Глава 4. В ПОХОДАХ С ТЕРСКОЙ ДИВИЗИЕЙ

Глава 4. В ПОХОДАХ С ТЕРСКОЙ ДИВИЗИЕЙ

После моего отпуска, в апреле 1919 года, я уже больше в госпитале не работала: вернулась и получила назначение в 4-й Передовой отряд Красного Креста при Терско-Кубанской дивизии генерала Топоркова в корпусе генерала Шкуро. Еще зимою мы, сестры, узнали, что на фронте совершенно нет настоящих сестер, видели, в каком виде приезжают тяжелораненые, и решили, что наше место там. Кроме того, начался сыпной тиф, и многие фронтовые лазареты остались без персонала. Мы стали просить о переводе, но наши врачи и слышать не хотели и делали все, чтобы нас задержать, говоря, что хорошая сестра нужна и в тылу. Мы же доказывали, что в тылу они всегда найдут других и что во всяком случае им легче обойтись без нас, чем на фронте, где зачастую не было и врачей. После долгих хлопот все сестры, которые просили, получили назначения в отряды, лазареты и поезда. Нас заменили другими: мы оказались правы. Но после нас поехало еще много других.

Аня осталась в Екатеринодаре — она подружилась с одной барышней, своей сослуживицей, Тамарой Стуловой. Они нашли комнату с кухней и поселились вдвоем.

Назначение в отряд я получила 30 апреля 1919 года — он формировался в Екатеринодаре; сестры были назначены очень разные. Из кауфманских только Шура Васильева, с которой я была дружна, но накануне отъезда она заболела и осталась. Были три хороших сестры какой-то провинциальной общины: Ларькова, Гришанович и Абелыкина, затем еще Васильева, очень простоватая и неизвестно как попавшая под видом сестры, а также еврейка, «сестричка» Вера Ходоровская. Никакого представления о медицине она не имела, поехала развлекаться, флиртовать и играть роль! Из-за нее было очень много неприятностей и ссор, даже скандалов: она заводила романы со всеми начальниками и пыталась нами командовать.

16 мая. Отряд эшелоном выехал догонять дивизию. В Ростове-на-Дону простояли четыре дня. Там я нашла Аню Думитрашко. Хорошо провели время: столько надо было рассказать друг другу! Эшелон дошел до станции Авдеевка, вернулся до Ясиноватой и дошел до Славянска, где мы стояли три дня. Рядом с нами оказался эшелон с Вадиной (мой двоюродный брат) батареей, и мы с ним неожиданно столкнулись. Не видались с Петербурга, с самого начала революции.

30 мая. Прибыли в Изюм и выгрузились. На вокзале были раненые терцы, и я дежурила ночь.

1 июня. Вышли из Изюма походным порядком, проехали поздно ночью через деревню Староверовка, где недалеко стоял большевицкий броневик. Ночевали тревожно в двух верстах в деревне Няволодовке.

2 июня. Прибыли в Купянск и соединились с дивизией. Мы расположились лагерем. Меня посылали, с десятью двуколками, перевезти больных и раненых за две версты на станцию Заосколье.

3 июня. В 8 часов утра вся дивизия собралась на площади, был парад, и полки с музыкой начали выступать; за полками шла артиллерия, несколько крестьянских повозок со снарядами, и за ними мы. Весь обоз шел сзади. Мы ехали по одной сестре на двуколке — сидели спереди рядом с ездовым (то есть с тем, который правил). В ногах стоял походный сундучок с самым необходимым: остальные вещи были в обозе. На дне двуколки было всегда свежее сено, и, если не было раненых, мы могли там отдохнуть и поспать. Сначала все двуколки имели брезентовые крыши и бока (аэропланы, как говорили казаки). Но очень скоро начальник дивизии приказал их снять, так как они были видны издалека и выдавали дивизию в походе. Обыкновенно мы выступали рано утром, шли весь день и вечером ночевали в какой-нибудь деревне. Среди дня останавливались и недолго отдыхали, если все было спокойно. Нам квартирьеры отводили хаты. Там мы спешно ели, что находили, — простоквашу, яйца — и заваливались спать на носилках. Бабу просили сварить суп из курицы. Варилась она ночью в русской печке. Утром, встав, съедали приготовленное и остатки курицы брали с собой. Днем на ходу крутили гоголь-моголь, ели подсолнухи, которые наши ездовые рвали в полях для себя и для нас. Яйца всегда у меня были: мой ездовой обожал сырые белки, поэтому у него всегда был запас свежих яиц. Я крутила гоголь-моголь, а он глотал белки. Когда мы получали раненых, мы на ночевках почти не отдыхали: приехав вечером в деревню, надо было их устроить по хатам, перевязать, накормить, оставить дежурную сестру, так что ложились спать очень поздно, а вставать надо было рано, чтобы к выходу дивизии все раненые были накормлены, перевязаны и отправлены в тыл; если их отправить было нельзя, то надо было уложить их на наши двуколки, чтобы везти дальше с собой.

Очень часто мы попадали под обстрел, главным образом броневиков, так как одна из задач дивизии была взрывать железнодорожное полотно. Броневик — это бронированный паровоз с тоже бронированными вагонами-площадками для артиллерийских пушек и пулеметных гнезд; их задача была охранять железнодорожные мосты и железнодорожные пути и станции.

