§ 3.4. Оперативные планы и мероприятия шведского командования под Полтавой

Со своей стороны, шведский король и его военачальники добились давно ожидаемой встречи с главными силами противника и теперь должны были разработать план наступательной операции, как можно более адекватный особенностям сложившейся ситуации. При подготовке такого плана первым и главным фактором оставалось соотношение сил и средств обеих сторон. По численности строевых сил и артиллерии к началу битвы против 11 тыс. солдат и офицеров шведской пехоты русская армия имела свыше 46 тыс. (превосходство 4:1); против 12 тыс. солдат и офицеров шведской кавалерии – около 25 тыс. (превосходство 2:1); против 41 орудия у шведов – 155 пушек у русских[474] (превосходство 4:1). Хотя само по себе возведение редутов, прикрывающих подходы к русскому лагерю со стороны Полтавы, показывает, что царь несмотря на значительное количественное и материальное превосходство своей армии стремился максимально обезопасить ее от любых возможных наступательных операций противника. Отдельно следует заметить, что по иррегулярной коннице вблизи поля битвы силы также были совершенно не равны, хотя отдельными авторами и утверждается обратное. К русской армии, помимо изначально сопровождавших главные силы 6 тыс. казаков, калмыков, волохов и татар, подошли еще около 16 тыс. украинских казаков гетмана Скоропадского, в то время как у шведов оставалось около 1 тыс. валахов и несколько тысяч гетманских казаков и запорожцев. Общее число последних разные исследователи указывают в пределах от 3 до 7 тысяч[475].

В действительности представляется вероятным, что значительная часть из тех 3 тыс. гетманских и 7–8 тыс. запорожских казаков, которые присоединились к шведской армии, были убиты или ранены при штурмах Полтавы. По воспоминаниям Гилленкрока, когда он сообщил королю свои опасения по поводу больших потерь шведской пехоты, неизбежных при осаде и штурме Полтавы, Карл возразил, что не собирается употреблять много пехоты при осаде, а пошлет запорожцев Мазепы, которым будут хорошо платить[476] (слова короля не являлись пустым обещанием, поскольку только в апреле 1709 года каждый запорожский казак получил около 20 рублей[477]). При этом Карл XII собирался использовать казаков не только для ведения инженерных и осадных работ, поскольку известно обещание короля отдать им город на разграбление, подтверждающее участие казаков в его штурмах[478]. Вместе с тем численный состав шведской пехоты не претерпел существенных изменений с марта 1709 года (по состоянию на 3 марта 1709 года в 13 пехотных полках числились 11 254 солдата, из которых 3145 были больны[479]), причем маловероятно, чтобы шведы атаковали Полтаву спешенной кавалерией (хотя есть свидетельство, что в мае для одного из приступов города были задействованы 1,5 тыс. шведских солдат пехоты и спешенных драгун[480]). Отсюда обосновано предположение, что городом пытались овладеть исключительно казаки, так что потери в 5–6 тыс. человек убитыми и ранеными, зафиксированные русскими при попытках неприятеля штурмовать Полтаву, понесли в основном казачьи отряды (по мнению шведского историка П. Энглунда, в ходе осады Полтавы потери среди казаков были больше, чем потери в шведской армии[481], хотя, по воспоминаниям участника событий Роберта Петре, из-за осады каждый день погибали несколько шведских солдат, в частности, он лично видел, как прицельным ружейным огнем казаков из Полтавы были убиты 5 шведов и 7 запорожцев, так что общее число убитых шведов могло составить до 500 военнослужащих, а вместе с казаками – до 1000 человек[482]).

Учитывая, что перед началом Полтавской битвы до 3 тысяч казаков были оставлены под командованием гетмана Мазепы в шведском обозе (в мае Мазепа был легко ранен картечью в руку при наблюдении за боевыми действиями под стенами Полтавы[483]), непосредственно в битве могли принять участие не более 2–3 тысяч. В начале битвы они располагались на флангах шведской армии, прикрывая их от нападения таких же групп иррегулярной кавалерии противника (по воспоминаниям Даниела Крмана, на левом фланге запорожцев атаковали «многие тысячи калмыков»[484], что заставляет предположить прибытие отдельных отрядов калмыков еще до подхода основных сил хана Аюки). После поражения и отступления к Переволочне вместе с Мазепой за Днепр переправились около 1,5 тыс. казаков[485], следовательно, в ходе битвы под Полтавой и сразу после нее русскими были убиты, пленены и казнены 3,5–4 тыс. украинцев, воевавших за шведского короля.

