§5. Албанская «осажденная крепость», румынская «особая позиция», китайские друзья и советские союзники

Стремление рассматривать Югославию при определенных условиях как потенциальную жертву иностранной агрессии проявлялось в открытой форме у руководителя АПТ Э. Ходжи. Заявления об угрозе со стороны СССР балканским коммунистическим государствам, а также КНР были призваны подчеркнуть тесную связь балканской и дальневосточной политики Москвы. Таким образом, ещё раз акцентировалось внимание на важности албано-китайского военно-политического союза. Это нашло своё отражение в заявлении албанского руководства о том, что: «Если Китай и Албания, как и всякая другая страна, которая решила до конца защищать достижения революции, свою свободу и независимость, обращают особое внимание на проблемы обороны и готовятся к любой неожиданности, это не является проявлением страха, нервозности и неуверенности. Укрепление обороноспособности Родины, подготовка народа к тому, чтобы успешно справиться с любой формой агрессии, которую могут развязать враги в ближайшем или отдаленном будущем, является составной частью революционной политики государства, неотъемлемым фактором успешного строительства социализма и его гарантией…»[1082]

В марте 1970 г. глава АПТ составил многостраничный секретный документ под названием «Тезисы о факультативной военной подготовке» («Teza p?r shkoll?n e lir? ushtarake»). Обилие ссылок на работы В. Ленина и постоянное подчеркивание верности идеологическим постулатам ленинизма служило аргументом в пользу выдвижения главного тезиса. Его суть заключалась в необходимости всенародного участия в вооруженной борьбе и обязательности подготовки к ней через новую систему всеобщего военного обучения. С этой целью, помимо уже принятых мер в виде создания хранилищ оружия в различных регионах страны, организации постоянных учений для гражданского населения и резервистов, предполагалось увеличение часов начальной военной подготовки в школах. Появилось и ещё одно новшество: создание центров военной подготовки граждан без отрыва от производства. Они были призваны дать знания о принципах и методах ведения народной войны широким слоям населения[1083]. Ленинский тезис о всеобщем вооружении народа стал главным аргументом в рассуждениях Э. Ходжи. Глава АПТ не отрицал важности армии, но, судя по всему, начинал опасаться усиления позиций военного истеблишмента и приобретавшего корпоративную форму офицерского корпуса. Поэтому идея общенародной войны являлась в планах Ходжи не только основой военной доктрины, но и аргументом в пользу минимизации общественно-политического влияния армии и её руководства. «Мартовские тезисы» являлись продолжением идейно-политических основ организационных изменений в оборонной политике. Они были начаты в 1966 г., когда в соответствии с китайским образцом реформирования армии были отменены воинские звания, введены должности политических комиссаров во всех воинских подразделениях и военизированных организациях, а военные становились своего рода представителями «вооруженной части граждан».

Переданные министру обороны Б. Балуку Э. Ходжей «Тезисы о факультативной военной подготовке» должны были, как считал их автор, привыкший к подобной практике обращения с его материалами, немедленно рассмотрены в военном ведомстве. Вероятно, он полагал, что они должны были стать директивным документом Политбюро ЦК АПТ. Однако Балуку, получив записки Ходжи, решил временно отложить обсуждение данного вопроса. Это было связано с тем, что работавшие в министерстве обороны экспертные группы ещё не закончили подготовку материала о новой военной доктрине страны. Самому материалу Балуку присвоил высшую степень секретности и никого не ознакомил с ним. Ставка на усиление политической работы и повышение роли и места комиссаров в вооруженных силах и их командной системе за счёт фактического ослабления профессионального военного истеблишмента становилась доминирующей в теоретических построениях главы АПТ по оборонной политике. На проходившем 26 октября 1970 г. заседании Политбюро Албанской партии труда обсуждался «армейский вопрос». Основной доклад «Об идеологической работе и усилении внутрипартийной жизни в армии» был сделан начальником Политического управления вооруженных сил X. Чако. В прениях выступил также помимо присутствовавшего на заседании министра обороны Б. Балуку начальник Генерального штаба генерал-лейтенант П. Думе. Кризис в боевой подготовке, технической оснащенности и образовании командных кадров вооруженных сил, о чём заявлялось в соответствующей партийной традиции форме – констатации «отдельных недостатков», получил партийно-политическую оценку, содержавшуюся в выступлении Ходжи. Основные тезисы его речи были сформулированы практически в директивном виде. Во-первых, он заявил о необходимости усилить роль комиссаров в воинских подразделениях и рассматривать их не только как политические, но и компетентные военно-командные кадры, способные заменить воинских командиров в условиях боевых действий[1084]. Во-вторых, Э. Ходжа недвусмысленно призвал к тому, чтобы активно привлекать новые кадры на командные должности с тем, чтобы подготовить смену или заменить уже в настоящий момент командные кадры высшего и среднего звена, не способные действовать в новых условиях[1085]. В-третьих, глава АПТ заявил о необходимости провести широкое обсуждение существующих проблем в войсках, а не доверять их обсуждение только троим (имелись в виду Балуку, Чако и Думе) высшим представителям вооруженных сил[1086]. Наконец, в-четвёртых, уже в ближайшее время, как того требовал Ходжа, предстояло вернуться к обсуждению проблем армии на заседании Политбюро ЦК АПТ, где министр обороны, начальник Генерального штаба и начальник Политического управления должны были доложить о проделанной работе и «исправлении существовавшей ситуации». Все трое представителей высшего военного руководства страны подверглись резкой критике. Им было дано поручение в ближайшее время проанализировать и сделать доклад «на основании всего того, что здесь (на Политбюро – А. У.) обсуждали». Весьма примечательной была та часть речи Ходжи, где он говорил: «Мы считаем что Бекир (Балуку), Петрит (Чако) и Хито (Думе) правильно понимают: то, что спрашивает Политбюро, является очень важным для партии, служит на пользу армии, делается для пользы партии, для Родины и полезно нашим военным товарищам»[1087].

