§8. Югославская «стабилизация» и советский фактор для Бухареста, Тираны и Софии

Действия на «румынском» направлении сочетались в практике советской стороны и с определенными шагами на «югославском» направлении. Летом 1971 г. советские власти попытались использовать ряд находившихся в СССР югославских коминформовских эмигрантов. Последние начали вести пропагандистскую работу в виде «чтения общественных лекций», в которых довольно жёстко критиковалась деятельность руководства СКЮ. При определённых обстоятельствах это могло рассматриваться как подготовка общественного мнения внутри СССР к неким действиям в отношении СФРЮ. Данные факты вызвали протесты югославского МИДа[1298], так как в Белграде рассматривали происходящее с точки зрения возможной подготовки иностранного вмешательства в момент обострения внутриполитического кризиса. Его влияние на оборонную политику страны становилось всё очевиднее, о чём свидетельствовало активное обсуждение этой темы югославским военным истеблишментом, указывавшим на существование внешних угроз для страны.

В начале января 1971 г. парламент (сабор) Хорватии опубликовал первый в Югославии собственный проект Закона о всенародной обороне. Он содержал запрет на приглашение «вражеских вооруженных сил», оказание им помощи в принимаемых ими «насильственных действиях против граждан страны». Вне закона объявлялось политическое и экономическое сотрудничество с ними[1299]. По мнению республиканского руководства, с помощью таких мер можно было узаконить вооруженную борьбу на территории республики против всех иностранных сил, к которым могли обратиться как центральные, так и республиканские власти других республик СФРЮ[1300]. Данный проект был отвергнут Белградом, а руководство Хорватии обвинено в национализме.

Проведённый летом 1971 г. Министерством обороны СФРЮ опрос офицерского и младшего командного состава ЮНА выявил, что 54% старших офицеров (от майора и выше), 40% младшего офицерского состава и 47% сержантского состава считали национализм и шовинизм главной опасностью для югославского общества. При этом из тех же опрошенных групп соответственно 13,5%, 10%, 11,7% считали главной угрозой для страны внешнюю агрессию[1301]. Одновременно югославская печать постаралась, как это отмечали иностранные эксперты, опровергнуть заявления зарубежных СМИ о вовлеченности югославских вооруженных сил во внутриполитические дела. Было опубликовано сообщение о подготовленном в Генеральном Штабе ЮНА проекте документа «Директивы об общенародной обороне» для обсуждения в Скупщине. Документ определял роль и место в системе обороны не только ЮНА, но и сил Территориальной Обороны, фактически находившихся под контролем республиканских властей (что ранее достаточно болезненно воспринималось военным истеблишментом). В этой связи автор публикации в одном из центральных белградских изданий подчеркивал, что армия, подготовившая подобный документ, в котором ЮНА не объявляется единственной вооруженной силой, не собирается захватывать власть[1302]. При этом отмечалось существование не столько внешней, сколько внутренней угрозы для Югославии.

Однако со стороны югославского военного руководства не делалось открытых заявлений о готовности участвовать в политических процессах, и оно прибегало лишь к намёкам. В конце апреля 1971 г. командующий загребским военным округом генерал-полковник Дж. Иованич высказался о том, что ЮНА не будет вмешиваться во внутренние дела страны «за исключением случая, когда под угрозой окажется конституционный порядок»[1303]. Действия И. Броз Тито в деле разрешения внутриполитического кризиса, рассматривавшиеся иностранными аналитиками, в частности специалистами ЦРУ США, в контексте взаимоотношений главы СФРЮ с военным истеблишментом, давали основания для определенных выводов. В частности, они отмечали, что, «похоже, попытки Белграда подвигнуть военных играть большую роль во внутриполитических делах увенчались некоторым успехом. Тито надеется на то, что военные способны оказывать сдерживающее влияние на фракции местных партийных и государственных руководителей»[1304].

Такая политика способствовала усилению активной позиции представителей высшего командного состава ЮНА. Они предупреждали, что военные не преувеличивают «опасность оказания давления со стороны противника на нашу страну [СФРЮ] с целью создания дымовой завесы, ссылаясь на существующие у нас трудности и проблемы»[1305]. Становилось очевидно, что в организации общенародной обороны югославским военным придавалось особое значение. Об этом заявил командующий силами Территориальной Обороны Хорватии генерал-полковник С. Манола[1306], читавший курс лекций перед слушателями Военной академии Австрии зимой 1971 г. В реализации этой задачи внимание уделялось выполнению двух условий: 1) достижению внутриполитической стабильности СФРЮ; 2) соблюдению закона, запрещающего как гражданам, так и государственным институтам соглашаться на капитуляцию. Для СФРЮ, являвшейся, по словам Манолы, небольшим неприсоединившимся государством, было трудно остановить более сильного агрессора на своих границах. Однако, как заявил генерал-полковник, и что отражало взгляды югославского руководства, «но что может сделать такое небольшое государство, так это – продолжить непримиримую борьбу, потому что это предписывает ему конституция»[1307]. Военно-политическая ситуация, складывавшаяся в мире, как она определялась югославским генералитетом, влияла на формирование новой системы обороны Югославии с учетом положения в ближайших к ней регионах – Средиземноморье и Ближнем Востоке[1308].

Серьезность факта возможной военной интервенции подчеркивалась и руководством Югославии, хотя и без прямого указания главного источника, но с явным намёком на вероятные действия СССР. В своём выступлении перед югославскими спортсменами И. Броз Тито заявил 23 июня 1971 г. о том, что «некоторые люди радуются трудностям в нашей стране и, таким образом, проявляют своё желание, чтобы нам не удалось справиться [с трудностями], чтобы это стало доказательством того, что в 1948 г. и позже мы ошибались в нашем выборе на пути социалистического развития»[1309]. Как отмечали внимательно следившие за событиями зарубежные аналитики, в день выступления главы СФРЮ проходило заседание Комиссии по международным делам Президиума ЦК СКЮ, посвященное отношениям Югославии со странами Восточного блока. Информация в прессе об этом была крайне скудной. Однако в сообщении Радио Загреба, посвященной данной теме, отмечалось, что среди участников заседания были посол СФРЮ в СССР В. Мичунович, вице-председатель федеральной Скупщины (парламента) И. Дьердья, а также заместитель министра обороны генерал М. Шумоня. При этом, как было известно, первые два достаточно пессимистично оценивали перспективы взаимоотношений между Белградом и Москвой, а также между СФРЮ и союзниками СССР по Варшавскому пакту после совместной интервенции ОВД против Чехословакии[1310].