Вместе с тем значительное, по видимости, преимущество царской армии в силах и средствах было в действительности ненамного большим, чем в битве под Нарвой. Тогда превосходство русских в пехоте составляло приблизительно 3:1 (27 тыс. против 8–10 тыс.); в кавалерии 2:1 (6–7 тыс. против 3–4 тыс.); в артиллерии 3,5:1 (145 орудий против 38). Однако полководческое искусство Карла XII и ошибки русского командования позволили шведам одержать победу. Несомненно, что сложившаяся под Полтавой оперативно-тактическая ситуация несколько отличалась от таковой под Нарвой, особенно в связи с разницей в рельефе местности и геоклиматических условиях, а также по геометрии русских укрепленных позиций (форма и размеры лагеря и наличие прикрывавших его редутов). Тем не менее, по существу, обстановка в целом была практически воссоздана заново благодаря оперативным и тактическим решениям царя Петра, что, кстати, дополнительно подтверждает, кто в действительности несет главную ответственность за неудачное расположение русских войск под Нарвой.

В связи с этим шведскому командованию требовалось тщательно проанализировать расположение численно превосходящих войск противника на местности, чтобы, как и под Нарвой, использовать типичные ошибки вражеского командующего. Так, выгодно, казалось бы, расположенные редуты были удалены от лагеря на расстояние от 450–500 метров – крайний в продольной линии редут к юго-западу, до 1900–2000 метров – крайний в этой же линии редут к западу. При условии, что основная масса русской пехоты находилась в лагере, а часть кавалерии к северу от лагеря, такое расположение царем полевых укреплений и размещение войск позволяли шведам воспользоваться предоставленной им инициативой и первоначально создать локальное преимущество в силах и средствах, предприняв атаку в районе редутов. Находившиеся в редутах около 5 тыс. солдат и офицеров при 2 орудиях, а также прикрывавшие редуты 16 драгунских и конногренадерских полков вместе с 13 орудиями были фактически отрезаны от остальной русской пехоты, кавалерии и артиллерии, которые вряд ли могли оказать им помощь из-за лагерных укреплений, как в действительности и произошло. При нападении на редуты шведы получали безусловное численное и материальное преимущество, то есть имели реальную возможность нивелировать общее неравенство в силах и средствах.

В случае нападения на русский лагерь в обход редутов шведская армия должна была действовать против 30 тыс. солдат и офицеров пехоты и 10 тыс. кавалеристов противника, следовательно, соотношение сил оказывалось в целом даже более благоприятным для королевской армии, чем в битве под Нарвой. При этом, также как и под Нарвой, сами размеры русского лагеря благоприятствовали нападавшим, поскольку затрудняли маневрирование оборонявшим его войскам. Главную опасность здесь представляла русская артиллерия – более 100 орудий, расположенных на ретраншементе, защищавшем лагерь.

Следовательно, главной оперативной задачей, которую должны были решить шведские военачальники – это напасть на разделенные части царской армии превосходящими силами основной группировки шведских войск и разбить их по отдельности, не дав противнику соединить свои войска в одно целое. При этом ближайшая оперативно-тактическая задача заключалась в том, чтобы или взять под свой контроль созданный противником «шверпункт» – систему редутов, либо каким-то образом нивелировать его значимость, отыскав такой тактический прием, благодаря которому оперативную роль редутов можно было бы свести к минимуму. Соответственно, прежде всего, шведам требовалось выбрать тактику действий в начале операции: либо овладеть редутами, нанеся поражение защищающим их войскам; либо, обойдя редуты, атаковать основные силы царской армии в укрепленном лагере.

Овладение редутами позволяло взять под контроль предполье русского лагеря и попытаться блокировать его, лишив тем самым царскую армию подвоза боеприпасов и продовольствия. Однако в сложившейся обстановке шведские силы вряд ли смогли бы провести этот маневр, который через два года удачно осуществили турецкие войска, окружив русский лагерь на реке Прут. Во-первых, шведских сил не хватало для полного окружения русских, установления и удержания блокадной линии (хотя под Гродно шведам удалось изолировать русскую армию, заблокировав все коммуникации сторожевыми отрядами и постами, а главные силы сосредоточив к северо-востоку и востоку от Гродно, чтобы оттуда атаковать противника при его попытке выйти за пределы городских укреплений). Вместе с тем, во-вторых, русская армия контролировала левый берег Ворсклы, откуда было возможно организовать деблокирование, а также снабжение войск в лагере, причем эти действия облегчало наличие дороги, которая проходила через брод к небольшой деревне Патлаевка, расположенной практически внутри лагеря. Следовательно, даже в случае успешного занятия редутов шведская армия была далека от полной победы над противником. При таком развитии событий основные силы царской армии, вероятнее всего, отступили бы на другой берег реки, а понесенные шведами потери своих солдат не окупились бы даже уничтожением всех русских войск, оборонявших редуты.