Произошедшее 26 октября свидетельствовало о том, что глава АПТ решил добиться реализации выдвинутых в датированных 5 марта 1970 г. «Тезисах» и не рассматривавшихся руководством министерства обороны положений. Последнее оценивалось Ходжей как фактическое сопротивление руководства военного ведомства и уже рассматривалось им с учётом возможной политической консолидации военного истеблишмента из числа профессиональных военных кадров на определенной платформе. Упоминание о необходимости готовить смену тем, кто по состоянию здоровья уже не в состоянии выполнять обязанности и решать задачи, которые, как заявил об этом Ходжа, несмотря на обсуждение их в правительстве и Политбюро ЦК АПТ так и не решаются уже 10 лет, являлось прямым намёком многолетним руководителям министерства обороны в лице Балуку, Чако и Думе на возможность их снятия с постов. На этот раз глава АПТ не сказал об этом и даже более того заявил о своей уверенности в способности решать проблемы ими – «высшими военными кадрами»[1088].

Вопросы обороны осенью 1970 г. приобретали всё большее значение для руководства НРА, так как затрагивали широкий комплекс проблем, связанных как с международными позициями страны, так и с ситуацией внутри правящих кругов. 21 ноября 1970 г. ближайший сподвижник Э. Ходжи и второй человек в руководстве страны – премьер-министр М. Шеху, курировавший военную область и репрессивный аппарат в лице МВД и Сигуриме, выступил с докладом о плане развития Албании на период 1971-1975 гг. Помимо экономических и социальных аспектов, затронутых в выступлении, в нём присутствовала тема военного строительства и укрепления обороны. Несмотря на общий характер заявлений о необходимости усиления обороноспособности, традиционных для подобного рода выступлений высшего партийного руководства коммунистических стран, зарубежные аналитики обратили внимание на выделенные М. Шеху главные проблемы. В их число вошла необходимость улучшения качества военной подготовки как армии, так и резервистов, решением которых планировал заняться Совет министров[1089]. Зарубежные наблюдатели также отмечали, что если ранее руководители НРА заявляли о полной готовности к обороне страны, то отныне речь шла о «радикальном улучшении», что давало основания считать оборонные возможности Албании недостаточными. Имея в виду заключенные в октябре 1970 г. торговые договоры между Тираной и Пекином, участие в церемонии подписания документов высокопоставленного представителя партийной номенклатуры начальника Генерального штаба Народно-освободительной армии Китая Хуанг Юнг Шенга[1090], а также появившиеся в албанской печати заявления о важности двустороннего договора об экономическом сотрудничестве для обороноспособности НРА, делался вывод о большой роли китайской военной помощи Тиране. В военно-политическом отношении М. Шеху определил как источники угрозы для НРА два блока – НАТО и Варшавский пакт. Последний, как полагали иностранные аналитики, вызывал наибольшие опасения у албанского руководства[1091]. Особое значение в этой связи приобретала доктрина «всенародной войны против агрессии», концептуальные основы и конкретные оперативные планы которой начали разрабатываться ещё в 1966 г.

