§9. Организационные реформы и военно-стратегические планы: готовясь к долгой обороне

К началу 1972 г. развитие оборонной политики Румынии находилось под сильным влиянием как внутриполитических факторов, так и внешнеполитической конъюнктуры, важной частью которой для Бухареста были его взаимоотношения с союзниками по Варшавскому пакту, КНР, СФРЮ и государствами евроатлантического сообщества, прежде всего США. Несмотря на демонстративный отказ Бухареста от предоставления своей территории для проведения совместных маневров вооруженных сил Варшавского пакта, он не решался полностью запретить использование воздушного пространства страны советскими самолетами. Они проводили радиотехническую разведку по периметру границ Румынии в отношении стран-членов НАТО. В определенной степени это была своего рода уступка Н. Чаушеску и одновременно демонстрация его верности союзническим обязательствам.

Подготовка к пражскому заседанию Политического Консультативного Комитета стран-участниц ОВД, начало работы которого было назначено на 25 января 1972 г.[1391], рассматривалась руководством Румынии в контексте отстаивания им собственных позиций в рамках военно-политического блока под руководством СССР. В январе 1972 г. румынская сторона направила в адрес глав правительств СССР и НРБ послание. В нём содержалась просьба о заключении особого договора об условиях реализации уже существовавших соглашений между тремя странами, в соответствии с которыми в случае нападения на Болгарию ей должны оказать помощь СССР и Румыния. Для румынского руководства было важно определить условия пребывания и развертывания советских частей на территории Румынии, а также румынского воинского контингента на территории НРБ. При этом Бухарест подчеркивал факт существования правительственного решения СРР, принятого в августе 1968 г., запрещавшего пребывание на территории Румынии иностранных воинских частей и соединений. Как Москва, так и София фактически отказались от заключения такого договора с румынской стороной.

Помимо этих вопросов, румынское руководство интересовал проект итогового документа, подготавливавшегося в Москве. Бухарест выдвигал предложение обсудить его заранее[1392], так как, с одной стороны, хотел, чтобы в ходе рабочей встречи были учтены взгляды Румынии, а с другой, стремился избежать нежелательных с точки зрения румынского руководства заявлений по «китайской» тематике. Последняя была одной из основных при обсуждении повестки дня Совещания, посвященного вопросам безопасности и сотрудничества в Европе. Советский ответ, представленный заместителем министра иностранных дел СССР и генеральным секретарём ПКК ?. П. Фирюбиным румынскому послу Т. Маринеску, заключался в повторении известных советской партийной бюрократии положений. Так, в частности, заявлялось о том, что советская сторона уже отсылает необходимые материалы для ознакомления с ними румынского руководства, и Москва заинтересована в предварительном согласовании всех вопросов, но о какой-либо встрече не было сказано ничего[1393]. На состоявшейся 15 января 1972 г. встрече замминистра иностранных дел Румынии Дж. Маковеску и специального представителя советского МИДа Л. И. Менделевича последний передал проект итогового документа[1394]. В нём содержалось три основных тезиса, суть которых сводилась к «усилению привлекательности социализма, демонстрируемой идеями, развиваемыми социалистическими странами; необходимости внесения вклада в дело достижения разрядки в мире; способствовать организации и созыву в скорейшее время совещания в самое ближайшее время»[1395].

На проходившем 25-26 января 1972 г. заседании ПКК советская сторона продемонстрировала стремление консолидировать позиции стран-участниц Варшавского пакта таким образом, чтобы они поддержали как по сути, так и по форме выдвинутую ею цель: проведение Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в ближайшее время и с повесткой дня, не предусматривавшей выступлений членов блока по-отдельности. Более того, Москва хотела избежать на этой стадии обсуждения вопросов разоружения и тем более отказывалась от идеи роспуска существующих в Европе военно-политических блоков как нереалистичной[1396]. Румынская позиция, в контексте трактовки руководством страны оборонных интересов, базировалась на принципах Бухарестской декларации (1966 г.). Она выражалась в подчеркивании нескольких тезисов. Главными среди них были: необходимость развития многостороннего сотрудничества на Балканах; акцентирование роли Румынии в деле разрядки в Европе; выдвижение тезиса сотрудничества с национально-освободительными движениями за пределами европейского субконтинента; положительная оценка усиливавшихся позиций КНР на международной арене; предложения о роспуске в перспективе военных блоков и создании организации объединенных наций Европы[1397].