Решительная победа над русской армией, необходимая шведам для преодоления своего критического положения, могла быть достигнута только разгромом главных сил противника в его укрепленном лагере. Как уже было отмечено, к нему вели три пути. Первый, наиболее удобный для движения всей массы войск, включая пехоту, кавалерию и артиллерию, пролегал по прогалине, перекрытой редутами. На этом пути, двигаясь через линию редутов к русскому лагерю, шведы должны были отбросить 16 кавалерийских полков под командованием князя Меншикова.

Второй путь шел через Яковецкий лес, где можно было провести войска по нескольким лесным дорогам, а также проселку, отходившему от основной дороги из Полтавы на Петровку в сторону Крестовоздвиженского монастыря. По мнению П. Кротова, иной путь к российскому ретраншементу – по дороге, шедшей от Полтавы через лес вдоль берега Ворсклы, совершенно исключался: узость места не позволяла ни шведам, ни россиянам развернуть боевые порядки армий для атаки[486]. Тем не менее, в день Полтавской битвы здесь прошла группа из 5 драгунских полков и 6 пехотных батальонов генерала Ренцеля, преследовавшая остатки пехотной колонны генерала Рооса, а также 3 батальона под командованием полковника Ивана Головина, посланные из русского лагеря к Крестовоздвиженскому монастырю, чтобы выбить оттуда шведов и установить связь с гарнизоном Полтавы[487]. Следовательно, лес оказался вполне проходим для пехоты и кавалерии, а там, где прошла кавалерия, возможно было провезти и полковую артиллерию (в частности, группа генерала Ренцеля имела приданную пехоте трехфунтовую полковую пушку). Большой заболоченный и заросший кустарником овраг на северной опушке леса, перекрывавший подходы к русскому лагерю, также не стал бы препятствием для атаки при наличии у солдат заранее заготовленных фашин, досок, деревянных настилов и мостков (хотя, по мнению В. Молтусова, русское командование понимало опасность этого оврага и устроило в нем засеки, затруднившие как сосредоточение здесь войск, так и их продвижение через овраг к лагерю[488]). Развертывание войск из походных колонн в боевые порядки возможно было осуществить уже после их прохода через Яковецкий лес, на участке открытой местности между северной опушкой леса и южным фасом русского лагеря.

Русское командование очень опасалось атаки именно с южной стороны, поскольку вначале само планировало внезапно напасть на шведский лагерь через Яковецкий лес, и с рассветом 22 июня провело через лес крупные силы – несколько тысяч человек[489], но шведы были предупреждены перебежчиками и ожидали нападения, выстроив всю армию в боевой порядок. В связи с этим, после занятия нового лагеря севернее Яковецкого леса, царское командование выдвинуло к Яковцам многочисленные дозоры, а также два батальона пехоты и восемь эскадронов драгун (предположительно, из состава Пермского пехотного полка под командованием помощника командира подполковника Питера Робертса (англ. Piter Roberts), Белозерского драгунского полка полковника Якова Постельникова, а также отдельного Козловского шквадрона и Домового шквадрона графа Шереметева), которые построили и заняли линию полевых укреплений, дополнительно усиливавших защиту лагеря в случае атаки со стороны леса.

По утверждению В. Молтусова, копии с утраченного плана генерала Алларта показывают, что здесь были дополнительно построены два больших многоугольных укрепления или шанца, расположенные параллельно южному фасу лагерного ретраншемента, ближе к обрывистому берегу Ворсклы, на участке между лагерем и деревней Яковцы, где проходила дорога от Крестовоздвиженского монастыря на Семеновку[490].

П. Кротов опровергает это, поскольку, по его мнению, не выдерживает критики сделанное В. Молтусовым утверждение, что к северу от Яковцов, там, где заканчивался лес, и дорога от Полтавы по-над обрывом к пойме Ворсклы выходила на небольшое поле перед южным фасом русского земляного лагеря, имелось еще два редута – больших многоугольных шанца. Они изображены на ряде гравюр, сходно показывавших ход боевых действий и местность, где произошла битва. Однако на гравюрах этой группы имеется масса грубо противоречащих надежным и многочисленным источникам данных. Достаточно сказать, что русских редутов квадратной формы на ней показано только пять, причем в неожиданном месте – вдоль северного края Яковецкого леса; ретраншемент россиян изображен вытянутым вдоль косогоров, уходивших вниз к Ворскле, и имеет неправильное многоугольное начертание; армия же Карла XII, согласно этим гравюрам, атаковала не только через проход между Яковецким и Малобудищенским лесами, но и вдоль поймы реки Ворсклы. О существовании двух названных редутов нет сведений и в письменных источниках[491].