Тема оборонной политики и военного строительства приобретала всё большее значение. После октябрьского обсуждения этих вопросов на Политбюро ЦК АПТ становилось ясно, что албанское руководство намерено вновь вернуться к ним. Очередное заседание Политбюро, состоявшееся 8 декабря 1970 г., носило ярко выраженный характер открытого конфликта Э. Ходжи и руководства министерства обороны, свидетельствуя о противоречиях, существовавших также внутри высшего военного руководства. Глава АПТ жёстко критиковал министра обороны Б. Балуку и начальника Генерального штаба X. Думе в связи с имевшимися между ними ещё с 1966 г. противоречиями. Выступление Э. Ходжи свидетельствовало о недовольстве главой военного ведомства. Он заявил о том, что Балуку «создал сложную ситуацию в руководстве Министерства обороны»[1092]и считал себя крупным специалистом в военных вопросах, требуя к себе соответствующего отношения, в то время как начальник Генштаба имел иное мнение по военным вопросам[1093]. Одновременно глава АПТ обвинил руководство армии в неправильном понимании методов подготовки вооруженных сил. Он выступил против тезиса, согласно которому «только в казарме возможно соблюдение дисциплины»[1094] (т. е. только регулярные вооруженные силы можно было считать боеспособными). Такой подход отвергался в его «Тезисах», определявших задачу подготовки массовых вооруженных сил через всеобуч. Более того, в соответствии с этой точкой зрения на военную подготовку, глава АПТ выдвигал идею подготовки командиров взводов и рот из рядовых военнослужащих в течение их пребывания в период обязательной службы в вооруженных силах[1095]. Проходившие до этого заседания Военного Совета собирались по инициативе Ходжи, который заявил на заседании Политбюро 8 декабря о том, что Министерство обороны, в свою очередь, такой инициативы не проявляло и не решило проблем армии. Стремление главы АПТ навязать свою точку зрения на формулирование военной доктрины, способы организации боевых действий и концептуально определить весь комплекс вопросов оборонной политики становилось всё очевидней. Впервые он упомянул о некой «небольшой бумаге»[1096] (под которой подразумевались «Тезисы» от 5 марта 1970 г.), переданной им Б. Балуку для ознакомления. Как сообщил Ходжа, министр обороны заявил ему о том, что изучил её и пообещал, что «с августа или сентября» сделает несколько докладов о ситуации в вооруженных силах, так как до того времени предполагалось провести определенные мероприятия. Судя по всему, Балуку стремился ускорить деятельность экспертной группы Министерства обороны, работавшей над военной доктриной, и не хотел ограничиваться явно непрофессионально составленными «Тезисами» Э. Ходжи, в которых делалась ставка не на развитие и укрепление вооруженных сил, их разработку стратегии и тактики, а на откровенно партизанские методы борьбы «вооруженного народа» и усиление партийной работы.

Учитывая тот факт, что работа над военной доктриной продолжала оставаться незаконченной, а руководство Министерства обороны так и не приступило к обсуждению соответствующих документов, методическую основу которых, как вероятно полагал Ходжа, должны были представлять его «Тезисы», глава АПТ настаивал на возвращении к теме оборонной политики на специально посвященном этой проблеме заседании ЦК АПТ. Ему предстояло рассмотреть как ситуацию в Вооруженных силах, так и военную политику в целом[1097].

Активность Э. Ходжи в деле подготовки новой военной доктрины и проведении новой оборонной политики была связана как с внутриполитическими, так и с международными условиями. Примечательным фактом происходившего была определенная объективная «синхронизация» процессов разработки военной доктрины и формулирования оборонной политики в трёх коммунистических государствах Балканского полуострова, занимавших особые позиции – Албании, Румынии и Югославии. Пристальное внимание к кадровому составу руководства вооруженных сил Румынии со стороны Н. Чаушеску было обусловлено его опасениями относительно возможных попыток советского руководства воздействовать на ситуацию через представителей высшего командного состава румынской армии. Эти действия активизировались в 1970 г.[1098] Курс Бухареста, направленный на обеспечение национального суверенитета и недопущение диктата со стороны Москвы, вызывал серьезные опасения у Кремля, который видел в румынской позиции угрозу возглавляемому СССР Варшавскому пакту и в целом Восточному блоку[1099]. Отказ главы РКП Н. Чаушеску признать советскую монополию на формулирование повестки дня в отношениях Восток —Запад, включая вопросы безопасности и разоружения (что имело прямое отношение к оборонной политике Румынии), усилил противоречия во взаимоотношениях с советским руководством. Это стало очевидно уже и для зарубежных аналитиков[1100]. Советская сторона прибегла к пропагандистским способам обоснования ведущей роли СССР в Восточном блоке, а румынская продолжала отстаивать право его членов на национальный суверенитет. В этой связи оборонная политика страны, составной частью которой было коалиционное взаимодействие в рамках Варшавского пакта и создание общих для всего блока военно-управленческих структур, становилась важным аспектом внешнеполитических позиций Бухареста и влияла на его взаимоотношения с Москвой. Вполне естественным на этом фоне было сопротивление руководства Румынии попыткам создания структуры, координирующей внешнеполитическую деятельность стран-участниц ОВД. В отличие от Будапешта, где полагали, что следует использовать именно общеблоковый подход для получения со стороны Запада определенных «бонусов», в Бухаресте считали, что необходимо действовать на европейском направлении политики самостоятельно, даже дистанцируясь от Варшавского пакта. Секретный визит заместителя министра иностранных дел ВНР Ф. Пуя в Румынию в январе 1970 г. с целью убедить румынскую сторону согласиться с венгерским планом, одобренным Москвой, не привел к положительным результатам[1101].

