§4. Стратегия обороны: вооружаясь и готовясь к неизвестному

Определение геостратегической значимости конкретных регионов Европы руководством НАТО и ОВД зависело от их важности для обороны каждого из блоков в целом. В военно-политических кругах Североатлантического союза господствовала евроцентристская модель вероятного межблокового конфликта. В этой связи, как полагали в НАТО, важно «осуществление устойчивого контроля над континентальной Европой», а именно: «побережьем пролива Ла-Манш, портами Атлантики и аэродромами Франции, принимающими подкрепление из стран НАТО, расположенных “в глубине” и, в частности, США»[1052]. Особую озабоченность в альянсе вызывало возможное использование советской стороной так называемых оперативных маневренных групп (ОМГ), деятельность которых в глубоком тылу альянса могла нанести серьезный ущерб системам управления, отдельным значимым узлам инфраструктуры блока[1053]. Эти формирования представляли собой общевойсковые соединения, которые объединяли мотострелковые и танковые дивизии для действия в тылу противника, а также на фланговых направлениях без участия главных сил, но при поддержке других общевойсковых соединений и авиации. Полоса их наступления, как и глубина, составляли до 100 км, при продолжительности боевых действий (без учета маршевого хода без боестолкновений) до 3 суток. Такие показатели приравнивали ОМГ к действиям общевойсковой армии.

Проводившиеся Североатлантическим альянсом на протяжении 1965– 1969 гг. военные учения «Pyramid of Power» (1965), FALLEX-66, «The Big Game» (1967), FALLEX-68 и др. на Европейском ТВД преследовали цель отработки взаимодействия вооруженных сил стран-членов НАТО в рамках стратегии «передовых рубежей» или «передовой обороны» («forward defense» strategy). Принятая в 1963 г., она являлась составной частью военной доктрины блока и была рассчитана на установление рубежей обороны по границам стран, входящих в альянс. Таким образом, главным содержанием такого подхода являлась защита национального суверенитета и территориальной целостности государств-членов НАТО. Эта же стратегия определяла критически важный рубеж, пересечение которого противником означал применение ядерного оружия против него. В соответствии со стратегией «передовой обороны» руководство Североатлантического альянса проводило размещение сил и средств передового базирования и усиливало их противовоздушное прикрытие. Советские военные специалисты отмечали в 1970 г. в этой связи, что основной упор на проходивших учениях делался именно на оборону, а не наступление[1054]. Однако во многом в силу доминирования официальной коммунистической догматики они пытались найти в этом некий тайный смысл. Особое внимание советские военные обращали на скорость перехода боевых подразделений из «мирного периода» к военному. Как этот аспект боевой подготовки, так и характер вероятной войны оценивались ими в характеристиках, не оставлявших сомнений в подлинном содержании советской военной доктрины и воззрениях советского генералитета на международные процессы: «Одной из основных проблем современного военного искусства является поиск путей поддержания высокой боевой готовности, успешного применения больших воинских формирований в соответствии с их предназначением в начале боевых действий». Для достижения этой цели предполагалось введение нескольких степеней боевой готовности. В этой связи отмечалось, что «при определении сущности и методов ведения боевых действий, советское военное искусство исходит из предпосылки, что будущая война, если империалисты попытаются её развязать, станет решающим столкновением двух общественных систем: капиталистической и социалистической. Это будет подлинно классовая война…»[1055]