Со стороны шведов к югу от вражеского лагеря был выдвинут валашский легкоконный полк, занимавший Яковцы. Уже в ходе Полтавской битвы, на ее первом этапе, когда королевская армия преодолевала редуты и сопротивление кавалерии Меншикова, царь Петр до самого последнего момента считал это отвлекающей атакой и ожидал основного нападения со стороны или Яковецкого, или Малобудищенского лесов. Поэтому никакой помощи гарнизону редутов и Меншикову оказано не было, но 23 батальона пехоты выведены за пределы укреплений лагеря и построены с его северной (13 батальонов) и южной (10 батальонов) сторон[492]. Учитывая, что расстояние от северной опушки Яковецкого леса до укреплений русского лагеря не превышало 300–400 метров, данный участок являлся наиболее перспективным для организации атаки.

Третий путь вел через Малобудищенский лес между деревнями Малые Будищи и Иванчинцы. По нему более 10 тыс. шведских солдат и офицеров, в основном из состава кавалерии, отступили с поля Полтавской битвы после разгрома и уничтожения шведской пехоты. Следовательно, этот лес также был проходим для войск. Русских частей, за исключением пикетов и отрядов иррегулярной кавалерии, здесь не было (вдоль опушки Малобудищенского леса были размещены заставы казаков и калмыков[493]). Однако затяжной обход системы русских редутов с запада был сопряжен для шведов с тем риском, что их заблаговременно обнаружат заставы противника, после чего вражеская иррегулярная конница, располагавшаяся в районе Иванчинцы, Осьмачки, Жуки, Тахтаулово, отрежет походные колонны от собственного лагеря, а регулярная кавалерия атакует их из района редутов, не позволив развернуться в боевой порядок. Тем более, значительную часть пути войскам требовалось преодолеть по лесу, что грозило разобщением сил и утратой управления.

Кроме этого, существовал и четвертый путь – непосредственно вдоль поймы реки Ворсклы, по которому целесообразно было отправить хотя бы небольшой диверсионный отряд казаков для организации демонстративного нападения со стороны неприкрытого укреплениями тыла русского лагеря.

По информации В. Молтусова, генерал Станислав Понятовский советовал шведским военачальникам испробовать пути обхода русских редутов и через Малобудищенский, и через Яковецкий леса, направив туда кавалерию, чтобы она обошла с флангов конницу противника, прикрывавшую редуты[494]. Тем не менее, в итоге шведское командование предпочло наименее рискованный, но и самый очевидный для неприятеля – и потому самый бесперспективный путь по проходу между обоими лесами, через систему вражеских редутов.

К 26 июня король и высшие офицеры его армии уже располагали достоверной информацией о противнике. В ночь с 25 на 26 июня лейтенант Йоахим Лют (Лит, Joachim Matthias Luth) из Сконского драгунского полка (швед. Sk?nska st?ndsdragonregemente) вместе с двумя валахами разведал расположение царской армии и доложил, что противник окопался валами, рвами, шанцами и прикрыл себя кавалерией, расположив ее в поле[495]. В ту же ночь в лагерь шведской армии явился перебежчик, унтер-офицер Семеновского полка, который сразу же был доставлен к королю Карлу и дал показания по поводу скорого прибытия к русским войскам подкрепления в виде иррегулярной конницы, а также наличия в царской армии отдельных частей, сформированных из новобранцев[496].

Воскресным днем 26 июня шведский генералитет произвел осмотр шести поперечных и двух уже готовых постройкой продольных редутов. Следовательно, Карл XII и его высшие офицеры располагали информацией о геометрии полевых укреплений противника, примерной численности и размещении войск царя и знали, что за редутами находится лагерь русских драгун, тогда как основные силы пехоты укрыты внутри ретраншемента, защищенного артиллерией. Единственной неожиданностью для шведов стало только то, что в ночь с 26 на 27 июня русские удлинили продольную линию редутов постройкой еще двух укреплений, но это не являлось критическим фактором влияния на развитие оперативной ситуации. В первой половине дня 26 июня (в воскресенье) Карл XII собрал у себя фельдмаршала Реншельда, министра графа Пипера и командира Далекарлийского полка (швед. Dahlregementet) полковника Густава Хенрика Сигрота (Gustaf Henrik Siegroth)[497]. Он сообщил им о своем решении атаковать русскую армию наступавшей ночью с 26 на 27 июня (по старому шведскому стилю – с 27 на 28 июня).

По-видимому, решение короля немедленно атаковать русскую армию диктовалось показаниями перебежчика, прежде всего, сообщением о прибытии 40 тыс. иррегулярной конницы, которая в таком количестве должна была существенно изменить оперативную обстановку – фактически это означало для шведской армии полную блокаду. В действительности названная цифра оказалась сильно преувеличенной, поскольку 4 июля прибыли только около 3,2 тыс. калмыков. Поэтому можно предположить, что перебежчик являлся агентом царя, а его переход на сторону шведов и передача дезинформации – оперативной комбинацией русских в целях отвлечь внимание Карла от осады Полтавы и побудить шведов к иным действиям – атаке на редуты и укрепленный лагерь или отступлению от города. Данное предположение подтверждается целым рядом фактов и обстоятельств.

