§ 5.1. Пассивность шведского командования. Выдвижение из лагеря и построение главных сил русской армии

Около 5.30–6.00 шведские пехотные и кавалерийские части начали подходить к восточной опушке Малобудищенского леса, где они могли укрыться от огня вражеской артиллерии в низменной и местами заболоченной долине, проходившей вдоль лесной опушки в сторону оврага речки Побыванки[650]. Прибывшее сюда же шведское командование стало обсуждать план дальнейших действий. Поскольку развитие ситуации ясно показало, что с имеющимися у шведов силами русский лагерь штурмом не взять, то в Пушкаревку отправили генерал-адъютанта подполковника Андерса Гилленклу (Юлленклу, Anders Gideon Gyllencl?u), который должен был привести резервные части и артиллерию[651]. Из этого следует, что Карл и Реншельд решили отложить штурм до второй половины дня, если не до вечера, поскольку для прибытия артиллерии и ее размещения требовалось много часов. Кроме того, многочисленные вестовые, немецкий вербованный драгунский полк под командованием полковника Нильса Ельма (Хельм, Nils Hjelm) и Вестманландский пехотный полк генерала Акселя Спарре (фактически полком командовал участник битвы под Лесной подполковник Карл Синклер (Carl Anders Sinclair)) были направлены для присоединения отставшей группы генерала Рооса. Остальные силы шведов начали располагаться с целью нападения на вражескую кавалерию, перегруппировывавшуюся к северу от царского лагеря[652].

Приблизительно до 7.00 русское командование наблюдало за противником и решало задачу по уничтожению группы Рооса, пока не предпринимая никаких действий против главных шведских сил. Инициатива в эти минуты по-прежнему принадлежала шведам, однако ни Карл, ни Реншельд не использовали драгоценное время для принятия и воплощения в жизнь каких-то кардинальных решений, отвечающих сложившейся ситуации. Вместе с ними ни один из высших шведских офицеров в это время не смог или не захотел объективно оценить обстановку и довести свое мнение до руководства армии.

Король и фельдмаршал планировали продолжить бой, хотя, учитывая отделение шести батальонов генерала Рооса и потери, понесенные во время прохода через систему редутов, от шведской пехоты осталось около 4–4,5 тыс. солдат и офицеров[653] (чтобы компенсировать недостаток пехоты, король вначале принял решение спешить часть драгун, но потом, в силу развития обстановки, это решение было отменено[654]). К 8.00 уже поступили известия, что группа Рооса отрезана, а затем и атакована русскими[655], что исключило возможность оперативно соединиться с этими частями. Конница также понесла потери (учитывая общие потери кавалерии в битве, по-видимому, до 1 тыс. рейтар и драгун). Иррегулярная конница – союзные шведам казаки – к тому моменту, вероятно, уже рассеялась, вследствие чего шведы были лишены возможности ведения ближней разведки и наблюдения за противником. Все части и подразделения были расстроены и требовали организации, однако число убитых и раненых среди офицеров оказалось очень велико, что затрудняло приведение войск в порядок. Подкрепления – весьма незначительные – способны были прибыть на поле битвы только через продолжительное время, причем противник мог так же отрезать и атаковать их, как ранее группу генерала Рооса.

В данной обстановке единственно верным решением для шведов видится отступление либо нестандартные, неожиданные для противника действия. Однако для осуществления таких действий, даже если бы командование сумело их изобрести, шведам требовалась оперативная пауза, чтобы присоединить подкрепления, окончательно установить судьбу отрезанных подразделений, привести в порядок наличные части, расположить силы и средства в соответствии с новыми планами.

В этих условиях фельдмаршал Реншельд и Карл допустили еще одну грубую ошибку, в очередной раз неадекватно оценив противника, хотя русские своими действиями против группы Рооса уже продемонстрировали активность и наступательность. Шведское командование продолжало по-прежнему рассчитывать на пассивность неприятеля и ожидало, что свободно располагает инициативой, имея ничем не ограниченный запас времени. Однако в период с 7.30 до 8.00 наблюдатели несколько раз сообщили, что русские солдаты выходят из лагеря. Теперь от Реншельда и короля потребовалось в условиях дефицита времени быстро и определенно решить, что делать – отступать или принять бой с главными силами врага, а также определить, как тактически построить полевую битву.

