьев закончил физический факультет МГУ и стал известным учёным, однако «дождь наград», обрушившийся на создателей водородной бомбы, обошёл его стороной, в атомный проект его впоследствии не взяли. О том, что Лаврентьев – один из авторов первой советской водородной бомбы, стало известно лишь в 1990-е годы.

Но мы немного забежали вперед, оставив «за бортом» массу познавательного и интересного. Давайте по порядку.

Мы предлагаем читателю фрагмент из книги Владимира Сикерина «Отцы водородной бомбы оказались отчимами», публикуя его с небольшими дополнениями и ремарками, которые выделим отдельным шрифтом.

«1 ноября 1952 года США провели испытание термоядерного устройства с жидким дейтерием тротиловым эквивалентом порядка 10 млн. т. Конструкция этого устройства не рассекречена до сих пор, поэтому даже его вес разными авторами указывается разный. Ю. Б. Харитон называет – 65 т, а Б. Д. Бондаренко – 80 т. Но сходятся в одном: устройство – огромное лабораторное сооружение величиной с двухэтажный дом, его трудно транспортировать, то есть это не было бомбой.

Примерно через месяц после директивы Президента США форсируются работы в СССР. 26 февраля 1950 г. было принято Постановление СМ СССР «О работах по созданию РДС-6» (РДС-6 – шифр водородной бомбы), которым предписывалось создание бомбы с тротиловым эквивалентом 1 млн. т и весом до 5 т. Постановление предусматривало использование в конструкции трития. В тот же день было принято Постановление СМ СССР «Об организации производства трития».

На пути к поставленной Правительством цели просматривались труднопреодолимые проблемы.

«В водородной бомбе идёт реакция слияния трития Т и дейтерия Д, Т+Д или Т+Т. Поэтому для создания водородной бомбы был необходим тритий. В конце 40-х – начале 50-х годов, когда встал вопрос о создании водородной бомбы, в СССР трития не было. (Тритий нестабилен, его период полураспада 8 лет, поэтому в природе, например, в воде, он существует в незначительных количествах.) Тритий можно производить в атомных реакторах, работающих на обогащённом уране. В начале 50-х годов в СССР таких реакторов не было, была только поставлена задача их сооружения. Было очевидно, что за 2-3 года не удастся наработать значительное количество трития». Но одновременно с Советом Министров и Академией наук СССР обороноспособностью страны был озабочен солдат срочной службы Советской армии Олег Александрович Лаврентьев. Ему удалось обойти возникшие трудности.

«С ядерной физикой я познакомился в 1941 г., когда учился в 7-м классе средней школы. Я прочитал только что вышедшую книгу «Введение в ядерную физику» (автора я не помню), где нашёл для себя много интересного. Из неё я впервые узнал про атомную проблему, и возникла моя голубая мечта работать в области атомной энергетики. Дальнейшему моему образованию помешала война. В 18 лет я ушёл добровольцем на фронт. Участвовал в боях за освобождение Прибалтики. После окончания войны служил на Сахалине. Там для меня сложилась благоприятная обстановка. Мне удалось переквалифицироваться из разведчиков в радиотелеграфисты и занять сержантскую должность. Это было очень важно, так как я начал получать денежное довольствие и смог выписать из Москвы нужные мне книги, подписаться на журнал УФН («Успехи физических наук»). В части имелась библиотека с довольно большим выбором технической литературы и учебников. Появилась чёткая цель, и я начал подготовку к серьёзной научной работе. По математике я освоил дифференциальное и интегральное исчисление. По физике проработал общий курс университетской программы: механику, теплоту, молекулярную физику, электричество и магнетизм, атомную физику. По химии – двухтомник Некрасова и учебник для университетов Глинки.

Особое место в моих занятиях занимала ядерная физика. По ядерной физике я впитывал и усваивал всё, что появлялось в газетах, журналах, передачах по радио. Меня интересовали ускорители: от каскадного генератора напряжения Кокрофта и Уолтона до циклотрона и бетатрона; методы экспериментальной ядерной физики, ядерные реакции заряжённых частиц, ядерные реакции на нейтронах, реакции удвоения нейтронов (n, 2n), цепные реакции, ядерные реакторы и ядерная энергетика, проблемы применения ядерной энергии в военных целях. Из книг по ядерной физике у меня тогда были: М. И. Корсунский «Атомное ядро»; С. В. Бреслер «Радиоактивность»; Г. Бете «Физика ядра».