Внешнеполитический курс КНР в Европе был прокомментирован главой БКП Т. Живковым, который заявил о том, что Пекин «ищет пути для оказания влияния на наш континент» при том, что его внешняя политика в Европе направлена против достижения коллективной безопасности и соцстран[1398]. Эта оценка была связана с продолжавшим существовать в руководстве стран Варшавского пакта мнением о возможном создании «Балканского пакта» с участием Румынии, Югославии и даже Албании под руководством КНР. Данный аспект румыно-китайских взаимоотношений привлекал внимание зарубежных аналитиков, которые отмечали в феврале 1972 г.: «В дополнение к тому, что его [Пекина] возможности оказывать поддержку балканским странам ограничены, похоже, он потерял определенный интерес делать ставку на Балканы, ухаживая за Румынией и Югославией. После того, как Соединенные Штаты проявили интерес к улучшению отношений с Китаем и президент Никсон заявил о своём намерении посетить Пекин, китайские руководители, вероятно, решили, что они найдут больше поддержки и получат больше возможностей влиять на международные дела, установив лучшие отношения с Соединенными Штатами и другими западными государствами, чем стремясь к дружбе с маленькими балканскими странами»[1399]. В то же время вероятные изменения внешнеполитического курса КНР давали повод зарубежным наблюдателям заявлять о том, что «нет оснований предполагать, что Румыния и Китай более не заинтересованы в поддержании хороших взаимоотношений. Но, похоже, обе страны считают это менее важным, менее необходимым, чем ранее»[1400]. Желание не допустить актуализации «китайской темы» на заседаниях ПКК сочеталось в позиции Бухареста со стремлением отказаться от участия в совместных с другими союзниками по пакту пропагандистских мероприятиях против Запада и НАТО. Это было продемонстрировано министром обороны Румынии И. Ионицэ, присутствовавшим на заседаниях Комитета министров обороны стран-членов Варшавского блока 9-10 февраля 1972 г. в Восточном Берлине и занимавшимся проблемой транспортного обеспечения ОВД[1401].