Из 5 основных зон ответственности НАТО (североевропейской, центральной, южной, морской и североамериканской) по степени значимости в Североатлантическом альянсе условно выделялись «критические», т. е. имевшие стратегический характер, и «вспомогательные» – важные для проведения операций на главных направлениях обороны. Потеря контроля над северным регионом союзного командования Европы, с границами на севере по Баренцеву и Норвежскому морям, а на юге – по Балтийскому, рассматривалась в директивном документе Североатлантического альянса «Меры по реализации стратегической концепции обороны регионов НАТО» как «серьезно улучшающая советские возможности по разрыву морских линий коммуникаций в направлении Западной Европы» и сокращающая время переброски советских сил в районы проведения операций с последующим негативным для НАТО влиянием на северную часть Центрального ТВД. Последний в силу «своего населения, ресурсов и стратегической позиции» рассматривался как «промышленное и политическое сердце натовской Европы», представляя одновременно первую линию обороны против ОВД. Сам факт потери этого региона для Североатлантического альянса и переход его под контроль Варшавского пакта означал бы фактическое ослабление всей системы безопасности НАТО не только в Европе, но и в Северной Америке. С точки зрения своего значения для обороны Североатлантического альянса южный регион Союзного командования Европы представлял «барьер между странами Варшавского пакта и Средиземноморским и Ближневосточным регионами, в которых стратегические ресурсы и безопасность линий коммуникаций весьма важны для альянса». Контроль НАТО над Средиземноморьем позволял ВМС альянса проявлять мобильность при решении боевых задач в Южной Европе, Ближнем Востоке и северной Африке. В тесной связи с этим оценивалась значимость Черного моря, часть акватории которого контролировалась Варшавским пактом и позволяла ему решать задачи на Южно-Европейском направлении, в Центрально-Восточной Европе и создавать серьезную угрозу южному флангу НАТО[1056]. При этом отмечалось, что из государств НАТО, находившихся на южном фланге, Италия могла подвергнуться нападению через Австрию или Югославию, а Греция и Турция, создавая единую линию обороны, должны были противостоять действиям Варшавского пакта на Средиземноморском направлении, при том что отмечалась возможность проведения советскими силами в условиях военного конфликта десантной операции против Турции в акватории Черного моря[1057].

Балкано-средиземноморский регион, который при определённых обстоятельствах мог стать частью Юго-Западного ТВД для Варшавского пакта, являлся в отдельных его секторах – «греческом» и «турецком» – зоной ответственности Болгарии. Именно поэтому для Варшавского пакта было важно военно-морское присутствие в Черном море, где, помимо советского ВМФ, должны были бы действовать болгарские и румынские силы.

Таблица 17

Соотношение сухопутных сил двух блоков на южном фланге НАТО в 1970 г.

(без учёта итальянских и румынских сил)[1058]

Таблица 18

Военно-морские суда в составе ВМФ Болгарии и Румынии (на 1 октября 1969 г.)[1059]

Геостратегическая ситуация (частью которой было военно-морское присутствие) в Восточном Средиземноморье, имевшем выход на Ближний и Средний Восток, где противостояли США и СССР, поддерживая своих союзников, находилась в центре внимания советского руководства. С точки зрения оборонных интересов НРБ этот регион представлял особое значение, так как именно здесь находились два потенциальных противника – Греция и Турция. Советская сторона предоставила своим болгарским союзникам в 1970 г. информацию о военно-морском присутствии сил государств-членов НАТО (без учёта французских ВМС из-за выхода Франции из военной организации НАТО). Их численность составляла 260 судов, более 120 самолётов и вертолётов. В районе действовала 16-я эскадра атомных подлодок ВМФ США. Помимо этого, VI флот США обладал 60 кораблями, двумя авианосцами, на которых базировалось от 180 до 200 самолётов, 20 эсминцами, а также в разный период одним-двумя ракетоносцами и подразделениями морской пехоты[1060].