Характерно, что, по свидетельствам очевидцев, даже в этот критический момент шведское руководство не рассматривало вариант отступления[656]. Шведские солдаты оказались заложниками психологических особенностей личности своего короля. Однако для продолжения битвы в условиях подавляющего превосходства противника в живой силе и артиллерии требовались нестандартные тактические приемы.

По мнению А. Констама, в сложившейся ситуации русское командование должно было опасаться, что шведы движением своей кавалерии вдоль южного склона оврага речки Побыванки отрежут от лагеря сосредоточенную на северном склоне оврага русскую конницу под командованием Бауэра, а затем пехотой атакуют укрепленный лагерь с его северо-западного угла[657]. В силу скученности заблокированная в лагере русская пехота не сможет оказать должного сопротивления этой атаке, поэтому шведы имеют возможность ворваться в лагерь и вновь одержать победу, аналогичную победе под Нарвой.

По мнению В. Молтусова, поскольку северная сторона ретраншемента русского лагеря была открыта со стороны поля, наименее укреплена и слабо защищена артиллерией, то шведское командование должно было выбрать для следующей атаки на лагерь именно северо-западное направление[658].

Тем не менее, вопреки таким гипотетическим рассуждениям, царь Петр в этот момент был озабочен тем, как бы шведы не сбежали с поля боя. Пока основные силы шведской армии стояли «… в логовине у лесу без действия», Петр I, так же неверно оценивавший ситуацию, как и шведские военачальники, посчитал, что противник собирается отступать: «Неприятель стоит близь лесу и уже в великом страхе…»[659]. Около 6.30–7.00 («высходе 6 часа») Петр приказал выводить в поле пехоту и полковую артиллерию. Выход войск прикрывали батальоны, вновь развернутые к югу и северу от лагеря (пехота, выведенная к северу от лагеря, по-видимому, так и оставалась на месте с 4 часов утра).

Это намерение царя быстрее реализовать желанную возможность раздавить ослабленного и многократно уступающего ему в силах и средствах противника, пока он не успел сбежать с поля битвы, с точки зрения В. Молтусова: «… говорило о тонком видении ситуации, чутье и гибкости руководства, осознавшего недостаточность активной обороны»[660].

Всего русскими были выдвинуты следующие силы (примерный перечень и порядок расположения российских полков указаны в схематическом «Ордере дебаталии войск российских и свейских», на гравированном плане Полтавской баталии, выполненном в Нидерландах Я. Кайзером по заказу правительства Петра I)[661].

Вдоль западной стороны лагерного ретраншемента встали 42 батальона в составе 14 пехотных полков из дивизий генералов Алларта и Репнина (включая 3 гренадерских полка), а также 2 пехотных полка и 2 полка Лейб-гвардии (в составе так называемой «гвардейской бригады»)[662]. Пехоту построили в две линии, одна за другой на расстоянии около 100 метров. Первую составляли 24 батальона, а вторую – 18, каждый из батальонов в пяти шеренгах, всего до 22 тыс. солдат и офицеров списочного состава, из которых в первой линии – около 13 тыс. солдат и офицеров пехоты, а во второй – 9 тысяч (в том числе в 4 полках гвардейской бригады (гвардейские Преображенский и Семеновский, Ингерманландский и Астраханский) имелось 8505 чел., 3 полках гренадер – 2126 чел., 11 солдатских полках – 10 694 чел.)[663]. Таким образом, постоянно упоминавшиеся ранее данные о том, что на заключительном этапе битвы русское командование задействовало всего 18 тыс. солдат и офицеров, из которых около 10 тыс. в первой линии, а 7,5–8 тыс. – во второй линии боевого порядка, устарели и не соответствуют действительности.