Позиция другой коммунистической балканской страны – Югославии, проводившей самостоятельный курс, была также важна для расстановки сил в регионе. Складывавшаяся в стране социально-экономическая ситуация начинала серьезно влиять на оборонную политику СФРЮ сразу по нескольким направлениям, главными из которых были: укрепление позиций республиканских правительств и их стремление усилить контроль над стратегически важными общественно-политическими институтами, к числу которых относились вооруженные силы различной подчиненности; усилившиеся миграционные процессы, в результате которых большие группы трудоспособного населения находились как трудовые мигранты за пределами СФРЮ в странах Западной Европы и США. Первое из направлений являлось очевидным, а его последствия могли прогнозироваться как на ближайшую, так и на дальнейшую перспективу. Результаты развития второго направления – миграции – носили более скрытый характер, но масштаб происходившего с учётом оборонных интересов страны уже отмечался руководством федеральной Службы Государственной Безопасности (СДБ), которое, на основании данных 1971-1972 г., делало вывод о появлении реальной угрозы для боеспособности вооруженных сил СФРЮ. К концу 1971 – началу 1972 г. около 950 тыс. граждан Югославии находились на заработках в Западной Европе и около 170 тыс. человек – в США[1402]. Их средний возраст составлял 30,8 лет, и две трети гастарбайтеров представляли мужскую часть населения. Как отмечалось в секретной информационной справке СДБ, поток трудовой миграции из числа лиц, едущих на временную работу за рубеж, возрос с 1964 г. по 1971 г. в 10 раз. 57% мигрантов являлись квалифицированными специалистами. В алармистской тональности авторы информационного документа делали ряд серьезных выводов. Так, в частности, утверждалось, что в контексте оборонных интересов СФРЮ данная ситуация является угрожающей, так как позволяет иностранным организаторам миграционных потоков при необходимости вести соответствующую работу среди потенциального призывного воинского контингента югославских вооруженных сил. Под понятием «беспрецедентные возможности», применительно к характеристике действий зарубежных государств, понималось оказание как скоординированного влияния со стороны соответствующих служб и организаций НАТО, так и отдельных стран, вплоть до «использования нашей рабочей силы [трудовых мигрантов из Югославии] в общей или локальной войне, а также беспорядках в нашей стране»[1403]. Предположения СДБ касались возможного использования граждан страны для развёртывания партизанской или диверсионной деятельности внутри Югославии. Количество югославов, покинувших страну в конце 1972 г. в поисках работы за рубежом, составило более 511 тыс. военнообязанных, что по военно-мобилизационным нормам югославских вооруженных сил составляло 850 батальонов, либо 40-50 дивизий, либо 5-6 армий, т. е. 65% потенциального состава ЮНА, и две трети из них составляли лица моложе 35 лет. Распределение трудовой миграции выявило также определенные особенности, рассматривавшиеся СДБ как вероятная угроза для обороноспособности СФРЮ. 85% военнообязанного контингента из числа югославских гастарбайтеров находились в ФРГ, Австрии и Швейцарии. При этом больше всего мигрантов (60%) было из Хорватии, Боснии и Герцеговины, они составляли 279 тыс. 776 военнообязанных из этих республик СФРЮ. Для временной работы за рубежом в 1972 г. из страны выехали 34 тыс. 160 резервистов-офицеров и сержантов. Из них 176 человек старших офицеров. Военно-учётные специальности мигрантов включали военных медиков (754 человек), инженеров (3 тыс. 516 человек) и связистов (3 тыс. 104 человека). Совет по вопросам безопасности Президиума СФРЮ[1404] делал, в свою очередь, вывод о том, что «стихийный выезд югославских рабочих за рубеж используется также экстремистскими эмигрантскими и клерикальными организациями, которые рекрутируют для себя сторонников и послушных проводников своей политики»[1405].

Точку зрения, изложенную в документе СГБ, во многом разделяли те представители военного истеблишмента из числа высшего командного состава ЮНА, которые имели непосредственное отношение к формулированию принципов безопасности и оборонной политики СФРЮ. Они видели угрозу для страны во внутриполитической нестабильности. Вовлеченность консервативного крыла военных в политические процессы весной 1972 г. имела чётко выраженную идеологическую платформу. Её основным тезисом была «борьба с левыми и правыми» в югославском обществе. Эта позиция была озвучена в апреле 1972 г. в интервью хорватскому изданию «Vjesnik u srijedu» генерал-полковником И. Мишковичем. Он являлся непубличной фигурой в силу занимаемого поста и профессиональных обязанностей: до апреля 1971 г. Мишкович возглавлял военную контрразведывательную службу (КОС), а затем был назначен И. Броз Тито на должность советника Совета по вопросам безопасности Президиума СФРЮ, т. е. фактически координатора деятельности всех разведывательных организаций СФРЮ. В сентябре 1971 г. он стал специальным советником Президента СФРЮ и Главнокомандующего вооруженными силами по вопросам безопасности[1406].

Одновременно с процессом усиления позиций сторонников жёсткой линии в отношении реформаторских настроений, порожденных «Хорватской весной», заподозренные в либеральном подходе к внутриполитическим проблемам военные – представители высшего армейского командования снимались со своих постов или переводились на менее значимые должности, как это произошло с одним из авторов концепции оборонной политики генералом И. Рукавиной, отправленным в конечном счёте в 1977 г. в отставку за сочувствие «Хорватской весне».