Когда начинался обстрел, летучку старались отвезти в сторону, но не всегда это было возможно. Очень меня забавляла сестра Ларькова: она всегда имела при себе большую красную подушку и, когда начинался обстрел, она, как страус, прятала под нее голову.

Из Купянска начался Харьковский поход. В первый день нашего похода пришли в селение Великие Хутора. Нашему отряду отвели несколько халуп. Двуколки остались на улице. Мы бегали и покупали яйца и молоко. Казаки сразу же повесили на телеграфном столбе учителя-коммуниста, а двух учительниц выдрали.

6 июня. В 6 часов утра выступили дальше. Весь день шли благополучно, только в 11 часов подскакал легко раненный казак разведки; они еще рано утром наскочили на большевиков, но те исчезли. К вечеру мы подошли к деревне Хотомля. Послали разведку и квартирьеров. Жители сказали, что красных нет, но, как тронулись к деревне, началась стрельба: оказалось, что человек тридцать красных сидело во ржи. У нас один убит, три раненых. Когда началась стрельба, мы все остались стоять на дороге, в том порядке, как шли. Большевиков прогнали — у них было много раненых, остались лежать убитые. Мы взяли наших раненых и въехали в деревню. По дороге видели трупы красных во ржи.

7 июня. Дневка в Хотомле. Изредка слышна артиллерийская стрельба. Раненые лежат в халупе.

8 июня. Отправили раненых на обывательских подводах на железнодорожную станцию и выступили. Доехали до деревни Некрытая и остановились под откосом дороги, у моста. В это время шел бой, непосредственно за деревней. Полковые сестры на тачанках подвозили раненых. Наша дежурная сестра их принимала и клала в двуколки. Бой продолжался часа два. Мы двинулись дальше. На дороге лежали убитые лошади (с одной уже была содрана кожа). Проехали мимо трупов большевиков. Наши санитары и казаки бросились их осматривать и снимать то, что годилось: сапоги, обмотки, брюки. Много убитых лежало во ржи и в кустах. То место, где красные бежали, было все усеяно котелками и разными вещами.

Всю дорогу нам подвозили раненых. Работали все сестры. Дорога была отвратительная, шел ливень. Двуколки отставали друг от друга. По дороге умерло двое: хорунжий Стрепетов и казак, их мы везли все время с собой. Поздно вечером приехали в деревню Русские Тишки, в двенадцати верстах от Харькова. Ночевали там. Раненых устроили в двух хатах. Легли усталые в 12 часов ночи.

На другое утро, в 6 часов, поехали к Харькову через деревню Малая Лозовая. Очень быстро пошли по Белгородскому шоссе и остановились в четырех верстах от города, около здравницы Красного Креста.

Нас встретили с цветами, угощали молоком. Войска были уже почти в городе. Изредка была слышна артиллерийская стрельба. Вдруг затрещали пулеметы и раздались ружейные выстрелы. В это время мы, сестры, бродили по парку около шоссе. Сестра Васильева и особенно Вера Ходоровская (еврейка), как безумные, вскочили в первую двуколку и понеслись обратно. Увидев, что помощник начальника отряда, капитан Константин Максимович, и многие солдаты лежат за бугром, оставшиеся сестры и я легли тоже. Пули летели через нас, и в отряде началась паника. Несколько двуколок с ранеными повернули и унеслись. Капитан пробовал их остановить, но это оказалось невозможным. Оставшимся он приказал медленно отходить, но паника продолжалась. Тогда капитан с винтовкой в руках встал навстречу бегущим и крикнул, что будет стрелять. Тогда только все успокоились и медленно отошли. Все обозы отступали на Малую Лозовую, нас прикрывала сотня казаков. Потом оказалось, что около Харькова близко к нам подошел броневой автомобиль. Он-то нас и обстреливал, идя за нами. Выбравшись из-под обстрела, мы попали на песчаную дорогу: колеса совершенно утопали в песке. Все сестры и ездовые шли пешком, кое-кто из легкораненых тоже. Так, усталые и голодные, мы добрались до деревни Большие Проходы, где живут великороссы, очень красивые и в интересных костюмах. На другой день была дневка. Раненых отослали на железную дорогу и днем хоронили умерших. Мы пели в церкви.

11 июня. Выехали рано утром. Наши части взорвали железную дорогу Харьков — Белгород и на Льгов. Мы очутились в городе Золочев, уже севернее Харькова, то есть в тылу у большевиков. Там застряло много поездов. Говорили, что был и поезд Троцкого, сам Троцкий будто бы на лошади удрал в последний момент. Стояли полные эшелоны со снарядами, мукой, крупой и целый поезд с сахаром и инжиром. Началась вакханалия! Пылающие вагоны и толпы людей, бегущих за добычей. Нам тоже хотелось поесть винных ягод, но нам неудобно было брать самим, и мы, сидя в двуколках, кричали и просили нас не забыть. Получили много и ели до тошноты. Ночевали в деревне Рогозянка.