Командующими офицерами являлись на левом фланге Людвиг Алларт (все 7 полков его дивизии были выведены в поле в составе двух бригад полковников Григория Чернышева и Виллима Феннинкбира, помощником Алларта являлся генерал Томас Беллинг (Веллинг, Белинк, Thomas Belling)), в центре – Аникита Репнин (в поле выведены 6 из 7 полков дивизии в составе двух бригад полковника Петера Ласи и бригадира Кристиана Пфейленгейма, помощником Репнина являлся генерал Джон Чамберс (John Chambers)), на правом фланге – Михаил Голицын (бригада из 4 полков и батальон гренадерского полка бригадира Йоахима д’Бука (Joachim Christian de Bueck), помощником Голицына являлся бригадир Яков Полонский).

При этом на левом фланге и в центре в первой линии по приказу царя были поставлены первые батальоны полков, а во второй – вторые, что некоторые исследователи оценивают как грубую тактическую ошибку, поскольку, учитывая действовавшие уставные положения, такое построение затрудняло полковому командованию управление и соответственно ослабляло устойчивость всего боевого порядка пехоты[664]. Штаб пехотного полка состоял тогда из трех офицеров: полковника, подполковника и майора, но функции полковника и его помощника – подполковника определялись довольно нечетко. Основное управление в бою и походе осуществлял майор, который через доклады сержантов следил за действиями полковых чинов и командовал перестроениями. В бою батальоны стояли по соседству, а майор занимал место в промежутке между ними, рядом с полковой артиллерией. В результате разделения полковых батальонов по разным линиям на удалении 100 метров друг от друга один из батальонов оставался без контроля и управления со стороны майора.

В действительности побатальонное разделение пехотных полков в эшелонах боевого порядка не было осуществлено в отношении всех пехотных частей. Так, Казанский и Псковский полки находились обоими батальонами в первой линии фронта, Нижегородский полк – во второй, гренадерский полк бригадира д’Бука был представлен только одним батальоном, занявшим место на правом фланге рядом с частями гвардейской бригады, а остававшийся в лагере один батальон Вологодского полка встал во второй линии на левом фланге. Вероятнее всего, русское командование специально не планировало особого разделения частей по эшелонам, и батальоны некоторых полков встали в разных линиях в связи с общим беспорядком, возникшим при выходе пехотных дивизий из лагеря на поле боя. Скученность войск и узость проходов в лагерном ретраншементе потребовали выстраивать подразделения друг за другом по мере их выхода за ограду, учитывая при этом необходимость сохранить запас места для следующих частей. Поэтому в первой линии оказалось 24 батальона, а во второй – 18, хотя линии можно было сделать равными по силе или распределить батальоны в другом соотношении, чтобы дополнительно освободить территорию для построения кавалерии. Недостаток пространства также обусловил тактическое решение об устройстве боевого порядка батальонов в пяти шеренгах, что увеличивало глубину и уменьшало фронт развертывания русской армии.

В соответствии с изданным в 1708 году «Учреждении к бою по настоящему времени», первые шеренги развернутых к бою батальонов русской пехоты состояли из пикинеров и фузилеров, поставленных через одного, которые держали пики (4–5-метровой длины) и ружья с примкнутыми багинетами в готовности к действию холодным оружием[665].

В небольших промежутках между батальонами располагались 24 полковые трехфунтовые пушки линейных пехотных полков (без оставленных в лагере 10 трехфунтовых пушек частей дивизии генерала Меншикова, 2 трехфунтовых пушек Белгородского полка, размещенных в системе редутов, и 1 трехфунтовой пушки Вологодского полка, приданной отряду пехоты генерала Ренцеля для операции против группы генерала Рооса[666]), 21 орудие гвардейской бригады и 20 приданных пехотным частям шестифунтовых мортир на базе трехфунтовых пушек. Общее управление огнем полковой и приданной пехотным частям артиллерии – всего 65 орудий и мортир – осуществлял Яков Брюс.