Идея использования термоядерного синтеза впервые зародилась у меня зимой 1948 года. Командование части поручило мне подготовить лекцию для личного состава по атомной проблеме. Вот тогда и произошёл «переход количества в качество». Имея несколько дней на подготовку, я заново переосмыслил весь накопленный материал и нашёл решение вопроса, над которым бился много лет подряд: нашёл вещество – деитерид лития-6, способное сдетонировать под действием атомного взрыва, многократно его усилив, и придумал схему для использования в промышленных целях ядерных реакций на лёгких элементах. К идее водородной бомбы я пришёл через поиски новых цепных ядерных реакций. Последовательно перебирая различные варианты, я нашёл то, что искал. Цепь с литием-6 и дейтерием замыкалась по нейтронам. Нейтрон, попадая в ядро Li6, вызывает реакцию: n+Li6=Не4+Т+4,8МэВ.

Тритий, взаимодействуя с ядром дейтерия по схеме: Т+Д=Не4+n+4,8МэВ, возвращает нейтрон в среду реагирующих частиц.

Дальнейшее уже было делом техники. В двухтомнике Некрасова я нашёл описание гидридов. Оказалось, что можно химически связать дейтерии и литий-6 в твёрдое стабильное вещество с температурой плавления 700 С°. Чтобы инициировать процесс, нужен мощный импульсный поток нейтронов, который получается при взрыве атомной бомбы. Этот поток даёт начало ядерным реакциям и приводит к выделению огромной энергии, необходимой для нагрева вещества до термоядерных температур».

В приведённом описании схема бомбы в элементах подобна той, что была передана К. Фуксом резиденту, только в ней жидкий дейтерий заменён на деитерид лития. В такой конструкции не нужен тритий, и это уже не устройство, которое надо было бы подвозить на барже к вражескому берегу и подрывать, а настоящая бомба, при необходимости доставляемая баллистической ракетой. В современных термоядерных бомбах применяется только деитерид лития.

Здесь даются выдержки из статьи О. А. Лаврентьева, опубликованной в «Сибирском физическом журнале» (№ 2, 1996 г.), изданном тиражом 200 (двести) экземпляров.

«Что было делать дальше? Я, конечно, понимал всю важность сделанных мной открытий и необходимость донести их до специалистов, занимающихся атомными проблемами. Но в Академию наук я уже обращался, в 1946 г. посылал туда предложение по ядерному реактору на быстрых нейтронах. Никакого ответа не получил. В Министерство Вооружённых сил направил изобретение по управляемым зенитным ракетам. Ответ пришёл только через восемь месяцев и содержал отписку в одну фразу, где даже название изобретения было искажено. Писать ещё одно послание в «инстанции» было бессмысленно. К тому же я считал свои предложения преждевременными. Пока не решена главная задача создание атомного оружия в нашей стране, никто не будет заниматься «журавлём в небе». Поэтому мой план состоял в том, чтобы закончить среднюю школу, поступить в Московский государственный университет и уже там, смотря по обстоятельствам, довести свои идеи до специалистов.

В сентябре 1948 г. в г. Первомайске, где находилась наша часть, открылась школа рабочей молодёжи. Тогда существовал строжайший приказ, запрещающий военнослужащим посещать вечернюю школу. Но наш замполит сумел убедить командира части, и троим военнослужащим, в том числе и мне, было разрешено посещать эту школу. В мае 1949 года, закончив три класса за год, я получил аттестат зрелости. В июле ожидалась наша демобилизация, и я уже готовил документы в приёмную комиссию МГУ, но тут совершенно неожиданно мне присвоили звание младшего сержанта и задержали ещё на один год.