Изменения, происходившие в оборонной сфере Балканских коммунистических стран, свидетельствовали о стремлении их руководства добиться консолидации управления системой безопасности. К началу 1972 г. произошло изменение в позиции Государственного Комитета Обороны НРБ – координирующего оборонную политику органа. После принятия новой конституции 16 мая 1971 г. он был переведён в подчинение новому государственному институту – Государственному Совету, являвшемуся фактически высшим органом власти в НРБ с 1971 г. по 1990 г. и выполнявшему по конституции (ст. 95) в условиях военного положения функции Народного собрания (парламента). 28 января 1972 г. Политбюро ЦК БКП обсудило кадровый состав и функции ГКО. Оно приняло решение о том, что в мирное время этот орган «руководит деятельностью по усилению военной и мобилизационной подготовки вооруженных сил и их материальному, техническому и медицинскому обеспечению», «определяет направления подготовки экономики, населения и территории страны для обороны»[1407]. Предложение о превращении ГКО в военное время в верховный орган руководства вооруженными силами и страной было, однако, отвергнуто после обсуждения из-за несоответствия данного положения статьям конституции. Состав ГКО расширялся, его председателем назначался глава Государственного Совета – Т. Живков, являвшийся по конституции главнокомандующим, и создавался секретариат ГКО[1408].

Организационно-структурные изменения в области оборонной политики сопровождались и мерами по боевой подготовке болгарских вооруженных сил. Проводившиеся на Черном море в феврале 1972 г. военно-морские учения «Вал-72», которыми командовал болгарский контр-адмирал В. Яна-киев, включали два важных элемента. Во-первых, во вводной давалась установка на увеличение военно-морского присутствия Турции и приближение VI флота США к черноморским проливам, и, во-вторых, в сценарий включался вариант свержения законного правительства Республики Кипр с последующим установлением над островом контроля НАТО[1409]. Столь масштабный характер сценария свидетельствовал о подготовке сил и средств ОВД на Юго-Западном ТВД к военно-политическому конфликту с участием большого количества членов двух блоков в локальном конфликте.

Весной 1972 г. румынское руководство также приступило к изменениям в организации безопасности и обороны страны. Глава РКП предпринял шаги, направленные на усиление личного контроля над органами безопасности и армией, что нашло на первом этапе своё выражение в реформировании МВД и СГБ, а также разведки[1410]. Прежнее Управление внешней информации, т. е. внешней разведки, (DIE)[1411] было переименовано в Главное Управление внешней информации (DGIE), в котором было создано три основных отдела: 1) Европы, 2) контрразведки и эмиграции и 3) других регионов. На правах автономного и независимого отдела было сформировано подразделение нелегальной разведки, которому Чаушеску придавал особое значение[1412]. Выделенный с 4 апреля 1968 г. из МВД в самостоятельную структуру, Совет Государственной Безопасности (CSS) 19 апреля 1972 г. вновь вошёл в МВД и включил 6 основных управлений: внутренней разведки, контрразведки, экономической контрразведки, военной контрразведки, безопасности (политического сыска – Ар. У.), охраны – и следственное управление[1413]. Главой министерства был назначен председатель СГБ И. Стэнеску. Предпринимаемые по личной инициативе Н. Чаушеску весной 1972 г. шаги по укреплению институтов безопасности являлись продолжением начатых в декабре предыдущего года мер. Одной из них было принятие закона о защите государственной тайны. В преамбуле нового документа – «Декрета № 130 Государственного Совета СРР от 19 апреля 1972 г. об учреждении, организации и функционировании Министерства внутренних дел» отчетливо выявилась тенденция концентрации нескольких видов деятельности по обеспечению безопасности: оперативной, розыскной и силовой в рамках одного ведомства. Это аргументировалось в следующем виде: «Объединение органов безопасности и внутренних дел в единый орган государственного управления обеспечит беспрепятственную реализацию политики партии и государства в их деятельности, позволив задействовать более эффективно имеющиеся кадровые и материальные ресурсы»[1414]. В соответствии с новым законом, МВД превращалось в один из институтов национальной обороны под жёстким партийным контролем. В этой связи заявлялось о том, что оно «руководствуется в своей деятельности законами, постановлениями, приказами и решениями Совета обороны и постановлениями Совета Министров» и ответственно перед партийным и государственным руководством, а в части, касающейся деятельности в области безопасности, – непосредственно перед ЦК РКП[1415]. Это означало на практике – лично перед Н. Чаушеску. Оборонная составляющая, в соответствии с выдвинутой руководством военной доктриной тотального сопротивления агрессору, проявилась и в порядке перечисления институтов и организаций, с которыми МВД должно было взаимодействовать. Главными среди них были «центральные и региональные органы государственного управления, Союз коммунистической молодежи, Главный штаб Патриотической гвардии» и рабочие коллективы[1416].