Тема угрозы интервенции со стороны СССР была открыто озвучена 4 июля 1971 г. И. Броз Тито на заседании ЦК СКЮ, проходившем в Загребе, о чём было сообщено в Вашингтон посольством США в СФРЮ. По сведениям посольства, органы военной разведки СФРЮ получили информацию о том, что «шесть советских дивизий были передислоцированы в Среднюю Азию для подготовки к возможной интервенции против Югославии»[1311]. На следующий день после выступления Тито и как будто в подтверждение этой информации, но в действительности – после проведения в СССР общевойсковых учений «Юг-71», состоявшихся с 9 по 19 июня 1971 г., и со ссылкой на готовившиеся осенью 1971 г. военные маневры в Югославии, 5 июля 1971 г. в общефедеральной популярной газете «Политика» был опубликован материал полковника В. Церовича – одного из ведущих авторов по военной тематике, включая теоретические вопросы югославской концепции обороны[1312]. В его статье подчеркивались различия между манёврами больших и малых государств. Одновременно в материале делалось утверждение о том, что первые проводят их для оказания нажима на другие страны и используют их как инструмент политики, а вторые – как подготовку к самообороне, что означало в складывавшейся ситуации: осенние манёвры ЮНА и сил ТО будут проводиться именно с этой целью.

Заявления о внешней угрозе, делавшиеся югославскими официальными лицами, публикации в прессе на фоне внутриполитического кризиса в СФРЮ, а также информация, получаемая по дипломатическим и разведывательным каналам, давали основания западным политикам и военным делать выводы о перипетиях советско-югославских отношений. Ещё весной 1971 г. Белград обратился к Риму с предложением заключить договор о совместном планировании обороны. Это было воспринято итальянской стороной как явный признак опасения руководства СФРЮ относительно возможных действий Москвы. В августе 1971 г. уже глава военного ведомства Югославии и её военный атташе в Риме обратились с предложением более тесного военно-технического сотрудничества и даже совместного использования баз ВВС двух стран на взаимной основе[1313]. В июле 1971 г. опасения по поводу действий СССР в отношении Югославии высказывали во время конфиденциальных переговоров и консультаций руководители Австрии и Италии. При этом они исключали прямую советскую интервенцию против СФРЮ и рассматривали вариант, когда Москва могла вмешаться во внутриполитические дела Югославии в момент обострения общественно-политической ситуации в этой стране. Более определенно оценивали ситуацию в июле 1971 г. аналитики ЦРУ США. Они не считали вероятной военную интервенцию со стороны СССР, так как сопротивление югославской стороны, ухудшение отношений Москвы с Вашингтоном, а также обострение и без того сложных взаимоотношений СССР с КНР могли серьезно негативно повлиять на международные позиции Кремля[1314].

Однако советская сторона продолжала свой прежний курс в отношении Белграда. В августе 1971 г., когда шла подготовка к визиту главы ЦК КПСС в Югославию, назначенному на 22-25 сентября 1971 г., Брежнев вернулся в разговоре с Мичуновичем к вопросу о необходимости оказания помощи «здоровым силам» в СКЮ, к числу которых он относил и самого Тито[1315]. Тем временем в югославской печати критике подвергались проводившиеся в Венгрии манёвры Варшавского пакта, в связи с чем в редакционных статьях центральных изданий СФРЮ делались ссылки на предложения Румынии превратить Балканы в зону мира, свободную от ядерного оружия и иностранных баз, а также указывалось на важность Балканского региона для Европы и её географической периферии – Средиземноморья и Ближнего Востока[1316].

Кризис в Югославии и заявления руководства СФРЮ по вопросам обороны воспринимались с тревогой в соседней Албании. Стремясь не допустить ослабления политических отношений с Пекином, а также сокращения военно-технической помощи, оказываемой КНР, глава АПТ Э. Ходжа настоял на демонстративном во многих отношениях визите китайской военной делегации Главного политического управления НОАК во главе с его начальником Ли Де Шеном в Тирану перед её посещением Бухареста. Делегация отправлялась туда для присутствия на праздновании очередной годовщины событий 23 августа[1317]. Состоявшиеся албано-китайские беседы свидетельствовали о том, что Пекин был заинтересован в укреплении как политических отношений, так и военных связей между Румынией, Югославией и Албанией. Три государства, в случае реализации этого проекта, могли, по мнению китайской стороны, создать своеобразный военно-политический блок, тесно связанный с КНР и выступавший в виде противовеса сразу в отношении двух пактов – Североатлантического и Варшавского. Аргументация китайской стороны, использовавшаяся в беседах с представителями руководства НРА, формулировалась в виде тезиса: «Мы далеко, и не можем вам помочь, создайте прочный блок с Югославией и Румынией»[1318]. Ходжа, в свою очередь, отрицательно относился к подобной идее, выступая с позиций «борьбы с ревизионизмом». Подобный пропагандистский лозунг, вероятнее всего, должен был скрыть его недовольство возможным превращением особых двусторонних взаимоотношений между Тираной и Пекином в обычные и равные по своей значимости взаимоотношения китайского руководства с Румынией и Югославией. Используя во время беседы с китайской военной делегацией ссылку на «большую шумиху советской ревизионисткой пропаганды о формировании оси Белград – Бухарест – Тирана»[1319], глава АПТ, таким образом, дал понять собеседникам, что не рассматривает серьезно это предложение. Не отвергая возможность поддержки Белграда и Бухареста в случае их конфликта с Москвой, он тем не менее был категорически не согласен с созданием подобного блока[1320]. Реализация планов военной агрессии СССР против Югославии и Румынии, по мнению Ходжи, была затруднена возможными оборонительными действиями этих двух стран. Однако давление на Тито и Чаушеску со стороны Кремля он признавал[1321]. Более того, во время встречи с китайской военной делегацией глава АПТ настойчиво проводил мысль о том, что как США, так и СССР являются врагами Албании и Китая, а «поражение им необходимо нанести не только политическое, идеологическое и экономическое, но, если это потребуется, и военное»[1322]. Подобные идеи, находившиеся в явном противоречии с начатой Пекином политикой «смягчения» конфликтности с двумя сверхдержавами, воспринимались китайской стороной без энтузиазма.

Происходящее свидетельствовало о назревании серьезного конфликта между албанским и китайским руководством и о стремлении Тираны не поддаваться давлению со стороны даже своего единственного ближайшего союзника – КНР. Как отмечал Э. Ходжа в своём дневнике «поездка китайской делегации в Румынию и приезд её к нам имеют своей целью создать у мировой общественности впечатление, будто Югославия, Румыния и Албания – “солидарны”, причём даже в военном отношении, против Советского Союза. В целях создания этого впечатления китайцы, воспользовавшись албанско-китайской дружбой, без нашего согласия приходят на помощь румынам и югославам в этом направлении»[1323].