А я знал, как сделать водородную бомбу. И я написал письмо Сталину. Это была коротенькая записка, буквально несколько фраз, о том, что мне известен секрет водородной бомбы. Ответа на своё письмо я не получил. Прождав безрезультатно несколько месяцев, я написал письмо такого же содержания в ЦК ВКП(б). Реакция на это письмо была быстрой. Как только оно дошло до адресата, из Москвы позвонили в Сахалинский обком, и ко мне из Южно-Сахалинска приехал подполковник инженерной службы (Органов. Насколько я понял, его задачей было убедиться, являюсь ли я нормальным человеком с нормальной психикой). Я поговорил с ним на общие темы, не раскрывая конкретных секретов, и он уехал удовлетворённый. А через несколько дней командование части получило предписание создать мне условия для работы. Мне выделили в штабе части охраняемую комнату, и я получил возможность написать свою первую работу по термоядерному синтезу.

Работа состояла из двух частей. В первую часть вошло описание принципа действия водородной бомбы с дейтеридом лития-6 в качестве основного взрывчатого вещества и урановым детонатором. Он представлял собой ствольную конструкцию с двумя подкритическими полушариями из U235, которые выстреливались навстречу друг другу. Симметричным расположением зарядов я хотел увеличить скорость столкновения критической массы вдвое, чтобы избежать преждевременного разлёта вещества до взрыва. Урановый детонатор располагался в центре сферы, заполненной U6D. Массивная оболочка должна была обеспечить инерционное удержание вещества в течение времени термоядерного горения. Были приведены оценка мощности взрыва, способ разделения изотопов лития, экспериментальная программа осуществления проекта».

Вторая часть письма – идея управляемого термоядерного синтеза (УТС), работы по которому ведутся, пока безуспешно, уже более 50 лет во всём мире.

«Во второй части работы предлагалось устройство для использования энергии ядерных реакций между лёгкими элементами в промышленных целях. Оно представляло собой систему из двух сферических, концентрически расположенных электродов. Внутренний электрод выполнен в виде прозрачной сетки, внешний является источником ионов. На сетку подан высокий отрицательный потенциал. Плазма создаётся инжекцией ионов с поверхности сферы и эмиссией вторичных электронов с сетки. Теплоизоляция плазмы осуществляется путём торможения ионов во внешнем электрическом поле, а электронов – в поле объёмного заряда самой плазмы.

Меня, конечно, торопили, да и сам я спешил быстрее закончить работу, так как были уже посланы документы в приёмную комиссию МГУ, и пришло уведомление, что они приняты.

21 июля пришёл приказ о моей досрочной демобилизации. Мне пришлось закругляться, хотя вторая часть работы была ещё не закончена. Я хотел включить некоторые дополнительные вопросы, связанные с формированием плазменного образования в центре сферы, и свои соображения по защите сетки от прямых ударов падающего на неё потока частиц. Все эти вопросы нашли отражение в моих последующих работах.

Работа была отпечатана в одном экземпляре и 22 июля 1950 года отослана секретной почтой в ЦК ВКП(б) на имя заведующего отделом тяжёлого машиностроения И. Д. Сербина. (Сербин Иван Дмитриевич курировал по линии ЦК важнейшие отрасли оборонной промышленности, в том числе по атомной и космической технике, участвовал в подготовке полёта первого космонавта – здесь и далее примечания О.Л.).

Черновики были уничтожены, о чём составлен акт за подписью военного писаря секретного делопроизводства старшины Алексеева и моей. Грустно было смотреть, как сгорают в печке листки, в которые я вложил две недели напряжённейшего труда. Так закончилась моя служба на Сахалине, а вечером с документами о демобилизации я выехал в Южно-Сахалинск.

4 августа 1950 года письмо было зарегистрировано в Секретариате ЦК ВКП(б), затем поступило в Специальный комитет при СМ СССР – правительственный орган, созданный Постановлением Государственного Комитета Обороны от 20.08.1945 г. для руководства всеми работами по использованию атомной энергии, председателем комитета являлся Л. П. Берия.

Из комитета письмо поступило на отзыв А. Сахарову, который был написан 18 августа 1950 г. Из воспоминаний А. Сахарова:

«Летом 1950 года на объект пришло присланное из секретариата Берии письмо с предложением молодого моряка Тихоокеанского флота Олега Лаврентьева… Во время чтения письма и писания отзыва у меня возникли первые неясные ещё мысли о магнитной термоизоляции… В начале августа 1950 года из Москвы вернулся Игорь Евгеньевич Тамм… Он с огромным интересом отнёсся к моим размышлениям – всё дальнейшее развитие идеи магнитной термоизоляции осуществлялось нами совместно».