Дискуссия, проходившая в Софии 26-27 января 1970 г. на заседании заместителей министров иностранных дел стран-участниц Варшавского пакта продемонстрировала упорство румынской стороны. Она отстаивала многие из принципов, имевших непосредственное отношение к тому, как Бухарест интерпретировал понятие национального суверенитета и права на собственную внешнюю политику. Ещё накануне заседаний румынское руководство стремилось получить наиболее полную информацию относительно подготовки этой встречи. Посол СРР в Москве Т. Маринеску сообщал заместителю министра иностранных дел Н. Экобеску, которому предстояло присутствовать в Софии, о том, что сведения о планировавшемся заседании он получает только от начальника V Европейского Отдела МИД СССР. В то же время, из «случайных разговоров с послами ГДР, Венгрии и советниками-посланниками Польши и Чехословакии стало известно о подготовке [документов] в столицах этих стран и что повестка дня, разосланная советскими (советской стороной – А. У.) и болгарами, касается проблем европейской безопасности, подготовка к конференции продолжается. Используя советский интерес к созыву встречи в Софии, надо иметь в виду, что сейчас стало ясно, что против Европейской конференции выступают основные государства-члены НАТО – США, Англия, ФРГ и др. С этой точки зрения можно говорить о новом этапе, характеризуемом таким фактом, как исключение возможности проведения европейской конференции в первой половине этого года»[1102].

На упомянутой встрече в Софии румынская позиция в ряде случаев явно не соответствовала как предложениям советской стороны, так и других делегаций. И. Экобеску предлагал провести в Бухаресте подготовительную встречу в течение ближайших двух-трёх месяцев Европейской конференции по безопасности для обсуждения технических вопросов, что было отвергнуто остальными участниками из-за неприемлемости сроков[1103]. Советская сторона ориентировала своих союзников на созыв Европейской конференции в течение ближайшего полугода[1104]. Румынская дипломатия считала этот срок нереальным[1105]. Попытки Экобеску предложить другое, более отдаленное время для подобной подготовительной конференции были также отвергнуты. Румынская сторона призывала «в интересах европейской безопасности и сотрудничества, а также конференции… использовать различные площадки ООН, особенно имея в виду юбилейную сессию и Европейский Экономический Комитет ООН»[1106]. Глава советской делегации Л. Ф. Ильичев отверг и это предложение в связи с негативной позицией Европейской Экономической Комиссии по многим вопросам в прошлом и невозможности рассматривать ЕЭК как общеевропейскую структуру из-за отсутствия среди её членов ГДР[1107]. Со своей стороны, Н. Экобеску отверг предложение венгерской стороны о создании Комитета по внешней политике, подчиняющегося ПКК. Он обосновал это прежней позицией Бухареста, выступавшего за право стран-членов ОВД иметь собственное мнение по внешнеполитическим делам[1108]. После софийской встречи советская сторона усилила давление на румынскую с целью добиться от неё следования курсом, принятом ОВД под руководством СССР[1109]. Особенно болезненно воспринимала Москва предложение Бухареста о проведении предварительной (подготовительной) конференции накануне общеевропейского совещания по безопасности. Румынское руководство выдвигало эту идею не только и не столько из-за стремления пропагандировать роль Румынии как важной международной силы. Прежде всего, оно стремилось добиться принятия процедурных правил, способных обеспечить румынской стороне право активно и самостоятельно участвовать в консультациях по безопасности в Европе. Бухарест хотел получить возможность включить во время проведения конференции в итоговые документы важные с его точки зрения положения о предоставлении гарантий суверенитета и не допустить давления на Румынию со стороны СССР и союзников по ОВД. В то же время, для Кремля становилось ясно, что решение многих вопросов, связанных с созывом конференции в желаемые для советской стороны сроки, требует большей гибкости и времени. Именно поэтому на встрече первых советников посольств СРР и СССР в Лондоне Г. Густи и Н. Макарова последний выразил «своё личное мнение» о пользе проведения подготовительной встречи, как предлагал Бухарест на софийской встрече, с участием министров иностранных дел или их заместителей, так как, с одной стороны, решения, принятые на ней могут быть не обязательными, а с другой, представители внешнеполитических ведомств будут выступать по поручению своих правительств[1110]. Столь резкое изменение отношения к прелиминарному совещанию с советской стороны было связано с желанием добиться активизации «европейского процесса», который блокировался США, Великобританией, ФРГ и Италией. Москва была готова согласиться на проведение консультаций, которые в любом случае будут способствовать приближению общеевропейской конференции. Особое значение румынское руководство придавало легитимации на международном уровне принципов уважения национального суверенитета, отказа от использования силы или угрозы силы в межгосударственных отношениях и соблюдения принципа невмешательства во внутренние дела государств[1111].

Румынская сторона исключительно внимательно относилась к любому признаку возможной угрозы советского вторжения, и особенно это было важно для Бухареста во время контактов с его союзниками по линии Варшавского пакта. В выступлении Н. Чаушеску перед руководящими кадрами Министерства обороны страны 5 февраля 1970 г. вновь было заявлено (что отметили и зарубежные аналитики)[1112], что Варшавский блок носит оборонительный характер, прежде всего, против «империалистического нападения», а вооруженные силы Румынии никогда не будут подчиняться кому-либо ещё, кроме «Румынской коммунистической партии, правительства и верховного национального командования». Глава РКП подчеркивал, что передача этих полномочий в любом, даже незначительном объеме, невозможна. Вместе с тем Чаушеску подтвердил верность союзническим обязательствам и указал, что «сотрудничество между нашими армиями [стран Варшавского пакта], в соответствии с отношениями между социалистическими странами и существующими соглашениями, исключает любое вмешательство во внутренние дела другой страны или другой армии, которые сотрудничают в рамках этих договоров»[1113].