Американская оценка возможностей СССР в Средиземноморье также базировалась на разведывательной информации и весной 1970 г. во многом, судя по всему, соответствовала действительности. По этим данным советская сторона располагала в средиземноморской акватории силами, включавшими около 12 надводных кораблей, 2-3 десантных корабля, до 10 дизельных и атомных подводных лодок, от 12 до 15 кораблей обеспечения и от 1 до 3 разведывательных судов. На вооружении 2-4 надводных кораблей были ракеты «земля-воздух» и «земля-земля», 1-2 подводные лодки были атомными. Помимо этого, средиземноморские силы советских ВМС располагали 6 военно-морскими разведывательными самолётами Ту-16с (официально называвшимися в ВМФ самолётами-спасателями) и 3 противолодочными самолётами-амфибиями, действовавшими с авиабазы на территории Египта[1061]. Расширение советского присутствия в Средиземноморье побудило руководство НАТО сформировать в 1970 г. Военно-морские силы быстрого реагирования постоянного присутствия (Naval On-Call Force Mediterranean – NAVOCFORMED), в состав которых вошли корабли Великобритании, Греции, Италии, США и Турции различных типов[1062].

Усиление военно-морского присутствия двух блоков в Средиземном море было в центре внимания коммунистических государств Балканского полуострова – Албании и Югославии, не входивших в состав ни одного из них.

Албанская реакция на предпринимаемые руководством СССР шаги продолжала оставаться негативной. Более того, Э. Ходжа обращал внимание на складывавшуюся военно-стратегическую обстановку как на советско-китайской границе, так и в Восточной Европе, имея в виду оборонные интересы Тираны. По мнению главы АПТ, они зависели, с одной стороны, в военно-техническом отношении от КНР, а с другой, от степени и масштабов присутствия Варшавского пакта в регионе Восточной Европы и особенно в её Юго-Восточной зоне. Сообщение, сделанное в начале января 1970 г. китайской стороной её албанским союзникам о том, что морские поставки из КНР будут проходить отныне через Тайваньский пролив, контролировавшийся VII флотом США, который ранее блокировал этот район в отношении судов коммунистического Китая, навело Э. Ходжу на мысль о том, что «видимо, встречи послов, китайского и американского, в Варшаве дали какой-нибудь, первый, результат. Нет дыма без огня».[1063] Американо-китайские контакты порождали определенные опасения у главы коммунистического режима Албании из-за возможного смягчения позиций Пекина в отношении США и их политики, что было способно ослабить албано-китайский союз. Определенные надежды Ходжа связывал с расширением противоречий между СССР, США и КНР. Это нашло отражение в его предположениях о том, что «все три государства пускаются на происки в целях интриговать. Китай, если не пойдёт на уступки (выделено в тексте – А. У.), делает очень хорошо, что протискивается в них клином, использует противоречия и мутит им воды»[1064].

Имея информацию об инициированных Москвой структурных реформах ОВД, проведение которых затруднялось из-за особой позиции Румынии (что так же было известно в Тиране), Э. Ходжа интерпретировал происходящее с точки зрения собственных опасений по поводу ослабления албано-китайского взаимодействия. В определенной степени этот факт обусловил активную поддержку албанскими властями военной активности КНР по периметру её границ с СССР, когда албанский руководитель одобрительно оценил укрепление войсковых группировок в китайском приграничье. В конце января 1970 г. орган ЦК АПТ газета «Зери и популлит» опубликовала специальную редакционную статью под названием «Политика Китайской Народной Республики по защите Родины и подготовка к войне – правильная революционная политика». В ней СССР обвинялся, помимо оккупации Чехословакии, в создании угрозы балканским коммунистическим государствам, проводившим независимый от Москвы курс, – Албании, Румынии, и Югославии[1065]. Позиция последней представляла особую важность не только для Варшавского пакта и Тираны, но также и для НАТО. Международные позиции Югославии, а также её оборонная политика привлекали внимание Вашингтона, стремившегося улучшить взаимоотношения с Белградом после того, как югославское руководство с конца 50-х гг. и на протяжении 60-х гг. с разной степенью успеха развивало отношения с Восточным блоком и СССР. В обстановке, когда советское давление на И. Броз Тито усиливалось, в Белом Доме заинтересовались идеей приглашения главой СФРЮ президента США посетить Югославию. В конце зимы – начале весны 1970 г. было определено два главных направления активизации возможного сотрудничества: во-первых, участие американского бизнеса в инвестициях в югославскую экономику и, во-вторых, возобновление военного сотрудничества, включая его военно-технический аспект. В феврале 1970 г. руководство США рассматривало вопрос о создании совместных американо-югославских предприятий как возможный, наиболее действенный способ экономического сотрудничества не только с СФРЮ, но и с соседней Румынией, а также другими странами Восточной Европы. Это отмечал в своём резюме американский президент Р. Никсон на записке помощника по национальной безопасности Г. Киссинджера.[1066]