Продолжает Лаврентьев:

«В Москву я приехал 8 августа. Приёмные экзамены ещё продолжались. Я был включён в группу опоздавших и после сдачи экзаменов был принят на физический факультет.

В сентябре, уже будучи студентом, я встретился с Сербиным. Я ожидал получить рецензию на свою работу, но напрасно. Сербин попросил меня рассказать подробно о моих предложениях по водородной бомбе. Слушал меня внимательно, вопросов не задавал, а в конце нашей беседы сказал мне, что известен другой способ создания водородной бомбы, над которым работают наши учёные. Тем не менее, он предложил мне поддерживать контакт и сообщать ему обо всех идеях, которые у меня появятся.

Через месяц я написал ещё одну работу по термоядерному синтезу и через экспедицию ЦК направил её Сербину. Но отзыва снова не получил, ни положительного, ни отрицательного».

В октябре 1950 года А. Сахаров и И. Тамм изложили принцип устройства предлагаемого магнитного термоядерного реактора первому заместителю начальника Первого главного управления Н. И. Павлову, а 11 января 1951 года И. В. Курчатов, И. Н. Головин и А. Д. Сахаров обратились к Л. П. Берии с предложением о мероприятиях, обеспечивающих постройку модели магнитного ядерного реактора.

«Прошло два месяца. Началась зимняя сессия. Помню, после первого экзамена по математике мы вернулись в общежитие поздно вечером. Захожу в комнату, а мне говорят, что меня разыскивали и оставили номер телефона, по которому я должен позвонить, как только приду. Я позвонил. Человек на другом конце провода представился: «Министр измерительного приборостроения Махнев». (Махнев Василий Алексеевич – министр атомной промышленности. Это министерство имело кодовое название «Министерство измерительного приборостроения» и помещалось в Кремле рядом со зданием Совета министров.)

Он предложил приехать к нему прямо сейчас, хотя время было позднее. Так и сказал: «Подъезжайте к Спасским воротам». Я сразу не понял, переспросил, и он терпеливо стал объяснять, куда надо ехать. В бюро пропусков, кроме меня, был ещё только один человек. Когда я получал пропуск и назвал свою фамилию, он внимательно на меня посмотрел. Оказалось, что мы идём в одном направлении. Когда мы пришли в приёмную, Махнев вышел из кабинета и познакомил нас. Так я впервые встретил Андрея Дмитриевича Сахарова.

На столе у министра я увидел свою аккуратно отпечатанную вторую работу, рисунок выполнен тушью. Кто-то уже прошёлся по ней красным карандашом, подчеркнув отдельные слова и сделав пометки на полях. Махнев спросил, читал ли Сахаров эту мою работу. Оказалось, что он читал предыдущую, которая произвела на него сильное впечатление. Особенно важным он считал мой выбор умеренной плотности плазмы.

Через несколько дней мы встретились снова в приёмной Махнева, и опять поздно вечером. Махнев сказал, что нас примет председатель Специального комитета, но придётся подождать, так как у него совещание (заседания Спецкомитета проводились в Кремле, в здании Совета Министров СССР.)

Ждать пришлось довольно долго, а потом мы все пошли в здание Совета министров СССР. Мы прошли три поста: в вестибюле здания, при выходе из лифта и в середине довольно длинного коридора. Наконец, мы попали в большую сильно накуренную комнату с длинным столом посередине. Это, видимо, и была комната для заседаний Специального комитета. Форточки были открыты, но помещение ещё не проветрилось. Махнев сразу ушёл на доклад, а мы остались на попечении молоденьких капитанов с голубыми погонами. Минут через тридцать в кабинет был вызван Сахаров, а ещё через десять – я. Открыв дверь, я попал в слабо освещённую и, как мне показалось, пустую комнату. За следующей дверью находился внушительных размеров кабинет с большим письменным столом и приставленным к нему буквой Т столом для совещаний, из-за которого поднялся грузный мужчина в пенсне. Он подошёл, подал руку, предложил садиться и первым же вопросом меня огорошил. Он спросил: «У вас что, зубы болят?» Пришлось объяснять, почему у меня пухлые щеки. Потом речь пошла о родителях. Я ждал вопросов, связанных с разработкой водородной бомбы, и готовился отвечать на них, но таких вопросов не последовало. Думаю, что вся необходимая информация обо мне, моих предложениях по ядерному синтезу и оценке их учёными у Берии имелась, а это были «смотрины». Ему хотелось посмотреть на меня и, возможно, на Сахарова.