Позиция Москвы в отношении проводимого Румынией курса, направленного на недопущение присутствия на румынской территории иностранных войск, способных стать инструментом государственного переворота с целью отстранения действовавшего руководства и замены его на лояльное Кремлю, отчётливо проявилась в начале января 1970 г. Во время встречи 9 февраля 1970 г. заместителя командующего ОВС ОВД с румынской стороны генерал-майора Ф. Труты с начальником Штаба ОВС ОВД генералом армии С. М. Штеменко последний, имея в виду отказ румынской стороны разрешать размещение воинских подразделений стран-членов ОВД на своей территории во время учений, сказал о том, что знает о принятом Бухарестом решении «в связи с событиями в Чехословакии». Затем, сославшись на отсутствие в Уставе ОВД, утвержденном в 1968 г., упоминания о необходимости заключения специального договора по вопросу о проведении военных учений на иностранной территории, достаточно прямолинейно заявил собеседнику: «Законы, законы, законы! Но если войска будут на поле боя, они что, будут спрашивать о законах? У Дубчека были тоже свои законы, ну и кто спрашивал у него о них?»[1114]Пересказ этой беседы, изложенный в специальном сообщении Труты 11 февраля 1970 г. в Министерство обороны СРР, был серьезно воспринят румынским руководством. Вероятно, сказанное Штеменко рассматривалось как ещё одно доказательство в пользу версии возможных действий СССР и его союзников на «румынском» направлении.

Буквально несколько дней спустя, 19 февраля 1970 г., на встрече Главнокомандующего ОВС ОВД советского маршала И. И. Якубовского с руководством Румынии – главой РКП и Главнокомандующим вооруженными силами СРР Н. Чаушеску, а также председателем Совета министров Румынии И. Маурером, вопрос о заключении особого договора был поднят вновь. Чаушеску в жёсткой форме заявил о необходимости принятия такого соглашения всеми странами-членами ОВД. Он добавил при этом, что Румыния не может участвовать в каких-либо действиях ОВД без предварительного уведомления о них, сославшись на то, что «мы (Румыния – А. У.) хотим знать, почему мы должны посылать наших людей умирать»[1115].

Жёсткая позиция Бухареста и явное несогласие с ней Москвы заставляли румынскую сторону искать способы включения в список обсуждаемых на женевских переговорах по разоружению вопросов тему уважения национального суверенитета (отказ от использования силы во взаимоотношениях между государствами или угрозы применения силы, невмешательство во внутренние дела), связав его с основной проблемой. Это нашло своё отражение в выступлении 5 марта 1970 г. И. Датку – посла СРР на конференции по разоружению в Женеве, опубликованном также в партийном органе РКП газете «Скынтея»[1116].

Череда последовательных советско-румынских консультаций, посвященных как этому вопросу, так и подготавливавшемуся к подписанию Договору о дружбе, свидетельствовала об увеличивавшемся значении «румынского фактора» для Москвы в вопросах, касавшихся европейской безопасности.[1117]Тем временем сами румынские официальные лица подчеркивали в беседах с западными, включая американских, дипломатическими представителями нежелание румынской стороны «модифицировать» советско-румынский Договор о дружбе с тем, «чтобы отразить принципы заключенного недавно советско-чехословацкого договора». Более того, имея в виду подготовку к конференции по безопасности в Европе, они были заинтересованы в том, чтобы «доктрина Брежнева была, разумеется, поднята на этой конференции, но в широком контексте взаимоотношений среди суверенных государств, а не как прут, которым хлещут Советы»[1118].

Советские эксперты по коммунистическому движению в конце 1960-х годов уже начали нащупывать (хотя и весьма робко) основную тенденцию его развития, постепенно отказываясь от мало что объясняющих характеристик двусторонних межпартийных конфликтов. При этом они, однако, использовали традиционный лексический набор, позволяющий «посвященным» понять суть происходящего. В их терминологический словарь вошло возникшее в западной политологии определение «национальный коммунизм». В этой связи в одной из не предназначенных для широкой аудитории работе партийных интерпретаторов отмечалось, что «термин этот призван охарактеризовать такое явление, как обращение ряда коммунистических и рабочих партий к националистическим лозунгам, к националистическим позициям во внутриполитических проблемах и в практике межпартийных и межгосударственных отношений. Появление, закрепление и распространение идей “национального коммунизма” объясняется целым рядом совершенно объективных обстоятельств. Первым среди них необходимо отметить сам факт роста и расширения масштабов коммунистического движения»[1119]. Анализу (насколько это было возможно в условиях тоталитарного режима) подвергались и различные направления мирового коммунизма, причем советские эксперты пытались обнаружить их сущностные характеристики. Так, в частности, отмечалось, что «Коммунистическая партия Китая и Албанская партия труда, с одной стороны, и Союз коммунистов Югославии – с другой, рассматриваются в марксистской литературе как примеры соответственно “левого” и правого уклона. Что же касается Румынской коммунистической партии, то хотя общепринятым является мнение о правом характере её деятельности в масштабах международного коммунистического движения, с нашей точки зрения, РКП являет собой образец крайней “деидеологизации”… Таким образом, в будущем, возможно, марксистско-ленинской науке придётся иметь дело не со столь откровенными проявлениями “левого” и правого оппортунизма как в случае с КПК и СКЮ, а с более утонченной и лучше замаскированной формой оппозиции генеральной (читай: советской – А. У.) линии международного коммунистического движения…»[1120]

