Перед морским арбитражным судом
Перед морским арбитражным судом
В дверь постучали.
– Герр Прин, Вы приглашаетесь на мостик к господину Буслеру, – обратился ко мне стюард.
– Сейчас буду! – я соскочил с койки, прыгнул к умывальнику и открыл кран горячей воды.
Через окно мне была видна часть прогулочной палубы «Сан-Франциско». Под лучами солнца она выглядела светлой и уютной: большое зеркало, кожаный диван и широкий сервант со многими выдвижными ящиками в нижней части. Здесь можно было жить.
Я надел синюю форменную одежду с тонкими золотыми полосками на рукавах, и головной убор. Я кивнул себе самому в зеркале: «Четвертый офицер на „Сан-Франциско“. Штурманский экзамен и патент радиста в кармане . Первые ступеньки служебной лестницы были позади».
Первый офицер принял меня на мостике:
– Поезжайте в Американское иммиграционное бюро, господин Прин, у главного вокзала. Мы должны принять пассажиров.
Отдав честь, я отправился в путь. У седьмого причала я нанял такси.
Иммиграционное бюро располагалось в деревянном бараке. Там было оживленно, как на вокзале в зале ожидания: мужчины, женщины и дети стояли группами, носильщики кричали, время от времени бегали врачи в белых халатах.
Я впервые имел дело с пассажирами. Они осадили меня, как оводы потную лошадь, и забросали меня глупыми вопросами: «Будут ли на борту танцы, и примут ли в них участие офицеры?», спрашивала немолодая дама со сверкающими глазами; «Какие меры мы приняли, чтобы предотвратить кораблекрушение», хотел знать сильно надушенный мужчина.
Наконец я посадил всю эту публику, около пятидесяти человек, в автобус, и мы отправились в гавань. На борту судна я передал свою трескотливую орду стюардам, а сам отправился на мостик с докладом.
Наверху я встретился с третьим офицером. Мы еще не виделись с ним. Короткое представление: «Прин» – «Шварцер».
– Пассажиры уже на борту, господин Прин? – приветливо спросил он. – Удивительный народ! Вам следует остерегаться их, особенно женщин. В море они чертовски нуждаются в опеке. Поверьте моему опыту!
Мне оставалось только удивиться. С его курносым носом и глазами навыкате он совсем не выглядел ловеласом.
В этот момент на мостике появился маленький толстый мужчина, чрезвычайно элегантный, в темном пальто, котелке и светлых гетрах. Шварцер вытянулся перед ним. Это был «Старик».
Я представился ему и доложил о выполнении поручения.
Короткий испытующий взгляд маленьких серых глаз: «Хорошо, господин Прин, спасибо», – и он уже он исчез в своей каюте.
– Чрезвычайно строг в обхождении, неоднократно испытано, – пояснил Шварцер вполголоса. – Всех офицеров заставляет качать[85 Навигационные измерения секстаном высоты, вертикального угла положения светила (жарг.).] солнце, качать звезды, вести судовой журнал, следить за грузом, нести радиовахту. Да, офицерам здесь нелегко.
Мы прогуливались по мостику взад и вперед. На палубе стояли пассажиры, закутанные в толстые пальто, и смотрели на нас вверх. Время от времени и мы украдкой посматривали вниз и чувствовали себя на седьмом небе. Ведь Шварцеру тогда было двадцать три, а мне – двадцать один год.
Одиннадцатого марта мы вышли из Гамбурга. Была холодная, серая ночь, сыпал снег. Когда я незадолго до четырех поднялся на мостик на «собаку», началась вьюга. Видимость уменьшилась до расстояния вытянутой руки.
Мы поднимались вверх по течению Везера и находились приблизительно на широте маяка Хохвег. «Сан-Франциско» шел средним ходом. Через короткие промежутки времени гудел туманный горн.
Бусслер, первый офицер, стоял на мостике рядом с лоцманом. Они обсуждали, не лучше ли было стать на якорь.
– Прин, отправляйтесь на бак и вместе с Циммерманом готовьте якорь к отдаче, – крикнул мне первый офицер.
