Дэвид Мак-Гиллоу Что натворил туман Дюнкерк революции, 29 августа 1776 г.

Что бы ни говорилось в пользу детерминистического представления о обусловленности и неизбежности исторических событий, что Т. С. Эллиот назвал «великими безликими силами», — случай и удача (явления близкие, но отнюдь не тождественные), тоже играют немаловажную роль. Как еще объяснить случившееся в середине августа 1776 г., когда сильно потрепанному в сражении у Лог-Айленда (Бруклин) небольшому войску Джорджа Вашингтона, противостоявшему гораздо более сильной, одной из лучших в мире, британской армии, грозило полное уничтожение. Как указывает Дэвид Мак-Гиллоу, тогда на кону стояла не менее чем сама независимость Соединенных Штатов. Однако в ход событий вмешались совершенно, как это часто бывает, непредсказуемые капризы погоды. Если что-то в этой истории и позволяет говорить о «неизбежности», так это как всегда проявленные Вашингтоном интуиция и чувство момента.

Дэвид Мак-Гиллоу — один из самых известных и популярных историков нашего времени. Его работа «Трумэн» удостоилась одновременно двух премий — Национальной книжной и Пулитцеровской (за биографическое исследование). Другой Национальной книжной премией было отмечено его повествование о строительстве Панамского канала «Путь между морями». Читатели хорошо знают такие его книги, как «Потоп в Джорджтауне», «Великий мост» и «Утренние прогулки верхом». Миллионам телезрителям он знаком как ведущий или гость различных телевизионных шоу — таких как программа «Американский опыт». Бывший президент Общества Американских историков, Мак-Гиллоу является также лауреатом премии Фрэнсиса Пикмена и Книжной премии газеты «Лос-Анджелес Тайме». В настоящее время он работает над биографией Джона и Абигайль Адамс.

«Близится судный день, в известной мере решающий для судьбы Америки», — писал в середине августа 1776 г. из своей штаб-квартиры в Нью-Йорке Джордж Вашингтон. Всего несколькими днями раньше, 8 августа (а не 4 июля, как принято считать), в Филадельфии была подписана Декларация Независимости — и вот уже на протяжении шести недель в Нью-Йоркскую гавань британский флот доставлял самый сильный королевский экспедиционный корпус, когда-либо посылавшийся за океан.

Первые британские парусу были замечены еще в конце июня, а весь могучий флот, по выражению одного очевидца, создавал впечатление, «будто весь Лондон спустился на воду». Такого зрелища у берегов Америки еще не видели. Корабли продолжали прибывать все лето. Тринадцатого августа Вашингтон узнал о приходе 96 судов за один день. На следующий день бросили якорь еще двадцать, а в конечном счете в гавани собралось более четырехсот судов — из них десять линейных кораблей, двадцать фрегатов и сотни транспортных кораблей. Тридцать две тысячи прекрасно экипированных британских и германских солдат (некоторые подразделения считались лучшими в мире), не встречая сопротивления, высадились на Стэйтен Айленд. Число вражеских солдат превосходило все население Филадельфии, самого большого города только что провозглашенных Соединенных Штатов.

Оборону Нью-Йорка считали важной задачей как Конгресс (главным образом, по политическим соображениям), так и генерал Вашингтон, приветствовавший приближение решающей битвы: по его собственному выражению, «судного дня». Правда, при этом он располагал всего двадцатью тысячами солдат, а флота — ни боевых, ни транспортных судов — не имел вовсе. Его армия представляла собой сборище плохо вооруженных волонтеров и необученных новобранцев. Снабжалась она весьма скудно, достаточно сказать, что у солдат не было палаток и лишь очень немногие имели штыки — оружие, использовавшееся британцами с устрашающей эффективностью. Как писал служивший под началом Вашингтона хирург: «...в плане численности, дисциплины и военного опыта... неприятель обладал решающим превосходством, не говоря уж о важности поддержки со стороны сильного флота».

Среди немалого числа людей, вовсе не рвавшихся сражаться, был и самый способный из офицеров Вашингтона, Натаниэль Грин. Немногие из американских командиров имели опыт широкомасштабных военных операций, да и сам Вашингтон до сих пор не выводил армию в поле. Ему еще предстояло дать свое первое сражение в качестве командующего.