Необходимость усиления присутствия СФРЮ на международной арене и активизации югославской политики на балканском направлении даже в условиях борьбы с внутриполитическим кризисом имели прямое отношение к реализации руководством Югославии оборонной политики, способной обеспечить как международную, так и внутреннюю безопасность федерации. Подготовка к общеевропейскому Совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе влияла на внешнеполитические шаги Белграда, стремившегося также участвовать в формулировании повестки дня этой встречи. Югославская точка зрения заключалась в том, что «из комплексности проблемы безопасности в Европе также следует нераздельность её политического, юридического и военного аспектов». В этой связи Белград настаивал на том, чтобы Совещание по безопасности и сотрудничеству уделило особое внимание военной составляющей европейской безопасности[1417].

Руководство соседней Албании, не являвшейся, как и СФРЮ, членом Варшавского пакта, было вынуждено учитывать происходившие в системе международных отношений изменения. Два знаковых события были восприняты Э. Ходжей с особой озабоченностью. Первым из них было долгое молчание китайской стороны по поводу судьбы внезапно исчезнувшего осенью 1971 г. из общественной жизни министра обороны КНР маршала Линь Бяо, который, как потом выяснилось, разбился в авиакатастрофе над Монголией во время его бегства в СССР. Сам глава АПТ интересовался тем, был ли согласен глава военного ведомства КНР и один из наиболее влиятельных в партийно-государственной номенклатуре коммунистического Китая человек с политикой нормализации взаимоотношений с США. Полученная Э. Ходжей от албанского посла в Пекине информация, вероятнее всего, являлась пересказом неофициальных слухов. Она давала основания Тиране считать, что в руководстве КПК готовился военный заговор[1418].

Вторым знаковым событием, повлиявшим на формирование у Э. Ходжи и его ближайшего окружения нового восприятия происходящего на международной арене, стал визит 21-28 февраля 1972 г. президента США Р. Никсона в КНР и его встреча с Мао Цзэдуном на второй день после прибытия в Пекин. Произошедшее было крайне негативно оценено Э. Ходжей. В своих личных записях он характеризовал действия китайской стороны как постепенный отход от революционной линии к оппортунизму и ревизионизму, а также иронично отмечал, что жена президента занялась рекламой китайских товаров и китайской кухни, став новой Анной Луизой Стронг[1419]. Особенно для руководителя АПТ был неприятным то, что лидеры КПК не проинформировали своих албанских коллег о содержании американо-китайских переговоров и возможных заключенных договоренностях[1420]. В начале марта 1972 г. пропагандистский орган ЦК АПТ газета «Зери и популлит» опубликовал редакционную статью (что было отмечено зарубежными наблюдателями)[1421], в которой в весьма агрессивном тоне характеризовались как сам Никсон, так и его поездка в КНР. Со своей стороны, Москва постаралась использовать складывавшуюся ситуацию для того, чтобы, как отмечали иностранные аналитики, дискредитировать КНР в глазах албанского руководства. Советская пропаганда на албанском языке, проводившаяся советским иновещанием, не преминула использовать поездку Никсона в Пекин для этой цели. Она обратила внимание слушателей на отсутствие информации о визите в албанских СМИ[1422]. В странах Центрально– Восточной Европы – союзниках СССР по Варшавскому блоку – также заметили начавшееся охлаждение взаимоотношений Тираны и Пекина[1423]. В свою очередь, Ходжа отмечал, что советская пропаганда, которая демонстрировала резко отрицательное отношение Кремля к американо-китайскому сближению, обвиняла руководство КПК в том, что оно «торгуется с американским империализмом с целью разделения сфер влияния в мире»; строит свои отношения с Вашингтоном на антисоветской основе, ослабляя коммунистическое движение и социалистический лагерь; предаёт национально-освободительное движение[1424].