Я ринулся по трапу вниз и на бак. На палубе было темно, все палубное освещение выключено. Сквозь шум шторма время от времени слышался рев туманного горна.
Я постучал в переборку носового кубрика и позвал Циммермана. Через минуту он вышел, пошатываясь после сна и держа в руке фонарь.
Мы поднялись на бак к якорю правого борта. Я склонился вниз, а Циммерман светил мне фонариком. Я бросил взгляд вперед, туда, где вода сливалась с туманом. И увидел чуть правее нашего курса яркий белый свет!
Повернувшись к мостику, я закричал громко, как только мог:
– Огонь впереди справа!
Я не знал, расслышали ли меня на мостике из-за туманного горна. Огонь быстро приближался, он находился от нас на расстоянии не более нескольких сотен метров. Добежать до мостика я не успею!..
Я снова закричал во всю силу своих легких:
– Огонь впереди справа!
Передо мной возник темный силуэт одного из сигнальщиков.
– Опасность! – крикнул я ему. – Беги в кубрик! Буди всех!
Он убежал. С мостика донеслась команда Бусслера, усиленная мегафоном:
– Право руля!
Но свет огня впереди приближался, пока так и оставаясь на нашем курсе. Сквозь шум ветра я слышал, как сигнальщик будит команду в носовом кубрике:
– Подъем! Валите отсюда, если вам жизнь дорога!
В следующий момент перед форштевнем выросла огромная черная стена. Удар!.. Одновременно грохот и скрежет железа, раздираемого железом. Крен на правый борт.
Короткие команды с мостика:
– Стоп, обе машины! Обе машины, полный назад! Право на борт!
«Сан-Франциско» медленно повернулся и заскользил вдоль высокого борта другого судна. Сверху на нас смотрели ряды освещенных бортовых иллюминаторов. Затем чужое судно, как привидение, исчезло позади нас в снежной пелене…
Я спустился вниз, чтобы осмотреть повреждения. Было разрушено тросовое отделение и разорвана переборка носового кубрика. Внутри свистел ветер. Но чудесным образом никто из команды не пострадал.
Когда я вернулся на бак, в воду с грохотом уходила якорь-цепь правого борта. Я бегом отправился на мостик.
По пути я видел, как распахивались двери кают, и возбужденные пассажиры высыпали на палубу. Визжащий женский голос кричал: «Артур, на помощь, мы тонем!». И глубокий бас отвечал: «Успокойся, любимая, я же умею плавать!»
«Старик» был в штурманской рубке. Он только что встал с постели. Его знобило от лихорадки.
– Вы что, не видели судно раньше? – строго спросил он меня.
– Нет, господин капитан.
– А как называлось судно?
– Не заметил, господин капитан.
Он процедил сквозь зубы проклятие.
– Ох уж эти ученики на штурмана!
– Вы осмотрели пробоину? – спросил меня первый офицер.
– Пробоина над водой, господин Бусслер.
«Старик» подошел к окну и побарабанил пальцами по стеклу:
– По крайней мере, он хоть то видел, – проворчал он.
– Попытайтесь установить название судна, с которым мы столкнулись, господин Прин, – распорядился первый офицер.
Уходя, я отдал им обоим честь. Первый офицер ответил на мое приветствие, а «Старик» сделал вид, что не заметил его.
Внизу, в радиорубке я сел к радиотелеграфу.
«C.Q. – C.Q.»,[86 CQ (seek you) – вызываю всех. Одно из многочисленных кодовых выражений, используемых в служебной и любительской радиосвязи для экономии времени (примеч. оцифровщика).] телеграфировал я. – «Для всех. Здесь теплоход „Сан-Франциско“. Только что имели столкновение при подъеме вверх по течению. Просьба сообщить имя столкнувшегося с нами судна.»
Вслед за этим я надел наушники и стал ждать. Никакого ответа.
Затем тонкий писк ответного сигнала: «Здесь спасательное судно „Зеефалке“. Следую вверх по течению из Бремерхафена. Нуждаетесь ли Вы в помощи?»