Тем временем советская сторона вела активную подготовку к очередной встрече в Крыму глав коммунистических партий и правительств государств-членов Варшавского блока. Румынское участие в ней, по замыслу Москвы, не предусматривалось. Информация о предстоявших консультациях официально не была доведена до сведения руководства Румынии. Однако интерес к ней не только румынской стороны, но и представителей стран, входивших в НАТО, прежде всего США, был велик именно в контексте внешнеполитических шагов Бухареста на «азиатском», а точнее, китайском, направлении. В этой связи во время встречи 15 июля 1971 г. сотрудников американского посольства С. Полански и М. Гаррисона с их коллегой из румынского посольства Ш. Жоржеску, последний получил информацию о повестке дня намечавшейся очередной Крымской встречи и вероятной тональности оценок участников. Американская сторона, как об этом намекнули собеседники румынского дипломата, получила данные от посольства США в Венгрии о том, что на консультациях в Крыму будут обсуждаться поездка Н. Чаушеску в КНР, «которая породила недовольство среди других государств Варшавского Договора». По сообщению американских дипломатов, они также считали, что КНР использует опыт культурной революции для пропаганды своего курса, как и обращение к теме роли малых и средних государств в международных отношениях. Помимо этого, на встрече предусматривалось обсуждение проблем европейской безопасности и взаимоотношений между балканскими государствами[1324]. Ответ румынского дипломата заключался в подтверждении избранного Бухарестом курса и сводился к констатации того, что «Румыния проводит независимую политику углубления суверенных дружеских отношений со всеми социалистическими странами, развивает дружеские отношения со всеми социалистическими странами, развивает отношения со странами в мире, независимо от их социально-политической ориентации», а также не приемлет давления и не будет поддаваться никому, кто собирается менять её политику и вмешивается в её внутренние дела[1325].

На состоявшейся 2 августа 1971 г. в Крыму встрече глав партийного руководства СССР, Болгарии, Венгрии, Польши, ГДР, Монголии и Чехословакии, балканская, румынская и югославские темы были по значимости равными «китайской» и ближневосточной, а в некоторых случаях и более важными, чем последние две для участников и, прежде всего, СССР. С советской стороны пристальное внимание уделялось подготовке европейского Совещания по безопасности, в связи с чем Кремль не скрывал от своих союзников надежд, связанных с возможным расколом НАТО или ослаблением его военной организации из-за возможных противоречий между США и европейскими странами[1326].

Региональный аспект проблемы оборонной политики Варшавского договора и угроз, которые могут быть созданы для него на Юго-Западном направлении, представлял особый интерес. Эта тема была поднята Т. Живковым. Он опять обратился к теме нового «Балканского пакта» и сослался на многолетние попытки Румынии и Югославии заключить договор между Балканскими государствами. Стремление румынской стороны активизировать балканское направление в своей внешней политике и аналогичные шаги, предпринимавшиеся югославским руководством, рассматривались в Софии как «попытки инициаторов заключения подобного договора изолировать Болгарию». Это, по заявлению главы БКП, было трудно, так как «она расположена в центре Балкан, и невозможно решить без её участия взаимосвязанные проблемы». Схема предполагаемого регионального блока (по болгарской версии, которую София была заинтересована внушить и Москве, болезненно относившейся к действиям Бухареста и Белграда) заключалась в образовании «оси» Пекин – Тирана – Белград – Бухарест. В то же время болгарская сторона сама начинала ставить под сомнение подобный план, но аргументировала это не наличием противоречий между участниками возможного военно-политического союза, а заключением американо-китайских соглашений[1327].

В этой связи особое значение приобретал для Варшавского пакта в целом характер взаимоотношений большинства членов блока с Румынией. Избранная на встрече тактика заключалась в усилении работы «с партийным кадрами с целью поляризации [их] позиций», недопущении изоляции

Румынии, и, наоборот, как можно более активная «работа» с ней, а также расширение контактов с общественными и политическими организациями Румынии, укрепление связей с интернационалистски настроенными кадрами РКП и как можно более тесное сотрудничество с Бухарестом в рамках ОВД[1328]. План действий фактически предполагал, с одной стороны, зондирование ситуации внутри РКП и налаживание связей с теми, кто не разделял взглядов Н. Чаушеску, и, во-вторых, был рассчитан на максимально возможно «плотное» привязывание Румынии к Варшавскому Договору Несмотря на то, что на встрече не упоминались какие-либо вероятные «крайние меры» в отношении руководства РКП, логика составленного плана позволяет говорить о том, что при определенных обстоятельствах высказанные предложения могли стать основой для подготовки таких мер, и, прежде всего, в виде верхушечного переворота в Бухаресте с опорой на соответствующие партийные кадры.

Очередное обострение «румынского вопроса» в ОВД было очевидно (хотя и без подробностей) для пристально следившего за событиями Э. Ходжи. Он отмечал обеспокоенность китайского партийно-государственного руководства возможностью жёстких действий Москвы в отношении Бухареста в той форме, как это было в период подавления Пражской весны 1968 г. С целью получения более точной информации о характере крымской встречи, состоявшейся в августе 1971 г., китайская сторона обратилась к своим албанским союзникам[1329], но и они не имели детальной информации о переговорах.

Публикация 11 августа 1971 г. в центральном печатном партийном органе ЦК РКП газете «Скынтея» материала, содержавшего осуждение «империалистической политики», частью которой, как отмечалось в публикации, является «организация заговоров и установление марионеточных режимов», могло быть косвенным свидетельством раскрытого в Румынии заговора и являлось обвинением, имевшим весьма прозрачный намёк, со стороны главы РКП в адрес неназванных «империалистических сил»[1330]. Весьма симптоматичным и не оставлявшим сомнения по поводу «адресата» статьи было обращение к этой теме югославской стороны. Государственное информационное агентство ТАНЮГ в своём кратком обзоре охарактеризовало румынскую публикацию как «ответ на открытую и косвенную критику, которая слышится последнее время в оценках политики Румынии». При этом в сообщении агентства содержалось недвусмысленное осуждение в адрес тех, кто «организует заговоры в других странах»[1331], что могло относиться и к СССР.

Отсутствие признаков улучшения во взаимоотношениях СРР с её союзниками по Варшавскому пакту и активизация румынской дипломатии на американском и китайском направлениях, в условиях, когда в Москве начинали рассматривать вопрос о «замене роли “главного противника” в лице США на КНР»[1332], способствовало тому, что контакты Бухареста с Пекином привлекали внимание всех членов ОВД. Визит китайской военной делегации в Румынию 22-31 августа 1971 г., куда она прибыла из Албании, и её приём лично Н. Чаушеску были восприняты с большим беспокойством в дипломатических и военных кругах стран-участниц ОВД. По мнению посольства ГДР в Бухаресте, контакты между румынской и китайской сторонами свидетельствовали об усиливающемся сотрудничестве в военной области[1333]. По линии восточногерманской разведки была получена информация о военных экспертах КНР в Румынии, оказывавших румынской стороне помощь в развитии оборонных программ. Также было обращено внимание на большое количество подозрительно выглядевших «туристов» из КНР[1334].