Суть так называемой «национал-коммунистической» модели, которую формировал Н. Чаушеску, фактически заключалась в проведении присущими для коммунистических режимов методами промышленной и экономической модернизации, усилении национального суверенитета и независимости от СССР, ограничении, а затем вообще исключении его контроля как над внутренней, так и над внешней политикой Румынии.

Не менее важным с точки зрения оценки внешней и оборонной политики румынского партийно-государственного руководства и лично Н. Чаушеску являлись взгляды Бухареста на проведение военных учений армий стран-участниц Варшавского пакта на территории Румынии. Интервенция вооруженных сил государств ОВД в августе 1968 г. в Чехословакию и предшествовавшие этому учения войск рассматривались главой РКП как возможные этапы проведения СССР и его союзниками аналогичной операции в отношении СРР, когда это будет необходимо Москве. Именно поэтому вопросу о возможном пребывании на территории Румынии иностранных войск Н. Чаушеску придавал исключительно важное значение. Он добивался принятия специального документа в форме соглашения между Бухарестом и Москвой, а также странами-членами ОВД, которые могли участвовать в военных учениях на территории Румынии. В нём должны были быть прописаны все детали, касавшиеся статуса этих воинских формирований, их обязанностей, ответственности и сроков присутствия. В связи с планировавшимися в апреле ОВД военными учениями на территории СРР в Москву прибыла 3 марта 1970 г. делегация в составе начальника Генерального штаба румынских вооруженных сил и первого заместителя министра обороны генерал-полковника И. Георге, заместителя министра обороны генерал-лейтенанта М. Никулеску, генерал-лейтенанта О. Орбана и генерал-лейтенанта Г. Лефтера. Она встретилась с Главнокомандующим Объединёнными вооруженными силами ОВД маршалом И. И. Якубовским и начальником Главного Штаба ОВС ОВД генералом С. М. Штеменко. В ходе переговоров советская сторона настаивала на проведении военных учений на территории СРР без заключения специального межгосударственного договора о статусе принимавших в них участие иностранных воинских подразделений (в данном случае – советских и болгарских). Румынская делегация отвергла даже саму идею вступления на румынскую территорию малочисленного болгарского воинского контингента. 10 марта 1970 г. позиция румынской стороны была вновь подтверждена в специальном письме Георге в адрес Якубовского. Результатом переговоров стал срыв планировавшихся учений, так как советская сторона отказалась от заключения подобного соглашения[1121]. Восстановление военного сотрудничества с СССР в форме совместных военных учений, но без участия воинских подразделений произошло лишь осенью 1970 г. Румынские военные участвовали на оперативно-штабном уровне в учениях, проходивших в ГДР[1122].

Успех реализации румынской оборонной политики, формулировавшейся с августа 1968 г. главой РКП с учётом наличия угрозы со стороны, прежде всего, СССР и его союзников по ОВД, во многом зависел от лояльности высшего командного состава вооруженных сил и специальных служб – Совета государственной безопасности (Секуритате) лично Н. Чаушеску. В то же время особое внимание придавалось им и созданию международно-правовых гарантий, способных не допустить повторения советским руководством чехословацкого опыта в отношении коммунистических государств Центрально-Восточной Европы, как входивших с состав ОВД, так и находящихся вне его пределов (прежде всего, Югославии). Именно поэтому румынская дипломатия, помимо стремления усилить присутствие Румынии в системе международных отношений, и особенно в их европейском секторе, по престижным соображениям, рассматривала в практической плоскости необходимость укрепления позиций Бухареста при обсуждении вопросов европейской безопасности и формирования её новой системы. В этой конструкции малые государства должны были получить право на собственное мнение, независимо от принадлежности к какому-либо блоку.

Заявления, делавшиеся румынскими официальными лицами, свидетельствовали о явных опасениях Бухареста относительно возможных советских действий, целью которых, в конечном счёте, могла стать военная акция по отстранению Н. Чаушеску и его ближайшего окружения от власти. В то же время, нельзя было исключать и того, что, как отмечали румынские историки, «бунтарское отношение Николае Чаушеску к советским руководителям, которое он постоянно демонстрировал, было призвано скрыть серьезные проблемы румынской экономики»[1123]. Проводившиеся силами Московского, Ленинградского, Белорусского, Прибалтийского и Северо-Кавказского военных округов в марте 1970 г. масштабные общевойсковые учения «Двина», в которых условные «северные» наступали на «южных», а подразделения спецназа трёх округов – Московского, Ленинградского и Северо-Кавказского были переброшены в Белоруссию, рассматривались зарубежными военными экспертами и как отработка взаимодействия различных родов войск для возможных действий на «китайском» направлении, и как подготовка на Европейском ТВД[1124]. Руководство СРР усматривало в этих учениях демонстрацию силы со стороны Москвы в отношении Бухареста.