К правому флангу пехотных линий примкнули 9 драгунских полков, 3 конно-гренадерских полка и Генеральный эскадрон князя Меншикова – всего 7,7 тыс. солдат и офицеров, а на левый фланг боевого порядка перевели 6 драгунских полков – всего 4,5 тыс. солдат и офицеров[667] (поскольку после отступления драгунских полков от редутов около двух третей всей русской кавалерии оказалось сконцентрировано к северу от лагеря, то при последующем построении царской армии часть конницы пришлось переводить оттуда на юг позади выведенных в поле пехотных батальонов[668]). Кавалерией правого фланга командовал Рудольф Бауэр, левого фланга – Александр Меншиков. Вместе с кавалерийскими частями правого фланга следовали 13 орудий, перевозившиеся в конной упряжке.

В лагере в качестве резерва были оставлены 11 пехотных батальонов из частей дивизии генерала князя Меншикова вместе с полковой артиллерией – 10 трехфунтовых орудий[669], а также полевая артиллерия – 32 полевые пушки, гаубицы и мортиры армейского артиллерийского полка генерала Йоханна Гюнтера, назначенного комендантом лагеря (Иван Гинтер, Johann G?nther, сын поручика шведской службы из Данцига, на русской службе с 1698 года, активный участник Северной войны, при формировании артиллерийского полка использовал жесткие методы борьбы с дезертирством, накануне Полтавской битвы по личному поручению царя производил разведку расположения противника, переодевшись казаком). Пехотой в лагере управляли два бригадира – Иов Абрахам (Jobst Christopher Abraham, из дивизии князя Меншикова) и Йоахим д’Бук. Для охраны, обслуживания и перемещения полевой артиллерии были выделены еще 2 батальона Каргопольского пехотного полка полковника Степана Стрекалова.

Общее командование армией в битве царь поручил фельдмаршалу Борису Шереметеву. Сам Петр I решил находиться вместе с войском в поле, чтобы: «… надзирать за всем Вашим начальствованием и быть готовым на сикурс во всех местах, где требовать будет опасность и нужда»[670].

Тем не менее, истинного командующего русской армией на поле боя показывает следующий эпизод. В ходе построения царь Петр приказал выделить из основной массы конницы, располагавшейся на правом фланге и за оврагом речки Побыванки, шесть драгунских полков (Азовский, Казанский, Ново-Троицкий, Рязанский, Санкт-Петербургский, Тверской драгунские полки, всего немногим более 4,1 тыс. солдат и офицеров[671]), чтобы передать их под командование генерала Григория Волконского. Эти части выдвинулись к Тахтаулово для поддержки расположившейся там иррегулярной конницы гетмана Ивана Скоропадского, а генерал Волконский получил указание: «…отойдя, остановиться и наблюдать неприятельское движение, и если увидят, что неприятель, не дав боя, пойдет на уход к войску малороссийскому, находящемуся при гетмане, ускорить в помощь к гетману Скоропадскому и генералу Долгорукову и о вступлении в сражение ожидать указа»[672].

Фельдмаршал Шереметев, поддержанный генералом Репниным, стал протестовать против сокращения сил кавалерии. Царь, который уже оставил в лагере часть пехоты, чтобы не отпугнуть неприятеля «великим излишеством», оставил эти возражения без внимания, лицемерно заявив: «Победа не от множественнаго числа войск, но от помощи божией и мужества бывает, храброму и искусному вожду довольно и равнаго числа…»[673].

В действительности это высказывание, вероятно, было сформулировано уже впоследствии, при подготовке официальной историографии Полтавской битвы, а тогда решение царя преследовало цель, во-первых, поставить под контроль перед решающим столкновением украинских казаков Скоропадского. Во-вторых, русские стремились прикрыть направление к северу от лагеря и ограничить маневр шведских частей, прежде всего, кавалерии. В-третьих, наличие русской конницы в районе Тахтаулово ставило под угрозу пути отхода шведской армии через Малобудищенский лес. В-четвертых, для размещения всей кавалерии на правом фланге боевого порядка просто не хватало места.