12 июня. В 11 часов утра двинулись на соединение с армией на Харьков, опять через Золочев. Ночью большевики починили путь и четырьмя эшелонами пришли туда, но наши эти эшелоны захватили. Войска ушли обратно. От Золочева одна наша бригада пошла по одну сторону железной дороги, а другая — наш отряд — перешла железнодорожное полотно и пошла по другой стороне, вдоль насыпи. До 6 часов вечера все было благополучно. Мы стали из леска, по ржи, подниматься вдоль железной дороги на гору. Ha другой стороне увидели нашу другую бригаду, которая шла на соединение с нами. Часть полков была впереди. Вдруг началась канонада. Мы спустились в лощину. Стрельба все больше и больше: снаряды рвутся и спереди, и сзади, и наверху. Идти некуда! Мы остановились, легли все в канаву и ждали. Со стороны железной дороги выехала вторая бригада и пошла на гору. Ее обоз остался на той стороне. Наши же столпились около летучки. Сестрам приказали перебежать под мост и на ту сторону. Но в этот момент обоз двинулся за полками; сестры Васильева, Ходоровская и я вскочили на тачанки-летучки и поехали за ними. Снаряды рвутся кругом! Вижу убитых лошадей! Началась ружейная и пулеметная стрельба! Наши отступают!

Мы остановились на бугре и не знали, что делать. Ранило полковую сестру. Убило врача. Обоз понесся в панике обратно (все обозы на крестьянских телегах с мужиками). Все стремились проскочить под мостом — одни проскакивали, другие цеплялись и не попадали. Мы три поспешили туда пешком. В это время позвали взять раненого. Санитаров не было. Сестра Васильева и я стали тащить его сами. Я вся была залита кровью. Удалось остановить одну повозку, двуколку, и положить или, вернее, бросить его туда. Снова позвали к раненому. Наши двуколки уже ускакали. Я положила раненого на телегу и поехала с ним сама. Сумки со мной не было, и я пока зажала его рану его же рубашкой. Здесь я уже не помню стрельбу, которая все продолжалась. Цепи большевиков были уже видны. Одно мне казалось ясным — это что если мы не будем убиты, то попадемся большевикам. Но телега, на которой я ехала с раненым, проскочила и поехала по полю, которое оказалось болотом. Доехали до широкой глубокой канавы, через которую было устроено подобие моста из валежника и соломы. Кое-кто проскочил по нему, но парный экипаж дивизионного врача свалился в воду. Его там бросили, но лошадей отпрягли. За ним окончательно провалился мост и провалилась наша кухня. Одна лошадь затонула. Проезда нет! Цепи близко! Все двуколки и подводы собрались в кучу. Капитан приказал всем сестрам перебираться на ту сторону и бежать что есть силы. По провалившейся кухне и экипажу мы перебрались и побежали. Осталась только немолодая сестра-бельгийка. Но двуколки не растерялись и пошли в обход, за ними телеги. На болоте они все разъехались в разные стороны. Одна затонула, и ездовой под страшным огнем ускакал на пристяжной. Моя двуколка не утонула благодаря чудному кореннику Орлу, который и вытянул, хотя сам завяз уже глубоко. Четыре двуколки пошли за одним из полков, потеряли его и, после долгих мытарств, через два дня догнали остальных. С ними была и мадам бельгийка. Когда она по болоту шла пешком, ее сбило орудие — ей переломило руку и сильно повредило ногу. Она отделалась еще легко благодаря болоту, в которое она была вдавлена, а на твердом грунте ее могло бы раздавить совсем.

Когда мы, сестры, перебрались через канаву, каждая побежала, как могла, по направлению, куда ушли обозы второй бригады. Я бежала последней, чувствуя, что не догоню. Увидала лошадь с постромками, поймала ее, но не успела сесть, как подбежал наш взводный Стеценко, вскочил на нее и ускакал. Я осталась одна. Обгоняет верхом офицер, обещает задержать подводу. Сели сестры Васильева, Ходоровская, которые были недалеко, и я. Проехали немного, кричат: «Берите раненого». Я соскочила, сестры были рады, так как лошадь уже устала, и уехали. К счастью, подъехала тачанка, я положила казака на нее и села сама. Догнали уходившие обозы. Я кричала, чтобы давали дорогу раненому, нас пропускали, и я наконец соединилась с частью отряда, который выбрался. Стемнело, стрельба окончилась. Подъехал казак и приказал летучке ехать за ним. Ехали недолго, и нас остановили на ночлег. Двуколки встали в круг, обоз сзади нас. Лошадей не отпрягали. Двуколки были переполнены ранеными. Мы легли кучей во ржи и заснули: спали все, даже дневальные. Ходил и дежурил за всех один капитан, Константин Максимович.

Рано утром нас разбудили летящие в нас снаряды от «товарищей». Казаки ночью ушли, куда ехать, мы не знали, а снаряды все летят. Наконец кто-то приказал ехать. Лошади заморены, двуколки многие поломаны, люди едва держатся на ногах; мы большей частью шли пешком, так как все телеги были заполнены ранеными и места на телегах для нас не было.

Ехали почти все время без дорог, иногда по полю в гору, и лошади едва-едва вытягивали. Попали в лес, шли по узкой глинистой дороге, которая была вся в ямах, наполненных водой, и там попали под ружейную стрельбу. Лошади, как могли, пошли рысью, мы бежали рядом. Наконец выехали из леса и поскакали в овраг. Стрельба затихла, но, как только поднялись на гору, опять летят снаряды. Мы крутились, окруженные большевиками, заехали в деревню — стреляют туда.

Так длилось до вечера, когда мы добрались снова до Золочева, перешли опять железную дорогу и встретились со своими отставшими.