Сложнее обстояло дело с военным сотрудничеством между Вашингтоном и Белградом, стремившимся не допустить доминирования ни одной из сверхдержав в его оборонной политике и военно-техническом обеспечении сил ЮНА. На состоявшейся 13 марта 1970 г. встрече в резиденции посла США У. Лионхарта с начальником Генерального штаба ЮНА генерал-полковником В. Бубанем и его заместителем, начальником II управления (военная разведка – А. У.) М. Буловичем как югославская, так и американская стороны чётко определили свои приоритеты. Посол США был заинтересован в том, чтобы «лучше узнать Бубаня [до этого он занимал пост командующего ВВС и войск ПВО, а на новую должность был назначен 5 января 1970 г., сменив генерал-полковника М. Шимонью. – А. У.] и нащупать пути улучшения нынешних слабых отношений между югославскими и американскими военными»[1067]. В свою очередь, югославскую сторону, что стало ясно из прямого вопроса Бубаня, адресованного Лионхарту, интересовала реакция США на возможное нападение СССР на СФРЮ. Ответ американского дипломата был своего рода укором в адрес проводимой Белградом оборонной политики. Он формулировался в виде вопроса о том, что будет делать в таком случае югославская армия, имея в виду, что «на протяжении последних десятилетий югославские вооруженные силы имели более тесные отношения с Советским Союзом и другими странами Варшавского пакта и рассчитывали большей частью на оказываемую ими помощь (в тексте: подготовку – А. У.), и производили закупку оборудования?»[1068] В то же время, посол сообщил, что Вашингтон и НАТО в целом будут рассматривать подобные действия так же, как это было в случае с Чехословакией, т. е. осудят их. США не собирались заключать какие-либо договоры с СССР, способные нанести вред «нашим друзьям».[1069] Лионхарт сказал об этом, сославшись на беседу Тито и Роджерса. Со своей стороны, Бубань сослался на проводимую СФРЮ в области оснащения вооружением политику как рассчитанную на недопущение односторонней ориентации на какую-либо страну с целью избежать подпадания Югославии в зависимость от неё. Он подтвердил заинтересованность Белграда в диверсификации закупок вооружения, включая и западные страны. Однако, как отметил начальник Генерального штаба ЮНА, ввиду серьезных и многочисленных ограничений, существующих на Западе, и относительной лёгкости процедуры закупок у СССР, Югославия вынуждена обращаться по этому вопросу к Москве. Уже в этой беседе выявилось осторожное отношение югославской стороны к более тесному сотрудничеству СФРЮ и США в оборонной сфере, однако такая возможность не отвергалась как по политическим, так и практическим военно-техническим вопросам. Для США такое сотрудничество было важно с точки зрения улучшения взаимоотношений с югославскими военными, которым они придавали особое значение в политически децен-трализировавшейся СФРЮ не только на том этапе, но и в перспективе[1070], т. е., фактически, после ухода Тито с политической арены.