На состоявшейся 2 августа 1971 г. в Крыму встрече обсуждался также и «югославский вопрос». В отношении СФРЮ были сделаны также определенные предложения с учётом развивавшегося внутри Югославии кризиса федерации и существовавшими опасениями в ОВД относительно возможных последствий югославской ситуации для региона с точки зрения военно-политических и оборонных интересов блока. Анализ происходившего, данный на встрече, свидетельствовал о том, что «руководство КПСС оценивает ситуацию в Югославии как серьезную. Произошёл всплеск националистических и сепаратистских тенденций. В руководстве партии опытные деятели, настроенные интернационалистски, были заменены людьми с откровенно ревизионистскими, прозападными и националистическими взглядами». Такая оценка была призвана обосновать планировавшийся визит главы КПСС Л. И. Брежнева в Югославию, который собрался говорить с И. Броз Тито о происходившем в стране, а по сути – оказать давление на главу СФРЮ с тем, чтобы не допустить её перехода в противоположный «лагерь»[1335].

К началу осени 1971 г. в связи с объявлением советской стороной о планируемой в сентябре встрече И. Броз Тито и Л. И. Брежнева внешнеполитический и военно-стратегический анализ складывавшейся в мире и Балканском регионе ситуации делался главой коммунистической Албании в виде констатации существовавших противоречий и возможных действий, прежде всего СССР, по их разрешению в свою пользу Во-первых, отмечалось стремление Москвы смягчить напряженность в отношениях с Бухарестом и Белградом с тем, чтобы усилить давление на Пекин. Во-вторых, Э. Ходжа предполагал, что югославская сторона будет стремиться поддерживать Румынию, так как это отвечает интересам руководства СФРЮ по ослаблению влияния СССР в регионе. В-третьих, Советский Союз, как считал глава АПТ, должен был стремиться добиться ослабления напряженности в отношениях с США с тем, чтобы не допустить сближения с ними КНР. Наконец, в-четвертых, в случае провала советско-американского сближения, Москва, как полагал Ходжа, усилила бы взаимодействие с европейскими государствами с целью ослабить позиции США в Европе[1336]. Оборонный компонент анализа вероятного сценария развития событий заключался в важных для албанской стороны проблемах: 1) сохранении политического союза между НРА и КНР и военно-технической помощи Китая албанским вооруженным силам; 2) недопущении изменения военно-политической ситуации в Балканском регионе за счёт усиления позиций Югославии и Румынии.

Позиция Югославии в складывавшейся ситуации вызывала серьезную озабоченность США; несмотря на то, что Вашингтон не ожидал прямой советской интервенции против СФРЮ, он предполагал вероятность усиления давления СССР на Югославию в целях ослабить её как одного из серьезных лидеров Движения неприсоединения и «смягчить» внешнеполитический курс Белграда как на европейском, так и на региональном балканском уровне. Отсутствие особых американских военных интересов в отношении Югославии тем не менее не влияло на внешнеполитические задачи США на «югославском направлении». Они заключались в «укреплении независимости Югославии и [её политики] неприсоединения», так как в случае подпадания СФРЮ под советское влияние для СССР создавалась возможность представлять угрозу НАТО[1337]. С целью недопущения подобного развития событий Государственный Департамент США разработал комплекс мер, способных усилить позиции СФРЮ. Среди них были расширение военных контактов между двумя странами на уровне представителей оборонных ведомств США и Югославии; заходы судов ВМФ США в югославские порты с дружественными визитами; отдых американских военных в СФРЮ и участие официальных делегаций американских военных в устраиваемых югославской стороной международных мероприятиях[1338]. Особое внимание уделялось уже существующей практике ежегодного обучения двух офицеров ЮНА в США и одного офицера США в Югославии. Одновременно предполагалось, после изучения ситуации на Балканах, расширить сотрудничество НАТО с Югославией[1339]. Обеспокоенность США ситуацией в СФРЮ распространялась и на будущее этой страны «после Тито». В этой связи аналитики Совета национальной безопасности США отмечали важность геостратегического положения Югославии, находившейся между двумя блоками. Ввиду этого её «неожиданное движение в сторону СССР могло создать угрозу политическому и стратегическому балансу в Европе. В нынешних условиях существования советской доктрины ограниченного суверенитета национальная безопасность Югославии, в конечном счете, опосредованно зависит от силы и решимости Запада в отношении СССР»[1340].

Визит Л. И. Брежнева в Югославию 22-25 сентября 1971 г. носил неофициальный, на чём настаивала советская сторона, характер. Во время переговоров И. Броз Тито с главой КПСС последний заявил своему собеседнику о том, что СССР не собирался и не собирается принимать каких-либо военных мер против Югославии. Он фактически пытался добиться от президента СФРЮ, чтобы тот воздействовал на своё ближайшее окружение, которое рассматривалось Брежневым как «враждебное» и «антисоветское»[1341]. Эта тема имела столь важное значение для главы Югославии, что позже, беседуя с членом руководства СКЮ Хорватии М. Трипало, он заявил ему, что необходимо «в интересах страны и добрых отношений с СССР удалить некоторых товарищей с наиболее заметных мест с целью создания у советского руководства лучшего отношения к Югославии»[1342].

Получение от советской стороны гарантий невмешательства во внутри-югославские дела проходило на фоне подготовки к одним из самых крупных военных учений сил ЮНА, Территориальной обороны и Гражданской обороны на границе Словении и Хорватии. Они проходили 5-9 октября 1971 г. и назывались «Слобода-71» («Свобода-71»)[1343]. В манёврах приняли участие по 30 тыс. человек от ЮНА, ТО и Гражданской обороны, около 600 военнослужащих-десантников[1344]. Учения являлись демонстрацией силы и были рассчитаны на оказание психологического воздействия как на руководство союзной республики Хорватия, так и на общественное мнение, поддерживавшее идеи «Хорватской весны». Таким образом, отработка взаимодействия сразу нескольких воинских сил СФРЮ – ЮНА и ТО, руководствовавшихся доктриной общенародной обороны, с использованием большого парка тяжёлой техники, а также авиации, проводилась не столько для подготовки отражения внешней интервенции, сколько для проверки этих сил в условиях внутриполитического конфликта.

Визит Тито в США, проходивший с 27 октября до 2 ноября 1971 г. после прошедшей в сентябре встречи главы Югославии с Генсеком ЦК КПСС и проведённых в начале октября манёвров, имел не только внешнеполитическое значение, но и был связан с оборонной политикой Белграда. На переговорах с президентом США Р. Никсоном И. Броз Тито назвал спекуляциями всевозможные рассуждения о неких советских намерениях и угрозах в отношении Югославии, сославшись на личные беседы с Брежневым, который подтвердил ему приверженность принципам уважения независимости и суверенитета СФРЮ[1345]. Американская сторона интересовалась в этой связи возможностью распространения таких же гарантий и на другие коммунистические страны. Однако Тито подчеркнул особый статус Югославии, не входящей в Варшавский пакт. Большое внимание глава СФРЮ уделил проведению манёвров государствами Варшавского блока в Восточной Европе, которые, как он заявил, не угрожают Югославии, проведшей свои собственные, «во избежание недопонимания», «вдоль вертикальной (с севера на юг – Ар. У.) линии по всей стране, так, что никто не мог сказать, что они направлены против Востока или Запада»[1346].