«В помощи не нуждаемся», – ответил я.
Стоит позволить этим стервятникам буксировку, и придется в возмещение стоимости услуги заплатить половину стоимости судна.
Я продолжал ждать. Наконец снова писк сигнала. Позывной парохода регистра Ллойда. Текст: «Имел столкновение. Пожалуйста, ждите.». – Потом долгая пауза. И снова сигналы морзянки: «Для „Сан-Франциско“. В помощи не нуждаемся». И подпись: «Карлсруэ».
Слава богу! Я сорвал с головы наушники, вскочил и выбежал наружу.
Все пассажиры столпились на палубе. Они кутались в меха. Один из них остановил меня. Это был тот самый надушенный толстяк с черными миндалевидными глазами.
– Вы ведь четвертый офицер?
– Да, господин.
Он не нашел нужным представиться.
– Тогда я хотел бы задать Вам один вопрос, – продолжал он. – Я слышал все, молодой человек! Это самое невероятное, что случалось со мной до сих пор!
Его голос звучал все громче и возбужденней. Вокруг нас стала собираться публика.
– Перед аварией Вы разбудили экипаж! – Он повернулся к окружающим. – И Вы знаете, господа, что он сказал? Он сказал: «Каждый, кому дорога его жизнь, должен встать и спасаться!»
– Простите, я не так сказал.
– Что-о? Вы хотите меня уличить во лжи? Господа, Вы представляете себе? Экипаж будится, потому что судно в опасности. А мы, пассажиры, обрекаемся на то, чтобы утонуть!
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Толстяк нашел свою публику. Как я узнал позднее, он был оперным певцом.
– Странные у вас здесь обычаи, должен я Вам сказать. То, что долг офицеров – оставаться до последнего момента, а долг капитана – гибнуть с судном, это Вам, по-видимому, незнакомо, юноша?
Ох, с каким удовольствием я врезал бы в эту по-бабьи тестообразную физиономию! Но пассажир – гость на судне, и мне остается лишь вежливо ответить:
– Если Вы полагаете, что имеете основания для жалобы, мой господин, то обратитесь, пожалуйста, непосредственно к капитану.
Я оставил его и поднялся на мостик:
– Разрешите доложить, господин капитан, название парохода
– «Карлсруэ». К счастью, он не нуждается в никакой помощи.
«Старик» повернул ко мне голову, медленно обвел меня взглядом с ног до головы и зло произнес:
– К счастью? И Вы еще этому радуетесь? Лучше, если бы Вы были повнимательнее. Тогда не случилось бы все это свинство!
– Я не чувствую за собой никакой вины, господин капитан! Он уставился на меня, затем молча встал и направился к двери.
На пороге он обернулся:
– Вашу вину установит морской арбитражный суд! – и с этими словами захлопнул дверь за собой.
Я почувствовал себя так, как будто получил удар деревянным молотом по голове.
– Как Вы полагаете, господин Бусслер, эта история действительно дойдет до морского арбитражного суда? – повернулся я к первому офицеру. Он пожал плечами:
– Возможно.
– И чем это кончится?
– Можете быть спокойны, – сказал он горько. – Эти господа вокруг зеленого стола всегда находят козла отпущения! Мне пришлось там однажды побывать. У западного побережья США. Там на рассвете мимо нас проходил плот. Знайте, такой длинный плот из древесных стволов, какие спускаются вниз по Миссисипи. Еще ночью плот развалился на волнах, а утром мы наткнулись уже на его обломки. Там было пять или шесть пассажиров, которые громко взывали о помощи. Если бы подвахтенный кочегар не оказался бы в это время случайно наверху у поручней и не поклялся бы в том, что он видел плот, я бы его и не заметил.
У меня пересохло в горле:
– А если меня признают виновным, то чем это мне грозит? – перебил я его.
– Что я точно знаю, – ответил он неприязненно, – в худшем случае – лишение патента.
Разговор прекратился. Мы стояли рядом и пристально смотрели в ночную темень.
«Утрата патента», – размышлял я, – «конец карьере. Хлопоты на многие годы. И, в конце концов, офицер без патента. Это меньше, чем матрос». – Невеселые мысли все сильнее бередили мою душу.