Важность «югославского фактора» для военно-стратегической ситуации на южном фланге НАТО и Юго-Западном ТВД Варшавского пакта признавалась противостоявшими блоками. Создание так называемой двухуровневой структуры обороны, представленной федеральными регулярными силами ЮНА и местными республиканскими подразделениями Территориальной обороны, серьезно не повлияло на военные расходы федерального бюджета СФРЮ, из которого финансировались только ЮНА и оборонная промышленность страны, так как территориальные формирования поддерживались поступлениями из местных бюджетов. Поэтому (что было отмечено и иностранными специалистами) с 1965 г. вплоть до 1970 г. включительно эти расходы не составляли более 5% бюджета[1071]. Введение новой системы обороны потребовало от федерального правительства расходов в размере 40 млн долларов США на закупку вооружений и военного снаряжения[1072].

Таблица 19

Расходы на оборону СФРЮ (1965-1970 гг.)[1073]

В структуре регулярных вооруженных сил СФРЮ, насчитывавших около 230 тыс. человек, доминировали сухопутные войска (190 тыс. человек), в то время как в ВВС и ВМФ страны было не более 20 тыс. человек. Пограничные войска насчитывали 15 тыс. человек личного состава. В состав сухопутных сил входила 1 танковая и 9 мотопехотных дивизий, а также несколько бригад и полков, которые по своей численности и вооружению могли составить дополнительно ещё 10 дивизий[1074]. При существовавшей диверсификации тяжёлого вооружения, в частности моделей танков, наиболее современными в ЮНА были советские Т-62. Югославские ВВС, в свою очередь, оснащенные преимущественно перехватчиками и штурмовиками, включали как советские, так и зарубежные образцы, однако среди современных доминировали советские – МиГ-21 и МиГ-21с. Зарубежные аналитики отмечали в этой связи, что соседняя Болгария обладала более современными ВВС, чем Югославия, а парк боевых самолётов советских Прикарпатского, Киевского и Одесского военных округов и всей Южной группы войск насчитывал около 830 машин[1075].

Особенности географического положения Югославии, имевшей выход в Средиземное море, рассматривались руководством СФРЮ с позиций необходимости защиты прибрежной линии с учётом экономических возможностей, людских резервов и общей военной доктрины в рамках оборонной политики СФРЮ. Именно это обусловило характер структуры ВМС, когда основное внимание было уделено средним и малым классам судов, включая подводные лодки. К уже существующим 5 субмаринам предполагалось добавить ещё несколько сверхмалых подводных лодок класса Una и Mala, а также Velebit. Помимо одного эскадренного миноносца, югославский военно-морской флот обладал большим количеством патрульных судов (около 120 единиц), 10 из которых являлись современными для того времени ракетными катерами проекта 205 («Москит»). Основное внимание югославская сторона уделяла созданию ВМФ, способного обеспечить наряду с другими средствами ВМС, прежде всего береговыми, а также совместно с ВВС, максимально возможную защиту на стратегически важных направлениях вглубь от береговой линии. Но и здесь, как отмечали аналитики из американской разведки, учитывавшие возможность советско-югославского военного конфликта, югославские ВМФ были не способны противостоять советским силам в Средиземноморье, насчитывавшим 11 подводных лодок, 18 надводных боевых кораблей и 20 единиц вспомогательных плавсредств. К тому же (что было отмечено и американскими аналитиками) Югославия серьезно зависела от советских военных поставок, начиная с 1961 г., а объем военных закупок у СССР за десять лет составил около 364 млн долларов[1076].

Таблица 20

Основные виды вооружения, поставленные в СФРЮ в период 1952-1970 гг.[1077]