Внутриполитический кризис СФРЮ продолжал развиваться осенью 1971 г. Он был способен оказать серьезное влияние как на оборонную политику страны, так и на военную доктрину, интерпретация которой в новых условиях могла привести к её полному пересмотру. Во время ноябрьских 1971 г. выступлений студентов в Хорватии тема национальных вооруженных сил приобрела особую актуальность. Об этом свидетельствовали отдельные заявления руководителей студенческого движения, озвучивших идею создания собственных вооруженных сил в Хорватии и принятия её в ООН[1347]. Они также выступали за изменение названия ЮНА с тем, чтобы оборонная доктрина соответствовала интересам республик, входящих в СФРЮ[1348].

Осенью 1971 г. по мере развития национального движения в союзной республике Хорватии стало происходить явное противопоставление федеральных вооруженных сил в лице Югославской Народной Армии и республиканских, сведённых в формирования Территориальной Обороны. В этой ситуации основная ставка И. Броз Тито делалась на ЮНА. Её задачами в соответствии с 255 статьёй Конституции СФРЮ, принятой 7 апреля 1963 г., были «защита независимости, конституционного строя, неприкосновенности и территориальной целостности Социалистической Федеративной Республики Югославии»[1349]. Однако по новому Закону об обороне (февраль 1969 г.)[1350], в новой редакции статьи, ЮНА уже не определялась как «главная вооруженная сила народной обороны Югославии», а становилась наряду с формированиями Территориальной Обороны частью вооруженных сил СФРЮ. В этой связи заявления, сделанные Тито в боснийском городе Рудо на торжественном заседании, посвященном 30-летию создания ЮНА, свидетельствовали о явном стремлении президента Югославии закрепить за федеральными вооруженными силами преимущественные позиции перед формированиями Территориальной Обороны. Ответом на ноябрьские призывы студенческих лидеров в Хорватии стали слова главы СФРЮ о том, что «сначала армия, затем республика», т. е. на первое место выходили единые вооруженные силы, не подчинявшиеся республиканскому правительству[1351]. Поэтому не случайно иностранные эксперты считали, что «каплей, переполнившей чашу терпения» руководства СФРЮ, перешедшего к жёстким действиям против политической оппозиции в Хорватии, было обращение сторонников «хорватской весны» к теме создания республиканских вооруженных сил, против чего категорически выступил лично И. БрозТито[1352]. Генерал Я. Бобетко, хорват по национальности, один из высокопоставленных влиятельных военных и политических деятелей, был отстранен от исполнения занимаемой должности 12 декабря 1971 г. на период разбирательства и выведен из состава ЦК СКХ, что было связано не только с его поддержкой либерального крыла партийно-государственного руководства, но и вероятностью назначения на должность командующего загребским военным округом вместо занимавшего этот пост генерала Джоко Иованича[1353]. Вероятно, глава Югославии хорошо помнил недавние призывы Бобетко поставить армию под контроль гражданского общества и народа, что явно контрастировало с мнением Тито о том, кто должен был в действительности контролировать ЮНА. Выступая в г. Рудо, глава СФРЮ также подчеркнул, что именно за армией закреплялась ведущая роль в сохранении единства страны. Тито однозначно выступил за интегральный характер действий ЮНА вне зависимости от национального состава: когда «сербы и македонцы [будут вести оборону] на западных границах, то словенцы – на других границах»[1354]. Указав на задачу армии, т. е. ЮНА, защищать страну от внешнего агрессора, президент СФРЮ тем не менее предупредил, что в случае исчерпанности мирных средств разрешения внутриполитических проблем, когда на повестке дня окажется вопрос «быть или не быть, мы будем защищать наши завоевания, и здесь [будет действовать] наша армия»[1355]. Этот тезис полностью совпадал со сделанным в апреле 1971 г. заявлением командующего загребским военным округом ЮНА генерал-лейтенанта Дж. Иованича о готовности армии, при отсутствии других способов, бороться с внутренней угрозой силой[1356]. Настойчивые попытки Тито использовать вооруженные силы как инструмент противодействия дезинтеграции страны повышал политическую роль и статус Югославской Народной Армии, что было способно серьезно повлиять на взаимоотношения между высшим командованием федеральных и республиканских (ТО) сил.

Действия главы СФРЮ по ликвидации кризиса давали основания иностранным аналитикам, в частности экспертам ЦРУ США, считать в начале 1972 г., что «Тито, вероятно, преувеличивает», когда говорит о спасении Югославии как от гражданской войны, так и от иностранной интервенции. Одновременно констатировалась его обеспокоенность происходившим в Хорватии и перспективами «потери Белградом контроля над второй по размеру республикой федерации»[1357]. Существование угрозы со стороны армии для общественно-политической ситуации в стране признавали и в высших эшелонах власти СФРЮ. При этом имелась в виду возможность осуществления со стороны ЮНА попыток захвата власти. При жизни руководителя Югославии такое развитие событий категорически отвергалось даже в виде предположений, но в период «после Тито» не исключалось и рассматривалось в перспективе как реальная причина начала гражданской войны[1358].

В свою очередь, с югославской стороны особое внимание придавалось этническому составу командного состава. Высшие официальные лица, близкие к Тито, подчеркивали: «Несмотря на то, что 70% офицерского корпуса составляют преимущественно сербы, армия в настоящий момент не предпринимает действий, направленных на захват власти»[1359]. Со всей очевидностью определились три основные задачи, которые стояли перед ЮНА: защита от внешнего агрессора; консолидация СФРЮ как федеративного государства, в котором существуют межэтнические противоречия, и, наконец, укрепление и обеспечение единства СКЮ, организационно построенной по республиканскому принципу и подверженной влиянию межэтнических противоречий[1360]. Власти страны и иностранные аналитики отмечали, что для самой ЮНА последнее имело принципиальное значение, так как обострение этнического вопроса было способно при определенных обстоятельствах серьезно ослабить обороноспособность СФРЮ. Поэтому для руководства Югославии было важно ликвидировать дисбаланс представительства различных национальностей в офицерском корпусе ЮНА и высших органах её управления.