С рассветом мы снялись с якоря и около восьми часов были в Бремене.
Когда я после вахты возвращался в свою каюту, то пассажиры встречали меня враждебными взглядами. Ко мне подошла маленькая девочка и мило спросила:
– Вы попадете теперь в тюрьму?..
В Бремене повреждение было освидетельствовано специалистами. Ущерб составил тридцать пять тысяч марок.
После ремонта мы снова могли продолжать свой рейс. Для меня рейс оказался очень плохим. «Старик» избегал общения со мной. Он обращался ко мне с холодным равнодушием, которое ранило сильнее, чем самые горячие упреки.
Поэтому я удивился, когда однажды он вызвал меня на мостик. Мы стояли перед Сан-Франциско, и судно было окутано густым туманом.
«Старик» находился в штурманской рубке. Он выглядел озабоченным, как крестьянин, осматривающий свои скудные угодья.
– Умеете работать с радиопеленгатором? – спросил он.
– Конечно, господин капитан.
– Тогда возьмите-ка радиопеленг!
Я поднялся на мостик и выполнил автопеленгование. Сняв автопеленг, я прошел в штурманскую рубку и определил наше место. Сразу вслед за мной вошел «Старик». Он посмотрел на карту через мое плечо.
– Все, что Вы сделали, дерьмо, – сказал он грубо. – Мы должны находиться здесь! – И он показал указательным пальцем на обозначенное на карте место, которое было западнее моего.
Я не ответил.
– Ну, ладно. Определитесь снова, теперь уже по береговому ориентиру.
– Есть, господин капитан.
«Как же так», подумал я, «если ты не доверяешь мне, ты мог бы спросить обо мне у других».
Я спустился в радиорубку и взял пеленг на станцию на берегу. Новое место оказалось еще восточнее, чем предыдущее.
«Старик» ждал меня в штурманской рубке. Когда я доложил ему об этом, он напустился на меня:
– Вы что, совсем Богом обижены? Достаточно ясного человеческого разума, чтобы понять, что все это – чепуха! – Наморщив лоб, он пристально посмотрел на карту. – Ваш автопеленг неправильный, он не должен так проходить! Возьмите его еще раз!
Я повторил замер. Новое место точно соответствовало первому.
На этот раз «Старик» не сказал ничего. Сложив руки за спиной, он начал быстро шагать по штурманской рубке взад и вперед. Его сапоги громко стучали по настилу палубы.
– Я приму моё место, – выдавил он из себя.
– Тогда через два часа мы сядем на мель, – ответил я.
Он остановился:
– А если я приму Ваше место, и мы сядем при этом на мель?
Я знал, что мне нечего было теперь терять:
– Господин капитан, я все же рекомендую Вам сместиться на фарватер согласно моему определению, а затем лечь на курс фарватера.
Он опалил меня взглядом взбешенного бульдога:
– Хорошо! Однако если при этом мы сядем на мель, то у Вас будет возможность узнать меня поближе. Тогда хлебнете у меня горя перед морским арбитражным судом!
Он круто развернулся и выскочил из рубки. Я остался в штурманской рубке один. Снаружи туман стоял непроглядной стеной, и в нем бесследно и безответно тонули наши туманные сигналы. Я испытывал весьма щекотливое чувство: если и сейчас все пойдет наперекосяк, то я погиб. Потому что «Старик» был верен своему слову, и это я знал определенно.
От напряжения я покрылся потом. Спустя полчаса я доложил:
– Капитану: время поворота на курс фарватера сорок два градуса!
«Старик» спустился ко мне.
– Хорошо. Ложиться на курс сорок два градуса! – скомандовал он, не глядя на меня. Затем он снова поднялся к себе.
Если мое место было верным, то мы должны были теперь находиться недалеко от побережья, и в ближайшее время следовало ожидать появления лоцманского катера.
Но никого не было видно. Только ночь и туман.
Тут в дверь просовывает голову вахтенный:
– Сигнальщик докладывает, что впереди слышно пять коротких звуковых сигналов!