На этом фоне становилось понятно особое внимание Н. Чаушеску к конкретным мероприятиям по укреплению оборонных возможностей страны. Это нашло своё отражение к началу 70-х гг. XX в. как в развитии собственного ВПК, так и территориальной структуры дислокации вооруженных сил. Достаточно симптоматичным в данном контексте было обращение румынского руководства во время переговоров на высшем уровне с советской стороной к теме получения Бухарестом лицензий на производство вооружений советского образца[1125].

Действия Румынии, о которых становилось известно в политических и военных кругах за рубежом, порождали определенные предположения о сути происходившего в Варшавском блоке. Во второй половине февраля 1970 г. Э. Ходжа пришел к выводу о том, что советская сторона пытается создать некие «смешанные крупные воинские подразделения» в рамках Варшавского пакта «с участием в них контингентов из каждого государства-участника» ОВД, чему противится Румыния. Более того, в порядке предположения, требовавшего уточнения, глава АПТ не исключал возможность размещения этих соединений на советско-китайской границе[1126]. Вывод, который делался в этой связи, заключался в обвинениях Москвы, стремившейся лишить армии государств-членов ОВД национального суверенитета[1127]. Сочетание реальной информации об унификации военно-командной системы в интересах усиления военно-политической консолидации блока под руководством СССР с не соответствовавшими действительности слухами свидетельствовало об обеспокоенности Э. Ходжи и его определенной растерянности.

Из стран, которые могли поддержать наступательные операции СССР на южном фланге НАТО, особо выделялась Болгария. Её вооруженные силы, как небеспочвенно полагали американские аналитики, должны были поддержать силы Одесского военного округа с целью проведения наступления против Греции и европейской части Турции. В случае развития ситуации по этому сценарию особая роль отводилась Черноморскому флоту СССР, обеспечивавшему поддержку советским силам в Средиземноморье[1128]. В апреле – мае 1970 г. советскими ВМС проводились самые масштабные в мировой практике маневры «Океан» в Северном, Норвежском, Баренцевом, Балтийском, Черном, Средиземном, Охотском, Японском, Филиппинском морях и на океанах – Атлантическом и Тихом. В них участвовало более 200 надводных и подводных судов различных типов, а также морская авиация и морская пехота[1129].

Восточное Средиземноморье, будучи связано стратегически с Черноморским регионом, привлекало внимание соседней с Болгарией Румынии. Обе страны пристально следили за действиями Греции и Турции, которые фактически контролировали сердиземноморско-черноморский сектор, и обменивались вплоть до 1974 г. разведывательной информацией[1130]. Весной 1970 г. болгарская сторона получила от советской разведки данные относительно усиливавшегося интереса турецких военных к вопросам производства и хранения химического оружия, а также средств защиты от него в ряде стран[1131]. Сам факт обращения к этой теме был достаточно симптоматичен и свидетельствовал о том, что Анкара серьезно опасалась использования оружия массового уничтожения (ОМУ) в случае военного конфликта.

Реакция Болгарии на происходящее усиление военно-морской активности сил НАТО в Средиземноморье и Черном море выразилась в техническом и организационном укреплении ВМС в зоне их ответственности – на побережье Черного моря. Советские союзники принимали активное участие в этом процессе. На формулирование военно-морской политики НРБ оказывала серьезное влияние степень заинтересованности СССР в отношении конкретных морских и океанических пространств как будущих театров военных действий. В конце 60-х – начале 70-х гг. XX в. руководство советского военно-морского флота, в частности Главнокомандующий ВМФ адмирал С. Г. Горшков, стремилось определить основные характеристики театра военных действий применительно к новым условиям тесной взаимосвязанности сухопутных и морских ТВД. В этой связи предлагалось «иметь две концепции: континентального [ТВД] (в который будут включены моря, омывающие континенты, наряду с сухопутной частью) и океанического театра, в который должны быть включены прибрежные районы континентов, в частности, там, где базируются военно-морские силы». При этом континентальные театры военных действий рассматривались как самостоятельные и «самодостаточные», а океанические – как стратегически важные[1132]. Такая оценка советским военным руководством новых представлений о планировании боевых действий повышала значимость военно-морских сил в общей системе обороны для СССР и возглавлявшегося им пакта в целом. Одновременно советская сторона стремилась скрыть или максимально ограничить получение иностранными разведслужбами информации военно-промышленного и военно-организационного (дислокация воинских контингентов, их передвижение и степень оснащенности) характера с помощью специальных мер, которые к началу 70-х гг. приобрели скоординированный вид. Создание при ГШ МО СССР особой строго засекреченной структуры – Главного управления стратегической маскировки (ГУСМ)[1133] было призвано обеспечить реализацию этой задачи как на территории СССР, так и его союзников по ОВД.