Таблица 2 2

Процентное соотношение национальностей СФРЮ в различных группах кадрового командного состава ЮНА к общему числу представителей соответствующих групп (конец 1971 г.)[1361]

Вопрос о вовлечении военнослужащих ЮНА в общественно-политическую жизнь страны затрагивал важную для Югославии проблему сочетания принципов общегосударственного централизма и республиканского федерализма. Это имело непосредственное отношение к оборонной политике в контексте усиления позиций армии в политической жизни общества. Предложение республиканских органов власти Хорватии, сделанное в марте 1972 г., – обеспечить участие военнослужащих армии в представительных органах власти, куда они бы делегировались от воинских подразделений, размещённых на территории соответствующих республик, зарубежные аналитики оценивали двояко. С одной стороны, ЮНА как общефедеральный государственный институт могла способствовать усилению центростремительных тенденций и поддерживать единство СФРЮ, однако, с другой, вовлечение военнослужащих в политическую жизнь и, к тому же, в конкретных республиках, могло усилить центробежные тенденции[1362].

Внутриполитический кризис СФРЮ серьезно влиял и на её отношения с другим коммунистическим балканским государством – Румынией, являвшейся членом Варшавского пакта, в отношении которого её руководство стремилось проводить более независимую политику. Давление на руководство Румынии со стороны СССР и наличие в высших военных кругах противников Н. Чаушеску, по его мнению, могли превратить в реальность гипотетические предположения о военном вмешательстве ОВД в «румынские дела» под руководством Москвы. Такой сценарий тем более был возможен, по мнению Чаушеску, что соседняя Югославия, с которой у Румынии существовали тесные политические и военные отношения, была серьезно ослаблена. В октябре 1971 г. британский военный атташе в Бухаресте сообщал в Лондон, что из надежного источника ему стало известно о приказе Н. Чаушеску усилить контроль госбезопасности над армией в связи с недовольством в армейских кругах «восточной политикой» главы РКП[1363]. Тема возможной интервенции рассматривалась в зарубежных, в частности, американских дипломатических кругах с учётом ряда факторов, которые, по мнению отдельных членов представительства США при НАТО, минимизировали такую угрозу. В специальном документе, составленном 4 октября 1971 г. и содержавшем анализ советско-румынских отношений и оценку их ближайшей перспективы, делались соответствовавшие выводы. В нём, в частности, говорилось, что «необходимо иметь в виду три важных отличия, существующих между Румынией 1971 г. и Чехословакией 1968 г.: 1) Румыния не проводит и не похоже, чтобы собиралась проводить экономические реформы, которые могли бы угрожать существующему режиму; 2) ныне в Румынии демонстрируется усиливающийся догматизм и идеологический контроль во внутренней политике (несмотря на тот факт, что либерализация прошла в Румынии больше, чем где-либо); 3) в географическом отношении Румыния не столь важна для СССР, она находится вне прямого доступа СССР к Германии». Главным фактором, способным серьезно усилить угрозу в отношении Румынии, была, по мнению авторов доклада, политика КНР на Балканах[1364]. В этой связи американские аналитики, следившие за развитием румыно-китайских отношений, отмечали ещё в конце августа 1971 г., что Пекин выразил «поддержку Румынии и привлёк внимание к советскому нажиму на независимые коммунистические государства на Балканах», т. е. Албанию и Румынию[1365]. Однако, как отмечали сами представители румынского военного истеблишмента во время своих контактов с западными дипломатами и особенно членами военных делегаций, военное сотрудничество с такими странами, как КНР, «несовместимо с их обязательствами перед Варшавским пактом»[1366].

В свою очередь, глава Румынии, стремившийся обезопасить себя от появления «пятой колонны», способной стать инструментом воздействия на внутриполитическую ситуацию со стороны внешних сил, предпринял ряд шагов. Одним из них стало расширение прав национальных меньшинств, прежде всего, немцев и венгров, в области культуры, образования и использования языка. Этот факт рассматривался иностранными аналитиками как попытка румынского руководства не допустить использования проживавших в стране национальных меньшинств Советским Союзом в интересах проводимой им политики давления на Румынию[1367]. Не менее серьезным намеком на происходившее летом 1971 г. в стране могло стать выступление главы Совета Государственной Безопасности И. Стэнеску на торжественном собрании в конце 1971 г. в присутствии Н. Чаушеску. Он заявил о руководстве со стороны РКП «всем, что было достигнуто в органах государственной безопасности в прошедший год в деле предотвращения, разоблачения и срыва деятельности иностранных шпионских служб и антиобщественных элементов в стране»[1368].

Особое внимание глава РКП обращал на укрепление режима собственной власти, контроля над обществом и введение системы сохранения секретности по широкому спектру вопросов. Существенную часть среди них составляли проблемы, относившиеся к оборонной тематике. Интенсивное строительство сооружений оборонного характера, а также военных заводов и инфраструктуры, имевшей военное значение, начатое в конце 60-х – начале 70-х гг., активное использование властями Румынии как военно-технической помощи (со стороны КНР), так и военно-технического сотрудничества (СФРЮ, Франция) рассматривались главой РКП как важный фактор обороноспособности страны в целом в отношении Запада (в меньшей степени) и Востока (прежде всего, Варшавского пакта и СССР). Усиление режима секретности было отмечено в принятом 17 декабря 1971 г. законе № 23 «О защите государственной тайны в Социалистической Республике Румынии». В соответствии с его основными положениями (статья № 42), заявлялось о запрещении без специального разрешения Совета Государственной Безопасности даже при создании художественных фильмов вести фото– и киносъемку промышленных предприятий или иных объектов, занятых выпуском продукции оборонного назначения, показывать новые экспериментальные технологии, разглашать техническую информацию, демонстрировать оружие и военную технику, за исключением официальных военных парадов, сообщать в литературных произведениях, художественных и документальных фильмах о военных объектах, местах дислокации воинских частей и т. д.[1369] Граждане Румынии лишались права сотрудничать с зарубежными СМИ или давать им интервью без специального разрешения госбезопасности. Более того, в статье № 4 Закона утверждалось, что «информация, данные или документы, подпадающие под действие данного закона, не являющиеся государственной тайной, но не предназначенные для оглашения, являются секретными и не подлежат обнародованию»[1370]. Подобная формулировка фактически объявляла всю информацию, на распространение которой не было специального разрешения госбезопасности, секретной, что ставило граждан Румынии, огласивших подобные сведения, уже изначально в положение подозреваемых или обвиняемых[1371].

Ужесточение режима, предпринимавшееся Н. Чаушеску, отражало общие для коммунистических стран Балканского полуострова тенденции развития их общественно-политических систем в этот период. Вопросы внутренней безопасности и обороны в практике коммунистических режимов были прямо или косвенно связаны как с поддержанием на должном уровне их репрессивной государственной машины, так и с обеспечением международных позиций. Для не входившей в военно-политические блоки Албании это означало необходимость сохранения тесных отношений с единственным союзником – коммунистическим Китаем. Несмотря на наметившееся охлаждение отношений между Тираной и Пекином, партийно-государственное руководство HP Албании продолжало оказывать поддержку внешнеполитическому курсу КНР. Это нашло своё отражение в очередном, уже восьмом по счёту, выдвижении албанской стороной 25 октября 1971 г. в ООН предложения признать КНР единственным представителем Китая вместо Китайской Республики (Тайвань) и обеспечить ей соответствующее место в этой организации. Албанская инициатива получила большинство голосов при голосовании[1372].