Когда наша беседа закончилась, мы вышли из кабинета, а Махнев ещё задержался. Через несколько минут он вышел сияющий, в полной эйфории. И дальше произошло вообще непредсказуемое: он начал предлагать мне деньги взаймы. Финансовое положение моё было тогда критическое, близкое к краху. В первом семестре я стипендию не получал, скудные военные сбережения кончились, мать, работавшая медсестрой, помочь мне могла слабо. А декан физического факультета Соколов грозился отчислить меня из университета за неуплату денег за обучение. Тем не менее, брать деньги взаймы студенту у министра было неудобно, и я долго отказывался. Но Махнев меня уговорил, сказал, что моё положение скоро изменится и я смогу вернуть долг.

В этот день мы вышли из Кремля в первом часу ночи. Махнев предложил нам свою машину, чтобы развезти по домам. Андрей Дмитриевич отказался, я тоже, и мы от Спасских ворот пошли пешком в направлении Охотного ряда. Я услышал от Андрея Дмитриевича много тёплых слов о себе и о своей работе. Он заверил меня, что всё будет хорошо, и предложил работать вместе. Я, конечно, согласился. Этот человек мне очень понравился. По-видимому, и я произвёл тогда благоприятное впечатление. Мы расстались у входа в метро. Возможно, мы проговорили бы и дольше, но уходил последний поезд».

Через некоторое время Лаврентьев с удивлением узнает, что Сахаров и Тамм тоже занимаются вопросами удержания плазмы – за счет магнитного поля, о чем Сахаров Олегу не говорил. И тому были причина – как узнал Лаврентьев лишь в 1968 году, его первая сахалинская работа попала на отзыв к Сахарову – недавнему аспиранту Тамма, и идеи Лаврентьева, судя по всему, запустили «цепную реакцию» мыслей Сахарова…» (С. Кремлев).

14 января 1951 года Л. П. Берия направил Б. Л. Ванникову, А. П. Завенягину и И. В. Курчатову письмо, где отмечает, что работа над созданием предложенного реактора имеет исключительно важное значение, и даёт конкретные задания по развёртыванию работ. «Учитывая особую секретность разработки нового типа реактора, надо обеспечить тщательный подбор людей и меры надлежащей секретности работ». В заключительной части письма Берия написал: «Кстати сказать, мы не должны забыть студента МГУ Лаврентьева, записки и предложения которого по заявлению т. Сахарова явились толчком для разработки магнитного реактора (записки эти были в Главке у тт. Павлова и Александрова).

Я принимал т. Лаврентьева. Судя по всему, он человек весьма способный. Вызовите т. Лаврентьева, выслушайте его и сделайте совместно с т. Кафтановым С. В. (министр высшего образования СССР) всё, чтобы помочь т. Лаврентьеву в учебе и, по возможности, участвовать в работе. Срок 5 дней».

Лаврентьева приглашают в Главк.

«По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж в кабинет Н. И. Павлова. (Николай Иванович Павлов, начальник отдела Главного управления, курировал работы по созданию атомного водородного оружия.)

Меня давно ждали. Павлов сразу позвонил кому-то, и мы пошли в другое крыло здания: впереди генерал, затем я, тоже в военной форме, но без погон. Зашли, минуя приёмную, прямо в кабинет к начальнику Главного управления Б. Л. Ванникову. Табличку на двери я успел прочитать. В кабинете находились двое: Ванников в генеральской форме и штатский с окладистой чёрной бородой. Павлов подсел к штатскому, а меня посадили напротив. За всё время моей службы в армии мне не приходилось даже издали видеть генерала, а здесь я оказался сразу перед двумя. Штатского мне не представили, и уже после встречи я спросил у Павлова, кто был этот, с бородой. Он как-то загадочно улыбнулся и ответил: «Потом узнаете». Потом я узнал, что разговаривал с Курчатовым. Вопросы задавал он. Я подробно рассказал ему об идее использования в промышленных целях энергии ядерных реакций между лёгкими элементами. Его удивило, что витки сетки представляют собой толстые медные трубы, охлаждаемые водой. Я собирался пропускать через них ток, чтобы его магнитным полем защитить от заряжённых частиц. Но здесь в разговор вмешался Павлов, перебил меня и сказал, что я собираюсь вставить туда атомную бомбу. Я понял, что их интересует моё первое предложение».