Во-первых, перебежчик явился к шведам сразу же после военного совета в русской армии, который состоялся вечером 25 июня[498]. При этом из писем Петра к коменданту Полтавы следует, что царь опасался, как бы город в целости не достался противнику[499]. Кроме того, поскольку фельдмаршалы Шереметев и Реншельд накануне заключили соглашение о дате битвы – 29 июня[500], постольку, видимо, в тот день русская армия обязана была выйти в поле, что отнимало у нее преимущество воспользоваться полевыми укреплениями. Чтобы гарантированно предотвратить такое развитие событий, царю требовалось спровоцировать шведского короля атаковать основную русскую армию в ее лагере либо начать отступление. Побудить к этому Карла могла кажущаяся достоверной дезинформация, в качестве которой царю и другим членам военного совета, вероятно, показались подходящими сведения о численности прибывающей к русским иррегулярной конницы калмыков, – ее шведам априори было трудно оценить.

Во-вторых, статус перебежчика опровергает возможные мотивы его поступка. Для передачи сведений русское командование должно было подыскать надежное лицо, положение которого отвечало разработанной легенде. Поэтому выбрали унтер-офицера гвардейского полка, причем немца, то есть человека осведомленного, однако в силу своей национальности как бы склонного к переходу на сторону шведов. В действительности социальное и должностное положение унтер-офицера Семеновского или Преображенского полков являлось настолько высоким, что поменять его на статус перебежчика в оказавшейся в катастрофическом положении шведской армии мог только человек, совершенно неадекватно реагирующий на ситуацию (как и Иван IV Грозный и Иосиф Сталин, Петр I вынужден был опираться в своей деятельности не на социальную поддержку широких групп и слоев русского общества, а на узкий круг лично преданных «опричников», которыми являлись, прежде всего, офицеры гвардейских частей, поэтому, например, сержант гвардии Михаил Щепотьев одно время надзирал за фельдмаршалом Шереметевым и давал ему обязательные к исполнению указания (во время Астраханского бунта Петр I был недоволен мягкими, по его мнению, действиями фельдмаршала Шереметева по усмирению мятежников, поэтому отправил к нему из Воронежа для личного надзора сержанта Щепотьева, написав: «… что он вам будет доносить, извольте чинить»), а посланным в провинции гвардейцам предписывалось быть «понудителями» и «губернаторам беспрестанно докучать», чтоб они неотложно исполняли царские требования, в противном случае гвардейцы должны были «как губернаторов, так вице-губернаторов и прочих подчиненных сковать за ноги и на шею полонить цепь, и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомости», так что унтер-офицер Лейб-гвардии Преображенского полка Поликарп Пустошкин в 1720 году приказал посадить на цепь Московского вице-губернатора бригадира Ивана Лукича Воейкова, – участника Полтавской битвы в качестве командира Тобольского пехотного полка).

В-третьих, помимо информации о калмыцкой коннице, перебежчик, по-видимому, сообщил королю некоторые и без того известные шведскому командованию достоверные сведения о расположении и численности русской армии, а также рассказал про полк новобранцев, одетый в серые мундиры (их не успели покрасить), который должен был принять участие в бою. С точки зрения здравого смысла, в решающем противоборстве новобранцев оставляют в резерве, тем более что царская армия и без них имела подавляющее численное преимущество. Поэтому кажется удивительным расчет, что король поверит в этот рассказ. Однако царь, который якобы догадался, о чем будет рассказывать перебежчик, заранее приказал переодеть в серые мундиры один из лучших пехотных полков – Новгородский полк бригадира Кристиана Пфейленгейма[501] – и вывел его на поле боя на втором этапе битвы в составе дивизии генерала Репнина под своим личным контролем. Эти действия с предварительным переодеванием, только подтверждающие роль перебежчика в качестве русского агента, в действительности мало на что повлияли. На втором этапе битвы, после выхода царской армии из укрепленного лагеря, шведы не пытались сконцентрировать свои силы против отдельных участков фронта противника, но атаковали всю линию вражеской пехоты и потеснили левый фланг русских вплоть до переодетого в серые мундиры первого батальона Новгородского полка (весьма спорным является утверждение Е. Тарле по поводу специальной концентрации элитных или усиленных частей на правом фланге шведской пехоты[502], поскольку вся линия пехотного боевого порядка оказалась смещена к левому флангу русской армии, причем царской артиллерии удалось рассеять левый фланг шведов).