Сбоку шел бой, рвались снаряды и слышна была ружейная и пулеметная стрельба. В этом месте мы были спасены, так как вырвались из кольца, которое не надеялись прорвать. Харьков был взят, и отступавшие большевики наткнулись на нас и окружили. Но мы прорвались, и в эту ночь спокойно проспали в деревне Мироновка, где на другой день была дневка.

Сестры некоторые так разнервничались и перепугались, что едва могли работать, а раненых у нас было тридцать один человек. Гораздо позже я получила бумагу о награждении меня медалью святого Георгия. Еще были награждены, не помню, кажется, сестры Ларькова и Гришанович.

15 июня. Выступили к Харькову. На станции Пересечная погрузили всех раненых на поезд. Сопровождать послали меня и четырех санитаров. Отряд пошел к месту стоянки на станцию Куряж.

В Харькове я сдала раненых и пошла искать С.Вл. Данилову, но, к сожалению, не застала ее дома. Вернулась в отряд поздно ночью, страшно усталая после всего пережитого. Хотела успокоиться и отдохнуть. Но мне не дали и сразу же послали в командировку на базу, которая стояла в городе Славянске.

19 июня. Вернулась рано утром, устроилась хорошо с новой сестрой: ходили купаться на реку. Здесь был назначен длинный отдых.

В Куряже простояли до 25 июня, и нас перевели в деревню Огульцы, дальше от Харькова, где казаки начали себя плохо вести. Приехал новый доктор, назначенный старшим врачом. Он всех поднял на ноги, работа закипела. После взятия Харькова Кубанская бригада от нас ушла и пришла 2-я Терская. Начальником дивизии назначен был генерал Агоев (старший), но до его приезда временно командовал его брат, полковник.

2 июля. Дивизия выступила в поход. Взяли с собой только часть отряда и никакого обоза — старший врач, сестра Гришанович, я и еще три санитара, несколько двуколок с ездовыми, за начальника был капитан Константин Максимович. Сказали, что короткий налет: пробудем дня два. Приказали не брать никаких вещей. Остальная часть отряда с обозами перешла в Люботин.

В первый день прошли мимо винокуренного завода. Казаки и санитары развеселились, ехали с песнями.

На другой день по приказанию начальника дивизии сняли с двуколок «аэропланы», так как их было видно издалека. Ехать стало лучше: больше воздуха и все видно. Проехали имение Харитоненко, превращенное в коммуну. Там казаки поживились: взяли и много сахару, и лошадей. Около села Городнянка остановились, так как впереди шел бой.

Стояли довольно долго и пошли дальше степью. Впереди видны были разрывы снарядов и слышалась стрельба из ружей и пулеметов. На ночь повернули обратно и ночевали в деревне Козиевка. Без начальника отряда, нудного педанта, все почувствовали себя гораздо лучше. У нас создались прекрасные отношения с командой — так как с нами не было кухни и питаться мы должны были чем Бог послал, мы стали питаться с командой. Днем добывали кто что мог, вечером сваливали все в общий котел и по-братски делили.

4 июля. Выступили в 5 часов утра, опять в ту же сторону, но очень скоро начался бой. Большевики обстреливали с броневика нашу батарею. Мы остановились в степи, куда нам подвозили раненых. Сестры их перевязывали и клали в двуколки — было два очень тяжелых, и один из них почти сразу же умер. Но бой скоро кончился, и мы еще днем доехали до линии железной дороги в деревне Яблочная, около станции Кириновка. Снаряды с броневика летели через нас. На другое утро отправили раненых, выступили из деревни и стали около батареи. Стоящий недалеко наш броневик «Князь Пожарский» начал стрелять. «Товарищи» немедленно стали отвечать, и нас вернули в деревню. К вечеру дивизия неожиданно выступила, и мы на рысях пошли по страшнейшей грязи. Сбоку шел бой, у завода Терещенко. Мы пошли в обход Ахтырки и в 12 часов ночи остановились в селе Высокое, у очень симпатичной учительницы.

6 июля. В 5 часов утра пошли дальше. Часа в 3 вошли в село Колонтаевка, где нас совсем не ожидали. Место удивительно красивое, в низине и все в зелени. Нас обеих поместили в школе и сказали, что будет дневка.

Мы были в походе уже четыре дня и конца его не видели. Поэтому решили заняться собой: ведь вещей с нами не было никаких, ни одной смены белья. Нам растопили печь, мы постирали и повесили все, что на нас было надето, поставили ужин, вымылись, намылили головы, и вдруг начался обстрел снарядами, а вслед за тем ружейная и пулеметная стрельба и перестрелка. Капитан побежал в штаб и узнал, что надо немедленно уходить. В десять минут все было готово — лошади запряжены, а мы — одеты во все мокрое, с косынками на намыленных головах. Пули свистали уже во дворе. На улице паника. Снарядные телеги стараются обогнать одна другую, цепляются. Мы продвигались среди них. Было очень жутко! Ночь, ничего не видно. Но наконец мы выбрались мимо мельницы на гору, на открытое место. Подошел штаб дивизии. Нас всех выстроили на дороге, возле ржи, по три повозки в ширину, спиной к деревне и приказали стоять до утра. Думали, очевидно, утром нас двинуть дальше. Нам, мокрым, было холодно, и мы зарылись в сено в своих двуколках.

