ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР

ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР

КАМПАНИЯ 1721 г. Несмотря на достаточно обоснованную уверенность в том, что Швеция в предстоящем году не станет дожидаться начала боевых действий, а еще весной вступит в переговоры о мире, Петр I не успокаивался. Зимой приложили массу усилий, чтобы достроить еще несколько линкоров. Для спуска кораблей на воду в феврале-марте во льду делали огромные проруби. Таким способом Рамз и Скляев ввели в строй (находившиеся на стапелях по пять лет!) 80-пушечные «Фридемакер» и «Святой Андрей», а Броун —.70-пушечную «Святую Екатерину». После чего численность русского флота открытого моря составила 29 линкоров и 6 более мелких кораблей (2128 орудий, 16121 человек).

Десантная армия, собранная в Финляндии для вторжения в Скандинавию, насчитывала 40 000 солдат и при нужде в любой момент могла быть значительно увеличена. Перебросить ее через Балтику готовился армейский флот — 171 галера, способная принять 22 870 десантников. Количество гребных судов в транспортных флотилиях легко обеспечивало снабжение экспедиционных сил.

Шведы имели в своем распоряжении около 20 000 солдат, которые в основном сосредотачивались вокруг Стокгольма. Шведский флот мог выставить всего 11 линкоров (752 орудия), 3 фрегата и немногим более 30 галер. Но все корабли имели малочисленные и к тому же плохо обученные экипажи. Продолжать войну при таком соотношении — явно бессмысленно. Даже тот факт, что 24 апреля английская эскадра адмирала Норриса (25 линкоров, 4 фрегата) вновь отправилась из Британии в Балтийское море, не вдохнул в скандинавов каких-либо надежд. Слишком хорошо они помнили прошлое лето. Поэтому 5 мая шведская делегация прибыла в финский город Ништадт с официальной просьбой прекратить военные действия и вступить в переговоры о мире.

Дипломатический диалог предстоял тяжелый, и Петр на всякий случай решил не останавливать совсем боевые операции, а подкрепить словесные аргументы своих уполномоченных демонстрацией военной силы. В конце весны он отправил в Ботнический залив одну из эскадр армейского флота. Возглавил рейд генерал Ласси.

14 мая отряд (73 гребных судна, 5500 солдат десанта) вышел из Гельсингфорса и ровно через две недели подошел к шведским берегам в районе города Евле. В течение месяца русские галеры прошли вдоль западного побережья Ботники, высадив за это время 17 десантов. Практически не встречая сопротивления, они разрушили в тех местах все, что представляло собой хоть какую-то ценность. 28 июня Ласси благополучно пересек залив в обратном направлении и прибыл в Васа. На этом боевые действия Северной войны фактически завершились.

Все лето в Ништадте шли переговоры, которые, как и ожидалось, получились нелегкими. В конце концов, русскому армейскому флоту пришлось совершить еще одну демонстрацию. 10 августа генерал Голицын получил приказ двинуть весь наличный галерный флот к Аландским островам и начать разведку предполагаемых мест высадки. Выполняя его, 124 гребных судна под Андреевскими флагами подошли к архипелагу. Но на этот раз все закончилось без выстрелов — 10 сентября в Ништадте наконец-то подписали долгожданный мир.

Некоторые итоги

Если отбросить ритуальное бахвальство и патриотическую трескотню о подвигах чудо-богатырей и величии родины, то непосредственные итоги боевой деятельности русских моряков в Северной войне 1700—1721 гг. при ближайшем рассмотрении оказываются более чем скромными. Флот вообще стал, наверное, самым противоречивым достижением первого российского императора. Практически в течение всей сознательной жизни корабли оставались для Петра наиболее сильной страстью, зачастую заглушавшей все доводы разума и здравого расчета. К парусам и веслам он испытывал, мягко говоря, странное чувство («корабли — дети мои»). Но по большому счету морские эскадры в его руках являлись все же не инструментом внешней политики (или способом приобретения денежной прибыли), а очень напоминали огромную, чрезвычайно дорогую игрушку (стоимостью от четверти до трети госбюджета), изготовленную и работающую только ради прихоти венценосного романтика. Судите сами — Азовский флот сгнил, так ни разу и не вступив в бой с неприятелем. Прорыв в Средиземное — или хотя бы в Черное — море остался пустой мечтой. А эскадры Балтийского флота нанесли противнику столь непропорционально малый ущерб в сравнении с усилиями, потребовавшимися для обзаведения ими, что отечественная историография по сию пору стесняется этой статистики. За весь период боевых действий петровские моряки сумели вырвать из рядов врага всего один (!) линкор, да и то в самом конце войны. В то время как, например, союзный русскому датский флот только лишь в одном 1715 г. захватил четыре таких судна.

Впрочем, иного результата ожидать и не приходилось. В отличие от армии, идеи и цели которой были понятны и близки большинству россиян, флот не мог найти в традиционно сухопутной стране никакой опоры ни в умах, ни на практике. Морское мышление нации выковывается многими поколениями широких групп населения, чьи деловые и финансово-экономические интересы напрямую зависят от мореплавания. Создать такой слой искусственно в лесостепном государстве не удавалось еще никому. И потому выглядит вполне закономерным то, что со смертью Петра мало кому понятная «игрушка» сразу же захирела. После 1724 г. (Петр умер в феврале 1725 г.) из всех огромных 70—90-пушечных линкоров, во множестве построенных «царем-шхипером» на выколачиваемые из нищих мужиков последние копейки, в море из базы всего несколько раз выходил только один. Остальные сгнили, простояв у причалов без всякой пользы. И превратившись, таким образом, видимо, в самый дорогой в мире (и самый недолговечный) памятник ограниченности власти даже великих самодержцев. Грезы о «царстве» над океанами так и остались грезами. Правда, за последующие 300 лет идею морского величия петербургские и московские правители не единожды пытались реанимировать. Потуги эти каждый раз неизменно заканчивались очередным крахом. Однако желающих побаловаться широкомасштабными экспериментами с предрешенным банкротством в финале меньше не становится. Во всяком случае, споры на тему «нужен ли большой флот России» продолжаются в нашей стране и сегодня.

Единственной частью петровской военно-морской организации, все же худо-бедно прижившейся как в структуре вооруженных сил государства, так и в головах личного состава, стал армейский флот, не способный к самостоятельной борьбе за не прибрежные коммуникации[98]. Поэтому даже после Полтавы вместо решительного броска на Скандинавский полуостров через Балтику (или на крайний случай относительно дешевой и не требовавшей большой крови блокады тех шведских провинций, что располагались на южном и восточном побережье Балтийского моря и из-за которых, в сущности, шла война) к победе пришлось идти куда более долгим и тернистым путем.

Говоря проще, российские вооруженные силы, несмотря на титанические усилия Петра в течение всего его царствования, смогли освоить (да и то с оговорками) на «большой воде» только давно устаревший инструмент, которым продуктивно работать в ту эпоху было уже нельзя. Отчего и боевые действия затянулись после коренного перелома у Полтавы на целых 12 лет. И великодержавный триумф пришлось добывать в традиционном отечественном стиле — перерасходуя огромные материальные средства и неся совершенно неоправданные гигантские потери в людях.