Не имея представления о том, куда англичане нанесут удар, Вашингтон решил разделить свои силы: половину оставить на острове Манхэттен, а другую переправить через Ист-Ривер на Лонг-Айленд и занять позиции на утесах над рекой, известным под названием «Бруклинские высоты». Все это делалось в нарушение известного правила, предписывавшего никогда не разделять армию перед лицом превосходящего противника. Когда 22 августа британцы начали переправляться на паромах через пролив и высаживаться на юге Лонг-Айленда, в восьми милях от маленькой деревушки Бруклин, Вашингтон направил дополнительные силы через Ист-Ривер (заметим, вовсе не через реку, как могло бы следовать из названия, а морской пролив шириною в милю с очень сильными течениями).

«У меня нет сомнения, что в скором времени произойдут великие события», — эти слова из письма Вашингтона, адресованного президенту Конгресса Джону Хэнкоку, стали теперь классикой. Но по существу сложившаяся ситуация грозила обернуться для Америки катастрофой. Вашингтону, имевшему на Лонг-Айленде не более 12 тысяч, предстояло вступить в бой с примерно двадцатитысячной армией, а в случае если попытка остановить противника не увенчается успехом, отступать со своими плохо обученными солдатами, имея за спиной водный рубеж. Случилось последнее.

Ожесточенное сражение на Лонг-Айленде разыгралось во вторник, 27 августа 1776 года, в нескольких милях от Бруклинских высот. Англичанам под началом генерала Уильяма Хоу потребовалось немного времени, чтобы обойти американцев с флангов, смять и отбросить. Все подчиненные Хоу офицеры, в числе которых были Джеймс Грант, Генри Клинтон, лорд Корнуоллис и лорд Перси, проявили себе знающими командирами. «В общем, наших генералов перегенералили», — кратко высказался по этому поводу Джон Адамс.

Есть свидетельства того, что сидевший верхом на крупном сером коне и наблюдавший за ходом битвы со склона холма Вашингтон с горечью промолвил: «Всемогущий Боже! Каких бравых парней суждено мне сегодня потерять!» А согласно поздним оценкам, он и сам не знал подлинного размера своих потерь, составивших убитыми, ранеными и захваченными в плен свыше 1400 человек. Двух его генералов пленили, многие из лучших офицеров погибли или пропали без вести. Британские штыки не щадили и сдавшихся, по этому поводу один английский офицер высказался так: «На войне все средства хороши, особенно на войне против столь гнусных врагов короля и страны». Вашингтон с уцелевшими солдатами отступил к укреплениям на Высотах и, заняв позицию спиной к проливу, стал дожидаться ночи и финальной атаки англичан.

В этот момент судьба американцев повисла на волоске. Англичане, чего по-видимому не понимал (или не позволял себе понимать?!) Вашингтон, загнали его в почти идеальную ловушку. Чтобы отрезать противнику путь к спасению, им стоило всего лишь ввести в Ист-Ривер несколько кораблей. Битва тогда закончилась бы совсем по-иному, но все изменилось из-за капризов погоды.

Джордж Вашингтон в ловушке. Бруклинские высоты, 30 августа 1776 года

Вероятность произошедшего была ничтожна, а вот то, что хотя и не произошло, но случиться вполне могло, представить совсем не трудно.

Разумеется, индивидуальные планы обоих командующих сыграли свою роль в ходе сражения. Действия, предпринятые Хоу на второй день, явно диктовались опытом Банкер-Хилл: добившись успеха, генерал предпочел не закреплять его штурмом американских позиций на Бруклинских высотах. Он не видел ни малейших причин как для увеличения своих потерь сверх необходимого минимума, так и для спешки. По правде сказать, образ действий Уильяма Хоу почти всегда отличался неторопливостью, но на сей раз ему и вправду не было надобности спешить — ведь он загнал Вашингтона именно туда, куда и хотел.

Джордж Вашингтон, со своей стороны, кажется, даже не задумывался об отступлении, являвшемся для него единственным разумным выходом. Все его порывы сводились к одному — сражаться. В среду 28 августа и в четверг 29, при том что на позициях заканчивались припасы, а время, когда еще можно было отойти, стремительно истекало, он (решение, которому трудно найти объяснение) посылал в Нью-Йорк приказы о высылке к нему подкреплений.