Тесная связь черноморского и средиземноморского бассейнов, имевших выход на важные для советских военно-стратегических и внешнеполитических позиций регионы, рассматривалась советской стороной и Болгарией, заинтересованной усилить своих позиции на Балканах, с точки зрения укрепления военно-морских сил. В начале 1970 г. специальным приказом штаба болгарских ВМФ была создана засекреченная группа офицеров. Её задачей была разработка плана формирования нового подразделения военно-морских сил – 10-й бригады ракетных и торпедных катеров (бртка)[1134]. Помимо подготовки личного состава, осуществлявшейся на советской базе ВМФ в Севастополе, в Высшем военно-морском училище в г. Пушкине (Ленинградская область), Каспийском высшем военно-морском училище (г. Баку), были закуплены в СССР и переведены из состава других подразделений болгарских ВМФ боевые малые ракетные и торпедные суда, а также вспомогательные плавсредства. Примечательной особенностью создаваемой 10-й бртка, дислокация которой предусматривалось на базе в г. Созопол, был состав её судов и вооружения. В 10-й отдельный дивизион ракетных катеров входили три катера проекта 205, выпускавшиеся в СССР до 1970 г. и имевшие на вооружении четыре ракетные пусковые установки с дальностью стрельбы 35-40 км, а также зенитные артиллерийские установки. 11-й отдельный дивизион торпедных катеров имел четыре катера проекта 206, относящихся по классификации подобных судов к большим торпедным катерам. В их задачу входила борьба против надводных транспортных средств. На период боевых действий бригаде придавался 9-й отдельный дивизион торпедных катеров. В него было включено восемь судов проекта 123К, производство которых осуществлялось в СССР с 1950 г. по 1955 г. Они отличались высокой маневренностью и скоростью (до 83 км/час), дальностью плавания (свыше 700 км), но слабой броневой защитой и предназначались для борьбы с надводными судами различных классов. Как оснащение, так и вооружение 10-й бртка свидетельствовали о том, что она должна была действовать против десантных операций ВМФ Турции. Её основной целью была защита черноморского побережья Болгарии и осуществление вспомогательной роли в операция советского ВМФ по взятию под контроль Проливов.

Военная составляющая оборонной политики Софии сочеталась с внешнеполитической[1135]. Особенностью действий на международной арене в контексте стратегических интересов болгарского руководства был поиск партнеров из числа стран Западного блока, которые были бы приемлемы, одновременно, при реализации интересов Софии на Балканах и дали бы возможность укрепить болгарские позиции в европейском масштабе. Одной из таких попыток стали шаги в отношении Италии в виду особенностей внутриполитической ситуации в этой стране (сильных позиций левых и коммунистов), являвшейся, как считали в Восточном блоке, «слабым» звеном в НАТО. Относясь к числу западных государств, готовых без предварительных условий участвовать в европейском совещании по безопасности, Италия представляла для болгарского коммунистического руководства особый интерес ввиду её активного присутствия, включая и военное, в Средиземноморье, а также традиционно проявляемого Римом интереса к балканским делам. На состоявшейся 27 апреля 1970 г. встрече Т. Живкова и главы итальянского МИДа А. Моро глава БКП прибег к уже озвученному им год назад во время беседы с премьер-министром Индии И. Ганди тезису, призванному подчеркнуть место и роль НРБ в регионе: «Болгария – небольшая страна, но, к счастью или несчастью, она находится в центре Балканского полуострова, и без неё никакой вопрос нельзя разрешить на Балканах»[1136]. Такое геостратегическое позиционирование имело целью в планах болгарского руководства добиться, во-первых, отношения к Софии как к важному партнеру по европейским делам, и, во-вторых, не допустить приобретения каким-либо соседним по региону государством более привилегированного, чем у Болгарии, положения в отношениях с «внешним миром». Примечательной демонстрацией этого было использование главой БКП статистики ООН о суммарном объеме экспортно-импортных операций на душу населения. В соответствии с этими данными Болгария занимала первое место среди других Балканских стран[1137]. Одновременно Т. Живков подчеркнул тесную взаимосвязь между двумя составляющими балкано-средиземноморское пространство частями: «Мира на Балканском полуострове можно достичь при условии мира в Средиземноморье и, наоборот – мир в Средиземноморье может быть обеспечен при условии, что существует мир на Балканах»[1138]. Итальянское направление болгарской дипломатии было призвано минимизировать влияние соседних Греции и Турции – балканских членов НАТО и потенциальных военных противников НРБ в регионе. Достижение этого, как считало болгарское руководство, можно было достигнуть за счёт активизации в балкано-средиземноморском регионе другого члена Североатлантического блока – Италии, имевшей там собственные традиционные интересы, входившие в явные противоречия с греческими и турецкими попытками добиться доминирования в стратегически важном регионе.