Я поднялся на мостик к сигнальщику. Мы внимательно прислушались вдвоем. Шли секунды. И вот, наконец, спереди доносится звуковой сигнал, пока еще очень слабый, отдаленный.
В десяти шагах от меня стоял «Старик», неподвижный, как темная статуя в тумане.
– Господин капитан, впереди по правому борту лоцман! – произнес я вполголоса. Мой голос немного дрожал, и это мгновение было самым прекрасным за все время моего пребывания на «Сан-Франциско».
– Вы что, принимаете меня за глухого? – был его ответ. – Я слышу это уже давно.
Я вернулся в штурманскую рубку. «Старик» последовал за мной по пятам:
– Спуститесь на палубу и примите лоцмана. – И, когда я уже направился выполнять его распоряжение, добавил как бы против воли: – На этот раз Вы все сделали хорошо.
Это было высшей похвалой, которую я когда-либо от него слышал.
С тех пор он стал относиться ко мне любезнее. И когда мы на обратном пути были в ста двадцати милях от побережья, он отослал меня с мостика вниз. Последние три дня я вообще не должен был более нести никакую вахту, а лишь играть роль пассажира и, при необходимости, быть готовым снова заняться радиопеленгацией.
Однако при всем этом я все еще испытывал страх перед морским арбитражным судом. Бусслер же полагал, что слушание дела может и вовсе не состояться, так как, в конце концов, никто не погиб и не пострадал.
Когда мы прибыли в Гамбург, я бросился на почту. На мое имя вызова не было. Не получили его и «Старик» с первым офицером.
Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом:
– Прин, слушание дела в морском арбитражном суде в Бремерхафене через три дня.
– Теперь они доберутся до нас! – добавил Бусслер.
В девять часов утра следующего дня на борт пришел вахтенный капитан. Это был пожилой лысый человек с седой бородой. Мы сели вместе в пустой кают-компании, и я заказал для него грог и бутерброды с ветчиной. Он рассказал мне, что раньше он был капитаном судна вдвое больше нашего. В течение двадцати лет! А теперь, когда он состарился, его просто списали с пенсией в сто восемьдесят марок в месяц. Он спросил, можно ли ему забрать с собой оставшиеся бутерброды для жены и, получив мое согласие, с застенчивой улыбкой тщательно завернул их и сунул в сумку.
Чтобы не смущать его, я отвернулся: «Что с ним стало!? И что станет теперь с мной? Через три дня предстоит слушание дела».
В ночь накануне суда я был на вахте. Это было хорошо, так как я все равно не смог бы заснуть .
Мы стояли в длинном, темном коридоре старого административного здания в Бремерхафене: «Старик», первый офицер, я и несколько человек из команды. Сразу вслед за нами прибыли и офицеры с «Карлсруэ».
Холодное приветствие.
Мы стоим перед большой коричневой дверью в зал заседания, а офицеры «Карлсруэ» – у окна напротив.
День пасмурный, и от этого в проходе, в котором мы стоим, царит полумрак.
– Не переживай, Прин, патент не стоит этого, – утешает меня «Старик».
Мимо нас проходит худощавый мужчина с козлиной бородкой и в очках. Все дружно приветствуют его. Он холодно кланяется в ответ и исчезает в зале заседаний.
– Это рейхскомиссар, – пояснил нам «Старик», – своего рода государственный адвокат на процессе.
После него прибывают еще несколько господ с портфелями, которые выглядят довольными и благополучными. Один из них, улыбаясь, даже кивает нам головой.
– Заседатели, – поясняет «Старик», – все они из Бремена и окрестностей.
– Для нас, гамбуржцев, это плохо – мрачно резюмирует Бусслер.
Наконец, в последнюю очередь примчался маленький господин в черном костюме и проскользнул в зал заседаний, как крот в нору. Это был сам председатель. Сразу после этого нас приглашает судебный клерк.
Большой унылый зал. За столом – председатель с заседателями. Слева от них – рейхскомиссар.
Мы подходим к столу и передаем наши патенты и трудовые книжки.