Почему нас оставили стоять на бугре до утра, не знаю. Но как только взошло солнце, красные открыли по нам стрельбу из тяжелых орудий: они стояли по ту сторону деревни, в лесочке, а мы растянулись вверх по открытой горе — вся дорога была перед ними! Наши так крепко спали, что не проснулись от первых выстрелов. Сестра Гришанович и я стали их будить. Обозы в панике уже неслись. Пока наши все проснулись, зануздали лошадей, разорвалось еще несколько снарядов, и все ближе и ближе.

Наконец мы поехали. Капитан в таких случаях держал себя удивительно спокойно и твердо. Он выстроил всех по порядку и свернул с дороги на пашню. Командовал отчетливо и строго. Но было очень страшно, и в тот момент мы мысленно возмущались, что он не позволяет ехать скорее: мы отступали шагом, а снаряды нас догоняли. Капитан это делал, чтобы не удаляться от полков, где могли быть раненые.

Мы свернули в высокую рожь, но, когда снаряды стали нас догонять, мы перешли на другую сторону дороги и там снова пошли по ржи.

Наконец мы вышли из сферы огня и остановились. Привезли раненых, мы их перевязали и отправили в тыл. Вечером вернулись в Колонтаевку. Красных выгнали из болота, где они прятались, и погнали.

В Колонтаевке мы нашли еще раненых. Мы заехали в ту же школу, чтобы их перевязать. Одного надо было оперировать. Дивизия ушла дальше: нас торопили, но мы не успели, и пришлось потом догонять одним. Как охрану, нам оставили шесть казаков с пулеметом. Ехали в сумерки. Было жутко. Проехали мимо большевицких окопов, видели трупы. B 10 часов вечера приехали в деревню Рындау и остались на ночь. Красные ночевали в соседней деревне, за две версты. Было приказано, что, если ночью будет три выстрела, значит, надо бежать. Лошадей не распрягли. Под таким впечатлением, конечно, мы легли не раздеваясь. Но проспали благополучно до 5 часов утра, когда двинулись дальше. В первой же деревне мы попали под еще больший обстрел. Обоз стал отходить. Мы въехали в самую деревню. Капитан сказал нам обеим сойти с двуколок и сесть под деревья в тенистом вишневом саду, так как стреляли больше высокой шрапнелью. Но когда снаряды стали рваться все ближе и ближе, он нас отослал за хату, стоящую в стороне. Но скоро и там нельзя было оставаться; тогда нас обеих и одного раненого он на одной двуколке послал за обозами. С нами пошла и аптечная двуколка. Сам он с отрядом спустился под откос и едва спасся. Мы ехали по дороге. Снаряды стали нас догонять. Наконец, думая, что мы достаточно отошли, мы остановились — сразу же летит снаряд! Мы — дальше, и так несколько раз. Наконец я решила свернуть с дороги и поехать по ржи. Нашли овраг, там были казаки с конями, мы присоединились к ним и уже от них не отставали. Как только снаряды начинали лететь к нам, мы меняли место. Только среди дня к нам подошел отряд. Постепенно в этот овраг стянулись и обозники, и части полков.

Раненых было много: снаряд, упавший среди обоза, перевернул три повозки и контузил двух мужиков. К вечеру нас тронули на старое место, но там началась перестрелка, и мы повернули в другую сторону. Шли медленно, так как кругом были бои. Мне пришлось один раз вернуться на моей двуколке в деревню за ранеными.

Наконец мы дошли до села Первозвановка, около станции Кочубеевка, и заночевали. Думали, что поход и все волнения окончены, так как задачу исполнили: перервали полотно на Полтаву и ночью заставили крестьян сровнять полотно. Броневики красных (было четыре) отогнали. Но когда они стреляли, снаряды рвались сплошной стеной.

9 июля. Раненых на подводах и двух двуколках отослали прямо в Люботин. Сами пошли обратно тоже, но круговой дорогой. Ехали не торопясь. Начальник дивизии, полковник Агоев, объезжая дивизию, благодарил за поход, и мы спокойно тронулись в путь.

Вдруг сбоку началась ружейная стрельба. Сейчас же все приняло боевой вид. Нас отставили назад. Оказалось, что очень большое количество красных было окружено другими частями и прорывалось. Они на нас натыкались в каждой деревне, отстреливались и бежали. В одной деревне они оставили записки с поклонами от терцев-большевиков. Вечером мы наткнулись на большое количество красных: кроме конницы, было много пехоты. Бой завязался серьезный! Мы тоже попали под пули, но нас скоро оттянули обратно. В полной темноте в поле стояли наш отряд и обозники. Курить, говорить запретили: кругом нас, и близко, бой. Везут все время раненых — уже нет места. Вдруг из темноты выползло несколько фигур с винтовками.

Какой ужас мы в этот момент пережили! Но оказалось, что это разведка Самурского пехотного полка.

Подвели одного казака, который десять минут пробыл в руках красных, — ему успели сильно порезать руки. Между прочим, старший врач в начале похода дал нам обеим порцию морфия, чтобы не попасться живыми в руки большевиков. Мы эти «ладанки» носили на цепочке с крестом.

Наконец приказано было отступать. Все безумно устали. Лошади, люди едва поднимают ноги. Мы пошли по давно заброшенной дороге, по которой уже несколько лет никто не ездил. Она проходит частью по болоту и на протяжении версты залита водой, и только кое-где торчат подобия мостов. За болотами страшнейшие пески. Ночь была темная, не видно ничего. Лошади не идут. Раненые тяжелые, их много и они стонут от всех толчков. В воде постоянно останавливаемся, чтобы не упасть с гати, едва взбираемся на мосты. Многие двуколки ехать не могут, и их тянут люди. Растянулись далеко и стали теряться, — едва нашли снова друг друга.

