Временный руководитель работ

Временный руководитель работ

Война тем временем приближалась к своему апогею. До конца сражений было ещё далеко, но всем уже стало ясно, что никакого блицкрига у Гитлера не получилось. Советский Союз оправился от внезапного нападения и бросил все свои силы на то, чтобы дать сокрушительный отпор захватчикам.

На победу работала вся страна. На одном только Урале танков было построено больше, чем смогли создать Германия и все её союзники. В этот трудовой подвиг немалый вклад внёс нарком боеприпасов Борис Ванников, который в 1942 году был удостоен звания Героя Социалистического труда.

В декабре 1942-го армия, рвавшаяся овладеть Сталинградом (ею командовал генерал Фридрих Паулюс), была полностью окружена.

А в Казани жизнь протекала неспешно и размеренно. 20 декабря Курчатов направил Иоффе письмо, в котором обстоятельно доложил «… о состоянии работ по проблеме и мероприятиях, необходимых для их развития».

Послание начиналось с не очень оптимистичного заявления:

«Работа в РИАНе ещё не получила развития».

Затем перечислялись причины задержек: «… трудности снабжения хлором», «отсутствие шестифтористого соединения», «отсутствие помещения».

Городу Казани, и без того перегруженному эвакуированными предприятиями и учреждениями, было непросто выполнить восьмой пункт сталинского Распоряжения ГКО № 2352сс, который гласил:

«… предоставить <…> в г. Казани помещение площадью 500 кв. м для размещения лаборатории атомного ядра…».

Однако деваться было некуда, и власти Казани решили отобрать помещение у самых безответных граждан города — у детей. Иоффе предложили несколько разных мест «для размещеиия лаборатории».

Курчатов осмотрел выбранное Абрамом Фёдоровичем «полуподвальное помещение, занимаемое детским садом» и оказался лицом к лицу с очередной гримасой судьбы: чтобы приступить к созданию оружия для защиты страны от страшного врага, приходилось лишать крыши над головой беззащитных малышей.

Какая фантазия — пусть даже самая изощрённая! — способна придумать такой сюжетный поворот?!

Впрочем, судя по тону курчатовского письма, сам факт отнятия помещения у детишек, Игоря Васильевича не очень смущал. Собственных детей у него не было, что такое — лишить малышню детского сада, он понятия не имел. Поэтому особо долго на этом щекотливом аспекте задерживаться не стал, а принялся деловито описывать Иоффе достоинства и недостатки предлагавшегося помещения:

«Нашли его светлым, чистым и пригодным для лабораторных работ с не громоздкой аппаратурой. Для громоздкой аппаратуры оно не подходит, так как высота несколько ниже нормальной, двери и проходы — узкие».

Поскольку будущую атомную лабораторию предстояло оснастить измерительными приборами и прочим радиотехническим оборудованием, Курчатов сообщал:

«Решение поставленных радиотехнических задач… потребует, по крайней мере, полугодовой работы и новых принципов конструирования».

Кроме того, выяснилось, что…

«… в ФИАНе имеются электромагнит и циклотронная камера… Директор ФИАНа академик С.И. Вавилов выразил согласие передать всю аппаратуру циклотрона ЛФТИ».

Вроде бы, всё складывалось неплохо (специальная атомная лаборатория получала циклотронную аппаратуру), но огорчали препятствия, преодолеть которые было не так-то просто:

«В помещении есть водопроводная сеть, но раковина только в одной (из пяти) комнате, щитов и силовой проводки нет».

Возникли и более существенные проблемы, о которых Иоффе тоже ставился в известность:

«В беседе с проф. Никитиным — зам. дир. РИАНа — выяснилось, что получение протактиния организовать в СССР крайне затруднительно и что, может быть, его можно заказать фирме «Badium Chemical Co. New York»».

В таких вот условиях возобновляли атомные исследования советские физики. Практически всё (включая установку раковин и штепсельных розеток) приходилось пробивать с боем. Страна жила по законам военного времени, и нужды странной «научной лаборатории», занимавшейся какими-то непонятными делами, никого не интересовали.

Но у Курчатова энтузиазма не уменьшилось, и он с бодростью рапорто вал Иоффе:

«В течение недели получу техпроект и заявку на необходимые материалы, которых, вероятно, в Академии не окажется, и направлю весь материал Вам, приму меры к освоению помещения».

Иными словами, сложившуюся ситуацию «временный руководитель» оценивал трезво, не паниковал, а спокойно и деловито «принимал меры». А заодно перечислял «необходимые мероприятия», которые предстояло осуществить, добавив к ним ещё и «желательные».

В заключение письма Курчатов (уже не в первый, видимо, раз) предлагал привлечь к работе профессоров Харитона, Зельдовича и Кикоина. Не забыв при этом деликатно напомнить о материалах, выполненных…

«…..не в Академии наук СССР. В моей докладной записке на имя зам. предсовнаркома СССР т. В.М. Молотова отмечены материалы и указаны даже страницы текста, с которыми бы нужно было познакомить т. Харитона».

Вскоре в Казань приехал А.И.Алиханов. Он сразу же подключился к работам по урану. 26 декабря 1942 года им была составлена записка на имя Кафтанова и Иоффе, в которой изложено его, алихановское, видение «первоочередных мероприятий» — тех, что «необходимы на первых порах».

Алихановский документ заметно отличался от аналогичного курчатовского масштабами планируемой деятельности и своеобразием подходов.

Так, если Курчатов всего лишь «осваивал помещения», которые Казань выделяла физикам, то Алиханов категорически заявлял: «Необходимо оборудованное помещение в Москве». И не одно, а несколько — для «размещения лабораторий». Тут же называл адреса «полностью или частично консервированных» институтов, которые казались ему «наиболее подходящими»: «Институт неорганической химии» или «Сейсмологический институт».

Если Курчатов, соблюдая режим секретности, вместо слова «уран» ставил в своих письмах пять тире, а разведданные называл материалами, «выполненными не в Академии наук СССР», то Алиханов предлагал свой собственный план, направленный на предотвращение утечек информации:

«Что касается до соблюдения секретности, то представляется наиболее целесообразным вести параллельно очень схожие как по тематике, так и по методике одну-две открытые работы, рассматриваемые как продолжение работ, которые велись лабораторией Алиханова до войны и во время войны в экспедиции».

Если Курчатов был готов, засучив рукава, заниматься не только научной, но и организационно-хозяйственной работой, то Алиханов категорически требовал:

«Необходимо выделить специальное лицо, ответственное за хозяйственное обслуживание лаборатории».

В том, что два этих документа так разительно отличались один от другого, нет ничего удивительно. Слишком разными они были людьми — Алиханов и Курчатов. Как в научном, так и в общечеловеческом смысле.