– Надеюсь, что мы увидим их снова, – шепчет мне Бусслер.
Затем нас рассадили.
Председатель объявляет об открытии слушания.
Первым заслушивается капитан «Карлсруэ». Он выступает очень решительно. Он поясняет, что «Карлсруэ» из-за непогоды и повреждения машины стал на якорь. Впрочем, он сделал все необходимое: в колокол звонили через короткие промежутки времени, а при нашем приближении был дан предупредительный сигнал.
Закончив давать показания, он кланяется суду и отступает в сторону. В целом он оставил после себя хорошее впечатление.
Затем приступает к даче показаний наш «Старик». По его признанию, у него нет собственных свидетельств. Во время происшествия его лихорадило, и он с высокой температурой был в своей каюте.
– Так-так, – говорит рейхскомиссар. – А Вы не могли пригласить на время болезни другого капитана?
– Не мог же я знать заранее, что заболею гриппом, – грубо отвечает наш капитан.
На этом он и заканчивает. Пока все складывается в пользу «Карлсруэ».
Вызывают Бусслера. Они берут его в оборот чертовски жестко. «Почему он не стал на якорь с наступлением плохой погоды?». – Он возразил, что на середине фарватера этого нельзя было делать. «Почему он не уменьшил ход?». – Он и так следовал средним ходом, был его ответ.
– Средний ход – это полумера, – возразил комиссар. – Вы должны были следовать малым ходом.
Бусслер не находит, что сказать.
– А что Вы сделали потом?
– Я послал на бак четвертого офицера готовить якорь к отдаче.
– А кто – четвертый?
Я встаю. Установление анкетных данных.
– Итак, Вы находились на мостике вместе с господином Бусслером? – спрашивает меня рейхскомиссар. В такт своим словам, как бы усиливая их значимость, он постукивает острием своего золотистого карандаша по столу.
– Так точно.
– Когда все это произошло?
– Незадолго до четырех.
– А точнее?
Это явная ловушка! Я чувствую это инстинктивно, но напрасно пытаюсь понять, куда он клонит.
– Минуты за три-четыре.
– Ага! – Он резко поворачивается к лоцману. – Вы говорили только что, что это было в полной темноте?
Лоцман кивает головой.
Рейхскомиссар снова обращается ко мне. Стекла его очков сверкают.
– Опыт показывает, что для того, чтобы привыкнуть к темноте, требуется минимум семь-восемь минут. Ничего удивительного в том, что Вы ничего не видели.
Вмешивается один из заседателей:
– Простите, господин рейхскомиссар, но молодые глаза быстрее привыкают к темноте!
Я посылаю ему свой благодарный взгляд.
Рейхскомиссар строит на лице такую мину, как будто бы он надкусил стручок перца.
– Прекрасно, – возражает он, – мог привыкнуть, а мог и не привыкнуть.
Он снова обращается к Бусслеру:
– Когда на судне впервые собственно увидели «Карлсруэ»?
– Об обнаружении мне доложил четвертый.
– И что Вы увидели, господин Прин?
– Я заметил белый огонь впереди и справа по курсу.
– Хм-м. А теперь расскажите нам подробно, как все это происходило. Итак, Вы получили команду готовить якорь к отдаче. Что потом?
– Я побежал на бак, разбудил Циммермана, и мы вместе отправились готовить шпиль.
– И посмотрели вперед только после этого?
– Так точно.
– А Вам не пришло в голову, сначала осмотреться за бортом?
Я молчал.
В этот момент вмешивается наш «Старик»:
– Для чего нужен весь этот разговор? Четвертый получил команду готовить якорь к отдаче, следовательно, он и должен сначала заняться якорем. И на этом баста! На моем судне люди приучены выполнять приказания, и ничего иного не должно быть!
Он говорит громко и напористо. Председатель позвонил:
– Я должен Вас, однако, просить, господин капитан!
И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.
В заключение Бусслер дает показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.
Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперед.
– Чем это закончится для нас, господин капитан? – спрашиваю я.
– Это игра в рулетку.
Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».
Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:
– Теперь пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.