В-четвертых, следует также отметить, что та часть оперативной комбинации русских, которая касалась ввода своего агента, основывалась опять-таки на осознанном и подсознательном обращении обеих сторон к опыту битвы под Нарвой перед лицом нового большого столкновения. По утверждениям русской стороны, сведения о расположении и численности русских войск накануне битвы под Нарвой королю сообщили из гарнизона крепости по информации перебежчика из царской армии, шведа по национальности, второго капитана бомбардирской роты Лейб-гвардии Преображенского полка Иоганна (Ягана) Гуммерта (Гумморт, Гуммор, Johann Hummert)[503], который в 1701 году попытался вступить в переписку с Петром, как в свое время князь Андрей Курбский с царем Иоанном IV (в своем письме Гуммерт, в частности, замечал царю, что русские солдаты думают только о том, как набить свое брюхо и ничего не делать[504], но это утверждение, с большими или меньшими основаниями, относится к солдатам любой армии). Если так и было, то под Нарвой информация перебежчика, по-видимому, полностью подтвердилась. Соответственно русское командование могло рассчитывать, что в психологическом аспекте тем больше оснований у короля будет вновь поверить немецкому унтер-офицеру Лейб-гвардии Семеновского полка из русского лагеря под Полтавой.

В связи с этим следует упомянуть и о том, что в той же битве под Нарвой русское командование было введено в заблуждение показаниями шведского перебежчика, драгуна, существенно преувеличившего численность главных сил шведов и количество имевшейся у них артиллерии. Эта информация повлияла на решение военного совета русской армии встретить противника не в поле, а на заранее укрепленных оборонительных позициях. Подготавливая операцию против русской армии под Головчином, шведы также направили в русский лагерь своего агента под видом перебежчика-волоха, который ложно указал наиболее вероятное направление главного удара. За девять месяцев до Полтавской битвы сам царь Петр едва не был введен в заблуждение относительно направления движения корпуса генерала Левенгаупта каким-то якобы шведским агентом, который, по-видимому, тоже являлся перебежчиком. Непосредственно перед Полтавской битвой, вероятно, 23 июня, шведское командование вновь направило в русский лагерь своего агента под видом перебежчика, чтобы побудить русских к активным действиям сообщением, что к шведам на помощь движется конница крымского хана[505] (интересно, что данная информация, как и в случае с калмыками, была по существу верной – хан Девлет-Гирей в середине июня вывел свою конницу за Перекоп, но был остановлен известием от Бендерского сераскира Юсуф-паши, что для оказания помощи шведам сначала надо дождаться формального заключения договора со шведским королем, текст которого курьер уже вез Карлу XII, но прибыл слишком поздно, 29 июня). Для царя, стремившегося в соответствии с ветхозаветными библейскими канонами мстить своим врагам способом, аналогичным их деяниям, все это являлось дополнительным предлогом использовать против шведов их же прием.

К изложенному остается добавить, что сведения о перебежчике и переданной им информации оказались почему-то не в захваченных после боя архивах шведского короля, а в бумагах царя и документах царской канцелярии (в том числе в одном из основных русских источников о битве под Полтавой, так называемом «Журнале Петра Великого» («Юрнал или Поденная записка государя императора Петра Великого с 1698 до заключения Ништадского мира»)). Этот странный факт можно лишь отчасти объяснить тем, что после битвы перебежчик был взят русскими в плен и, как обычно, посажен на кол, а перед этим под пыткой рассказал обо всем, что он передал шведам[506]. Однако казнить в превентивных целях и для создания видимости могли любого наемника немецкой национальности, которых было достаточно среди более чем 20 тысяч солдат и офицеров шведской королевской армии, взятых в плен в ходе битвы под Полтавой и в первые дни после битвы. Такая показная казнь подставного лица всего лишь маскировала агентурную работу русского командования и обеспечивала прикрытие для самого агента, которому иначе угрожала бы месть со стороны шведского короля, а так он вполне мог под чужим именем безнаказанно вернуться на родину в Германию с полученным вознаграждением (а возможно, еще и с женой и ребенком, поскольку царь Петр и Меншиков насильно навязывали в жены иностранным офицерам своих забеременевших любовниц[507], причем царь подыскивал в качестве «почетных рогоносцев» особо доверенных лиц, например, таких как Александр Румянцев, который смог вывезти из Австрии бежавшего за границу царевича Алексея Петровича и женился на царской любовнице Марии Матвеевой, родившей от царя Петра будущего фельдмаршала Петра Румянцева).