Остановились около селения в третьем часу ночи, а в пять уже пошли дальше. В довершение всего нас подмочил дождь. Ехали дремучим лесом: дорога тяжелая — грязь, кручи, пни. Наконец в 8 часов утра добрались до селения Искровка, около станции. Расположились там. Сил совершенно не было: едва волочили ноги. Устроили раненых, накормили, перевязали. Один скончался. В 6 часов вечера я отвезла их и сдала в летучку, которая подошла к станции.

Переночевали в Искровке и думали простоять весь день и отдохнуть. Но вдруг во время обеда — обстрел и вслед за тем ружейный и пулеметный бой в самом селении. Оказалось, что у нас не были выставлены дозоры, а красные вошли в село, совершенно не ожидая, что оно занято нами. Это были те же, с которыми мы сражались накануне и от которых бежали болотом кратчайшей дорогой. Они же бежали по круговой и пришли в то же место, что и мы. Моментально обоз и нас отослали на станцию Коломак. Там мы простояли недолго: большевиков отогнали, и мы вернулись обратно, но не на старые квартиры, а просто под бугор, где и заночевали.

12 июля. В 10 часов утра пошли на Коломак, где встретились со всеми обозами и нашим отрядом, пришедшим из Люботина. Наш сухой и неприятный начальник отряда, Михаил Иванович Пестич, встретил нас не очень милостиво: был недоволен, что сняли с двуколок «аэропланы» и что вообще были так долго без его надзора. И верно, мы без него жили дружно, свободно и просто. У нас иногда бывали гости — офицеры, полковой врач, кое-кто из штаба. Стали говорить, что на Полтаву пойдем все вместе. Наша часть отряда, проделавшая поход, не была этому рада: мы надеялись, что поедем в Люботин и отдохнем.

Остановились в деревне Коломак, и там вышел приказ — идти в поход только части отряда. Начальство по этому случаю перессорилось: санитарам сказали, что уставшие могут оставаться, и взяли других. Мы обе тоже хотели остаться, но старший врач, который ехал снова, сказал, что нас не отпустит. Остальных же четырех сестер назначил начальник отряда. Так что поехали все шесть. Вечером, совсем разбитые, мы приехали в деревню Шелутьново. Устроились хорошо. Ночевали в клуне[10].

1-й Терский полк пригласил нас на шашлык, но мы обе так устали, что не пошли. Остальные пошли. Мы же твердо решили настоять на своем и упросить доктора нас отпустить.

Утром 13 июля начали просить его, но он упирался, делал все возможное, чтобы нас задержать. Но мы все же доказали, что пользы от нас ждать нельзя, что мы не в силах перенести новый поход, и он нас отпустил. Дал нам двуколку, и мы поехали через Коломак на Перекоп, где стоял обоз. Когда мы въехали в Коломак, где стоял штаб, начальник штаба полковник Дурново крикнул нам, чтобы мы проезжали скорее. Как только мы выехали из села, оно стало обстреливаться, и затем затрещали пулеметы.

До обоза доехали благополучно. Там встретили начальника отряда, который через Харьков собирался ехать по делам в Ростов-на-Дону.

В Харькове стояла наша база, и мы решили поехать туда. Ехали мы в отдельном вагоне с начальником штаба, капитаном Нефедовым, полковником Негодновым и другими. Михаил Иванович был не очень доволен: он не переносил, когда мы встречались с офицерами.

Когда мы приехали в Харьков, Михаил Иванович пошел искать базу. Мы остались на станции с капитаном Нефедовым, который хотел переночевать у нас на базе. Вагоны ушли, и мы сели на вещах под забором. Наступил вечер, стало темно, пошел дождь, а Михаила Ивановича все нет. Ждали мы долго, закусили, наконец, сами стали искать, но тщетно. Тогда начальник штаба отыскал будку стрелочника. Мы перетащили туда вещи. Стрелочник нас угостил хлебом с салом и чаем. Потом мы все трое улеглись спать на скамейках. Утром только увидели Михаила Ивановича, который проспал на скамейке на станции. Смеялись мы всему этому страшно. Только утром мы нашли базу: там было скверно — грязно, жарко и нечего есть.

Я стала стремиться обратно в обоз, хотела сразу же уехать, но сказали, что база вся туда перейдет, и я осталась ждать. Три дня я все ждала переезда в обоз: скучища была страшная! Настроение испортилось: мечтала бросить все и ехать в Москалевку.

17 июля. Наконец мы уехали пассажирским поездом. В Люботине пересели на поезд-летучку нашей дивизии и 18 июля приехали в Полтаву. Там нашли доктора, который жил в бывшем помещении чрезвычайки. Дивизия уже ушла, и мы остались ждать обозов, которые должны были пройти через город за дивизией. Город порядочно разграбили казаки, особенно досталось жидам: пухом из перин были покрыты улицы.

19 июля. Утром сестра Гришанович, я и доктор выехали на обывательских подводах догонять обоз, так как он, не входя в город, обошел вокруг. Догнали за селением Мачеха. Доктор вернулся в Полтаву, а мы поехали дальше. Ночевали в Ново-Санжарезе, обоз был без начальника; безобразия творились страшные: пьянство, грабежи, торговля… Большинство команды превратилось в форменных большевиков! Мы не знали, что нам делать.