При всей своей отваге и преданности командиру его голодные, измотанные солдаты не испытывали особого подъема духа, когда 29 числа, во второй половине дня, резко похолодало и на не имевшие никакого укрытия войска хлынул дождь. «На нас обрушился такой сильный ливень, какой трудно припомнить»,— записал в своем дневнике бруклинский пастор. Мушкеты и порох промокли. Окопы в некоторых местах залило так, что солдаты стояли в них по пояс в воде, и при этом им приходилось вести постоянное наблюдение за противником, ибо атака могла последовать в любой миг. Многим приходилось обходиться без сна. Один житель Нью-Йорка, увидевший солдат Вашингтона когда все уже закончилось, сказал, что «отроду не встречал бедолаг, выглядевших такими несчастными».

Но сам Вашингтон присутствовал на позициях днем и ночью. Люди чувствовали заботу о себе командира, двое суток (28 и 29 августа) почти не слезавшего с седла и практически не дававшего себе отдыха.

Но именно в горестном положении американцев коренилась надежда на спасение. Холод и дождевые тучи приносил с собой державшийся больше недели, порывистый, а временами просто неистовый ветер — тот самый, который не позволял английским судам, воспользовавшись приливом, подняться вверх по Ист-Ривер. То, что этот пронизывающий, злой ветер не стихал, оборачивалось великим благом для новой страны.

Правда, ее защитники об этом не догадывались. Как писал английский историк сэр Джордж Тревильян, в то время «девять тысяч (или более того) истощенных, павших духом солдат, в которых заключалась последняя надежда нации, зажатые между морем позади и торжествующим неприятелем впереди, сгрудились на одной квадратной миле открытой местности, насквозь продуваемой студеным и яростным северо-восточным ветром...»

В письме Джону Хэнкоку, написанном в 4 часа утра 29 августа (кульминационного дня сражения), Вашингтон сетовал на суровость погоды и на то, что Конгресс не удосужился обеспечить армию палатками, однако и словом не обмолвился об отступлении. Он видел, как пять английских кораблей потерпели неудачу, попытавшись подняться по Ист-Ривер, и, таким образом, вероятно не рассчитывал на перемену ветра. Возможно, он также полагал, что корпуса затонувших в гавани кораблей надежно блокируют вход в пролив для всех судов, кроме имеющих очень малую осадку. Забегая вперед, можно сказать, что это предположение являлось ошибочным, да и в любом случае он был очень близок к тому, чтобы, уже подвергнувшись обходу по суше с флангов, оказаться обойденным еще и по воде с тыла.

Решение, напрашивавшиеся, казалось бы, само собой, созрело лишь вечером, после того, как сделалось очевидным, что англичане, используя тактику «постепенного продвижения», под покровом темноты ведут окопы в направлении американских позиций (а, возможно, и того, как Вашингтон допустил, наконец, вероятность появления английского флота у него за спиной). Важно, что, как подчеркивает сам Вашингтон, принято оно было «по совету ...старших офицеров».

По свидетельству одного из очевидцев, самым настойчивым из этих «советчиков» являлся самоуверенный тридцати двух летний  «боевой квакер»  из Филадельфии Томас Миффин. Именно Миффин, лишь сутки назад прибывший на позиции с подкреплением из Нью-Йорка, во время ночного обхода обнаружил продвижение вперед линии английских окопов и заявил Вашингтону, что единственным выходом является немедленное отступление.

А дабы никто не счел его предложение свидетельством малодушия, он взял на себя самую опасную при отступлении задачу — вызвался командовать арьергардом. Чтобы укрыться от по-прежнему нещадно хлеставшего дождя, Вашингтон и его офицеры собрались на военный совет в располагавшемся на Бруклинских высотах загородном доме находившегося в то время в Филадельфии на Конгрессе Филиппа Ливингстона, одного из тех, чья подпись стояла под Декларацией Независимости. Цель встречи, в соответствии с официальным протоколом, заключалась в том, чтобы определить «действительно ли в сложившихся обстоятельствах единственным выходом является уход с Лонг-Айленда?» Принятию положительного решения способствовали возможность перемены ветра и признание того факта, что едва ли стоит тешиться надеждой на непреодолимость преграды, созданной в гавани затонувшими кораблями.

Приняв решение, командиры без промедления занялись подготовкой эвакуации. Вашингтон направил в Нью-Йорк приказ собрать все суда и лодки «от Хеллгейта (на проливе Лонг-Айленд) до Спайтен Дайвил-Крик (на Гудзоне), которые можно спустить на воду и на которых имеются паруса либо весла и под покровом тьмы перевести их к восточной оконечности гавани».