Когда король сообщил Реншельду, Пиперу и Сигроту о решении немедленно атаковать русских, далее на совете был составлен план атаки. Поскольку он не нашел целостного отражения в официальных документах шведской армии, постольку в дальнейшем при описании Полтавской битвы его реконструировали исключительно на основе воспоминаний основных очевидцев и самого хода событий. По-видимому, главными авторами плана явились король и Реншельд[508]. Однако, по мнению некоторых авторов, король Карл, который в связи с ранением сам не был знаком с оперативной обстановкой, сложившейся после перехода русской армии через Ворсклу, оказался дезориентирован информацией Реншельда[509].

В частности, влиянием Реншельда объясняют непростительное преуменьшение значения артиллерии в предстоящей операции – шведское командование проигнорировало как силу вражеского артиллерийского огня, так и ответную необходимость в собственной артиллерийской поддержке. Поэтому было принято решение отказаться от использования всей своей артиллерии, кроме четырех трехфунтовых пушек, хотя у королевской армии были и артиллерия, и запас боеприпасов к ней, достаточный для одного продолжительного боя.

Так, по данным Е. Колосова, шведская армия имела на вооружении 39 собственных пушек и 2 трехфунтовых орудия, захваченные у русских в качестве трофеев при взятии крепости Веприк, причем, по утверждению П. Кротова, 6 пушек из этого числа размещалось в осадных траншеях под стенами Полтавы и было захвачено при вылазках городского гарнизона в начале июня 1709 года[510] (шведские источники этого не подтверждают, поэтому, по нашему мнению, указанные шесть пушек было захвачено при вылазке гарнизона Полтавы уже в ходе Полтавской битвы. – П. Б.). По данным А. Беспалова, к июню 1709 года вербованный артиллерийский полк шведской армии 8-ротного состава насчитывал в своих рядах 150–200 строевых чинов (не считая офицеров), а его материальная часть состояла из 41 орудия: 2 орудия 0,5-фн калибра, 2 медных 2-фн орудия, 20 орудий 3-фн калибра, 2 русских 3-фн орудия (захвачены в Веприке), 5 орудий 6-фн калибра, 8 мортир (из них 5 калибра 6-фн и 3 – 3-фн), 2 гаубицы 16-фн калибра[511]. Общий запас пушечного пороха составлял 172 пуда, при этом для 3-фн пушек имелось по 125 зарядов на ствол (15 зарядов с ядрами, 1681 ядро, 155 зарядов с картечью и 649 картечей); 6-фн пушки имели 560 снарядов (11 зарядов с ядрами, 129 ядер и 420 картечей), что составляло 112 выстрелов на орудие; гаубицы и 6-фн мортиры имели соответственно по 45 и 15 зарядов на одно орудие, а 2-фн пушки и 3-фн мортиры вообще не были обеспечены боеприпасами.

По информации В. Молтусова, на каждую шведскую пушку в среднем приходилось по 90 кг пороха, а на гаубицу или мортиру – 70 кг, тогда как количество боеприпасов хотя и различалось для орудий разного калибра, но в среднем превышало 100 выстрелов на ствол[512]. Для сравнения, русские орудия в ходе Полтавской битвы в среднем произвели от 12 до 36–37 выстрелов, причем тяжелая двенадцатифунтовая пушка расходовала на один выстрел примерно 3,3 кг пороха.

Согласно другим источникам информации, шведский армейский артиллерийский полк, который насчитывал около 200 солдат и офицеров под командованием полковника Рудольфа Бюнова, имел следующее вооружение и боеприпасы[513]:

– шестнадцать 3-фн пушек с запасом зарядов, ядер и картечи на 150 выстрелов каждому орудию;

– пять 6-фн пушек с запасом зарядов, ядер и картечи на 110 выстрелов каждому орудию;

– две 16-фн гаубицы с запасом зарядов, ядер и гранат на 45 выстрелов каждому орудию;

– пять 6-фн мортир с запасом зарядов, ядер и гранат на 15 выстрелов каждому орудию.

Поскольку русские источники базируются на архивных данных об общем количестве захваченной под Полтавой и Переволочной и отправленной в Воронеж артиллерии противника, то их оценки представляются более достоверными. Вместе с тем, противоречие между приведенными выше сведениями о силе шведской артиллерии частично устраняется, если предположить, что шведские источники учитывают только те орудия, которые оставались в распоряжении армейского артиллерийского полка – это 28 орудий без учета двух трофейных пушек, четырех пушек, приданных пехоте для участия в битве, и шести пушек, выделенных для обеспечения осадных мероприятий под Полтавой. Таким образом, следует сделать вывод, что всего шведская армия имела 40–41 орудие, вполне обеспеченные боеприпасами для использования в ходе крупного боевого столкновения.