20 июля. В городе Кобеляки догнали дивизию и отряд. Устроились очень хорошо. Принял дивизию генерал Агоев. В Кобеляках простояли до 31 июля. Городок маленький, весь в зелени, ходили купаться в реке Вор… Очень красивый вид на реку с гор, где стоит собор; гуляли в городском саду, раз слушали приезжего лектора. Жили тихо и отдыхали. Но из-за сестры Ходоровской пошли большие скандалы: она вскружила головы начальству, и все переругались. Пошли интриги и чуть ли не драки. Все сестры ею возмущались и открыто высказывали! Поэтому влюбленное начальство обрушилось на капитана. Михаил Иванович хотел даже кое-кого откомандировать. Мы требовали, чтобы откомандировали Ходоровскую. Но она осталась. Ушли старший врач, очень хороший, и две сестры.

Нас, считая Ходоровскую, осталось четыре, и с нами младший врач Знаменский: личность, как нам казалось, «бледная», и как врач — «ноль».

Впоследствии мы постепенно убедились, что он большевик. Он был взят в плен белыми и доказывал, что он за нас, а на деле оказалось иначе.

1 августа. Днем сели на двуколки и поехали за двенадцать верст на станцию Лещановка, где грузилась вся дивизия, которую перебрасывали на другой фронт. Наша очередь к погрузке подошла только поздно вечером. Ночью тронулись.

2 августа. Проехали Полтаву. В вагоне места много, так как нас было всего четыре сестры. Но погода скверная, дождь, и вагон протекает. Проехав через Люботин, Богодухов, 4 августа мы выгрузились на станции Низы и на двуколках переехали за четыре версты в деревню. Там произошел снова большой скандал из-за нашей Ходоровской. Мы, три сестры, хотели даже уйти из отряда, но начальник отряда нас не отпустил, а Ходоровская дипломатически заболела.

6 августа. Снова погрузка, которая длилась весь день. Мы познакомились со всеми офицерами конно-горной батареи: она все время попадала в наш эшелон.

7 августа. Приехали в Белгород, выгрузились и поехали в деревню Черная Поляна. Дорога очень красивая, через меловые горы, но вся в ямах — то горы, то болото: едва дотянулись. Устроились довольно хорошо.

9 августа. Простояли в Черной Поляне, где очень красиво. Купались в Донце, около мельницы. Но там сестра Гришанович заболела возвратным тифом, ее на другой день рано утром эвакуировали. Сами мы выступили в 8 часов утра. Около самой деревни, у мельницы, надо было переехать Донец по гати. Возились там два часа. По одной перевозили двуколки, настилали доски, которые выламывали из мельницы. Все же одна двуколка упала в воду и одну лошадь едва спасли.

Но красиво там было замечательно! Течение быстрое, вода синяя, кругом камыши. Вода такая прозрачная, что видно было много рыбок. Один берег высокий, обрывом, а на другом — деревня вся в садах!

Дальше — меловые горы и Белгород. День был чудный, солнечный. Остановились в деревне Мелихово, где простояли и следующий день.

12 августа. Ночевали в деревне Пожарская. Был дождь.

13 августа. Перешли, за семь верст, в деревню Коренек. Думали, будет дневка, стали готовить обед — вдруг недалеко стрельба; моментально собрались, бросили готовые обеды и поехали. Остановились снова в семи верстах, в деревне Зайцево. Уже было темно. Я была дежурная. Стали привозить раненых — двенадцать человек, и все тяжелые. Особено один казак, с которым я промучилась всю ночь: у него была ранена рука, сделали перевязку, но кровь не останавливалась. Очевидно, была перебита артерия. Я наложила жгут, но, как только сняла, кровь снова появилась. Наш доктор Знаменский ранеными не интересовался, и все мы должны были делать сами. Снова наложила жгут, но, так как его долго держать нельзя, я его сняла и стала держать руку кверху. Кровь остановилась, но скоро у меня не стало сил держать. Я заметила свисавшую с потолка люльку и привязала руку казака к ней. Иногда отвязывала, опускала, меняла положение — к утру кровь уже не шла, когда я опускала руку. Вообще же ночь была страшно тревожная. Почти никто не спал, так как был приказ быть готовым к отступлению. Мне было страшно среди таких тяжелораненых. Но все обошлось благополучно. Утром привезли еще раненых, и мы всех отправили в Белгород. Сопровождающему я сказала — очень следить за рукой казака и по приезде немедленно на него указать врачу. Мы в этот день ночевали в деревне Приходной.

15 августа. Идут бои. Но мы пока в обозе второго разряда и только издалека слышим и даже видим сражение. Ехали целый день. Большевики со всех сторон. Нас посылали то туда, то сюда. Наконец, уже поздно ночью, нас остановили в деревне Слонов-ка, на реке Оскол.