Личному составу объявили, что сбор судов осуществляется для отправки в тыл раненых и доставки к Бруклину подкреплений, но всем офицерам на Высотах предписывалось «к 7 часам выстроить солдат по подразделениям с оружием, снаряжением и уложенными ранцами и ждать дальнейших приказов».

Ложь, на которую пошел в данном случае Вашингтон, предназначалась для того, чтобы до последнего момента скрыть от солдат правду и, таким образом, свести к минимуму возможность возникновения паники. А также для того, чтобы ввести в заблуждение англичан, наверняка узнавших о сборе судов от своих бесчисленных шпионов в Нью-Йорке.

В большинстве подразделений полученный приказ о построении с полной выкладкой восприняли как указание на то, что утром их бросят в атаку. Как вспоминал молодой капитан пенсильванских добровольцев Александр Грэйден, некоторые сочли нужным составить завещания, однако самого его не покидало ощущение, будто затевается нечто особенное. «Неожиданно меня осенило: готовится отступление, а приказ... всего лишь прикрытие для истинного плана», — писал он, однако добавлял, что никто из офицеров, с которыми ему пришло в голову поделиться своей догадкой, не принял ее на веру. Впоследствии, вместе с воспоминанием о долгом ожидании, ему всякий раз приходил на ум хор из шекспировского «Генриха V», где описывается «ночь томительного бдения» перед Азенкуром.

Едва стемнело, первые лодки начали переправу. Трудно представить себе, как удалось все это осуществить. В ход пошли все, даже самые утлые плавающие средства, управление которыми доверили подчиненным генерала Джона Гловера и полковника Израэля Хатчинсона, солдатам из Массачусетса, бывшим в мирной жизни моряками и рыбаками в Сайлеме и Марблхеде. Можно сказать, что судьба американской армии была в их руках. Они, как никто другой, понимали, что на воде та ночь могла обернуться не меньшим бедствием, чем на суше.

Переправляли все — солдат, припасы, лошадей и пушки. Чтобы сохранить тишину, предприняли меры предосторожности: весла, копыта и колеса обмотали тряпками, приказы передавали шепотом. С отправкой первого судна в непроглядной ночи под проливным дождем началась смертельная гонка.

Был миг, когда казалось, что все пропало. Около девяти часов отлив совпал со столь резким усилением северо-восточного ветра, что парусным судам не удавалось справляться с течением, а весельных явно не хватало, чтобы переправить всю армию до наступления дня. Однако через час ветер сжалился и утих, а потом и вовсе сменился на более благоприятный юго-западный, что позволило вновь задействовать всю спасательную флотилию.

Час проходил за часом, но переправа продолжалась без сучка и задоринки. Если когда-либо фортуна действительно благоволила отважным, так это имело место в ту ночь на Ист-Ривер. Вашингтон, по правде сказать, не выказавший в первом, данным им в качестве командующего, сражении талантов великого стратега, свое первое крупное отступление провел блестяще, сочетая решимость и быстроту со знанием дела. И его усталое, промокшее воинство тоже не ударило в грязь лицом. На холоде, под проливным дождем солдаты часами дожидались своей очереди на погрузку, бесшумно, как привидения, спускались к крохотной, не различимой во тьме Бруклинской пристани (туда, где ныне находится Бруклинский мост) и в полном порядке всходили на борт.

По мере того как сгущалась ночь и полки один за другим покидали позиции, передовая линия опасно редела. Если бы враг узнал, что происходит, и бросился в атаку, задержать его было бы некому, кроме арьергарда Маффина. Этому отряду надлежало жечь костры, поднимать шум и всячески поддерживать иллюзию того, что американская армия не покидала высот.

Единственный сбой произошел около двух ночи, когда Маффин получил приказ на отход и уже на пути к пристани узнал, что произошла ужасная ошибка и ему следует немедленно вернуться к оставленным постам. «Для молодых солдат то было нелегкое испытание, — написал впоследствии один из бойцов, — однако они с ним справились». Отряд вернулся на позиции прежде, чем англичане успели заметить его отсутствие.

Другой офицер, полковник Бенджамен Толлмадж, вспоминал, что «по мере того, как близился рассвет, остававшихся в окопах охватывало все большее беспокойство за собственную жизнь ...»

Эвакуировать предстояло еще очень многих и, судя по тому, как шли дела, казалось, что день настанет раньше, чем войска успеют завершить переправу. И снова на выручку американцам пришла «стихия», на сей раз в виде густого, как гороховый суп, тумана.