Концепция действий военно-морских сил СФРЮ в случае иностранной агрессии соответствовала основным положениям военной доктрины «всенародной обороны», но ввиду специфики ВМФ и в целом военно-морских сил, обладала рядом особенностей. Система обороны югославского побережья в рамках территориальной ответственности военно-морской области ЮНА включала два элемента – морской и сухопутный. В соответствии со стратегическим планом действий по отражению иностранного нападения в направлении береговой полосы СФРЮ создавалось три операционных зоны обороны. Первая из них охватывала водное пространство Адриатического и Ионического морей и представляла собой район передовой линии обороны, где против сил противника предусматривалось использовать подводные лодки и военно-морскую авиацию аэродромов береговой военно-морской области. Для обеспечения действий югославских сил «первой линии» создавались специальные подземные и наземные сооружения для складирования вооружений и размещения техники в заливах Боки Которской, Сибеника, Бакара, а также на наиболее удаленном от берегов СФРЮ, находящемся в Адриатике острове Вис. Вторая оперативная зона включала территориальные воды СФРЮ, оборону которых должны были осуществлять ракетные и торпедные катера при поддержке береговой авиации и береговой артиллерии, расположенной на наиболее возможных направлениях нападения с моря. Наконец, третья оперативная зона включала внутренние воды Югославии, куда входила прибрежная полоса и острова. Её оборона находилась в компетенции маломерных подводных лодок, ВВС и береговой авиации с привлечением различных судов гражданского назначения, мобилизованных и переоснащенных для военных нужд. Тактика ведения боевых действий югославских ВМФ, не предусматривала проведения широкомасштабных фронтальных операций. Она была рассчитана на нанесение максимально возможного урона противнику на наиболее чувствительных для него направлениях и включала маневренное использование немногочисленных сил ВМФ за условной линией фронта. Югославский военно-морской флот состоял на тот момент из 5 подводных лодок (по существовавшей в СФРЮ классификации – ударных) новейшей постройки (1960-1971 гг.): P-821 Heroj (1968), P-822 Junak (1969.), P-823 Uskok (1970), P-811 Sutjeska (1960), P-812 Neretva (1961), 1 эскадренный миноносец R-ll Split (1939-1958), а также 3 патрульных судна, 16 малых противолодочных кораблей, 4 береговых минных тральщика, 20 морских минных тральщиков[1078].

Таким образом, несмотря на явные военные преимущества перед Югославией, военная акция против неё со стороны СССР и его союзников, как отмечали американские эксперты, не была бы столь простой, как в случае с Чехословакией, окруженной с трёх сторон государствами-членами ОВД, при отсутствии растянутости коммуникационных линий, и отказе чехословацкой армии от оказания сопротивления. Все перечисленные факторы отсутствовали в югославском случае. Наступление против СФРЮ могло осуществляться только по двум направлениям: из Венгрии на Белград и Загреб и из Болгарии на Скопле. При этом участие Румынии в подобной операции изначально исключалось по понятным причинам. Более того, провести неожиданно такую операцию было невозможно из-за отсутствия большого советского воинского контингента на границе с Югославией, а вооруженные силы СФРЮ были готовы оказать серьезное сопротивление[1079]. Так как для создания преимуществ в соотношении сил ЮНА и ОВД потребовалось бы использование как минимум 50 дивизий, то перемещение крупных сил Варшавского пакта на Юго-Западном ТВД было бы замечено НАТО, и это порождало также определенные трудности для Москвы и её союзников и в военном, и в международно-политическом отношениях[1080]. Действия югославской стороны в случае агрессии Варшавского пакта прогнозировались американскими аналитиками следующим образом: оказание сопротивления на границах страны на протяжённом фронте; совместные действия ЮНА и ТО с целью сдержать наступающие силы ОВД и с использованием тактики партизанской войны для того, чтобы дать возможность перегруппироваться основным силам и не допустить агрессора вглубь страны. Для взятия под контроль территории СФРЮ вооруженные силы ОВД должны были бы насчитывать, как полагали югославские военные специалисты (о чём знали американские аналитики), не менее 2 млн человек. Затяжной характер боевых действий был бы крайне нежелателен для СССР, так как, учитывая международную реакцию на интервенцию против СФРЮ, включая возможное столкновение с силами НАТО в регионе, мог сделать подобную операцию исключительно опасной для Москвы и её союзников[1081]. Вероятные ответные действия со стороны США и Западного блока с целью пресечения агрессии против Югославии были одним из важных факторов, который принимался в расчёт руководством СФРЮ.