Докладная на имя Л. П. Берии: «По Вашему поручению сегодня нами был вызван в ПГУ студент 1-го курса Физфака МГУ Лаврентьев О. А. Он рассказал о своих предложениях и своих пожеланиях. Считаем целесообразным: 1. Установить персональную стипендию – 600 руб. 2. Освободить от платы за обучение в МГУ. 3. Прикрепить для индивидуальных занятий квалифицированных преподавателей МГУ: по физике – Телесина Р. В., по математике – Самарского А. А. [оплату производить за счёт Главка). 4. Предоставить О.А.Л. для жилья одну комнату площадью 14 кв. м в доме ПГУ по Горьковской набережной 32/34, оборудовать её мебелью и необходимой научно-технической библиотекой. 5. Выдать О.А.Л. единовременное пособие 3000 руб. за счёт ПГУ». Подписана: Б. Ванников, А. Завенягин, И. Курчатов, Н. Павлов. 19 января 1951 г. [2, с. 889].

О результатах беседы рассказывает Лаврентьев:

«Для того, чтобы по предложению Курчатова закончить университет за четыре года, я должен был «перескочить» с первого курса на третий. У министра высшего образования я получил разрешение на свободное расписание, чтобы посещать занятия первого и второго курса одновременно. Кроме того, мне была предоставлена возможность заниматься дополнительно с преподавателями физики, математики и английского языка. От физика пришлось вскоре отказаться, а с математиком Александром Андреевичем Самарским у меня сложились очень хорошие отношения. Ему я обязан не только конкретными знаниями в области математической физики, но и умением чётко поставить задачу, от чего в значительной степени зависело её успешное и правильное решение.

С Самарским я провёл расчёты магнитных сеток, были составлены и решены дифференциальные уравнения, позволившие определить величину тока через витки сетки, при котором сетка защищалась магнитным полем этого тока от бомбардировки высокоэнергетичными частицами плазмы. Эта работа, законченная в марте 1951 г., дала начало идее электромагнитных ловушек…

Приятной неожиданностью был для меня переезд из общежития на Горьковскую набережную, в трёхкомнатную квартиру на седьмом этаже нового большого дома. Махнев предложил мне перевезти в Москву мать, но она отказалась, и вскоре одна из комнат была заселена. Специальным постановлением правительства мне была назначена повышенная стипендия, и я был освобождён от платы за обучение.

В начале мая 1951 г. был, наконец, решён вопрос о моём допуске к работам, проводившимся в ЛИПАНе (так назывался тогда Институт атомной энергии. – В.С.) группой И. Н. Головина… Моя экспериментальная программа выглядела довольно скромной. Я хотел начать с малого – с сооружения небольшой установки, но рассчитывал в случае быстрого успеха на дальнейшее развитие исследований на более серьёзном уровне. Руководство отнеслось к моей программе одобрительно, поскольку не требовались значительные средства для её начала: Махнев называл мою программу «грошовой». Но для начала работ требовалось благословение физиков. Я обратился к Павлову с просьбой помочь мне встретиться с Курчатовым».

Смотрины продолжались и далее.

«Наша встреча с Курчатовым всё откладывалась и откладывалась. В конце концов Павлов предложил мне встретиться с Головиным, который был заместителем Курчатова. В октябре в ЛИПАНе состоялось детальное обсуждение идеи электромагнитной ловушки. На обсуждении, кроме Головина и Лукьянова, присутствовал ещё один человек. Он сидел тихо в углу, внимательно слушал мои объяснения, но вопросов не задавал и в наши разговоры не вмешивался. Когда обсуждение подходило к концу, тихо встал и вышел из аудитории. Позднее по фотографии, напечатанной в какой-то книге, я узнал, что это был Тамм. Мне до сих пор непонятны причины, побудившие его присутствовать на этой встрече.