На состоявшемся 27 марта 1972 г. заседании Политбюро ЦК АПТ, обсуждавшем тему армии и вопросы обороны, Э. Ходжа настаивал на скорейшем развитии Добровольческих сил и создании их территориально-региональных штабов, координирующих функционирование этой структуры. Более того, перед военными ставилась задача откомандирования в штабы не только отставных, но и находящихся на действительной военной службе офицеров, в том числе из аппарата Министерства обороны[1425]. Глава АПТ требовал от военных также серьезного и равного с регулярными вооруженными силами отношения к Добровольческим силам, которые он рассматривал как не менее важные. Развертывание территориальных подразделений должно было происходить в условиях боевых действий стремительно, в связи с чем предстояло проводить постоянные учения и мобилизацию с целью добиться высокого качества их подготовки[1426]. Первые подобные учения были проведены 3-4 апреля 1972 г. в районе г. Поградец на юго-востоке Албании на берегах оз. Охрид, являвшегося летней резиденцией как лично Э. Ходжи, так и ряда руководителей АПТ.

В оперативном отношении одним из наиболее опасных с точки зрения возможного нападения на Албанию считалось Э. Ходжей Южное направление, т. е. со стороны Греции и Югославии, а также отдельные районы побережья. Для организации обороны это направление было условно разделено на два сектора. Первым из них являлся сектор зоны Элбасан-юг, включавшей районы Либрадж, Поградец, Грамш, Скрапар. Второй сектор охватывал зону, включавшую Баллш, Берат, Пермет, Тепелину, Саранду и Гирокастру. Было также решено оборудовать под землей в виде большого сооружения бункерного типа ставку для Генерального штаба в г. Скрапаре. Он рассматривался как вероятный центр всего сопротивления албанских вооруженных сил и Добровольческих формирований. В этом же городе должны были строиться специальные подземные сооружения для Совета обороны и правительственных органов, эвакуированных из Тираны в военный период.

В стратегическом плане Э. Ходжа считал, что складывавшаяся как в мире, так и в регионе ситуация не была чревата началом серьезного мирового конфликта. Он, в частности, не соглашался с точкой зрения китайского руководства о возможности нападения СССР на КНР и полагал, что Москва не стремилась начинать мировую войну, так как боялась такого развития ситуации[1427]. Однако это не означало, по мнению Ходжи, отказа СССР от военных действий на локальном уровне и в отношении небольших государств. Одновременно глава АПТ отмечал усиливавшиеся на международной арене позиции КНР[1428], военные возможности которой, однако, оценивались в свою очередь американским разведывательным сообществом с достаточной степенью осторожности. Эксперты полагали, что китайское руководство ориентируется на оборонительные действия и отмечали: «На военную политику Китая сильно повлияло стремление Пекина заявить о своей ведущей роли в Азии и получить признание великой мировой державы, а также обостренное чувство беспокойства по поводу отражения нападения или вторжения со стороны великой державы»[1429].