В связи с большим количеством войск, построение главных сил царской армии заняло более двух часов и закончилось около 9.00–9.30 утра[674] (по мнению А. Констама, выход из лагеря и построение русской пехоты длились по времени всего полчаса, начиная с 8.45–9.00, так что царские войска были готовы к бою около 9.30–9.45 утра 27 июня 1709 года[675]). При этом в процессе выхода из лагеря и развертывания русские войска были наиболее доступны и легко уязвимы для атаки. По-существу, решив вывести войска из лагеря, царь предоставил шведам последнюю возможность выиграть битву. На протяжении двух часов шведы могли воспользоваться сложившейся благоприятной ситуацией для того, чтобы атаковать русских, однако не сделали этого.

Пока русская пехота выходила из лагеря и строилась к бою, наблюдатели со стороны шведов неоднократно оповещали об этом свое командование. Эти донесения передавались Реншельду, но фельдмаршал не реагировал, утверждая, что сообщения ложны (все это время фельдмаршал руководил частными тактическими перегруппировками шведских войск, например, приказал 2-му батальону Нерке-Вермландского полка под командованием полковника Георга Врангеля выдвинуться к оврагу речки Побыванки, чтобы прикрыть левый фланг армии). Даже когда король попросил его проверить, что делает противник, фельдмаршал отказывался, заявляя, что русские не могут быть столь дерзкими[676]. Потребовалось подтверждение со стороны специально посланного Карлом лейтенанта драбантов Юхана Ертты (Johan Hjertta), пока Реншельд сам не выехал на возвышенность, убедился в достоверности информации, вернулся к королю, посоветовался с ним, и только затем шведская армия получила приказ на перестроение. Так, из-за гордости и предубеждения Реншельда шведы упустили около одного или даже полутора часов времени, и не использовали выгодное положение, начав ответные действия, по-видимому, только около 8.30 утра.

Узнав о выдвижении противника, король Карл предложил всеми силами кавалерии атаковать основную массу вражеской конницы на его правом фланге, включая те русские части, которые после первого этапа битвы отступили к оврагу Побыванки и там перестраивались. Благодаря решению царя Петра о выделении 6 драгунских полков в отдельную группу генерала Григория Волконского, численность правофланговой русской конницы (9 тыс. солдат и офицеров в 3 конно-гренадерских и 8 драгунских полках и Генеральном эскадроне князя Меншикова) приблизительно сравнялась с численностью шведской кавалерии, сосредоточенной к северо-западу от царского лагеря (см. на схемах). Расстояние между противниками, составлявшее около одного или максимум полутора километров, атакующая кавалерия преодолела бы за несколько минут. Соответственно огневое воздействие на нее со стороны артиллерии и пехоты русских, которые к тому же пока еще не были окончательно организованы и построены, сводилось к минимуму. Отсюда успех столкновения зависел целиком от качества конницы, которое у шведов было выше. Притом на первом этапе боя шведская кавалерия атаковала, а противник отступал, что должно было обеспечить шведским кавалеристам моральное преимущество над русскими. Вполне вероятный разгром русской кавалерии на правом фланге царской армии поставил бы под угрозу всю выведенную из лагеря и до конца еще не построенную русскую пехоту и сорвал планы царя Петра и его генералов.

Однако Реншельд отверг здравое предложение короля, посоветовав сначала нанести удар по пехотным батальонам русских[677]. Для этого было необходимо развернуть в боевой порядок свою пехоту, уже сильно деморализованную потерями от огневого воздействия противника и уменьшившуюся на треть после отделения отряда Рооса. Соответственно для организации атаки пехоты требовалось перестроиться всей шведской армии, причем часть кавалерии оставить на месте, а другую отвести на юг и поставить на правом фланге пехотной линии. Пехоте также нужно было переместиться южнее. В результате в самый удобный момент для стремительной кавалерийской атаки, пока русские части еще находились в стадии построения и перестроения, шведские войска начали обратное движение, в результате которого потребовалось снова приводить всю армию в боевой порядок. Причем добиться этого так и не удалось, поскольку помешали особенности местности и нехватка времени из-за начавшегося наступления противника.

