XXIX. Владивосток. Крейсер “Рюрик” 19 ноября 1899 г.

XXIX. Владивосток. Крейсер “Рюрик” 19 ноября 1899 г.

Порядочно давно вам не писал, за что и прошу прощенья, тем более, что имею массу смягчающих вину обстоятельств. Телеграмму о смерти бабушки получил по возвращении из Мозампо на “Разбойнике”. Царство ей небесное. Ужасно все-таки грустно знать, что одним близким человеком, хотя и за тысячу верст, меньше. Я все-таки не думал, что смерть наступит так скоро, хотя, конечно, уже не надеялся больше увидаться с бабушкой.

Из Мозампо мы вернулись совершенно случайно только для того, чтобы сдать учеников на эскадру, после чего меня перевели обратно на “Рюрик”, а “Разбойник” сейчас же ушел обратно в Фузан. Вообще, если хотите следить за моими плаваниями, купите карту Кореи и Японии в крупном масштабе и обратите внимание на порты: Фузан, Гензан, Мозампо, Чемульпо и Мокпо, из японских портов – Нагасаки. Около этих портов мы, к несчастью, будем долго вертеться. Особенно замечательно Мозампо, ибо к нему уже тянется наша загребущая лапа, и если только у нас с Японией будет война, то именно из-за этого порта.

Тяжелое было плавание на “Разбойнике”, но зато школа была отличная, и я ужасно рад, что был туда назначен. Расставаться с ним мне было страшно грустно. Наша кают-компания сжилась за эти месяцы в одну семью, да и самый корабль стал точно родным. Мои ученики сдали экзамены отлично, и даже в моей смене оказался выдержавший лучше всех. На “Разбойнике” выяснились мои мореходные качества: оказалось, что и в здоровенную трепку, в которую мы попали при переходе в Мозампо, меня не укачивало, и чувствовал я себя отлично.

Пресловутое Мозампо – чудная бухта на южном берегу Кореи, милях в 40 от Фузана, порта, открытого для иностранцев. Стратегическое его положение очень выгодное, и занять его нам рано или поздно придется, чтобы открыть себе выход из Японского моря. У нас уже приобретены там участки земли, и будут устраиваться склады. Теперь мы держим в Мозампо стационера и не намерены давать японцам возможность что-либо устраивать.

В Фузане у нас вышли неприятности с японцами: толпа их рабочих в несколько сот человек напала на 20 человек матросов с минного крейсера “Гайдамак”, и те едва спаслись. Надо отдать справедливость японской полиции, она вела себя в этом деле безукоризненно и много помогла нашим. Теперь по этому делу производится следствие, и, вероятно, у японцев потребуют удовлетворения.

У нас на эскадре напущена теперь какая-то таинственность, и заранее у нас решительно ничего не известно: о том, что завтра идем в Нагасаки, мы узнали сегодня только благодаря тому, что у нас есть в госпитале больной офицер, которого надо взять с собою. Например, 15-го мы себе мирно обедали, вдруг с вахты передают по телефону, что с адмирала сигнал “Рюрику” приготовиться к походу завтра к 7 ч 30 мин утра (дело было в 6 ч вечера) и о назначении ни слова. Только 11-го, когда мы уже снялись с бочки, выяснилось, что мы просто для чего-то должны осмотреть море и на другой день вернуться, что мы и выполнили, сделав переход около 300 миль, и сожгли тысячи на три угля. Тайна была настолько строга, что ни младший флагман, ни штабные, никто ничего не знал, и удивление было всеобщее.

Такою же неизвестностью покрыто и дальнейшее наше назначение после Нагасаки: известно только, что, вероятно, около 10 декабря эскадра соберется в Артуре, где ей будет делать смотр Алексеев. В начале ноября вернулся из северного плавания на “Якуте” Вадим (Ломан), он теперь попал на “Забияку”, который будет служить яхтой Алексеева, и мы с ним, вероятно, будем часто видеться в Артуре. Пока мне здесь живется хорошо: в службу я втянулся и чувствую себя превосходно. Нынешние удобства на “Рюрике” после “Разбойника” кажутся удивительными,-до чего же я привык жить в самых тяжелых условиях. Когда я свыкнусь с здешней кают-компанией, и она мне будет настолько же родной, как кают-компания “Разбойника”, будет житься еще лучше. Я надеюсь, что эти три года пройдут незаметно, и мы не заметим, как придет время, когда мы с Вами снова увидимся. Ужасно давно я не получал Ваших писем, боюсь, не пропали ли они где- нибудь по дороге.

Я просил одного из “разбойничьих” офицеров, уезжавшего в Россию, лейтенанта Пилкина, зайти к Вам в Киеве: он из Одессы собирался ехать на Москву, и рассказать про наше житье-бытье: не знаю был ли он. Это мой большой приятель, списался он с “Разбойника”, к нашему общему сожалению, но плавать ему в здешнем климате невозможно: после плеврита, перенесенного в Магелановом проливе, грудь у него сильно не в порядке. Пишите, не ленитесь, право, у нас получать письма настоящий праздник. Скоро будет готова Сибирская дорога, жду Вас тогда непременно – эскадра стоит обыкновенно летом во Владивостоке. Этой осенью ожидается много офицеров моего выпуска, они уже теперь, наверно, вышли из Кронштадта, так что у нас будет еще веселее. Что поделывают братья; как поживает Лиля?

Очков, например, достать совершенно невозможно, и если моя единственная пара разобьется; то заменить будет нечем. От жалования за всеми вычетами я получаю около 80 рублей, но на “Рюрике” вряд ли удастся получить столько: этих денег, конечно, на здешнюю жизнь мне хватит; интересно, как-то будет в иностранных портах. Эти пять недель предстоит довольно тяжелое плавание, ибо назначено на самое мерзейшее время года, хотя многое зависит от адмирала: в его власти отправить нас куда-нибудь на юг. Только вряд ли он будет так любезен. Эскадра собирается скоро уходить из Владивостока, но куда пойдет- еще неизвестно. Наш “Разбойник” в отдельном плавании, но вероятно, останется на Севере один. Холода для широты Италии здесь порядочные – не уступят нашим, российским. Пишу, стоя на вахте в шведской куртке, и мерзну, как собака. Когда-то теперь получу от Вас известие, что у Вас теперь делается?