Добавим: присутствовать инкогнито!.. (Авторы)

Хотя и не сразу, а после довольно бурной дискуссии, мои оппоненты признали идею электромагнитной ловушки правильной, и Головин сформулировал общий вывод, что в моей модели никаких дефектов не обнаружено. К сожалению, это была лишь констатация факта пригодности электромагнитных ловушек для получения и удержания высокотемпературной плазмы. Рекомендаций начать исследования не последовало, Игорь Николаевич мотивировал это тем, что имеется более простой способ получения высокотемпературной плазмы – пинчи, где есть уже хороший задел, получены обнадёживающие результаты… Я не разделял мнение Головина, но спорить было бесполезно. Поскольку экспериментальную программу пробить мне не удалось, я занялся теорией. К июню 1952 года был готов отчет о моей работе, содержащий подробное описание идеи электромагнитной ловушки и расчёты параметров удерживаемой в ней плазмы. Отчёт был направлен на рецензию к М. А. Леонтовичу (руководителю теоретических работ по УТС), а 16 июня 1952 года состоялась наша первая встреча.

Леонтович начал с комплимента: моя идея его очень заинтересовала и увлекла настолько, что он сам принялся за расчёты в её обоснование. Этими словами Михаил Александрович, видимо, хотел подсластить пилюлю, которая была мне уже приготовлена. Далее последовали критические замечания, корректные по форме, но убийственные по своему содержанию…

Леонтович…стал убеждать автора отчета в нереализуемости как его идеи ловушек, так и второй идеи о реактивном плазменном двигателе для использования в космическом пространстве (позднее такие двигатели будут использоваться практически, но…). Лаврентьев не поддавался, однако вежливо сказал, что подумает. И тогда Леонтович при нем позвонил кому-то по телефону и сообщил: «Все в порядке»… Даже наивного Олега эти слова покоробили, и он мысленно к ним добавил: «Ваше задание выполнено».

Хотелось бы знать – чье?

Отчет Лаврентьева Леонтович «зарубил», но встречи их продолжались, и Леонтович даже хотел брать его в аспирантуру, но… Но вот слова Лаврентьева:

«Заключение М. А. Леонтовича задержало начало экспериментальных исследований по электромагнитным ловушкам почти на пять лет. Это была большая потеря не только для меня, но и для всей нашей программы по управляемому термоядерному синтезу».

И что там молодой русский парень с задатками гения, но – без амбиций и без облика гения в отличие от «блистательного» Ландау или Леонтовича с его очень выразительным лицом! Интриганы от науки валили фигуры покрупнее! Например, в 1946 году в ЖЭТФе – «Журнале экспериментальной и теоретической физики» – была опубликована статья В. Л. Гинзбурга, Л. Д. Ландау, М. А. Леонтовича и В. А. Фока, начинавшаяся так:

«В последнее время (в 1944-1945 гг.) в печати появился ряд работ А. А. Власова… Рассмотрение указанных работ А. А. Власова привело нас, однако, к убеждению об их несостоятельности и об отсутствии в них каких-либо результатов, имеющих научную ценность…»

Анатолий Александрович Власов был профессором физфака МГУ… В 1988 году во Франции, на Корсике, прошла международная конференция, названная по предложению ряда ученых США «Плазма Власова»… Но самого Власова давно не было в живых – он сошел с ума и умер.

Олег же был парнем с крепкими нервами и хотя удивлялся, почему Сахаров при разговорах уклоняется от темы той части «сахалинской» записки Лаврентьева, где предлагалась «настоящая» водородная бомба, но из колеи молчание Сахарова бывшего артиллерийского разведчика-наблюдателя не выбивало. А оно было вполне объяснимо… Скажем, идея использования дейтерида лития в термоядерном заряде датирована в СССР 1948 годом – на этот счет есть вроде бы неоспоримые документы в «Арзамасе-16». Но ее авторство оспаривали друг у друга сами «корифеи». И вдруг признать, что этот мальчишка, лишенный интеллигентского изящества, да еще и продвигаемый «этим» Берией, нашел все это самостоятельно, нося сержантские погоны…» (С. Кремлев)

«Мои надежды на участие в разработке моей первой идеи также не сбылись. После неудачной встречи с Курчатовым и моей болезни вопрос о моем привлечении к работам по созданию водородной бомбы больше не поднимался. Какое-то время я по инерции продолжал заниматься этой проблемой, но потом полностью переключился на термоядерный синтез».