Албанская инициатива, несмотря на удачный для КНР исход, не способствовала тому, чтобы Пекин занял более конфронтационные позиции в отношении США и СССР, как на то рассчитывало албанское партийно-государственное руководство. Более того, китайская партийная делегация не прибыла в Тирану на проходивший 1-7 ноября 1971 г. VI съезд АПТ. Китайская сторона аргументировала это перед албанской стороной тем, что руководство КПК отказалось пока от посылки на съезды зарубежных компартий своих представителей. Отсутствие делегации КПК, а также призыв Э. Ходжи вести «борьбу на два фронта» – тезис, который китайская компартия уже перестала использовать, давали зарубежным аналитикам серьезные основания считать, что в отношениях между Тираной и Пекином, который стал проводить новый курс на международной арене в отношении США и частично СССР, возникли серьезные разногласия[1373]. Делался вывод о том, что таким образом албанская сторона предупреждала находившихся в «особых» отношениях с КНР и отстаивавших собственные позиции среди коммунистических государств Румынию, КНДР и Северный Вьетнам[1374].

В своём докладе Э. Ходжа, помимо традиционной положительной оценки албано-китайских отношений и жёсткой критики в адрес СССР, а также США, определил недвусмысленно оборонную политику страны в контексте её международного положения и региональных интересов на Балканском полуострове. Ключевым тезисом речи главы АПТ было осуждение «доктрины Брежнева» – «ограниченного суверенитета» государств-союзников Москвы по Варшавскому пакту, использовавшейся СССР как обоснование для его вмешательства во внутренние дела стран Восточного блока[1375]. Следующим тезисом речи Ходжи было объяснение выхода Албании из ОВД в 1968 г. необходимостью защиты суверенитета и независимости страны[1376]. Наконец, глава АПТ провозглашал «борьбу на два фронта», т. е. против «американского империализма» и «советского социал-империализма». Эта концепция была повторена и в нескольких других выступлениях во время съезда. Развивая идею ведения народной войны, Э. Ходжа заявил о том, что «Родина принадлежит всему народу и поэтому её защищает не только регулярная армия, одетая в униформу, но и весь вооруженный народ, организованный и подготовленный в военном отношении»[1377]. В тесной связи с этим тезисом находился и другой, озвученный главой АПТ и свидетельствовавший о его стремлении усилить политический контроль над военными. Заявив о том, что «наша армия – это армия нового типа, народная армия, армия революции», он акцентировал внимание, с одной стороны, на необходимости поддержания партизанских традиций в ней, а, с другой, на том, что армия НРА отличается от «армий буржуазных и ревизионистских государств», так как она – «не армия казармы, кастовая и закрытая», а близкая народу, а её кадровому составу «чужды зарубежные реакционные ревизионистские взгляды на военных»[1378]. В определенной степени это было стремлением подтвердить избранный ещё в 1966 г. курс реформирования вооруженных сил. Он воспринимался среди кадровых военных, как отмечали уже позже в своих воспоминаниях многие из них, достаточно негативно из-за ликвидации воинских званий, усиления роли парткомов в воинских частях в ущерб позициям военно-командного состава, привлечения армии к хозяйственной деятельности и ослабления воинской дисциплины[1379]. Более того, обращение к партизанским традициям было призвано подчеркнуть важность именно подобного опыта, учитывавшего исключительно «албанские условия» несмотря на явное несоответствие стратегии партизанской войны 40-х гг. XX в. практике применения вооруженных сил в 70-е. гг. Ещё в 1966 г. министр обороны Б. Балуку в беседе с одним из будущих авторов директивного документа «Тезисы Совета Обороны» Э. Хадо отмечал необходимость использовать зарубежные, в частности советские, военно-теоретические разработки (против чего выступали Ходжа и Шеху). Он заявлял ещё в 1966 г.: «Я не могу опираться на партизанскую войну, которую вели ранее, потому что это было восстание. Сейчас мы призваны защищать Албанию, а это совсем другое, нежели раньше, ныне мы будем защищаться»[1380]. В то же время глава военного ведомства, хорошо знакомый с правилами в высших эшелонах АПТ, а также знавший о том, что глава партии делает упор именно на партизанское прошлое, рекомендовал включить Хадо пассаж о народной войне в готовящийся документ[1381]. В декабре 1972 г. на XII Пленуме ЦК АПТ Э. Ходжа повторил свою версию при формулировании принципов военной доктрины

Таким образом, концепция оборонной политики НРА, ещё не будучи окончательно продуманной, становилась предметом назревавшего конфликта по военно-политическим вопросам в высших кругах АПТ, испытывая влияние межличностных отношений. Вероятность охлаждения отношений с КНР – единственным союзником НРА – усиливала у Э. Ходжи и его ближайшего окружения уверенность в необходимости делать ставку на использование собственных сил при обороне страны и опираться прежде всего на национальный опыт партизанской борьбы периода Второй мировой войны. Этот тезис превращался в главный идеологический постулат, определявший взгляды руководства НРА на оборонную политику в целом.

Ситуация в Албании, а также её международные позиции привлекали пристальное внимание в соседней Югославии. В конце 1971 г. в югославском МИДе была составлена специальная аналитическая записка по этому поводу. Во-первых, отмечалось, что Тирана стремится избежать изоляции, расширила международные связи и поддерживает отношения с 50 странами мира. Во-вторых, Албания рассматривает как угрозу для себя и для Балкан в целом присутствие в регионе, включая Средиземноморье, двух сверхдержав – США и СССР и отказалась от принципа «враждебного окружения». В-третьих, на действия албанского руководства на международной арене серьезно повлияло улучшение отношений КНР с Румынией и Югославией. В-четвертых, Тирана, выступая за нормализацию отношений с соседями по Балканскому региону, не поддерживает идею многостороннего сотрудничества и сближения стран полуострова. Аналогичное отношение Албания демонстрировала в отношении плана проведения Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе[1382]. Особое внимание в Белграде уделяли албано-югославским отношениям. В этой связи в документе отмечалось улучшение отношений между двумя странами и заинтересованность албанской стороны в обеспечении безопасности и суверенитета СФРЮ, а также готовности, в случае нападения на неё, оказать помощь Белграду. Более того, в аналитическом материале МИДа СФРЮ делалась ссылка на заявление премьер-министра ??? М. Шеху, сделанное югославскому послу И. Печеновичу, по поводу того, что Албания не рассматривает Югославию как источник угрозы для себя. Проводившиеся в СФРЮ военные учения «Слобода 71» оценивались руководством НРА как демонстрация независимости и «готовность защищать нашу (СФРЮ – Ар. У.) страну от любого агрессора»[1383]. Авторы доклада не без основания приходили к выводу о том, что одобрение позиции СФРЮ на международной арене сопровождалось жёсткой критикой и обвинениями Белграда в «ревизионизме» для внутренней аудитории. Как об этом заявляли албанские партийные и дипломатические работники во время контактов с официальными представителями СФРЮ, Тирана поддерживала принятые Белградом меры «против сепаратистов»[1384], т. е. сторонников идей «хорватской весны», и самого демократического движения.