Впоследствии этот туман называли «подлинным чудом», «явным вмешательством Провидения», «знаком благоволения», «чудесным туманом», «дружеским туманом», «американским туманом». «Воздух сделался настолько плотным,— вспоминал тот же Толлмадж, — что я едва мог различить человека на расстоянии  шести ярдов».

Когда настало утро, туман не рассеялся и продолжал прикрывать операцию не хуже, чем ночная тьма. Толлмадж пишет, что когда арьергард получил наконец приказ отходить и «мы радостно распрощались с теми окопами», пелена оставалась «все такой же густой».

«...Когда мы добрались до Бруклинской пристани, лодки еще не вернулись, но очень скоро они появились и перевезли весь полк в Нью-Йорк. Мне показалось, что уже садясь в одну из последних лодок, я увидел на ступенях пристани Джорджа Вашингтона...»

Когда около семи утра туман наконец рассеялся, англичане с изумлением обнаружили, что противник исчез.

Поразительно, но всю армию числом в девять, если не более тысяч человек, с амуницией, провизией, лошадьми и полевой артиллерией за вычетом пяти тяжелых пушек, слишком глубоко увядших в грязи, удалось переправить через пролив всего за одну ночь с помощью собранной для этой цели за считанные часы лодочной флотилии. При этом никто не погиб и даже неизвестно, был ли кто-нибудь ранен. Если верить Толлмаджу, Вашингтон, рискуя попасть в плен, оставался на берегу до отплытия последней лодки. Единственными американцами, попавшими в руки англичан, оказались трое солдат, не покинувших остров в надежде поживиться брошенным добром.

«Судный день», которому, в соответствии с предвидением Вашингтона, предстояло решить судьбу Америки, оказался «судной ночью», что действительно оказала на будущее страны не меньшее влияние, чем любое из самых знаменитых сражений.

То был подлинный Дюнкерк Американской Революции: рискованная водная операция спасла армию и принесла Вашингтону глубочайшее уважение со стороны солдат, офицеров, членов Конгресса, военных теоретиков и историков — как современников, так и потомков. Впоследствии один из исследователей написал, что «операция такого рода никогда не выполнялась с большим искусством».

Но при этом она постоянно находилась на грани провала. Все могло пойти совсем по другому еще во время битвы за Лонг-Айленд, не поднимись тогда помешавший англичанам войти в пролив северо-восточный ветер. Или не сменись он на юго-западный в решающую ночь переправы.

Или не приди на смену ночной тьме спасительный для отступавших густой туман.

Ярким примером того, к каким последствиям могло привести появление в тылу защитников Бруклинских высот британских судов, служат события, произошедшие всего неделю спустя. Тогда при благоприятном течении и ветре пять королевских кораблей, включая пятидесятипушечный «Ринаун», поднялись по Ист-Ривер до Кипс Бэй и с расстояния в двести ярдов принялись прямой наводкой громить американские укрепления на Манхэттене. «Мало кому и в армии, и на флоте приходилось слышать столь ужасающий и непрестанный грохот орудий», — писал об этом один английский морской офицер. Земляные валы были разбиты в пыль, траншеи уничтожены в Считанные мгновения, а их защитники в панике бежали.

Окажись эта грозная сила в тылу Бруклинских высот, ловушка захлопнулась бы намертво. Вместе с Вашингтоном в мешок попала бы половина Континентальной армии, что грозило стать концом Американской Революции. Будущее убедительно показало, что без Вашингтона революция победить не могла. Как писал историк Тревельян: «Перемена ветра и появление английских фрегатов в тылу у Бруклина отсрочили бы завоевание Америкой независимости на неопределенное время».

Знаменательно то, что пять лет спустя Бруклинским событиям суждено было повториться, только вот стороны поменялись местами. Американцы и французы под командованием Вашингтона и Рошамбо поймали англичан в западню у Йорктауна, а зашедший им в тыл французский флот сделал отступление невозможным, не оставив лорду Корнуоллису и более чем семи тысячам его солдат никакого выхода, кроме плена.

Говорят, что, получив донесение о случившемся у Йорктауна, премьер-министр Англии лорд Норт воскликнул: «О Боже! Все кончено!» Вполне возможно, такое восклицание прозвучало бы в Конгрессе летом 1776 г., не поднимись над Бруклином судьбоносный ветер и не сгустись спасительный туман.