На этом воспоминания О. А. Лаврентьева заканчиваются, но жизнь страны и работа над термоядерной бомбой интенсивно продолжались. Завеса секретности надолго похоронит значение письма О. Лаврентьева для создания термоядерного оружия и УТС.

5 марта 1953 года умирает И. В. Сталин, а летом происходит государственный переворот и убивают Л. П. Берия.

…Академик Леонтович к своему 50-летию, наступающему 7 марта 1953 года, получил самый замечательный – как он сам заявлял «своим» – подарок: смерть Сталина… Это как же надо ненавидеть страну, в которой родился, чтобы так относиться к тому, кто – по оценке Черчилля – принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой?

26 же июня 1953 года вся всесоюзная сволочь получает еще один подарок – арест Берии.

И началось!

Лаврентьева лишают и пропуска в ЛИПАН, и допуска к работам. А у него начинается дипломная практика и надо писать диплом. Лишают его и повышенной стипендии (абсолютно беззаконно, в нарушение постановления правительства) и выворачивают плату за обучение за целый год. Олег оказывается без средств к существованию, а когда пробивается в кабинет нового декана физического факультета Фурсова, то слышит: «Ваш благодетель умер, чего же вы хотите?»

(С. Кремлев)

Новым политическим руководством страны проводится перетряска в техническом руководстве советской ядерной программы, после которой главенство в программе переходит к научному руководству. Сама программа успешно продолжается. 12 августа 1953 года в СССР испытан первый в мире реальный термоядерный заряд, в котором используется дейтерид лития. На участников создания нового оружия обильно сыплются лавровые листочки и Золотые Звёзды. Имени О. А. Лаврентьева в этой когорте нет. Составители списков на награждение, по-видимому, посчитали его человеком, случайно вытянувшим выигрышный билет в жизненной лотерее. Признание заслуг Лаврентьева ставило под сомнение научную репутацию многих лиц, поэтому «после окончания МГУ О. А. Лаврентьев, по рекомендации Л. А. Арцимовича (руководителя экспериментальных работ по УТС в ЛИПАНе), был принят в Харьковский физико-технический институт». Как говорится: «С глаз долой, из сердца – вон!»

А может, всё проще, квартирный вопрос всегда для москвичей был болезненным. Отсылая Лаврентьева в Харьков, освобождали его жильё для нужного человечка».

Кто мог стать таким «нужным человечком»? А. Д. Сахаров?

28 сентября 1952 года Берия записал в дневнике:

«Сахарова выдвигаем в Академию. Это хорошо. А может тоже станет потом засранцем? Непохоже, парень скромный и работящий. Такие не портятся».

Ошибся Лаврентий Павлович?..

Когда 5 апреля 1989 года Лаврентьев пришел к Сахарову на его московскую квартиру и хозяин, «понурив голову», повел гостя мимо галдящих по всему дому доморощенных «демократов» и наставников-иностранцев на кухню, то уже в первые минуты вспомнил он не что-то там, а встречу с Берией.

Запала она, значит, академику в душу и в память, но не атмосферой же «страха» – ее в той встрече и близко не было. Зато был живой интерес к нему выдающегося государственного человека. Сахаров ведь был старше Лаврентьева всего на пять лет, старший ровесник, по сути. И в 1951 году он попал к ЛП тоже в первый, хотя, в отличие от Олега Александровича, и не в последний раз. Так что это и для АДС были смотрины…

«Мы пили чай, – свидетельствует Лаврентьев, – с пирогом и вспоминали былое. Он все еще находился под впечатлением нашей встречи с Л. П. Берией, и первые его слова были о ней…»

Какими же были эти слова, что вспоминал Сахаров? Я не знаю, а Олег Александрович не помнит – во всяком случае, он так сказал в ответ на мой вопрос. Но что, впрочем, мог сказать тогда Сахаров, пройдя, понурив голову, на кухню сквозь строй ликующих разрушителей России? Он ведь, похоже, тогда начинал понимать, что Россию, не без его содействия, ведут на заклание…» (С. Кремлев)