С другой стороны, в битве под Клишовом (польск. Kliszow) в Польше в июле 1702 года шведы также применили в бою всего 4 трехфунтовые пушки против артиллерии в количестве от 46 до 57 орудий у противника – саксонско-польской армии, что не помешало королю Карлу выиграть сражение[514]. Возможно, то количество орудий, которое было придано шведской пехоте под Полтавой – четыре пушки, определялось шведским командованием именно под влиянием воспоминаний о Клишове.

Кроме того, существуют свидетельства, что накануне битвы Карл XII в последний раз выезжал на рекогносцировку днем 25 июня[515], то есть, король действительно не знал расположения последних позиций противника и должен был представлять их на основе разведки, проводившейся в ночь с 25 на 26 июня. Однако фельдмаршал Реншельд точно так же ориентировался в последних изменениях оперативного положения по данным разведки, следовательно, и он, и король были в одинаковой степени информированы об изменениях на фронте предстоявшей наступательной операции.

В целом выработанный на совете план атаки предусматривал попытку воспользоваться факторами внезапности и скрытности, чтобы обойти «шверпункт», созданный русскими на подходе к своему лагерю. По замыслу шведского командования, с наступлением ночи, в темноте следовало быстро провести заранее построенные в колонны подразделения пехоты и конницы, практически не связанные перемещением артиллерии, по прогалине между Малобудищенским и Яковецким лесами мимо редутов, а затем, отбросив русскую кавалерию, штурмовать укрепленный лагерь. Как показало дальнейшее развитие событий, этот замысел короля Карла и фельдмаршала Реншельда основывался на нескольких базовых предположениях, которые были допущены в силу неверных оценок оперативной ситуации.

Во-первых, при наличии у русских большого количества иррегулярной кавалерии трудно было рассчитывать на какую-либо внезапность. Многочисленные пикеты и дозоры казаков и калмыков обнаруживали любое движение шведских частей и подразделений. Кроме этого, сам по себе проход тысяч солдат и лошадей мимо редутов даже в темноте не мог остаться не замеченным, поэтому следовало быть готовыми к ночному бою с хотя бы частью успевшей привести себя в боеготовность русской кавалерии, расположение которой прикрывала система редутов.

Все это уже исключало внезапный штурм русского лагеря и означало, что немногочисленная шведская пехота неизбежно окажется под огнем не менее полусотни орудий с лагерного ретраншемента. Под Нарвой пехотные батальоны шведов оказались спасены от русских пушек благодаря тому, что их атаку чудесным образом прикрыл густой снегопад. Но в Полтавской Украине в летнее время года таких геоклиматических условий не было – стояла сухая, жаркая погода. Организация дымовой завесы также исключалась, поскольку деревни, годные для поджигания, находились на слишком значительном удалении от русского лагеря. Следовательно, прикрыться от огня мощной артиллерии можно было только темнотой.

Однако, во-вторых, шведское командование переоценило свои организационные возможности. По верному замечанию В. Молтусова, трудно определить, насколько детально был проработан план операции, насколько широко, подробно и своевременно были посвящены в него подчиненные[516]. По всей видимости, желая избежать утечки информации, Карл назначил выступление в тот же день, 26 июня. Следовательно, у генерал-квартирмейстера королевской армии полковника Гилленкрока и генерала Левенгаупта, которым сообщили о принятых решениях сразу после окончания совета, около полудня, осталось очень мало времени на определение состава и маршрутов движения колонн, формирование отрядов прикрытия армейского лагеря и осадных укреплений под Полтавой, информирование командующих колоннами и командиров частей, отдачу приказов на передислокацию к местам сбора. Как следствие, возникла неразбериха и дезорганизация (пехота опоздала с выдвижением, а колонны кавалерии заблудились, разделившись в темноте[517]), так что шведам не хватило темного времени суток не только на то, чтобы атаковать царский лагерь, но даже и на то, чтобы пройти мимо редутов. Заход солнца на широте Полтавы в третьей декаде июня отмечается около 20.50, следовательно, темнеет здесь не ранее 22 часов, а восход солнца происходит около 4.30, то есть светать начинает приблизительно в 3 часа ночи[518]. Поэтому шведы не успели осуществить все необходимые мероприятия за 5–6 часов темного времени суток, и к рассвету шведская армия успела только сосредоточиться на рубеже перед редутами, где и была обнаружена противником. Таким образом, фактически шведское командование запланировало и осуществило то, чего хотел русский царь – шведская армия в светлое время суток в полном составе двинулась через укрепленные противником подступы к его лагерю, обстреливаемая из редутов и атакуемая русской кавалерией. Дополнительным подарком для противника стало отсутствие у шведов артиллерии. В итоге допущенные шведским командованием неверные оценки и ошибки привели к катастрофическим для шведской армии потерям, понесенным в связи с проходом через линию редутов, который, по существу, превратился в прорыв.