Военно-политическое сотрудничество с КНР рассматривалось в планах руководства НРА как гарантия её безопасности и одновременно как источник получения военно-технической помощи для албанских вооруженных сил. Поэтому Тирана с тревогой наблюдала за изменением курса во внешней политике своего союзника, будучи заинтересована в сохранении существующих отношений, но без превращения Албании в элемент внешнеполитических комбинаций руководства коммунистического Китая. Подготовка албанских властей в сентябре 1972 г. к приёму многочисленной китайской военной делегации в составе 40 представителей НОАК и приглашение китайской стороны прислать в Пекин в ближайшее время в обмен аналогичную делегацию свидетельствовали о продолжавшемся сотрудничестве в военной области. Однако в нём появились новые черты. На состоявшейся 13 октября 1972 г. встрече Э. Ходжи с китайской военной делегацией глава АПТ сообщил о том, что албанская сторона готовит список необходимого для вооруженных сил страны, и во время ответного визита в КНР она представит его китайским союзникам[1430]. Во время обсуждения с руководством делегации Министерства обороны НРА плана будущих албано-китайских переговоров Э. Ходжа рекомендовал обрисовать военно-политическое положение в контексте возможного развития ситуации в Югославии после смерти Тито и сообщить о его видении различных сценариев кризиса в ней. Он также отметил необходимость для Албании быть готовой в этой связи в военном отношении[1431] и получить необходимое вооружение от китайской стороны, но проявить достоинство и спокойствие в случае любых неожиданностей на переговорах[1432].

Происходившие в системе международных и региональных отношений изменения влияли на процесс реформирования в коммунистических странах полуострова государственных институтов, отвечавших за внешнюю и оборонную политику. Принятие руководством НРБ новой системы соподчинения государственных органов, занимавшихся формулированием основ оборонной политики и её реализации, не изменило, однако, общего курса Софии в военно-политической и оборонной сферах. Тесное сотрудничество НРБ и СССР в рамках Варшавского пакта было призвано усилить юго-западный сектор ОВД. Важность этого направления для альянса и его ведущей силы – Советского Союза весной 1972 г. была отмечена на болгаро-советской встрече руководства ДС и КГБ, когда после ухода А. Солакова главой МВД НРБ был назначен возглавлявший Военно-административный отдел ЦК БКП А. Цанев. Прибывший в Софию председатель КГБ Ю. Андропов отмечал, что США пытаются «уничтожить единство социалистических стран», используя дифференцированный подход в отношении коммунистических государств. Особое значение советская сторона придавала вопросу ослабления южного фланга НАТО, в связи с чем рассчитывала на активные действия Софии как в этом направлении, так и по оказанию соответствующего влияния на коммунистические страны полуострова, не входившие в ОВД, – Югославию и Албанию[1433].

Оборонный аспект взаимодействия Софии и Москвы в Балканском регионе рассматривался ими в ближайшей трёхлетней (1972-1975 гг.) перспективе как комплексная программа действий, направленных на реальное ослабление военно-политического потенциала, оборонных возможностей и общественно-политической стабильности практически всех балканских стран, не являвшихся членами ОВД. Целевая установка данных действий заключалась в нанесении максимально возможного ущерба в балканском секторе Южного фланга Североатлантического альянса, имея в виду важность Восточного Средиземноморья для ближневосточного и североафриканского направлений мировой политики. Широкий комплекс мер предполагавшихся совместных болгаро-советских действий, планировавшихся по линии КДС и КГБ, в апреле 1972 г., был, вероятнее всего, разработан в Москве, а в Софии лишь частично дополнен малозначительными деталями.