Так, благодаря Реншельду, шведы утратили инициативу, дезорганизовали собственные силы, позволили русской кавалерии привести себя в порядок после отступления и сгруппироваться на флангах своей пехоты, а также упустили очередную возможность воспользоваться изначально ошибочным решением царя о разделении кавалерии и пехоты и сосредоточении основной массы последней внутри укрепленного лагеря. Король Карл, никогда ранее не терявший управления войсками и не упускавший инициативу в бою, согласился с предложением фельдмаршала, то есть фактически безучастно позволил событиям развиваться под диктовку противника. По-видимому, ранение отняло у короля и волю, и энергию проводить в жизнь собственные замыслы, и он только старался подбодрить солдат, приказывая везти себя рядом с основной массой пехоты.

Если проанализировать причины, побудившие фельдмаршала Реншельда отказаться от предложения Карла XII, то единственно объективным резоном представляется опасение, что построение шведской кавалерии для атаки займет столько времени, что царская армия также успеет собраться и построиться. Соответственно, пока большая часть королевской кавалерии будет биться с русской конницей правого фланга, русская пехота и конница левого фланга ударят на оставшуюся без прикрытия шведскую пехоту. Такое опасение действительно имело под собой некоторые основания, однако каждое действие в бою несет определенный риск эффективного противодействия противника, а шведская армия уже находилась в таком положении, которое требовало рисковать. Угроза своему флангу неминуемо парализовала бы атакующие действия русских, вынудила их маневрировать, перестраивать часть пехоты в каре и возвращать обратно конницу с левого фланга. Однако маневрирование на поле боя всегда было слабым местом русской армии, а в эпоху царя Петра в особенности. Шведы об этом знали, поэтому Реншельд с большой вероятностью мог предположить и обязан был надеяться и ожидать, что предлагаемые Карлом действия шведской кавалерии вызовут у противника некоторый беспорядок – элементы хаоса. Только этот беспорядок, если им умело воспользоваться, давал некоторые шансы на победу королевской армии и шансы на спасение ее малочисленной и ослабленной пехоты. В случае же шаблонного ведения боя, что фактически осуществил Реншельд, реальной возможности разбить царскую армию у шведов не было, а их пехота оказывалась обреченной на гибель.

Вместе с тем интересно, что если бы шведская армия просто осталась в своем первоначальном положении к северо-западу от русского лагеря, то она занимала более выгодное положение, чем вышедший в поле противник. Прежде всего, королевская армия оставалась вне досягаемости вражеской тяжелой артиллерии, находившейся в укрепленном лагере. С правого фланга позиции шведов прикрывало болото, начинавшееся у восточной кромки Малобудищенского леса и довольно глубоко вдававшееся в поле в сторону русского лагеря. С левого фланга и тыла шведов защищал овраг речки Побыванки. При этом русской армии необходимо было развернуть фронт к северо-западу, чтобы атаковать противника, но участок для атаки оставался очень ограниченным по ширине, что помешало бы русским ввести в бой все свои силы, но способствовало дезорганизации при их построении и движении боевого порядка. Напротив, шведы имели возможность глубоко эшелонировать пехоту уступами от центра к правому флангу, до болота, и контратаковать правый фланг противника всеми силами своей кавалерии, обеспечивая и поддерживая ее продвижением первого эшелона пехоты. Дальше все зависело от успешности действий кавалерии, но шансы на удачный или, по крайней мере, неопределенный исход боя еще оставались, в отличие от попытки следовать плану Реншельда.

С точки зрения А. Констама, шведское командование опасалось, что королевская армия будет отрезана русскими от своего лагеря[678]. Однако, если шведы собирались твердо следовать первоначальному замыслу, предусматривавшему атаковать русский лагерь с севера и северо-запада, это уже не имело значения. Как видно, шведское командование начало колебаться и по ходу битвы менять план операции, что внесло дополнительную дезорганизацию и не прибавило уверенности войскам.