16 августа. Пошли по направлению станции Новый Оскол. Перешли реку и полотно железной дороги. Но еще у реки услышали сильную стрельбу. Прошли версты три, поднялись на меловую гору и стали. Шел сильный бой с двух сторон: под Новым Осколом и около Слоновки. С нашей горы все было видно. Нашу летучку двинули дальше. Прошли мимо штаба. Офицеры стояли и смотрели, как мы проезжаем. Сушь была страшная, и мы подняли невероятную пыль. Нас красные заметили и начали посылать снаряды. Сразу же из штаба приказали поворачивать обратно. Наши три сестерские двуколки шли одна за другой — моя последняя. И когда первая, повернув, поравнялась с моей, а вторая, заворачивая, оказалась посреди дороги, поперек, дистанционная трубка со страшным свистом упала в маленькое пространство между нами тремя и зарылась в пыль. Чудом ни одна из нас не была задета. В штабе все были уверены, что сестер разорвало, волнение страшное. И когда мы проезжали мимо них, какая была радость и удивление! Нас спустили с горы и остановили недалеко от реки.

Мы наблюдали, как рвутся снаряды наших батарей, перекрестным огнем. Обе батареи были недалеко и прекрасно видны. Бой шел в лесу совсем рядом. После окончания боя мы вернулись в Слоновку принимать раненых. Потери очень большие, но большевиков разбили. Масса убитых. Тысяча человек пленных. У нас убитых восемь и семьдесят четыре раненых. Я в этот день была дежурная. Раненые лежали в шести халупах, много было очень тяжелых. Кроме наших казаков, привезли и одного тяжело контуженного курсанта (большевицкого юнкера). Его положили отдельно.

До вечера работали мы все три, считая еврейку Ходоровскую. Вернее, только сестра Ларькова и я. Ходоровская занялась раненным в ногу есаулом — он лежал один. Мы же носились по всем другим. Но тут Ходоровская оказалась на высоте и забыла всю свою важность: она, взволнованная и бледная, прибежала нам сказать, что она не в состоянии перевязать ногу есаула и просит ей помочь. Мы сейчас же пошли.

Действительно, нога была в ужасном виде: перелом ниже колена, флегнома, которая грозила перейти в гангрену. Операция требовалась немедленная. На наш взгляд, можно было еще не ампутировать, но хорошенько очистить, вынуть осколки кости и т. д. Послали за доктором Знаменским, который, как я уже говорила, ранеными не интересовался. Он пришел, посмотрел и сказал, что рана пустяшная. Мы настаивали, чтобы он занялся ногой, доказывали, что ничего сами сделать не можем. Он возмущенно нас отчитал, сказал: «Какие же вы сестры, если не можете перевязать такие пустяки!» И ушел. Делать было нечего. Ходоровская и санитар нам помогали, а мы две сделали все, что было в наших силах: очистили, как могли, продезинфицировали, вытянули и хорошо забинтовали в лубки.

Перед тем как пойти к есаулу, я была в хате, где лежало три раненных в живот. Они просили пить и есть. Я строго-настрого запретила санитару что-либо им давать. Да санитары знали это уже сами. Когда после перевязки есаула я вернулась туда, санитар, взволнованый, мне сказал, что без меня приходил доктор и приказал давать не только пить, но и есть. На ответ санитара, что «сестрица запретила», доктор сказал не слушать сестру: она ничего не понимает. Слава Богу, санитар доктора не послушался!

На ночь я осталась дежурить одна. Очень было жутко в полной темноте ходить из хаты в хату по деревне, где все спало мертвецким сном. Но панический страх меня охватывал, когда я проходила мимо хаты курсанта. Все же надо было заходить и к нему: он лежал один, без санитара. Насколько я помню, он был контужен. Думаю, что был без сознания, но я не была уверена, и мне казалось, что он притворяется. Большой, черный, лохматый, смотрел на меня в упор безумными глазами. Мне казалось, что он сейчас вскочит и начнет меня душить. В темноте он представлялся не человеком, а каким-то чудовищем из другого мира. Побороть этого чувства я не могла. Он не стонал, ничего не говорил. Я быстро меняла ему компресс на голове и удирала. Этот невероятный страх помню и сейчас. К утру он скончался.

Утром я смениться не могла: нас было слишком мало.

Приехал генерал Шкуро, награждал казаков Георгиевскими крестами, а затем пошел в обход раненых. Мы его сопровождали. Когда он вышел из хаты есаула, сестра Ходоровская, которая никого не боялась, подскочила к генералу Шкуро и громко сказала, что у есаула гангрена. Генерал Шкуро остановился, хотел войти обратно и обратился с вопросом к доктору, но тот с самым спокойным и нахальным видом ответил, что это неправда, что сестра ничего не понимает. Генерал Шкуро ушел. Присутствовал дивизионный врач, но он никак не реагировал.

Когда я через некоторое время попала в поезд нашего корпуса, среди тяжело оперированных я нашла есаула. Ему отняли всю ногу, привезли со страшной гангреной. Если бы операция была сделана в Слоновке, ногу можно было еще спасти и если ампутировать, то ниже колена. Впоследствии доктор Знаменский работал в Севастополе в эпидемическом госпитале. На него многие указывали, даже подавали жалобы, но начальство его не трогало. Наконец он заразился не то холерой, не то тифом и умер.

После отъезда генерала Шкуро из Слоновки в то же утро стали грузить раненых на обывательские подводы для эвакуации. С этим дивизия торопила, и поэтому мы не успели сделать все, что было надо. И многим оказывали помощь, когда они уже лежали на телегах.

На другой день мы вышли из Слоновки и снова вернулись. Я так устала — нервы больше не выдерживали, и я попросила меня перевести в другое место. (Дальше в моей книжке ничего не записано. Точно все не помню.)

Поход продолжался. Помню обстрел в подсолнечном поле, обстреливали нас — по пыли в степи, но ничего особенного не было.