К числу общих положений подписанного между двумя организациями договора относились «раскрытие враждебных планов и намерений противника против СССР, НРБ и других социалистических стран, проникновение с этой целью в политические, военные, правительственные и экономические учреждения США, Англии, ФРГ, Франции, Турции, Греции, а также в НАТО, создание устойчивых агентурных позиций в них»[1434]. Балканское направление совместной деятельности было ориентировано на реализацию широкого спектра разведзадач. Сама их постановка имела вполне конкретное отношение к оборонной политике Варшавского пакта, входящих в него НРБ и СССР. Так, в частности, в соответствии с договоренностью между КДС и КГБ, предстояло обратить особое внимание на действия сразу нескольких групп государств. К первой относились коммунистические страны, занимавшие откровенно враждебную или «особую позицию» в отношении возглавляемого СССР блока. В это связи требовалось «раскрытие враждебных планов китайской правящей клики и албанских раскольников, направленных против единства стран социалистического содружества в международном коммунистическом и рабочем движении с целью создания антисоветского блока на Балканском полуострове»[1435]. Данная тема вызывала повышенное беспокойство как в Москве, так и в Софии из-за возможного появления в регионе «третьей силы», способной стать примером для других важных с геостратегической точки зрения районов мира, где противостояние по линии Запад-Восток создавало двуполюсность, что было выгодно каждой из сторон. Во исполнение достигнутых КДС и КГБ договоренностей болгарская сторона уже 20 сентября приняла решение об усилении разведывательной работы по «китайской линии», укрепив резидентуры не только в Пекине, но и в Тиране, Белграде и Бухаресте[1436]. Особое внимание придавалось так называемому албанскому направлению. В этой связи как советская, так и болгарская сторона приходили к заключению о том, что, «имея в виду раскольническую и подрывную деятельность албанского руководства и роль Албании как опорного пункта Китая в Европе, и особенно на Балканах, две разведки усилят координацию действий по этой стране с целью содействия нормализации отношений Албании со странами социалистического содружества и вывода её из-под влияния КНР. Болгарская разведка активизирует разведывательную работу непосредственно в Албании и расширит возможности получения информации о внутриполитическом и экономическом положении в этой стране, о положении в руководстве НРА и Албанской партии труда, об албано-китайских отношениях»[1437].

Ко второй группе относились ведущие западные государства, прежде всего США, и блок НАТО. Задача на этом направлении заключалась в «раскрытии враждебных планов и замыслов США и НАТО на Балканском полуострове, намерений империалистических государств по отношению к Югославии, Румынии и Албании»[1438]. В конкретном плане предстояло осуществить проникновение в «штабы Южного и Юго-Восточного крыла НАТО»[1439].

Отдельную, третью, группу стран представляли Греция и Турция – непосредственные соседи Болгарии, являвшиеся членами НАТО и обеспечивавшие Юго-Восточное направление обороны альянса. В отношении них, а также их союзников по другим военно-политическим блокам на востоке ставилась задача «усилить противоречия между Грецией и Турцией, между Турцией и Ираном, способствовать ослаблению агрессивных блоков НАТО и СЕНТО. С этой целью предполагалось использовать кипрскую проблему, проблемы национальных меньшинств (армяне, курды) и территориальной принадлежности Додеканезских островов; усилить противоречия между Грецией и США, содействовать нарастанию антиамериканских настроений, ослаблению связей между Грецией и НАТО, усилению антиимпериалистических и антинатовских настроений среди греческого народа и части буржуазной оппозиции в связи с вмешательством США и НАТО во внутриполитическую жизнь Греции…» В отношении руководства военно-политического режима в Греции предусматривалась его дискредитация на международном уровне и внесение возможного раскола между его основными деятелями; «недопущение компромисса между хунтой и правыми политическими оппозиционными силами ЭРЭ и Центром [Союз Центра, ЭК]. На кипрском направлении ставилась задача обеспечения поддержки архиепископу Макариосу в целях укрепления независимости возглавляемого им государства и недопущения распространения влияния НАТО на него»[1440].

Активизация советско-болгарского сотрудничества на средиземноморско-балканском направлении в области разведки преследовала отчётливо просматривавшуюся цель: достижение максимально возможного результата в деле недопущения или срыва любых попыток многосторонних региональных договоренностей без участия СССР. В интересах оборонной политики Болгарии преследовалась подобная же цель, так как София опасалась изоляции в Балканском регионе в связи со сложившимися тесными отношениями с Советским Союзом и постоянно проявлявшейся солидарностью с политикой Москвы на международном уровне.