На складывавшуюся в Балканском регионе ситуацию активно влияли и «наднациональные» факторы. К их числу относились противостоявшие военно-политические блоки – ОВД и НАТО. Со стороны Варшавского пакта велась активная работа по выяснению складывавшегося в Североатлантическом альянсе положения. Наибольшую активность в этом направлении проявляли разведывательные службы НРБ. Сотрудничество болгарской разведки с соответствующими организациями стран-участниц ОВД, в частности Венгрии, выявило предмет основного интереса в области оборонной политики. Среди главных тем, по которым шло взаимодействие, а также осуществлялась координация, были «отношения между государствами-участниками НАТО; расхождения во мнениях по вопросам будущего, стратегическим, тактическим и политическим задачам Североатлантического блока; соображения в связи с положением, укреплением и практическими задачами южного и северного секторов НАТО; планы политических и военных акций, направленных на разжигание новых вооруженных конфликтов; стремление расширить сферы влияния НАТО, привлечь новые государства под т. и. “натовский зонт”. Планы правительств и оппозиционных сил в странах НАТО, направленные на установление связей между Варшавским Договором и Североатлантическим блоком, ограничение ядерного и традиционного вооружения, а также численности вооруженных сил»[1385]. Особый интерес для Болгарии представляли действия Турции. Усиление её позиций за счёт ослабления Греции и фактически проводимый Афинами и Анкарой курс на отстранение президента Кипра архиепископа Макариоса от власти воспринимались Софией с озабоченностью. Произошедший 12 марта 1971 г. военный переворот в Турции создавал у болгарского политического руководства опасения относительно характера её взаимоотношений с Софией и политики в средиземноморскобалканском регионе. В августе 1971 г. болгарская сторона получила от советской конфиденциальную информацию о ситуации на острове и попытках США оказать давление на Грецию с перспективой дальнейшего ослабления центральных властей Кипра в лице президента Макариоса, который пользовался поддержкой Москвы и её союзников по ОВД[1386]. Дальнейшее развитие подобного сценария могло привести к усилению турецких позиций в регионе и расширению связей Анкары с Вашингтоном. С точки зрения оборонной политики, проводившейся руководством НРБ, это создавало предпосылки для укрепления роли Турции на Юго-Восточном направлении НАТО. Складывавшаяся в регионе ситуация начинала всё больше влиять на характер предпринимавшихся руководством НРБ шагов в области обороны.

Обращение к теме внутринатовских проблем ещё зимой-весной 1971 г. имело определенные основания. Оно непосредственно касалось геостратегических позиций альянса в средиземноморско-балканском и даже ближневосточном секторах международных отношений. В соответствии с оценками междепартаментской группы по Ближнему Востоку и Южной Азии СНБ США, составившей специальный меморандум о перспективах политики США в отношении Греции, Вашингтон мог серьезно ослабить позиции альянса в случае, если бы оказывал энергичное давление на руководство военно-политического режима в Греции, продолжавшего оставаться верным союзным обязательствам в рамках НАТО. В случае усиления требований со стороны США по поводу возвращения Греции к демократии, как предполагали эксперты, Афины могли сократить своё участие в альянсе и лишить, таким образом, НАТО и США возможности использовать территорию Греции на средиземноморском и ближневосточном направлениях, где Запад стремился сдержать расширявшееся присутствие СССР[1387].

Проведение скоординированной с СССР региональной политики давало возможность руководству НРБ использовать заинтересованность советской стороны в усилении на Балканах позиций Болгарии как наиболее лояльного союзника, которому предстояло выступать в роли противовеса коммунистическим Югославии и Румынии. В отношении последней новый руководитель МВД А. Цанев, встретившись с главой советского КГБ Ю. В. Андроповым в декабре 1971 г., заявил о том, что принятое прежним руководством министерства решение «развивать без революционной бдительности столь близкие отношения с румынской секретной службой» является серьезной ошибкой[1388].

Определение конфликтных проблем, имевших перспективу превращения в масштабное военно-политическое столкновение с участием не только региональных сил, но и двух блоков – НАТО и ОВД, являлось частью оборонной политики Софии. Так называемый кипрский вопрос относился непосредственно к числу наиболее важных неурегулированных проблем в средиземноморско-балканском секторе мировой политики и затрагивал непосредственно Болгарию, имея в виду её географическое положение и членство в Варшавском пакте. К концу 1971 г. военно-морские силы НРБ, с учётом возможностей болгарской стороны в контексте оборонных усилий Варшавского пакта, обладали вооружением, обеспечивавшим Болгарии, как члену ОВД, возможности выполнения соответствующих задач: 2 подводные лодки проекта 613, полученные от СССР в 1958 г. и входившие в дивизион, были заменены на аналогичное количество в 1972, но уже проекта 633 из состава советского Северного флота после их 8-летнего использования и полного обновления в «экспортном варианте»; 2 эскортных миноносца, задачей которых являлось боевое охранение соединений и конвоев, а также борьба с воздушными и подводными целями, были призваны играть вспомогательную роль в случае коалиционных действий ОВД на Черном море и проходе советских кораблей в Средиземноморье. 8 кораблей задействовались для обеспечения берегового охранения, а 6 минных тральщиков использовались для защиты прибрежных вод Болгарии. Болгарские ВМФ могли играть важную роль в обеспечении черноморско-средиземноморской операции деблокирования Проливов, имея 12 торпедных катеров и 14 десантных кораблей[1389]. Не меньшее значение придавалось развитию военно-воздушных сил НРБ, которые вместе с румынскими ВВС должны были бы сыграть важную роль в случае военно-политического конфликта на Юго-Западном ТВД.

Таблица 23

Состав ВВС Болгарии и Румынии (на конец 1971 г.)[1390]

Болгарский оборонный потенциал в части, касавшейся как проведения Софией военно-морской политики, так и оснащения болгарских ВВС, свидетельствовал о серьезности расчётов руководства НРБ не только усилить болгарское присутствие в акватории Черного моря и составить конкуренцию своему союзнику – Румынии – в данной сфере, но и превзойти румынских союзников по степени оснащенности ВВС.